Джордж Элиот
Даниэль Деронда
Глава II
Через день после состязаний в стрельбе из лука мистер Хенли Мэллинджер Грандкорт сидел за завтраком в компании мистера Лаша. Все вокруг них было приятно: в распахнутые французские окна, в которые со старинной зеленой лужайки могли свободно входить собаки, лился теплый летний воздух; старинный парк простирался вдаль и плавно перетекал в дикий лес; в убранстве комнаты преобладал стиль сдержанной старомодной элегантности, словно хранившей благовоспитанное молчание.
Но были ли приятны друг другу джентльмены? Мистер Грандкорт поставил свой стул так, чтобы сидеть лицом к лужайке. Положив левую ногу на другой стул, а правой рукой облокотившись на стол, он курил толстую сигару, в то время как мистер Лаш продолжал завтракать. Около полудюжины собак различных пород лениво входили в комнату, принимали позу услужливого внимания, отдавая предпочтение то одному, то другому джентльмену, и уходили обратно в сад. Ведя беззаботную жизнь, они лишь изображали голод, выпрашивая деликатесы, а затем отказываясь их есть. Так вели себя все, кроме красивого темно-каштанового водяного спаниеля, точнее спаниельши, по кличке Фетч. Она сидела неподвижно, задрав выразительную мордочку, и преданно смотрела на Грандкорта. Тот, однако, держал на коленях маленькую мальтийскую болонку в серебряном ошейнике с крохотным колокольчиком и, как только рука освобождалась от сигары или чашки кофе, принимался гладить теплый пушистый комочек. Фетч, безусловно, ревновала, поскольку хозяин не обращался к ней ни словом, ни взглядом. Наконец терпение собаки лопнуло: не в силах вынести пренебрежение, она осторожно положила большую шелковистую лапу на ногу невнимательного хозяина. С полминуты Грандкорт смотрел на Фетч все с тем же каменным лицом, после чего отложил сигару, поднес флегматичную болонку к подбородку и начать ее ласкать, при этом не сводя с Фетч мрачного взгляда. Время от времени бедняжка принималась жалобно подвывать, но тут же замолкала, словно стараясь скрыть досаду, и, наконец, положила голову на ногу хозяина. В глазах спаниеля читалась мольба. Так, по крайней мере, должен был понять поведение Фетч любитель собак, а Грандкорт держал их так много, что, несомненно, считался большим любителем. Во всяком случае, поведение Фетч забавляло его. Однако, как только подвывание собаки переросло в громкий лай, Грандкорт без единого слова сбросил ее с ноги, небрежно посадил болонку на стол и посмотрел на сигару, еще больше рассердившись на Фетч, так как именно из-за нее мерзкая сигара погасла. Между тем Фетч, подобно многим человеческим представительницам своего пола, не найдя в себе сил успокоиться, завыла в полный голос.
– Будь добр, выгони эту скотину, – обратился Грандкорт к Лашу, не повышая голоса и даже не взглянув на него, как будто рассчитывал на постоянное внимание.
Лаш немедленно встал, взял Фетч на руки, хотя та весила немало, и вынес собаку в сад. Вернувшись, зажег сигару, сел напротив Грандкорта и после короткого молчания произнес:
– Вы сегодня поедете в Кветчем-Холл верхом или в экипаже?
– Я не собираюсь в Кветчем-Холл.
– Вы и вчера туда не ездили.
С полминуты Грандкорт курил молча, а потом заметил:
– Полагаю, ты отправил мою карточку с извинениями.
– Я сам туда поехал и сказал, что вы обязательно скоро появитесь. Они решат, что какая-то неприятность помешала вам исполнить намерение, особенно если не увидят вас сегодня.
Опять наступило молчание. Затем Грандкорт спросил:
– Кто из мужчин приглашен сюда вместе с женами?
Лаш достал записную книжку.
– Капитан и миссис Торрингтон прибудут на следующей неделе. А еще мистер Холлис с леди Флорой, Кушеты и Гогофы.
