Дмитрий Михайлович Гаркушенко
В шаге от бездны
Сейчас уже понятно, что Рангози лично или его доверенные люди, решили покончить с вопросом Нового Пекина раз и навсегда. А попутно и показать своим приверженцам, что у Сопротивления есть оружие, перед которым Метрополия придёт в ужас, возможно, даже склонится и проиграет. Усталость от затянувшегося конфликта нужно было преодолеть, а лучшего средства чем показать, что руководство приберегло козырь и МОЖЕТ диктовать Метрополии свою волю, не найти. Они готовы были уничтожить половину планеты, ради этой цели.
Никто этого не видел. Я мог бы, но думал тогда больше о другом. Череда совпадений и случайностей привела меня именно туда, где решалась наша общая судьба. Очень давно говорили, «все дороги ведут в Рим», не знаю, где я услышал это забытое выражение, но там оно было уместно. Все дороги шли на Новый Пекин.
Я практически сложил элементы этой мозаики. Мучительно. С сомнениями и натянутыми фактами, непроверенными подозрениями и догадками… Практически успел. Я был готов предоставить руководству результаты своих умозаключений. Мне не хватало одного. Факта, что мешал мне самому верить на все сто процентов в свои выводы – результата встречи Маркуса Альери и мистера Борроу.
Всё то время я не забывал об отце. Юнхэгун. Монастырь в провинции Янтао. Я всё о нём узнал. Двое агентов Комитета по моей просьбе были готовы вылететь туда, как только у военных появится свободный борт. Они пообещали найти его в ближайшие дни…
Маркус вернулся четырнадцатого числа, ночью. Утром мои люди собирались лететь в Юнхэгун. Когда он вбежал в мою спальню, растрёпанный, нетерпеливый, шумный… Я всё понял по его возбуждённому состоянию. Понял, что встреча прошла успешно. Видел, как он нервничает и торопится, и мне всё стало ясно, последующие слова уже не имели значения. Слишком поздно. Только повторяющаяся фраза «он знает, где оно… он знает, где оно…»
Александр Борроу
Пятнадцатое мая. Хорошо помню, как я нервничал, собираясь на слушания сената. Хотелось бы мне сказать, что я был готов. Но это не совсем так. Что касается плана – всё тысячу раз оговорено и согласованно, каждый знает, что ему надлежит делать. Готов к неожиданностям и имеет инструкции на случай изменения обстановки. Мы учли всё. Только не подумали о психологической стороне вопроса. Во всяком случае для меня это было сложно. Двадцать пять лет я был знаком с нашим президентом, четверть века я мог считать его своим другом, а сейчас… Не уверен, что вы поймёте. Это большой срок. Но дело не только в годах, проведённых рядом. Мне было сложно поверить, принять, смириться, наконец, с мыслью о том, в кого превратился человек, вызывающий у меня когда-то искреннее уважение, симпатию и любовь. Я так устроен, не самая плохая черта характера – вера в людей и наивная надежда в их благоразумие. Мне бы следовало измениться, но уже поздно, да и не хочу, против себя не пойдёшь. Поэтому я не считал Рангози своим врагом, в то утро. Скорее думал, что он сбился с пути, запутался и неверно воспринимает действительность… Ошибка доверчивых. Глупая… основанная на воспоминаниях и желании вернуться в прошлое… Которого уже нет… И не будет никогда, потому что человек, как бы ты не хотел этого, оказался не тем, не таким, как ты его придумал себе, не замечая его истинной сути. Он тебя обманул, провёл, использовал и лгал… А ты и сейчас ищешь в нём «хорошее»… жалеешь и… Вот почему тогда я чувствовал себя неуютно. Разум понимал, но сердце желало другого.
– Вы знали, когда он хотел нанести удар по Новому Пекину?
– Точной даты не знал. Всё указывало на то, что это произойдёт в скором времени, я думал у нас есть ещё в запасе как минимум неделя-другая. Возможно, даже больше.
– Вы следили за обстановкой на Пекине?
– Конечно. Зная намерения Рангози, ситуацию на Новом Пекине, я видел под нужным углом. Он был готов. Оставалось только заманить как можно больше войск Метрополии в ловушку, и попутно избавиться от лишних, бесполезных гражданских. Практически всё было готово.
