Джордж Элиот
Даниэль Деронда
Часть вторая. Встречные потоки
Глава I
Желание мистера Грандкорта быть представленным Гвендолин не удивило ее, однако едва лорд Брэкеншо отошел в сторону, пропуская вперед незнакомца, Гвендолин оказалась с ним лицом к лицу и ее щеки мгновенно окрасились румянцем смущения. Такая реакция последовала из-за обманутых ожиданий: Грандкорт никак не соответствовал воображаемому портрету. Он был чуть выше Гвендолин, так что их глаза оказались почти на одном уровне; ни на лице, ни в глазах не мелькнуло даже тени улыбки, а манеры не выдали ни следа стеснительности или волнения. Когда мистер Грандкорт приподнял шляпу, взору открылась большая лысина, обрамленная светлыми рыжеватыми волосами, и безупречная рука. Его лицо не искажали ни гримасы, ни суетливые ужимки, но в то же время оно выглядело совершенно безжизненным. В истинном англичанине, застывшем в неподвижности после поклона, угадывается внутренняя энергия, готовая вырваться на свободу, едва закончится официальное действие. Однако осанка Грандкорта свидетельствовала скорее о безволии и пассивности. Лицо со следами увядшей красоты напоминало лицо актрисы, смывшей яркий грим. Длинные узкие серые глаза выражали безразличие. Впрочем, любые попытки описать человека с первого взгляда никогда не бывают удачными. При первом знакомстве мы узнаем алфавит, но при этом не уверены в языке. Я передаю впечатление, полученное Гвендолин в первые минуты ее встречи с Грандкортом, – впечатление, которое можно выразить одной короткой фразой: «Он не смешон». Вскоре лорд Брэкеншо удалился, и между Гвендолин и мистером Грандкортом завязалась беседа, во время которой он не сводил с нее прямого пристального взгляда. Гвендолин тем временем лишь изредка кокетливо посматривала на него.
После каждой ее реплики следовала продолжительная пауза, словно, прежде чем заговорить снова, собеседник собирался с мыслями.
– Всегда думал, что стрельба из лука невероятно скучна, – начал Грандкорт.
Говорил он с прекрасным произношением, однако растягивал слова как человек, переживающий гриппозное состояние.
– А сегодня изменили мнение? – осведомилась Гвендолин.
(Пауза, во время которой она успела подумать, какое впечатление произвела на Грандкорта.)
– Да, после того как увидел ваше выступление. В подобных состязаниях участники обычно мажут и глупо улыбаются.
– Полагаю, вы прекрасно стреляете из ружья.
(Пауза, во время которой Гвендолин, быстро оглядев Грандкорта, мысленно описала его воображаемому слушателю.)
– Я отказался от стрельбы.
– О, в таком случае вы опасная личность. Люди, бросившие привычное занятие, заставляют остальных чувствовать себя жалкими – как будто старомодно одетыми. Надеюсь, вы не отказались от всех прихотей; я склонна ко многим из них.
(Пауза, во время которой Гвендолин успела по-разному истолковать собственные слова.)
– Что вы называете прихотями?
– Полагаю, что в общих чертах все приятное называется прихотью. Но, насколько я слышала, охоту вы не бросили.
(Пауза, во время которой Гвендолин вспомнила все, что слышала о положении Грандкорта, и решила, что перед ней стоит самый аристократичный мужчина из всех, кого ей довелось видеть.)
– Чем-то надо заниматься.
– А скачки любите? Или они относятся к тем излишествам, от которых вы отказались?
(Пауза, во время которой Гвендолин подумала, что человек, обладающий чрезвычайно спокойными, холодными манерами, в роли супруга может оказаться не таким неприятным, как другие мужчины, и не станет мешать привычкам жены.)
– Время от времени выставляю свою лошадь, но не так часто, как другие. А вы любите лошадей?
– Да, очень. Нигде не наслаждаюсь жизнью так, как в седле, когда несусь галопом. В эти минуты я ни о чем не думаю и чувствую себя сильной и счастливой.