– Довольно пестрая компания, – заметил Грандкорт. – Зачем ты позвал Гогофов? Когда рассылаешь приглашения от моего имени, будь добр заранее показывать список, а не тащить сюда великаншу, даже не предупредив меня. Своим присутствием она испортит вид комнаты.
– Но вы сами пригласили Гогофов, встретившись с ними в Париже.
– При чем здесь парижская встреча? Я не раз велел тебе предоставлять мне список гостей.
Подобно многим Грандкорт разговаривал с разными интонациями. До сих пор мы слышали, как он говорит, притворно растягивая слова в лениво-скучающей манере. Однако последняя фраза прозвучала приглушенно, словно про себя, но в то же время абсолютно четко, не допуская возражений, о чем Лаш прекрасно знал.
– А еще кого-нибудь желаете пригласить?
– Да, найди несколько приличных, благообразных семей с дочерьми. И одного из ваших проклятых музыкантов. Только не этого нелепого парня.
– Не знаю, согласится ли Клезмер поехать к нам даже после того, как покинет Кветчем-Холл. А мисс Эрроупойнт любит хорошую музыку.
Лаш говорил беззаботно, однако на самом деле пользовался удобной возможностью, чтобы внимательно понаблюдать за Грандкортом. Тот впервые поднял глаза на собеседника, дважды глубоко затянулся, роскошно выпустил кольца голубого дыма и с нескрываемым презрением произнес:
– Скажи на милость, какое мне дело до мисс Эрроупойнт и ее музыки?
– Большое, – игриво ответил Лаш. – Впрочем, возможно, особо напрягаться не придется. Но прежде чем жениться на миллионе, положено соблюсти кое-какие формальности.
– Вполне вероятно. Но я не собираюсь жениться на миллионе.
– Жаль отказываться от подобной возможности и разрушать собственные планы.
– Полагаю, ты говоришь о своих планах.
– У вас долги, а наследство не бесспорно, и обстоятельства, в конце концов, могут сложиться неблагоприятно.
Грандкорт промолчал, и Лаш с воодушевлением продолжил:
– Возможность действительно прекрасная. Судя по всему, отец и мать не желают ничего другого, а внешность и манеры дочери не требуют ни малейшего снисхождения, даже если за душой у нее не было бы ни гроша. Она, конечно, не красавица, но выглядит вполне достойно, чтобы носить любой титул. И вряд ли отвергнет те перспективы, которые вы можете ей предложить.
– Возможно.
– Отец и мать позволят вам делать с ними все, что угодно.
– Но я ничего не хочу с ними делать.
Лаш выдержал многозначительную паузу, прежде чем заговорить глубоким проникновенным голосом:
– Боже милостивый, Грандкорт! С вашим-то жизненным опытом неужели вы допустите, чтобы каприз помешал вам устроить свою жизнь?
– Побереги свои ораторские способности для лучших целей. Я и сам знаю, что делать.
– Что же? – Лаш отложил сигару и сунул руки в карманы, как будто готовился услышать нечто невыносимое, но все-таки надеялся сохранить самообладание.
– Я собираюсь жениться на другой.
– Вы влюбились? – Вопрос прозвучал с откровенной насмешкой.
– Я собираюсь жениться.
– И уже сделали предложение?
– Нет.
– Насколько я могу судить, эта молодая леди с характером и рождена, чтобы создавать вокруг себя суматоху. И уж точно знает, что ей нравится.
– Ей не нравишься ты, – вставил Грандкорт, и в его глазах промелькнула тень улыбки.
– Совершенно верно, – подтвердил Лаш и, снова выбрав подчеркнуто насмешливый тон, добавил: – Однако, если вы с ней преданы друг другу, этого вполне достаточно.
Оставив последнее замечание без внимания, Грандкорт допил кофе, встал и в сопровождении собак вышел на лужайку.
Лаш посмотрел ему вслед и взял новую сигару. Курил он медленно, то и дело поглаживая бороду, словно обдумывал какое-то решение, пока тихо не произнес:
– Берегись, старик!