– Ваш договор с комитетом. У них был шанс опередить Рангози и найти оружие?
– Возможно. Сейчас об этом поздно говорить. Вы знаете, кто был их представителем?
– Да.
Мой собеседник понимающе кивает.
– На встрече я поделился с мистером Альери, всем, что знал сам. Место, примерное время и главное – класс и идентификационный номер корабля, на котором оно было установлено. Метрополии оставалось только найти его и уничтожить или захватить, это уж как им заблагорассудится. Не такая уж простая задача, но выполнимая.
– Не хватило времени?
– Как всегда. Нам постоянно не хватает чего-то. Слишком поздно – довольно частое объяснение. Так случилось и тогда. Со всеми нами.
– Что вы имеете в виду?
– Упущенное время. А с ним и возможности. Если бы мы захватили Рангози раньше, он не смог бы, не успел бы отдать того приказа… И миллионы на Новом Пекине остались бы живы.
– Он знал, ЧТО вы готовите?
– Иногда, мне кажется, он всегда всё видел на несколько шагов вперёд. Хотя чему удивляться? Зная, что он сделал.
– Простое везение.
– Нет. Только не это. Самуэль никогда не полагался на случай и всегда имел запасной вариант. А также преданных людей, готовых ради него на всё. Он знал, что метрополия подбирается к Лучевому оружию, понимал, как сложно ему будет скрывать его. Рано или поздно усилия комитета вознаградятся. И он лишится своего главного аргумента. Этого допустить он не мог. Как и не мог допустить государственного переворота, инакомыслия и неподчинения… Это нам повезло… Цена, конечно высока, но, можно сказать, и так. Повезло.
– Что произошло в тот день, пятнадцатого числа?
– Слушания в Сенате начинались в полдень. Утром я поехал в резиденцию президента. Обычный день. Встречи, совещания, работа с документами. Президентский кортеж должен был отправиться в Сенат в начале первого. Самуэль намеревался выступить в самом конце, он часто так делал, появлялся в последний момент, вставал у трибуны, говорил, что намеревался, как будто подводя черту и уезжал. Этим он ставил жирную точку в дискуссиях и спорах. Впрочем, споров уже и так давно не было. Сенаторы говорили только то, что по их мнению, совпадает с мыслями президента. Порой меня выводила из себя эта пустая болтовня. Все понимали, что альтернативных мнений быть уже не может и всё равно «играли» в демократию. В тот день его присутствие на этом сборище было лишь демонстрацией авторитета. В основном для телекамер и чиновников союзных колоний, прибывших просить нас о помощи. Хороший повод лишний раз показать по Сети идейного лидера Сопротивления. Народ любит подобные моменты. Они дают массам чувство спокойствия и уверенность в завтрашнем дне. Пропаганда – старый, но всё ещё действенный инструмент любого правительства начиная с тех времён, когда люди только изобрели письменность и додумались искажать факты или откровенно лгать в угоду собственным целям. Мне это не нравилось.
С самого утра я только и делал, что смотрел на часы. Не знаю, как там должен вести себя настоящий заговорщик, но уверен, что точно не так. Мне постоянно казалось, что окружающие способны прочесть мои мысли, стоит мне лишь подумать о нашем плане. Мерещились косые взгляды и ухмылки, злые, полные понимания и мрачного удовлетворения. «Вот-вот тебя арестуют… мы всё знаем… ОН всё знает… осталось недолго…» – говорили они. Конечно, это мне только, казалось, от страха. Хвала всем богам, я ни разу не видел Самуэля в то утро. Не знаю, как бы я вёл себя в его присутствии…
Без четверти двенадцать мы выехали. Четыре автомобиля, в одном Рангози с водителем и начальником своей охраны, в другом я, мой помощник и ещё парочка крепких парней из личной «гвардии» президента. Впереди и сзади машины сопровождения, набитые такими же типами, угрюмыми и неразговорчивыми. Многих я знал долгие годы, но слышал от них максимум несколько фраз, впрочем их задача заключалась в другом – обеспечивать безопасность своего шефа, на это они более чем годились. Профессионалы.
