Любовь моя была как ветр восточный – рушь
слепою силой, Эвр, сметай препятствия!
Любовь моя была как ветер северный
суровым дуновением сил ревности.
Чем стала? Тенью, судорожной нежностью.
Я хил теперь, рассеян, голова пуста,
душа больна от страха – не смотри, уйди,
меня запомни сильным.
Алькеста
Ты мне всякий люб.
Адмет
Живым меня запомни.
Алькеста
Нет здесь мертвого.
Адмет
Готовься к тризне, волосы растрепывай,
царапай щеки в кровь: наемных плакальщиц
хорошая жена не приглашает в дом;
пройдешь к гостям – пусть видят непритворную
скорбь, обноси их чашей поминальною.
Третья предсмертная песнь хора, общая
Без тебя вдова
соберет гостей.
Чем еще жива!
Маетою всей –
рассадить, разлить;
кто-то скажет речь:
надо как-то жить,
слез не хватит течь.
Воем вой, жена,
воем солнце встреть,
вся твоя вина –
рання мужа смерть
Алькеста
Неужели ты думаешь, что отпущу,
что останусь одна доживать, без тебя,
день-деньской тосковать,
мять пустую кровать?
Страхом робкое сердце объято мое,
но на то я и женщина, слабая тварь,
чтоб бояться и брать на себя тяжкий груз,
чтоб холодное ложе собой согревать,
мужа не отпускать,
от беды укрывать.
Можно ль женскою тенью насытить Аид?
Вся душа моя легкая тут – забирай!
Сколько было любви, раздувал месяц май,
что осталось – предсмертная, мелкая дрожь;
Смерть, стели плат бело,
обвивай мою плоть!
Я за тебя умру, останься жить, Адмет!
Адмет
Как ты решилась?
Алькеста
О, не отговаривай.
Адмет
Дары такие только боги вышние
нам могут посылать, в несметной щедрости, –
кто я, чтоб отвергать с неблагодарностью?
Кто ты: полубогиня в женском облике
или моя жена, Алькеста юная?
Алькеста
Я женщина, и потому я жертвую
немногим: чем безмужней, вдОвой станет жизнь?
Томлением пустым.
Адмет
Во век Фессалия
день этот будет праздновать, во храмах всех
девичьи хоры встанут верность женскую
восславить в день весенний, будут жертвовать
Алькесте, духу твоему пречистому
мед сладкий, светлый, как была любовь моя,
полыни горькой лист, как есть судьба моя.
Алькеста
Нет, я не дух, я женщина. Не в храминах –
в дому семейном помни, обещай детей
не выдать головою злобной мачехе,
стань им отцом и матерью, раз мать ушла,
им расскажи (как вырастут, как в ум войдут)
о том, как их любила, как лелеяла;
не долг один другому предпочла их мать –
единственный свой долг сполна мать выполнила.
Адмет подходит к Алькесте и нежно обнимает ее.
Адмет
Всю я ее запомню.
Нет, не надежна память –
сделайте ее идол,
истукан – я возьму на ложе.
Гулкое одиночество
темных пустых хоромин
я заполню приметами
женщины, я одену
статую в платья, кольца,
цветы, с нею разговоры
я заведу опасные
о тайнах любви и гроба.
Сделайте ее идол –
в подробностях ее тела
я распалю желания,
почти оживлю родную;
насколько мне хватит страсти,
столько ей будет жизни;
брак продолжаю, долгу
супружескому покорный.
СТРОФА 1
Подумай, куда спешишь?
День пережди – потом
горькие слезы лить
будешь.
Шутишь чем? Смертью самой!
Нельзя.
Каждому дана своя.
Не дури, мать моя,
не дури.
АНТИСТРОФА 1
Боги давали срок –
отходи весь урок,
не проклинай себя,
истребя.
Лучше за ширму шасть:
женское дело – прясть,
женское дело – пасть
живою.
Алькеста (падает)
Прощай, мой муж.
Адмет
Прощай, жена.
Корифей
Мертва?
Адмет
Мертва.
СТАСИМ 2
СТРОФА 1
Вольноотпущенники смерти, клейменные
небытием до рожденья, что
мы испытывали,
какую бездну переплывали,
сохранили почему тяготение к ней?
Вкус смерти до сих пор на губах,
вид ее, лишь уснем,
мерещится в снах, впотьмах,
и движемся к ней день за днем.
Корифей
Ледяная тоска возврата
в крови,
в мыслях,
в костях –
окунемся,
омоемся небытиём,
успокоим душеньку,
истомившуюся живьем.
АНТИСТРОФА 1
Ты живи – я умру, заслоню тебя, уберегу,
ни смерти тебя не отдам,
ни другому какому врагу:
женщина умела рожать,
потому легче ей умирать:
смерть ту, что до жизни была,
носила в себе, берегла
и с главною справится –
родит себе смерть сама.
СТРОФА 2
Боги возвращаются жить:
Дионис, испробовав смерть,
возрождается в капле вина,
Персефона топчет пути туда и сюда,
вверх взбирается жить,
вниз отходит – смерть ей нужна,
в матерную утробу вернулась она.