Лаш был человеком неглупым и не напрасно провел рядом с Грандкортом пятнадцать лет. За это время он успел выяснить, какие меры к нему применять бесполезно, хотя до сих пор оставалось неясным, какие именно могут принести пользу. В начале своей карьеры Лаш получил университетскую степень и едва не принял духовный сан, ради теплого местечка, но, не получив удовлетворения в открывшейся перспективе, согласился на должность постоянного компаньона при пожилом маркизе, а потом и при молодом Грандкорте. Тот рано потерял отца и счел Лаша настолько удобным помощником, что сделал премьер-министром во всех личных вопросах. За пятнадцать лет совместного существования Грандкорт окончательно разучился обходиться без ловкого компаньона, а тот, в свою очередь, все больше нуждался в ленивой роскоши, которую бесперебойно обеспечивали операции, проводимые им от имени патрона. Не могу утверждать, что за пятнадцать лет выросло уважение Грандкорта к помощнику, так как его не было с самого начала. Однако Грандкорт уверился во мнении, что при желании вполне может пнуть Лаша как собаку, вот только никогда не пинал, считая, что это компрометирует джентльмена, поэтому ограничивался словами – причем такими, что наперсник более независимого нрава счел бы их презрительными пинками. Но разве способен сын викария, не позволявшего жене и дочерям купить ситца на платья ради того, чтобы отправить единственного сына в Оксфорд, проявить независимость, привыкнув вкусно и дорого обедать, ездить на прекрасных лошадях, жить в роскошных комнатах – и все это не работая? В свое время мистер Лаш считался ученым человеком, но теперь сохранил лишь остатки образованности, необходимые занимаемой им синекуре, а ведь известно, что степень бакалавра искусств и иные звания представляют собой не что иное, как освященную веками подготовку к синекуре. Лаш понимал, как относится к нему Грандкорт, однако предпочитал относить такое поведение к особенностям характера патрона, чьи непредсказуемые настроения и суждения следовало принимать с философской невозмутимостью. Поскольку он полагал, что еще ни разу в жизни не совершил дурного поступка, то не считал нужным задумываться о том, сможет ли нарушить границы добродетели, если того потребует любовь к комфорту и праздности. В настоящее время это чувство находило полное удовлетворение, а если порою приходилось поднимать пудинг с земли, он выбирал кусочки из середины и находил их восхитительно вкусными.
Этим утром, например, испытав раздражение более острое, чем обычно, он уединился в собственной гостиной и целый час играл на виолончели.
Глава III
Приняв решение жениться на мисс Харлет, Грандкорт проявил недюжинные способности в поиске средств для достижения цели. В течение последующих двух недель не проходило ни дня, чтобы он под тем или иным предлогом не встречался с Гвендолин и с повышенным вниманием не доказывал, что она постоянно занимает его мысли. Кузина миссис Торрингтон отныне исполняла обязанности хозяйки дома, так что миссис Дэвилоу и Гвендолин могли быть приглашены в Диплоу наряду с множеством других гостей, а те, в свою очередь, стали свидетелями того, как хозяин оказывал очевидное предпочтение прекрасной бесприданнице и полностью игнорировал богатую наследницу. Все достойные упоминания се́мьи в округе были уверены, что брак Грандкорта и Гвендолин дело решенное, а мистер Гаскойн был полон решимости выполнить по отношению к племяннице родственный долг и обеспечить достойную организацию процесса. Однако и его, и миссис Дэвилоу несколько удивлял тот факт, что предложение, для которого выдалось уже немало подходящих случаев, до сих пор не прозвучало. Больше того, и сам Грандкорт в некоторой степени разделял это удивление. Сообщив Лашу о принятом решении, он полагал, что дело завершится быстрее, но, к собственному недоумению, едва ли не каждое утро давал себе слово, что сегодня же представит Гвендолин возможность принять предложение руки и сердца, а вечером обнаруживалось, что необходимые формальности по-прежнему не исполнены. Этот поразительный факт только усиливал в нем решимость перейти к делу на следующий день. Грандкорт никогда не допускал мысли, что мисс Харлет может ему отказать, но – да помогут всем нам Небеса! – часто мы не в состоянии действовать, уверенные в чем-либо: неприятие обратного исхода настолько сильно, что, подобно иллюзорной стене, встает между нами и нашей уверенностью. Так, мы точно знаем, что слепой червяк не в состоянии смертельно укусить, однако возможность укуса кажется настолько невыносимой, а существо выглядит до такой степени чуждым, враждебным и кусачим, что мы решительно отказываемся до него дотронуться.