– Как вы намеревались арестовать его?
– По пути к зданию Сената. Ровно в двенадцать часов полковник Хофманн и его люди начали занимать стратегические объекты столицы. Резервная армия Коха получила приказ блокировать выезды из города и не выпускать никого, вне зависимости от должности или звания. Вильям Ланге в это время начал свою речь перед сенаторами, в ту минуту, как только он вышел к трибуне, солдаты взяли под контроль здание столичного отдела пропаганды и связи, мы хотели, чтобы его выступление увидели все. Важно было транслировать его речь на всю Сеть. Чтобы каждый в реальном времени узнал страшную правду.
Поочерёдно глядя то в окно автомобиля, то на часы, я ждал, когда мы увидим перед собой военные грузовики и солдат генерала Коха, блокирующих улицу. Охрана президента, при всём своём профессионализме и опыте не сможет противостоять многочисленному и лучше вооружённому противнику. Улицу перегородят. Заставят сложить оружие. Президент будет арестован, и мы отвезём его в казармы столичного гарнизона, откуда уже переправим на корабль, который взлетит, пока стоит неразбериха и хаос.
Так должно было быть. И всё это началось. Только не доезжая пары кварталов до того места, где нас ждали люди Коха, наши автомобили свернули на боковую улицу, и мы поехали не к зданию Сената. Я ещё не до конца понял, что произошло, но увидев полные отчаяния глаза Рона Бекера, подумал о провале. Сразу же мелькнула мысль о том, против кого мы пошли. Кого хотели переиграть… Машины остановились, один из охранников открыл снаружи дверь и приказал, это действительно походило на приказ, пересесть в президентский автомобиль. «Так хочет господин президент» – сказал он. Я подчинился. Дыхание перехватило, как у провинившегося подростка, чьи родители вернулись со школьного собрания, где им рассказали об «успехах» их ребёнка. Мне открыли дверь, и я сел в машину. Тут же кортеж продолжил движение.
Некоторое время Самуэль молчал, глядя на проносившиеся мимо дома. Мы петляли, и как я заметил, двигались к окраинам города. Я тоже молчал, размышляя, что сейчас происходит с Лангом, Кохом, Хофманом, со всеми теми, кто пошёл за нами… с Бекером, оставшимся в одиночестве… Думал о последствиях и о том, как Самуэль узнал о нашем мятеже.
После многие спрашивали меня подробности того разговора с Самуэлем. Им почему-то это кажется важным, знать какие звучали слова. Я всем говорю, что не помню. Это касается только его и меня. Пусть думают что хотят. Им не понять. Не уверен, что могу рассказать об этом и вам. Уж простите меня. Это личное. Ваша книга увидит свет и её прочтут, а я не хочу давать повода для лишних воспоминаний и разговоров о том дне. Пусть это будет моя маленькая прихоть. Секрет, что останется со мной до конца…
Мы говорили долго. Спокойно. Как не общались уже давно. Словно помолодели на двадцать пять лет и сидим не в машине, остановившейся в каком-то подземном гараже, под одним из правительственных зданий, а на крыше нашего общежития в Праге, на Земле, вечером после занятий. Только в конце разговора, он обмолвился о том, что перечеркнуло все эти воспоминания и годы дружбы… Всем, в том числе и вам хочется узнать, был ли Самуэль Рангози безумцем или обстоятельства могут его оправдать. Не рассказал ли он мне тогда, что понял, как ошибался. Вероятно, раскаялся. Смягчился. Признался в чём-то совершенно фантастическом… В том, что даст нам всем возможность понять его…
Наш разговор мог закончиться по-другому, уверен, что он надеялся на это…
Что вам сказать? У меня не было с собой оружия. Только маячок, маленькая штучка, вшитая в рукав пиджака, такие вещи были у каждого из нас, заговорщиков. Самуэль тоже никогда не носил оружия, я даже не знаю, умел ли он обращаться с пистолетом, вдруг появившимся в его руке… Он не угрожал им мне. Просто достал из-под сидения и положил, между нами. Зачем? Пусть это останется тайной. Можете так об этом и написать, если хотите…Или написать, что я сказал «не знаю». Мне без разницы…
Так вот. Когда всё закончилось, когда дверь машины распахнулась, и я увидел полковника Хофмана, с оружием, с простреленной рукой… Увидел остальных… Я ничего им не объяснил. И на все вопросы, что мне задают до сих пор, я отвечаю одно… Я убил Самуэля Рангози не по политическим мотивам, как думают многие, а потому, что он угрожал моей семье.