(Пауза, во время которой Гвендолин попыталась понять, понравился ли Грандкорту ее ответ, и решила, что не собирается скрывать свои вкусы.)
– Опасность вас привлекает?
– Не знаю. Во время скачки я никогда не думаю об опасности. Пожалуй, даже не замечу, если переломаю кости. И препятствия на пути меня не испугают.
(Пауза, во время которой Гвендолин мысленно провела охотничий сезон, ежедневно выбирая, на какой из двух прекрасных лошадей сегодня поедет.)
– Наверное, вам понравилась бы охота с копьем на тигров или кабанов. Пару лет я занимался чем-то подобным на востоке. После этого все происходящее у нас кажется ерундой.
– Значит, это вас привлекает опасность?
(Пауза, во время которой Гвендолин уверилась, что хладнокровные мужчины превосходят остальных в безрассудстве, и ощутила собственную проницательность.)
– Что-то должно щекотать нервы. Жаль только, что ко всему быстро привыкаешь.
– Начинаю думать, что я необыкновенно удачлива, потому что для меня все ново: сложность в том, что никак не могу насытиться. Не привыкла ни к чему, кроме скуки, от которой мечтаю отказаться, так же как вы отказались от стрельбы.
(Пауза, во время которой Гвендолин подумала, что мужчина с холодными и утонченными манерами может оказаться скучным собеседником, но, возразила она себе, многие люди скучны, а общительных мужей ей вообще не доводилось видеть; к тому же она не собиралась выходить замуж за Грандкорта.)
– Почему вам скучно?
– Это ужасное место: здесь совсем нечего делать, потому я и тренируюсь в стрельбе из лука.
(Пауза, во время которой Гвендолин задумалась о том, что жизнь незамужней женщины, которая не имеет возможности делать что хочет и не обладает властью, скучна повсюду и во все времена.)
– В итоге вы стали настоящей королевой среди лучниц. Полагаю, получите первый приз.
– Не уверена. Соперницы очень сильны. Разве вы не заметили, как великолепно стреляла мисс Эрроупойнт?
(Пауза, во время которой Гвендолин подумала, что мужчины склонны выбирать не ту женщину, которой больше всего восхищаются, и вспомнила несколько подобных примеров из романов.)
– Мисс Эрроупойнт? Нет… то есть да.
– Почему бы нам не пойти и не послушать, каков счет? Все собираются у мишеней. Может быть, присоединимся? Кажется, дядя смотрит сюда: наверное, ждет меня.
Закончив разговор, Гвендолин ощутила облегчение. Не то чтобы общение с мистером Грандкортом наедине показалось ей совершенно неприятным, однако она никак не могла избавиться от непривычного, предательского румянца и удивления, лишающего обычного самообладания. При этом мистер Грандкорт, ставивший себя выше мисс Харлет (мало кто из нас способен смириться со столь абсурдным поведением), не должен был думать, что получил над ней власть, или вообразить, что если другие видят в нем завидного жениха, то она уже поступила в его полное распоряжение.
А что думал Грандкорт во время пауз, выяснится впоследствии.
– Ты немного не дотянула до золотой стрелы, Гвендолин, – сообщил мистер Гаскойн. – Мисс Джульетта Фенн опередила тебя на восемь очков.
– Очень рада это слышать. Если бы я забрала все награды, то почувствовала бы себя слишком жадной, – без тени сожаления ответила Гвендолин.
Трудно было завидовать Джульетте Фенн: такой же посредственной, как рынок перед закрытием, – во всем, кроме стрельбы из лука, и унаследовавшей от отца внешнюю непривлекательность.