Грандкорт попросил разрешения привести в Оффендин одну из своих прекрасных лошадей, чтобы Гвендолин могла поехать на ней в Диплоу на ленч. Миссис Дэвилоу предстояло сопровождать дочь в экипаже. В качестве почетного спутника выступал сам мистер Грандкорт. Стоял чудесный день, какие порою случаются в наших краях в середине лета: не слишком жаркий для приятной поездки. По краям полей алели маки; легкий ветерок мягко, подобно благосклонному привидению, разгуливал между несжатыми колосьями и гнал по мягким серым холмам тени облаков. Здесь еще стояли снопы, там лошади с трудом тащили тяжело нагруженные возы, повсюду тянулись пастбища, и скот мирно отдыхал в тени деревьев. Дорога проходила по патриархальной местности, где молочные фермы выглядели точно так же, как в дни наших предков. Здесь мир и постоянство царили вдали от шумных перемен, символом которых стал проезжавший на горизонте поезд.
Однако дух мира и постоянства не настолько овладел сознанием бедной миссис Дэвилоу, чтобы отвлечь от ставших уже привычными дурных предчувствий. Гвендолин и Грандкорт то пускали лошадей галопом, то переводили на спокойный шаг, чтобы экипаж мог их догнать. Наблюдать за ними было приятно, и все же даже эта радующая взор картина разжигала конфликт между надеждой и страхом за судьбу дочери. Трудно было представить более удобный случай для влюбленного джентльмена наконец-то заговорить и положить конец неопределенности, и миссис Дэвилоу не оставалось ничего иного, как с трепетом надеяться, что Гвендолин примет благоприятное решение. Если любовь Рекса вызвала у нее отвращение, то мистер Грандкорт обладал преимуществом абсолютного контраста с кузеном. Очевидно, он произвел совершенно новое, не испытанное ранее впечатление, поскольку впервые в жизни Гвендолин воздерживалась от сатирических замечаний и, более того, хранила упорное молчание в отношении его душевных качеств – молчание, которое матушка не осмеливалась нарушить.
«Тот ли это человек, рядом с которым она будет счастлива? – Этот вопрос неизбежно возникал в сознании миссис Дэвилоу. – Что ж, пожалуй, так же счастлива, как с любым другим мужем». Этим ответом она пыталась себя успокоить, ибо не могла представить дочь во власти неведомого чувства, способного заставить ее удовлетвориться тем, что мы обычно называем стесненными обстоятельствами.
Мысли Грандкорта текли в том же направлении: он мечтал покончить с неопределенностью, порожденной собственным молчанием. Другой причины этой неопределенности не существовало: просто в воздухе витало нечто, раздражающим образом действующее на его желания.
Гвендолин наслаждалась прогулкой, однако удовольствие не выражалось легкомысленной девчачьей болтовней и смехом, как в тот день, когда она отправилась на охоту с Рексом. Говорила она мало, а если смеялась, то как-то неестественно. Гвендолин тоже ощущала разлитое в воздухе особое настроение. Разумеется, она не сознавала покорение мистером Грандкортом ее воли и того великолепного будущего, которое он собирался предложить. В этом Гвендолин не сомневалась. Напротив, она хотела, чтобы все, включая и этого благородного джентльмена, понимали, что она намерена всегда поступать только так, как захочет сама, и не рассчитывали на покорность и готовность угождать. Если она примет это предложение, то сразу даст понять, что не собирается ущемлять собственную свободу или, по ее любимому выражению, «вести себя, как другие женщины».