Сид Майэр
– Мне снилась моя жена. Наш дом. Сара, совсем малютка, у меня на руках. Один из тех дней, что останутся в памяти и не сотрутся со временем. Мы вместе. Впереди долгие годы счастливой жизни… Но она рано ушла. Врачи оказались бессильны. К сожалению… Много времени прошло, прежде чем я смог взять себя в руки и жить дальше. Тогда мне казалось, что нет ничего более страшного, чем пустота и боль после её смерти. Но раны затянулись, воспоминания о пережитом померкли, расплылись. Я научился жить ради дочери. Заботился, воспитывал, старался хоть как-то заменить ей мать, дать самое лучшее. Успокоился. Верил, что худшее для неё позади…
Я очнулся от её прикосновения. Она что-то тихо бормотала и гладила меня по щеке. По-моему, она просила маму «помочь папе». «Сделай так, чтобы он побыл со мной» – говорила она. А может, мне это только показалось? Что-то сильно ударило меня по голове. Перед глазами всё расплывалось. Тело не слушалось. При дыхании болело в груди. Потребовалось время, чтобы прийти в себя и понять, что произошло.
Сара не пострадала. Я долго её ощупывал, спрашивал «не болит ли где-то». Не успокоился, пока в десятый раз не услышал «папа, я в порядке». Она действительно не получила никаких травм. Серое от пыли лицо, уставшие глаза, пристально смотревшие на меня с немым вопросом «что дальше» и страх, страх остаться одной в этом тёмном, враждебном месте. Я должен был на него ответить. Я единственный, кто у неё был. Отец и друг в одном лице.
Что я могу сказать? Мной овладело отчаяние. Помощь нужна была мне самому. Вдруг мне стало так же страшно, как и тогда… когда мы остались с ней вдвоём. Признаюсь, у меня потекли слёзы. Горечь потери нахлынула с новой силой. Мне хотелось, чтобы её мать была с нами рядом, чтобы вместо каменных стен появилась наша спальня, на втором этаже, белая кроватка, из которой раздаётся детский плач, привычные звуки улицы, доносящиеся из открытого окна… Хотелось сбежать от действительности. Разделить с кем-то ответственность и получить совет…
Моя дочь заставила меня двигаться. Конечно, она боялась. Рядом лежали люди, я не разобрал живые или мёртвые, по крайней мере, они не шевелились. Может, просто были без сознания, я не слышал их голосов и не видел движений. Было довольно темно. Плотным облаком висела пыль. Да и после удара по голове я вообще плохо различал звуки. Саре приходилось повторять по нескольку раз, притягивать меня к себе, чтобы о чём-то сказать. Она помогла мне встать и тянула за руку. Повторяла «пойдём, пойдём». Я подчинился. Сделал один неуверенный шаг, затем другой. Чуть не упал, споткнувшись о что-то мягкое. Удержал равновесие. Переступил. Шёл за ней, слабо различая вдалеке тусклый свет. Она указывала дорогу…
Потом мы отдыхали. Приткнулись в каком-то углу. Сидели и молчали. Я положил её голову себе на колени. От вездесущей пыли хотелось пить. Мы постоянно кашляли. Я оторвал от одежды куски ткани, пытаясь сделать из них что-то наподобие масок, но толку от них не было. Их нужно было хотя бы намочить. Нам нужна была вода. Чуть позже нашли солдатскую фляжку, она валялась рядом с телом. Точнее, мы увидели нижнюю часть туловища… остальное засыпано камнями, коридор обвалился и человека погребло под ними. Штаны, ботинки, всё покрыто слоем пыли. Я не разобрался, кто это был. Попытался быстрее уйти, но Сара уже смотрела на мёртвого человека без трепета. Я понял, что её больше не пугает такое зрелище. Ужасная мысль – понимать, что твоё ребёнок не боится проявлений смерти. Это не нормально. От такого становится не по себе.