АНТИСТРОФА 2
Кинут душу на новый срок
жить, ей тело найдут в размер –
марш на землю, но эта жизнь
не твоя, не моя – все ложь
ваш хваленый метемпсихоз,
если в памяти тишь да глушь.
Пар душа, если нет примет.
Хоревты предстают в личинах Деметры и Персефоны.
Деметра
Кто увел ее? Тоскую,
смерть кляну и призываю;
опаляет, как чужую,
землю солнце, я сгораю,
только теплыми слезами
умываюсь – солонее
с каждым днем они, и сами
землю жгут. О, где ты с нею
ходишь, горе, спишь, разлука?
Кто увел, сковал, стреножил,
вор, невинную на муку –
на супружеское ложе?
Будет сев его бесплодным,
будет жар благой не смешан
с льдистым семенем холодным,
будет мертв и безутешен.
Смерть идет-бредет на воле,
собирает с мира жатву –
жатв иных не будет в поле,
пусть попомнит мою клятву:
пока вспять не обернется
время, дочь вернув невинной,
кроме смерти, не пожнется
ничего с земли пустынной.
Персефона
Мать-земля, прости, родная,
расступись, мне нет возврата
к легкокрылым ветрам мая:
я не та, я тьмой поята.
На жаре, на солнцепеке,
самым ярым, жарким летом
не согреюсь – на востоке
страшны мне приливы света.
Осень спелыми плодами
пригибает ветви долу –
я пуста, мертва, как камень,
нет в утробе, нет в подоле.
Лишь зимой заледенелой
я вернусь – на камень камень,
холод сердца, холод тела,
холод зимний под ногами.
ЭПИЗОДИЙ 3
Царский дворец, поминки по Алькесте.
Первая поминальная песнь хора, дионисийская
Как на пиру на брачном,
пьяны лежим на тризне:
в сердце не место мрачным
мыслям, как светлой брызнет,
пьяной вино струею;
выживший и печальный,
царь, упивайся всею
жизнью в ее начальный
день! Ты – младенец, будет
все тебе: горя мало
юному, опыт студит
кровь, ты начнешь сначала;
сколько ни есть тут злата –
будет твое, могила
время вернет – расплата
честная за смерть милой.
Пей, веселись, охотой
дебри тревожь лесные
и до седьмого пота
тела люби молодые,
мощь укрепи десницы,
мудростью стань богатый,
страны расширяй границы,
политикой мысли радуй.
Возраст прими печальный
старости – легче пуха
тело, чтоб в час прощальный
плоть не держала духа.
Полные меры жизни
прожил, детей оставил
без царства, на дальней тризне
внуки тебя прославят.
Вторая поминальная песнь хора, дионисийская
Празднует, как сорвавшись
с цепи, не залить ни кипрским,
ни сиракузским страха
испытанного: от бездны
шаг отделял – Алькеста
выручила, схватила
за шиворот, а сама-то
ухнула, в кровь разбилась,
лежит, с головой укрыта,
как покрывалом брачным,
тканью иного брака,
вечного, – погребальный
полог на ней, расшитый
орнаментом: асфодели,
разломленный плод граната,
в тумане немая Лета
протекает, земли Аида
в единый круг замыкая…
Третья поминальная песнь хора, аполлоническая
Будущих сколько судеб,
бывших в ее утробе,
ад навсегда осудит,
в руки ад примет обе –
мучима каждой смертью,
будет лежать во гробе
женщина, будет местью
каждая ей особой.
Появляется Вестник.
Вестник
К нам гость пришел.
Адмет
Кто он таков?
Вестник
Не ведаю.
Одежда небогатая на страннике,
и речь его проста, но что-то в облике
величественное, и сила грузная
в движеньях выдает себя. Сокрывший лик,
к нам Аполлон спускался жить в изгнании,
но легкий трепет воздуха вокруг чела,
но жар благоуханный, взгляд лучившийся
божественной природы были верными
приметами. И гость, пол гнущий, кряжистый,
как будто из породы той же – мужеством
прославленный Арес или работою
Гефест вседневной утомленный.
Адмет
Кто бы к нам
из сильных небожителей ни шествовал,
негоже осквернять власть безмятежную
печальным, погребальным нашим зрелищем.
Для их очей пресветлых оскорбление
вид смерти черной – яркими одеждами
тьму распугайте ночи, песни новые,
задорные начните – хмарь тяжолую
вон из души. Скорбям воздайте здравицами!
Возвращается Вестник, за ним идет человек огромного роста в накинутой на плечи львиной шкуре. Царь узнает в вошедшем своего старого друга Геракла и бросается обнимать его.
Геракл
Друг Адмет, не прогони скитальца!
Утомленный верстами заботы,
мужеством гонимый в путь недобрый,
я найду ли кров гостеприимный
в городах Фессалии просторной?
Корифей
Мы готовим кров гостеприимный
странникам и стол, богатый снедью,
винами разымчивыми, – дорог
нам любой прохожий; Зевс – защита
путнику, мы, соревнуя с Зевсом,
к нам зашедшего берем под руку;
край наш дик, но мы кладем пределы
дикости, ее не допуская
в наши домы: пусть по ветру хлещут
песни фессалийские колдуний –
во дворце светло, звучат напевы
стройные; за стол кого сажаем,
тот нам равен и любезен; щедрость