Группы гостей смешались; разговор стал общим. Гвендолин заметила, что незнакомый джентльмен средних лет со смуглым полным лицом и толстыми руками представляет Грандкорту Клезмера. Сам он, судя по всему, прекрасно знал обоих. Вскоре все трое подошли к Эрроупойнтам. Гвендолин не интересовало, что это за джентльмен, однако она захотела узнать, как держится Грандкорт с другими собеседниками. Оказалось, что точно так же, как с ней. Разница заключалась лишь в том, что смотрел он не столько на мисс Эрроупойнт, сколько на Клезмера. Музыкант говорил с огромным воодушевлением, то вытягивая длинные пальцы горизонтально, то указывая вниз, на землю, то складывая руки на груди и потрясая гривой. Обращался он ко всем по очереди, включая Грандкорта, а тот слушал бесстрастно, сунув указательный палец левой руки в жилетный карман, а указательным пальцем правой легко поглаживая бритый подбородок.
«Интересно, чьи манеры более по нраву мисс Эрроупойнт?» – промелькнула мысль у Гвендолин, в то время как глаза и губы приняли насмешливое выражение. Однако она не стала далее наблюдать за мистером Грандкортом, чтобы не выдать любопытства, твердо решив, что ей все равно, подойдет он к ней снова или нет.
Грандкорт не подошел, но предложил миссис Дэвилоу проводить ее до экипажа.
– Мы увидимся на балу? – спросила она, когда джентльмен приподнял шляпу на прощание.
Краткий ответ «да» прозвучал с обычной медлительностью и многозначительной торжественностью.
– Итак, в этот раз ты ошиблась, Гвендолин, – заметила миссис Дэвилоу во время поездки в замок.
– Относительно чего, мама?
– Относительно внешности и манер мистера Грандкорта. Даже ты не сможешь найти в нем ничего смешного.
– Думаю, что смогла бы, если бы постаралась, но не хочу этого делать, – с раздражением ответила Гвендолин, и матушка побоялась сказать что-нибудь еще.
* * *
Согласно давнему обычаю на подобных праздниках леди и джентльмены обедали отдельно, чтобы во время трапезы и те и другие имели возможность расслабиться и отдохнуть. Надо сказать, что джентльмены располагали богатым набором историй об эпикурействе дам: оставшись одни, те якобы проявляли мужскую приверженность к оленине и даже просили принести жир – доказательство того, до чего могли бы опуститься женщины, если бы их не сдерживали строгие светские правила. Лорд Брэкеншо, известный как тонкий гастроном, из года в год приводил мнение Байрона о том, что никогда нельзя смотреть, как женщина ест, причем предварял высказывание доверительным вступлением: «Должен признаться, что…» – как будто впервые выражал согласие с чувствами благородного поэта.
В дамской столовой стало ясно, что среди представительниц прекрасной половины местного общества Гвендолин отнюдь не пользуется любовью: между ней и другими девушками не возникло даже намека на приятельские отношения, так что во время беседы те лишь равнодушно выслушивали ее мнение, но не вступали в диалог. Возможно, дело в том, что молодые леди мало интересовали Гвендолин: оставшись среди них, она испытывала ощущение пустоты. Миссис Валкони однажды заметила, что мисс Харлет слишком любит джентльменов, однако нам отлично известно, что она любила вовсе не их самих, а тот пиетет, который они проявляли. Ну а женщины особого почтения не выражали. Исключение составляла лишь мисс Эрроупойнт: часто, хотя и ненавязчиво, Кэтрин оказывалась рядом и беседовала со спокойным дружелюбием.
«Как и я, она понимает, что наши близкие готовы поссориться из-за предполагаемого мужа, и пытается не допустить конфликта», – решила Гвендолин.
– Мисс Эрроупойнт обладает лучшими манерами, какие мне доводилось видеть, – заметила миссис Дэвилоу, когда они с Гвендолин оказались наедине в туалетной комнате.
– Хотелось бы на нее походить, – ответила Гвендолин.
– Почему? Разве ты недовольна собой, Гвен?
– Ничего подобного. Но я недовольна тем, что вижу вокруг. А ее, кажется, все устраивает.
– Уверена, что сегодня ты должна испытывать удовлетворение. Стрельба из лука доставила тебе радость – я видела.