Воды было немного. Сделав по нескольку глотков, мы побрели снова. Вернулись чуть назад и свернули в другой коридор. Если честно я просто шёл наугад. Совершенно не пытаясь понять, где мы находимся.
Вскоре оба так устали, что пришлось остановиться. Сара стойко держалась, но видно было как ей непросто. Не только физически. Мы нашли маленькую комнату, с одной-единственной кроватью. Из остальной мебели лишь низенький стол и шкаф. Какие-то личные вещи. Одежда. Несколько старых книг из настоящей бумаги. Видимо, обиталище одного из монахов. Скромное, практически пустое. Я машинально закрыл скрипучую дверь и улёгся на кровать. Сара прижалась ко мне. Сон пришёл практически мгновенно…
Когда проснулся, почувствовал себя лучше. Ко мне вернулась возможность соображать. Сара спала. Я постарался её не разбудить. Пришло время стать «взрослым». Взять себя в руки и действовать. В комнате было окно. Стекло покрылось пеплом или пылью, но с «той» стороны было светлее. Подставив тумбочку мне удалось дотянуться и открыть его. Пришлось подтягиваться на руках, чтобы выглянуть наружу. Я давно не видел снега, на Новом Пекине такое явление – редкость. А тогда мне показалось, что с неба падает именно снег. Лишь высунув руку и поднеся её к лицу, я понял, что это не он. Пепел. Серый, крупный пепел, медленно опускающийся на землю. Разглядеть, что либо из-за него было невозможно. Слишком он был плотный. Видимость ограничивалась несколькими метрами. Вытянув шею, я посмотрел вниз. До земли было не так уж и далеко. Я различил камни, мелкий щебень, покрытый слоем всё того же пепла. Я смог бы спрыгнуть, но для Сары слишком высоко. Однако там дышалось легче. Там не было этих бесконечных пещер и переходов, меньше пыли и, возможно, спасение… (пауза). Я не стал рисковать. Побоялся выбираться наружу. В любом случае идти нам было некуда. Куда бы мы пошли? В неизвестность? Без припасов и воды? Нет. Опасно и глупо.
– А другие выжившие?
– Я их боялся. Иногда вдалеке слышались выстрелы. Я слышал их, когда засыпал и после того, как проснулся. Направление определить сложно. Кто и в кого стреляет тем более. Странно, да? Бояться всех. Не иметь «своей» стороны.
– А мистер Пэн?
– Я видел его. Через два дня. Жажда и голод заставили меня бродить по округе и искать хоть что-то съедобное. Воду удалось найти недалеко от того места, где мы приютились. Сквозь трещину в полу пробивался тонкий ручеёк и образовывал мутную лужу, то ли лопнула где-то там труба, то ли после смещения горных пород и обвалов вода поднималась из подземных источников. Мне было без разницы. Пропуская её через кусок ткани, я находил её пригодной для питья. В нашем положении этого достаточно. Я нашёл пару банок консервированных овощей, они валялись на полу, рядом с чьими-то вещами. Соседние помещения были пусты, ненужный хлам, мебель, одежда. Ничего действительно полезного. Мы остались в той комнатушке. Ежеминутно опасаясь, что нас найдут. Людей мы не видели. Да и не хотели видеть. В голове я придумывал один за одним план наших дальнейших действий и быстро отметал возможные варианты. Ни одного хорошего. Бесполезно… Я думал о мистере Пэне. Вероятно, он жив. Ведь кто-то выжил. Мы изредка слышали автоматные очереди. Один раз мне показалось, что взорвалась граната. Как-то ночью по коридору кто-то прошёл. Не знаю, сколько их было. Одиночка или группа, искали они что-то или убегали от опасности… Каждый раз отправляясь за водой, я боялся услышать топот ног и быть обнаруженным. Сара оставалась одна, но не надолго. Одному было быстрее и легче.