Этим утром речь Грандкорта, как обычно, отличалась лаконичностью. Короткие фразы производили впечатление скрытой, но внушительной способности сказать больше и в то же время позволяли проявить красноречие другим.
– Вам нравится аллюр Критериона? – поинтересовался Грандкорт, когда они въехали в парк и перевели лошадей с галопа на шаг.
– Превосходный конь. Хотелось бы преодолеть на нем какое-нибудь препятствие, если это не испугает маму. Пять минут назад мы миновали отличную широкую канаву. Что, если вернуться туда галопом и попробовать перепрыгнуть?
– Пожалуйста. Можем сделать это вместе.
– Нет, благодарю. Мама чрезвычайно чувствительна – если увидит, то так расстроится, что может заболеть.
– Позвольте мне все ей объяснить. Критерион наверняка справится, причем с легкостью.
– Право, вы очень добры, но она излишне встревожится. Я прыгаю только тогда, когда ее нет рядом, и не говорю ни слова.
– Можно пропустить экипаж и после этого вернуться.
– Нет-нет, умоляю, больше не думайте об этом: я и заговорила-то просто так, без особого намерения, – заверила Гвендолин.
– Но миссис Дэвилоу знает, что я о вас позабочусь.
– Да, но мама решит, что вам придется заботиться о моей сломанной шее.
Наступило продолжительное молчание. Наконец Грандкорт посмотрел на спутницу и произнес:
– Я хотел бы обладать правом всегда о вас заботиться.
Гвендолин даже не повернулась в его сторону. Собственное молчание показалось ей ужасно долгим: она даже успела сначала покраснеть, а потом побледнеть. Но, с точки зрения Грандкорта, ответ не заставил себя ждать. Легчайшим, похожим на звук флейты голосом, Гвендолин проговорила:
– О, вовсе не уверена, что хочу, чтобы обо мне заботились: если я решусь рискнуть собственной шеей, то предпочту, чтобы мне не мешали.
Произнося эти слова, она остановила лошадь и обернулась в седле, чтобы проверить, далеко ли экипаж. При этом ее глаза скользнули по лицу Грандкорта, однако не сказала ничего, что могло бы смягчить ответ. В этот миг Гвендолин понимала, что действительно рискует: не шеей, а возможностью раз и навсегда прервать ухаживания, – и эта возможность ее не устраивала.
«Будь она проклята!» – подумал Грандкорт, тоже останавливая лошадь. Он не отличался мысленным красноречием, так что это короткое экспрессивное высказывание выражало смешанные чувства, которые словоохотливые толкователи могли бы развернуть в нескольких фразах, полных раздраженного сознания, что его вводят в заблуждение, и уверенности, что этой девушке не удастся его одурачить. Может быть, она желает, чтобы он бросился к ее ногам и поклялся, что умирает от любви? Нет, это не те ворота, через которые она войдет в царство ожидающих его супругу привилегий. Или надеется, что он изложит предложение в письменном виде? Опять-таки заблуждение. Он никогда не произнесет таких слов, которые могут повлечь за собой прямой отказ. А что касается ее согласия, то она уже выразила его, приняв откровенное ухаживание: все, что нарушит проявление подчеркнутого внимания, будет истолковано не в пользу мисс Харлет. Значит, она всего лишь кокетничает?
Тем временем экипаж подъехал, и возможности побеседовать наедине больше не представилось. В доме уже собралась многочисленная компания. Гвендолин в амазонке и со шляпой в руке оказалась в центре всеобщего внимания, в особенности из-за внимания со стороны хозяина. А поскольку отвратительного Лаша с его выпученными глазами видно не было, то нескрываемое восхищение подняло ей настроение и на некоторое время развеяло тревожное облако сомнений, угрожавших раскаянием в собственных поступках. Понять, оскорблен Грандкорт или нет, было невозможно: манеры его остались неизменными, но по ним нельзя было предугадать его мысли. Так что страх перед ним не отступил.