– Но состязание уже закончилось, а что будет дальше, неизвестно, – возразила Гвендолин и с тихим вздохом потянулась, обнажив красивые руки. Обычай предписывал танцевать в том же платье, в котором леди стреляла, но без жакета. Простота белого кашемира со светло-зеленой каймой как нельзя лучше подчеркивала прелесть фигуры. Единственными украшениями стали тонкая золотая цепочка на шее и золотая звезда на груди. Собранные в пышную корону блестящие золотистые волосы подчеркивали чистоту лба. Сэр Джошуа Рейнольдс[14] с радостью написал бы портрет мисс Харлет, тем более что его задача оказалась бы проще задачи историка – по крайней мере в том отношении, что ему не пришлось бы изображать сложную игру лица: вполне хватило бы одного-единственного прекрасного момента.
– Скоро начнутся танцы, – заметила миссис Дэвилоу. – И ты наверняка получишь удовольствие.
– Я собираюсь танцевать только кадриль, и уже сказала об этом мистеру Клинтоку. Не желаю ни с кем вальсировать или прыгать в польке.
– С какой стати ты вдруг приняла такое решение?
– Терпеть не могу, когда безобразные люди оказываются так близко.
– И кто же кажется тебе безобразным?
– О, многие.
– Мистер Клинток, например, совсем не безобразен.
– Ненавижу прикосновение шерстяной ткани.
– Ты только представь! – обратилась миссис Дэвилоу к сестре, которая только что вошла в комнату вместе с Аннной. – Гвендолин заявила, что не хочет танцевать ни вальс, ни польку.
– По-моему, она чересчур капризничает, – осуждающе заметила миссис Гаскойн. – Было бы более прилично вести себя так, как ведут в подобном случае другие молодые леди, тем более что Гвендолин обучали танцам лучшие учителя.
– Но почему я должна танцевать, если не хочу, тетушка? Катехизис не заставляет.
– Дорогая! – воскликнула миссис Гаскойн тоном строгого порицания.
Анна испуганно взглянула на дерзкую кузину, но дальнейшего обсуждения не последовало.
За время, прошедшее после победного ликования на стрельбище, настроение Гвендолин изменилось, и все же в бальном зале, при свете канделябров, она выглядела ничуть не хуже, чем прежде. Мягкое очарование обстановки и приятные ароматы цветов действовали успокаивающе, особенно в сочетании с сознанием собственного невероятного успеха. Каждый танцующий джентльмен стремился заручиться ее согласием, а те, кто получал отказ от вальса и польки, не скрывали разочарования.
– Неужели вы дали клятву, мисс Харлет?
– Почему вы так жестоки ко всем нам?
– В феврале вы танцевали со мной вальс!
– И это вы, кто так безупречно вальсирует!
Подобные восклицания тешили самолюбие Гвендолин. Те леди, которые не отказывались от вальса, естественно, считали, что мисс Харлет стремится выделиться из общего ряда, однако дядя, услышав об отказе, поддержал племянницу.
– Обычно Гвендолин на все имеет веские причины. – Мистер Гаскойн считал модные танцы, в том числе и вальс, чересчур развязными, и был доволен, что племянница не вальсирует.
Однако в числе разочарованных кавалеров не оказалось мистера Грандкорта. После кадрили с мисс Эрроупойнт выяснилось, что другой партнерши он не ищет. Гвендолин часто замечала джентльмена в обществе семейства Эрроупойнт, притом что он ни разу не подошел к ней. Иногда с ним беседовал мистер Гаскойн, но мистер Гаскойн успевал повсюду. Теперь Гвендолин думала, что мистер Грандкорт не доставит ни малейшего беспокойства: скорее всего он смотрел на нее без особого восхищения, да и вообще слишком привык ко всему на свете, чтобы думать о ней иначе, чем об одной из многочисленных девушек, встреченных в этом уголке доброй старой Англии. Какой абсурд, что мама и дядя всерьез обсуждали действия человека, которого не видели даже в телескоп! Вероятно, Грандкорт намеревался жениться на мисс Эрроупойнт. Однако расстраиваться Гвендолин не собиралась: любое развитие событий представлялось шуткой, ибо она ни разу не скомпрометировала себя даже молчаливой верой в предполагаемые действия мистера Грандкорта. И все же мисс Харлет заметила, что время от времени джентльмен спокойно и размеренно изменял место: так, чтобы наблюдать за ней во время танца, – ну а если при этом не испытывал восхищения, то тем хуже для него!