В то утро, если привычную уже темень за окном можно назвать утром, я выскользнул из нашей комнаты. Хотел попробовать взломать одну из дверей, что видел ранее. Вечером я нашёл кусок трубы и с его помощью надеялся открыть её. Вдруг там есть еда или вода. Мне нужно было действовать. Пробовать. Сидение в каменном мешке, с голодным желудком и постоянным чувством жажды вытягивало силы. Лишало надежды. Которой и так почти не было. Возможно, я делал это больше для того, чтобы показать дочери, что мы ещё боремся. Не сдаёмся и вот-вот найдём выход. Верил ли я сам при этом, неважно. Лучше действовать, делать хоть что-то.
Так вот. Ту дверь я смог открыть. Помещение за ней было мне знакомо. В полумраке угадывались массивные колонны, украшенные резьбой, на стенах полотна и холсты, некоторые из бумаги, всё в ярких красках. Куски ткани, развешанные словно гирлянды, на них письмена, древние тексты и в дальнем конце зала алтарь. Ну думаю, что это был он. Быть может, монахи называли его по-другому… Тут я вспомнил, что в это помещение можно было подняться из внутреннего двора по ступеням, там должны быть раздвижные двери. Стал пробираться. Почти наугад. Пыль, пепел, всё это ограничивало видимость. Колонны обрушились, другие потрескались. Крыша в одном месте обвалилась, рваные края кровли и балок, торчали как гнилые зубы чудовища, разинувшего пасть. Сквозь дыру плавно опускался пепел. Входные двери сорвало с петель. Они валялись тут же, в нагромождении мусора и камней. Я выглянул наружу. Монастырский двор. Строения. Кусок стены. Всё это очертания. Серые, развороченные, снесённые ударной волной. Покрытые щебнем и пеплом. Небо чуть светлее. Будто светится… Очень тихо, только едва уловимый шорох камня. Вдалеке идут люди. Приближаются. Подошли совсем близко, чтобы хорошо их рассмотреть. Но я смотрю только на одного. Мистер Пэн. Со связанными руками, чуть сгорбленный, но живой, здесь, рядом. Остальные из Сопротивления. Один из них кричит куда-то в сторону. Ему отвечают. Из обломков появляются фигуры. Карабкаются по камням, обходят завалы, руки подняты вверх, безоружные…
Я спрятался за краем стены и наблюдал. Было в этом что-то постыдное, вот так смотреть со стороны на происходящее. Не вмешиваться, только следить. Вижу, как двое солдат ведут к остальным женщину и ребёнка. Ставят их возле мистера Пэна. Грязных, еле стоящих на ногах. Они смотрят в пол…
Солдаты Метрополии появились неожиданно. Я краем глаза заметил движение совсем рядом от того места, где находился. А за секунду до этого голова одного из бойцов Сопротивления лопнула, как перезрелый плод. Взорвалась. У меня на глазах. Жуткая картина. Неправдоподобная… Затем началась общая свалка. Люди падали и больше не поднимались. Та женщина с ребёнком и мистер Пэн стояли в самом центре перестрелки. А те, кто был рядом, палили как безумные. Им отвечали тем же. Со всех сторон. Мистер Пэн подтолкнул женщину и жавшегося к ней ребёнка и бросился бежать. Они следом. Я слышал, как он крикнул им подниматься по ступеням. Пуля настигла женщину в начале лестницы, она споткнулась, сделала несколько шагов и упала. Мистер Пэн подхватил связанными руками ребёнка и совсем по-молодому резво, преодолевая за раз по две-три ступени, помчался вверх.
Он упал в паре метров от меня. На последней ступени. Пули попали ему в спину. Мальчик, а теперь я видел, что это мальчик десяти – одиннадцати лет, покатился по инерции дальше, почти к моим ногам… За ними не гнались. Просто подстрелили, когда они спасались бегством. Не военные, не солдаты. Женщина, ребёнок и старик…
Мальчика я взял на руки и со всей возможной скоростью поспешил прочь оттуда. Вернулся в «нашу» комнату. Сара, конечно же, не спала, услышала звуки перестрелки и проснулась. Я захлопнул дверь, усадил паренька на кровать и осел на пол. Его не задело. Сара прижала его к себе и заплакала вместе с ним. Глядя на них, прослезился и я…
Сид вздыхает.