Прежде Гвендолин бывала в Диплоу только на ужине и не видела сада, заслуживающего внимания. После ленча, когда часть гостей разъехалась, леди Флора Холлис предложила оставшейся компании совершить небольшую прогулку. У Грандкорта появилась отличная возможность увлечь Гвендолин в уединенное место и побеседовать вдали от любопытных ушей. Но нет! Он ни к кому, кроме нее, не обращался, однако и не произнес ничего более определенного или откровенного, чем в их первую встречу. Не сводил с мисс Харлет глаз, а она отвечала ему столь же прямым взглядом, вовсе не огорчаясь, а скорее радуясь тому обстоятельству, что его глаза оставались холодными и пустыми.
Но вот, наконец, ей показалось, что Грандкорт составил некий план. Совершив круг по парку, компания остановилась возле пруда, чтобы посмотреть, как Фетч умело достает из воды и приносит на берег лилии.
В этот момент стоявший рядом с мисс Харлет Гранд-корт указал на небольшой, плотно засаженный американским кустарником холм, и медленно проговорил:
– Здесь скучно. Может быть, поднимемся туда?
– О, конечно! Мы же отправились на прогулку, – согласилась Гвендолин, радуясь и в то же время чего-то смутно опасаясь.
Тропинка, ведущая на холм, оказалась слишком узкой, чтобы джентльмен смог предложить даме руку, а потому подъем прошел в молчании. На вершине холма, стоя на небольшой площадке, Грандкорт заключил:
– Здесь не на что смотреть. Не стоило и лезть.
Как случилось, что Гвендолин не рассмеялась? Она стояла молча, подобно статуе, слегка придерживая складки амазонки и крепко сжимая рукоять кнута, который механически взяла вместе со шляпой, выходя из дома.
– Какое место вы бы предпочли? – осведомился Грандкорт.
– Разные места хороши по-своему. В целом, наверное, мне нравятся открытые, жизнерадостные пространства. Не люблю ничего мрачного.
– Ваш дом в Оффендине слишком мрачен.
– Да, чрезвычайно.
– Полагаю, надолго вы там не задержитесь.
– Думаю, так оно и есть. Но маме нравится жить рядом с сестрой.
– Вряд ли можно предположить, что вы останетесь там навсегда, вместе с миссис Дэвилоу.
– Не знаю. Нам, женщинам, не дано скитаться в поисках приключений, чтобы найти Северо-Западный проход[17] или истоки Нила, не говоря об охоте на тигров в восточных странах. Мы должны оставаться там, где растем или куда садовникам угодно нас пересадить. Нас воспитывают подобно цветам, приучая выглядеть как можно лучше и скучать, не жалуясь. Именно так я представляю растения: они часто скучают. В этом и кроется причина, почему некоторые становятся ядовитыми. А что думаете вы?
Гвендолин говорила нервозно, постукивая кнутом по кусту рододендрона.
– Вполне согласен. Почти все в мире рождает скуку, – поддержал ее Грандкорт, отступая от цели своего разговора. Однако после короткой паузы продолжил в своей утонченной медлительной манере: – Но ведь женщина может выйти замуж.
– Некоторые из женщин могут.
– Вы, несомненно, можете, если не проявите жестокое упрямство.
– Не уверена, но, кажется, в моем характере сочетаются и жестокость и упрямство. – Здесь Гвендолин внезапно повернулась и посмотрела прямо на собеседника, чей взгляд ощущала на себе в течение всего разговора. Ей захотелось проверить не столько то, что чувствует он, сколько то, что почувствует она сама, глядя на него.
Грандкорт стоял абсолютно неподвижно, и Гвендолин спросила себя, что за ступор овладел им и начал распространяться на нее.
– Вы испытываете такую же неуверенность в себе, какую внушаете другим? – наконец заговорил он.
– Я совершенно не уверена в себе; не знаю, насколько неуверенными могут быть другие.
– То есть другие вам безразличны? – уточнил Грандкорт с неожиданной резкостью в голосе.