Это наблюдение стало более откровенным под конец вечера, когда мисс Харлет приняла приглашение герра Клезмера. Музыкант, который то замечал все вокруг, то не видел дальше собственного носа, во время прогулки по залу неожиданно заключил:
– Мистер Грандкорт обладает прекрасным вкусом; ему нравится смотреть, как вы танцуете.
– Что, если ему нравится наблюдать за тем, что не соответствует его вкусу? – с легким смехом парировала Гвендолин. Теперь она уже совсем не боялась Клезмера. – Возможно, он настолько устал восхищаться, что для разнообразия решил испытать отвращение.
– Подобные слова не идут вам, – устрашающе нахмурившись, возразил Клезмер.
– Слова вы оцениваете столь же строго, как музыку?
– Несомненно. Требую, чтобы ваша речь всегда соответствовала лицу и фигуре и неизменно походила на благородную музыку.
– Это комплимент в той же мере, что и замечание. Благодарю за то и другое. Но известно ли вам, что я достаточно смела и готова сделать ответное замечание, что вы не понимаете шуток.
– Можно понимать шутки и в то же время их не любить, – заявил несносный Клезмер. – Мне не раз присылали оперные либретто, полные шуток. Должен сказать, что не понравились они именно потому, что я все понял. Люди с чувством юмора готовы убить собеседника лишь за то, что он выглядит серьезным. «Не понимаете остроумия, сэр?» – «Нет, сэр, зато понимаю, что вы имеете в виду». И я сразу становлюсь тем, кого называют человеком, лишенным чувства юмора. Но на самом деле, – добавил Клезмер задумчиво, – на самом деле, я очень чувствую и ум, и остроумие.
– Рада, что вы сообщили мне об этом, – заметила Гвендолин не без доли лукавства. Однако Клезмер по обыкновению мыслями уже был далеко, так что тонкое лукавство осталось незамеченным. – Умоляю, скажите, кто стоит возле двери в карточную комнату? – продолжила она, увидев того самого незнакомца, с которым музыкант воодушевленно беседовал на стрельбище. – Полагаю, это ваш друг?
– Нет-нет. Просто любитель музыки, с которым я познакомился в городе. Мистер Лаш. Очень любит Мейербера[15] и Скриба[16] и обожает искусственный драматизм.
– Спасибо. А считаете ли вы, что его лицо и фигура требуют, чтобы его слова также были благородной музыкой?
Клезмер признал себя побежденным и одарил собеседницу восторженной улыбкой. Они беседовали до того момента, как Гвендолин попросила проводить ее к матери.
Спустя три минуты предположение о равнодушии к ней Грандкорта рассыпалось в прах. Обернувшись после краткой беседы с миссис Дэвилоу, Гвендолин обнаружила его стоящим рядом.
– Можно спросить: вы слишком устали от танцев, мисс Харлет? – произнес мистер Грандкорт с прежним невозмутимым выражением лица.
– Ни в малейшей степени.
– Окажите мне честь: следующую или любую другую кадриль?
– Была бы очень рада, – ответила Гвендолин, глядя в карточку, – но следующая уже обещана мистеру Клинтоку. Больше того, все кадрили уже заняты, не осталось ни единой свободной. – Она без сожаления наказала мистера Грандкорта за медлительность, хотя желала танцевать с ним, и очаровательно ему улыбнулась, в то время как он стоял неподвижно и смотрел без тени улыбки.
– Как жаль, что я опоздал, – проговорил он после короткой паузы.