– Вы знаете, сколько человек погибло в Юнхэгуне 15 числа?
– В документах сказано о двухстах-семидесяти шести… официально, – отвечаю я.
– Официально… только они гибли уже четырнадцатого и, конечно, пятнадцатого… и шестнадцатого и все последующие дни. Не только от Лучевого оружия. От пуль, увечий… жажды. Можно ли сказать, что кому-то из них повезло больше или меньше? Всякая ли смерть равна?
– Вы задаёте такие вопросы…
– Простите. Они адресованы не вам. Не думаю, что на них можно ответить однозначно. Тем более, тому, кто там не был… Я уверен лишь в одном. Есть большая разница между тем, сколько им было лет в тот, последний день. Смерть взрослого человека – ужасная вещь. Но когда погибло столько детей…«ужасная вещь» кажется слишком неподходящим выражением.
Я обвожу стеллажи с папками взглядом. Сид смотрит на меня. Также осматривает комнату.
– Я добился от нового правительства настоящей поисковой операции. Не только в Юнхэгуне. Везде. Поиски продолжаются до сих пор. Благо мы теперь поумнели. Я нахожу искренний отклик в сердцах людей. Как в розысках пропавших, так и в помощи потерявшим свои семьи и оставшимся сиротами. Этим мы пытаемся исправить общие ошибки…
– Сколько детей погибло в Юнхэгуне?
– Пятьдесят два.
– А скольким удалось спастись?
– Только одному.
Янис Анил
– Я хотел побыть один. Забиться в какую-нибудь щель и никого не видеть. Мне нужен был отдых, понимаете? Я просто устал. Морально и физически. По ночам мне снилась Мария. Она звала меня к себе. Там во сне, я начинал идти на её голос, но каждый раз просыпался на каменном полу, в Юнхэгуне, на Новом Пекине, рядом с Томом и Джейком… Она исчезала. Я возвращался к реальности. Грязный, голодный, беспомощный.
Я честно пытался найти в себе силы не сдаваться, но они таяли с каждым часом, с каждой минутой, проведённой в подземелье. Отчаяние, страх, всё что угодно, но не надежда, её призрак покинул эти места. Я понимал, что не только для меня. Для всех. Сколько бы мы ни бились, через какие бы лишения ни проходили – ничего не изменится, мы не выберемся отсюда. Наши поступки и решения привели нас сюда, расплата близка, она тут, рядом. Просто смерть недостаточное наказание за ошибки. Её нужно заслужить…
В книжных романах герои, выпутавшись из беды, постоянно говорят «только вера в то-то и то-то дала мне силы выжить» или ещё более банальное и пресное «её любовь не дала мне погибнуть»… Чушь! Знаете, что чувствуешь в такой ситуации? Ничего! Тебе ничто не помогает! Есть только ты и твоя жизнь. Только твоя. Никого не существует больше. Никто не тянет тебя «наверх». Ты один на один с усталостью, болью, грязью и страхом. Самым обычным страхом. И нет никого. И никто не нужен. Если другие скажут вам обратное, они либо лгут, либо им несказанно повезло, дайте им мой адрес, я буду рад поболтать с ними…
– На вашем месте…
– Но вас там не было!
– Я не хотел…
– Конечно, нет. Я понимаю. Думаете мне самому не противно от этого? Жалость к себе! Спустя только лет…
– Мы можем закончить.
– Нет… Я хочу… Хочу дойти до конца. Осталось не так много.
– Конечно.
– Том ушёл, когда мы спали. Вечером были долгие разговоры о нашем положении. Джейку становилось хуже без лекарств. Уходить из монастыря – безумие. Оставаться здесь ещё хуже. Медленная голодная смерть. Сколько бы мы там протянули? Сколько человек может оставаться без пищи? Две-три недели? Больше? Джейк и столько не продержится. Том не мог сидеть сложа руки и смотреть, как умирает его сын. Не уверен, что кто-то из отцов смог бы сделать больше. Настоящий человек. Вот кто герой.