– Этого я не сказала, – с сомнением ответила Гвендолин, отвернулась и снова принялась терзать куст рододендрона. В этот миг ей хотелось оказаться в седле и пустить лошадь галопом. Увы, сбежать с холма было невозможно.
– Значит, все-таки не совсем безразличны, – заметил Грандкорт уже мягче.
– Ой! Мой кнут! – испуганно воскликнула Гвендолин, выпустив его из рук.
Что могло быть естественнее в состоянии легкого возбуждения? Однако казалось невероятным, что предоставленный собственной воле кнут с золотой рукоятью стремительно пролетел над ближайшими кустами и нашел приют в ветвях растущей в середине склона азалии. Теперь появился повод с милым смехом побежать вниз, и Грандкорт был вынужден отправиться следом. Но Гвендолин обогнала спутника, первой схватила кнут и продолжила путь, а внизу остановилась и бросила на Грандкорта торжествующий взгляд, словно одержала славную победу. Когда Гвендолин и Грандкорт присоединились к компании, миссис Дэвилоу сразу заметила блеск в глазах дочери и яркий румянец на щеках.
«Все это сплошное кокетство», – подумал Грандкорт. – В следующий раз, как только поманю, непременно прибежит».
Он полагал, что финальный манящий жест состоится уже на следующий день, во время пикника членов клуба лучников в Карделл-Чейс, идея о котором появилась на балу у лорда Брэкеншо.
Даже в сознании Гвендолин этот результат казался возможным, так как являлся одним из двух решений, к которым ее подталкивали, словно к двум сторонам пограничной линии, не объяснив, за какую из них следует шагнуть. Подобное подчинение некой личности – личности, не поддающейся точному предсказанию, вызывало некоторое изумление, если не страх. Излюбленный способ существования – всегда поступать так, как хочется, – утратил действенность, и Гвендолин не могла предвидеть, как именно захочет поступить в тот или иной момент. На самом деле перспектива выйти замуж за Грандкорта казалась мисс Харлет более привлекательной, чем та идея брака, о которой она думала раньше. Высокое положение в обществе, роскошь, возможность удовлетворять свои прихоти – все эти заманчивые привилегии были так близко, что оставалось лишь выбрать: схватить их или потерять. А сам Грандкорт? Он казался маленьким облачком в представлявшемся ей блестящим будущем. Гвендолин желала взойти на брачную колесницу и собственноручно управлять мчащимися лошадьми, при том что супруг будет сидеть рядом сложа руки и сохранять спокойствие, не вызывая смеха у окружающих. Но несмотря на проницательность и рассудительность, Гвендолин слегка пасовала перед Грандкортом. Он представал восхитительно спокойным и свободным от нелепых поступков. Но что еще можно было о нем сказать? Везде бывал, все видел. Обстоятельство чрезвычайно ценное в виде преамбулы к оказанному Гвендолин особому вниманию. Заметных предпочтений он не имел, и необходимости в этом не было: чем меньше у мужа собственных вкусов и желаний, тем бо́льшую свободу получит жена в исполнении своих фантазий. В конце концов Гвендолин пришла к выводу, что после свадьбы скорее всего сможет основательно управлять супругом.
Но как же случилось, что сейчас в его присутствии она испытывала необычную стеснительность? Что в разговорах с ним проявляла меньше свободы, дерзости и остроумия, чем с любым другим поклонником? Его апатия, которая радовала, в то же время действовала подобно магической формуле и вызывала оцепенение. В конечном итоге Грандкорт внушал почтительное опасение, словно красивая ящерица неведомого прежде вида. Однако Гвендолин ничего не знала о ящерицах, а невежество порождало множество предположений. Этот великолепный экземпляр мог оказаться нежным и вполне сгодиться в будуаре в качестве домашнего любимца. Гвендолин так мало знала Грандкорта, что ни одно из внезапно проявившихся достоинств не удивило бы ее. Его внешность и поведение так мало намекали на драму, что она даже не дала себе труда задуматься, как он провел тридцать шесть лет жизни. В общих чертах она представляла Грандкорта неизменно холодным и исполненным достоинства, не склонным связывать себя обязательствами, а тем более компрометировать. Охотился на тигра – но любил ли кого-нибудь? И то и другое в воображении Гвендолин было одинаково чуждо тому мистеру Грандкорту, который явился в Диплоу, чтобы открыть новую страницу в ее судьбе – предоставить возможность выйти замуж и обеспечить бо́льшую свободу, чем та, которой она располагала в девичестве. В целом Гвендолин хотела выйти замуж за мистера Грандкорта: он соответствовал ее цели – и, хорошо все обдумав, намеревалась принять его предложение, но собиралась ли осуществить свое намерение?