– Мне показалось, что танцы вас не интересуют, – заметила Гвендолин, – и я решила, что это одна из тех прихотей, от которых вы отказались.
– Да, но я еще не танцевал с вами, – возразил Грандкорт. И через минуту добавил: – Танцам вы придаете новизну точно так же, как и стрельбе из лука.
– А новизна всегда приятна?
– Нет-нет, не всегда.
– В таком случае не знаю, чувствовать себя польщенной или нет. Как только вы потанцуете, ощущение новизны исчезнет.
– Напротив, новое ощущение станет намного сильнее.
– Глубокое высказывание. Я не понимаю.
– Трудно ли мисс Харлет объяснить силу ее власти? – обратился к миссис Дэвилоу мистер Грандкорт.
Нежно улыбнувшись дочери, та ответила:
– Насколько мне известно, люди не сетуют на ее непонятливость.
– Мама, – проговорила Гвендолин укоризненно, – я восхитительно глупа и хочу, чтобы мне все объясняли, особенно когда смысл сказанного приятен.
– Если вы глупы, то должен признать, что глупость действительно восхитительна, – сообщил мистер Грандкорт после обычной паузы, хотя явно знал, что и когда следует сказать.
– Начинаю подозревать, что кавалер обо мне забыл, – заметила Гвендолин спустя несколько минут. – Пары уже становятся для кадрили.
– За это он заслуживает отставки, – решительно провозгласил Грандкорт.
– Полагаю, его вполне можно простить, – отозвалась Гвендолин.
– Должно быть, произошла какая-то путаница, – вмешалась миссис Дэвилоу. – Мистер Клинток придавал приглашению слишком большое значение, чтобы о нем забыть.
Но в этот момент подошла леди Брэкеншо и обратилась к Гвендолин:
– Мисс Харлет, мистер Клинток поручил мне передать его глубочайшее сожаление, но он не сможет танцевать с вами. Его отец, архидиакон, прислал за ним нарочного. Видимо, произошло что-то важное, и мистер Клинтон был вынужден удалиться в полном отчаянии.
– О, со стороны мистера Клинтока крайне благородно вспомнить о приглашении в неблагоприятных обстоятельствах, – признала Гвендолин. – Очень жаль, что ему пришлось нас покинуть. – Проявить вежливое сожаление относительно столь удачного стечения обстоятельств оказалось очень легко.
– В таком случае можно ли мне воспользоваться несчастьем мистера Клинтока? – осведомился Грандкорт. – Можно ли надеяться, что вы позволите занять его место?
– Буду рада танцевать эту кадриль с вами.
Стечение обстоятельств показалось Гвендолин счастливым знамением. Встав в пару с Грандкортом, она ощутила прилив утреннего вдохновения и уверенность в собственной избранности. Ни один джентльмен не смог бы двигаться под музыку с такой безупречной легкостью, с какой это делал Грандкорт, а отсутствие пристального внимания соответствовало вкусу партнерши. Теперь Гвендолин не сомневалась, что он стремился выделить ее из общего ряда и недвусмысленно выразить свое восхищение. Сейчас уже казалось возможным проявить свою власть и отказать ему во взаимности, тем самым продемонстрировав мистеру Грандкорту истинное к нему отношение. Не меньшее удовольствие доставляло и осознание того, что из всех незамужних леди ей одной-единственной оказали предпочтение, и это не укрылось от глаз собравшихся на балу. Закончив кадриль, Гвендолин возвращалась на свое место под руку с мистером Грандкортом и в эту минуту казалась самой недальновидной из всех живущих на свете молодых особ. Они подошли к мисс Эрроупойнт, стоявшей в обществе леди Брэкеншо и нескольких джентльменов. Богатая наследница приветливо посмотрела на Гвендолин:
– Надеюсь, вы проголосуете за нас, мисс Харлет, и мистер Грандкорт тоже, хотя он и не стреляет из лука.