Я выбрался наружу по нужде и собирался возвращаться, когда услышал шорох камней, шаги. Кто-то был рядом. Впрочем, в той чёртовой тьме теряешь ощущение расстояний. Пепел как снег кружит в воздухе, сливается в мерцающую пелену, иногда ветер слегка колышет это марево и тебе мерещатся силуэты, тени или звуки. Но те шаги не были наваждением. Первой мыслью было бегом спуститься, укрыться. Но через секунду я испугался, что меня уже обнаружили, а значит, я приведу их к нам. К Джейку. К Тому… У меня даже не было с собой оружия. Впрочем, стрелять я и не собирался. Всё равно что крикнуть на всю округу «эй я здесь, сюда». Опасно. Да и в кого стрелять? В десяти метрах от себя я уже плохо различал очертания предметов. Ни черта не разобрать.
Я сделал несколько шагов. Готов поклясться шум, издаваемый ботинками, слышал весь Юнхэгун. Конечно это от страха. Мои фантазии. Ещё шаг. Медленно с пятки на носок… Он был выше меня на две головы. То, что появилось как тень в нескольких метрах от меня, походило на человека, очертаниями, но размеры… Мой разум отключился. Я побежал так, как не бегал ни разу в жизни. Думаете, я спасал товарищей? Куда там! Страх гнал меня вперёд, прочь, подальше. Куда угодно… (Янис слегка улыбается.)
Уже позже выяснилось, что у ЭТОГО есть имя. Зак. Я не встречал таких громил. Имечко подходящее. Он нагнал меня. Сбил с ног. Ни сил, ни желания сопротивляться у меня не осталось. Я приготовился к смерти. Даже ощутил лёгкое удовлетворение. Сейчас всё закончится, наконец. И я смогу отдохнуть… Но вместо боли или света в конце туннеля я услышал его голос. Подобный раскату грома или звуку снежной лавины. «Этот подойдёт» – сказал он. Самая странная фраза какую только можно представить в моём положении. Так могут обращаться к куску мяса, который собираются приготовить. (теперь улыбаюсь я).
Янис видит это и ухмыляется.
– Ещё более странным было, то что произошло потом. Он был один. Сам по себе. И ему нужны были продукты. Он знал, где их взять.
«Ты хочешь есть?» – спросил он.
«Да» – ответил я.
«Ты вытащил счастливый билет, парень. Считай, тебе повезло. Если не выкинешь какой-нибудь фокус. Ты же не хочешь расстраивать меня?»
Я не хотел. Он повёл меня за собой. Не помню, о чём я думал. Просто подчинился его воле. Мысль о еде вызвала неприятные ощущения в животе. А мысль убежать от него даже не появилась.
Мы спустились в какой-то подвал. Потом шли по тёмным коридорам. Иногда останавливались. Он как хищник прислушивался к чему-то. Кивал, мол «пошли дальше». Так продолжалось довольно долго. Я ещё удивился, что не нарвались на кого-либо. Один раз за дверью, мимо которой мы проходили, я слышал голоса. Он жестом приказал не останавливаться. В конце концов, мы пришли.
Не знаю, где мы находились, не знаю, как он нашёл это место. Скорее всего, случайно. Та комната была забита инструментами и садовыми принадлежностями, лопаты, грабли, шланги. Мешочки с семенами и удобрениями. Пока он расшвыривал валявшиеся на полу коробки, я разорвал пакет с чем-то похожим на рисовые зёрна и жадно принялся их жевать. Сухие, безвкусные. Но мне было плевать. Они содержали питательные элементы. Желудок требовал хоть чего-то.
Он подозвал меня к себе. Молча указал куда-то и вложил в руку фонарь, сняв его с крепления винтовки. Часть стены и пол, рядом с ней треснули. Разошлись во время того землетрясения. Я опустился на колени и посветил вниз. Там виднелись металлические стеллажи, заставленные банками и коробками, много. Глядя на них сверху, я не мог прочесть надписи на ярких этикетках. Но ошибиться в их предназначении невозможно. Концентраты. Прямо здесь. В нескольких метрах от меня. Тут же я понял, почему понадобился ему. Щель слишком мала для него. С его габаритами протиснуться в неё не получится. «Этот подойдёт», значит, достаточно худой, чтобы пролезть туда…