Гвендолин начала бояться себя и ощутила некоторое затруднение в исполнении желаний. В частности, в стремлении к собственной независимости и уклонении от прямых ухаживаний она зашла дальше необходимого кокетства, и теперь с некоторой тревогой задумалась о том, как вести себя в следующий раз.
По дороге домой она безраздельно находилась под пристальным наблюдением матушки, для которой волнение дочери, переменчивое выражение ее глаз, непривычная рассеянность и полное молчание стали верными признаками глубоких переживаний. Тревога заставила миссис Дэвилоу собраться с духом и заговорить на опасную тему: вечером Гаскойны должны были обедать в Оффендине, а случившееся утром неизвестное, но важное событие могло потребовать совета священника. Не то чтобы миссис Дэвилоу ожидала, что дядя способен повлиять на Гвендолин больше, чем она сама, – просто тревога требовала выхода, а сознание – освобождения.
– Что-то случилось, дорогая? – спросила матушка нежным, почти робким тоном.
Гвендолин взглянула так, словно очнулась от забытья, сняла сначала перчатки, а потом и шляпу, чтобы легкий ветерок коснулся волос и освежил голову. Они ехали по безлюдным местам, длинные предвечерние тени деревьев закрывали дорогу, а вокруг не было ни души. Гвендолин смотрела матери в глаза, но молчала.
– О чем с тобой говорил мистер Грандкорт? Скажи, дорогая. – Последние слова прозвучали умоляюще.
– Что я должна тебе сказать, мама? – последовал грубый ответ.
– Что-то определенно тебя взволновало. Доверься мне, Гвен. Не оставляй меня в неизвестности и тревоге. – Глаза миссис Дэвилоу наполнились слезами.
– Мама, дорогая, пожалуйста, не расстраивайся! – с досадой воскликнула дочь. – От этого мне станет еще хуже. Я сама теряюсь в сомнениях.
– Относительно намерений мистера Грандкорта? – уточнила миссис Дэвилоу.
– Нет, совсем не то, – коротко ответила Гвендолин и мило тряхнула головой, прежде чем снова надеть шляпу.
– В таком случае относительно того, стоит ли принимать его предложение?
– Совершенно верно.
– Ты дала неопределенный ответ?
– Вообще не дала ответа.
– Он говорил ясно?
– Настолько, насколько я позволила ему говорить.
– Полагаешь, он предпримет новую попытку? – уточнила миссис Дэвилоу с нескрываемой тревогой, но ответа не получила и задала следующий вопрос: – Ты не могла его обезнадежить?
– Полагаю, что нет.
– Мне показалось, дорогая, что ты испытываешь к нему симпатию, – робко заметила миссис Дэвилоу.
– Так и есть, мама, если говорить о симпатии. Грандкорт не так противен, как другие мужчины, он спокоен и прекрасно воспитан. – До этого Гвендолин говорила угрюмо, с недовольной гримасой на лице, однако внезапно вернулась к своему обычному лукавству и улыбкой добавила: – Что и говорить, он обладает всеми качествами, способными сделать мужа терпимым: замком с башнями, верандой, конюшней и прочим, – и при этом никаких улыбок и моноклей.
– Пожалуйста, хотя бы минуту поговори со мной серьезно, дорогая. Должна ли я понять, что ты собираешься принять предложение?