Проявив умеренное любопытство, Гвендолин и ее спутник выяснили, что речь шла о голосовании по поводу пикника в клубе лучников в Карделл-Чейсе, где вечерний праздник в свете фонарей, развешанных на деревьях, обещал стать более поэтичным, чем бал при свечах.
Затея показалась Гвендолин чудесной, и мистер Грандкорт ее поддержал, после чего стоявший рядом с леди Брэкеншо мистер Лаш обратился, причем весьма фамильярно, к Грандкорту:
– Диплоу мог бы стать отличным местом для праздника, к тому же очень удобным: между дубами у северных ворот есть прекрасный участок.
Мистер Грандкорт не обратил никакого внимания на эти слова, однако Гвендолин по-новому взглянула на мистера Лаша и решила, во-первых, что тот наверняка находится в близких отношениях с хозяином Диплоу, а во-вторых, что никогда не подпустит этого человека ближе чем на ярд. Толстый, хотя и чрезвычайно подвижный мистер Лаш с его выпуклыми глазами и густыми, черными с проседью волосами вызывал у нее глубокую неприязнь и отвращение. Чтобы избавиться от липкого взгляда, она пробормотала, обращаясь к Грандкорту:
– Давайте продолжим путь.
Джентльмен немедленно подчинился, однако, оставшись наедине с мисс Харлет, в течение нескольких минут не проронил ни слова. Она же наполовину в шутку, наполовину всерьез решила провести эксперимент и не пожелала заговорить первой. Они вошли в просторную оранжерею, мягко освещенную китайскими фонариками. Другие пары прогуливались в отдалении, так что не могли помешать их разговору, однако оба продолжали молчать, пока не достигли противоположного конца, где располагался еще один вход в бальный зал. Грандкорт остановился и медленно поинтересовался:
– Вам нравятся подобные вещи?
Если бы полчаса назад кто-то сказал Гвендолин, что она окажется в такой ситуации, она от души рассмеялась бы и нашла какой-нибудь игривый ответ, однако сейчас по какой-то таинственной причине, которую она смутно осознавала, насмешливый тон показался ей неуместным: Гвендолин побоялась оскорбить Грандкорта.
– Да, – тихо ответила она, не задумываясь, что кроется под выражением «подобные вещи»: цветы, ароматы, бал в целом или эта тихая прогулка под руку с мистером Грандкортом.
Гвендолин выразила желание вернуться в зал, и Грандкорт проводил ее к месту, где весь вечер сидела миссис Дэвилоу.
Матушка в это время разговаривала с отвратительным мистером Лашем. Избежать с ним встречи не удалось.
– Гвендолин, дорогая, позволь представить тебе мистера Лаша, – невинно проговорила миссис Дэвилоу.
Только что узнав, что этот джентльмен постоянный спутник мистера Грандкорта, миссис Дэвилоу сочла нужным познакомить с ним дочь.
Гвендолин небрежно поклонилась и тут же прошла к своему месту заявив:
– Хочу надеть накидку.
Однако не успела она протянуть руку, как мистер Лаш оказался рядом и схватил накидку. Желая отомстить высокомерной молодой леди, он опередил Грандкорта и, держа накидку наготове, произнес:
– Позвольте мне.
Но Гвендолин отшатнулась от него, словно от грязной собаки, и опустилась на оттоманку, презрительно пробормотав:
– Нет, спасибо.
Грандкорт невозмутимо забрал накидку из рук мистера Лаша, и тот с легким поклоном удалился.
– Наверное, будет лучше, если вы все-таки это наденете, – предложил Грандкорт, глядя сверху вниз все с тем же бесстрастным выражением.
– Спасибо. Пожалуй, не помешает, – согласилась Гвендолин, грациозно набросив накидку на плечи.
После этого мистер Грандкорт обменялся с миссис Дэвилоу несколькими вежливыми фразами и, прежде чем уйти, попросил позволения на следующий день приехать в Оффендин. Не оставалось сомнений, что оскорбление друга ничуть его не обидело. Ничто не мешало истолковать отказ Гвендолин принять накидку из рук мистера Лаша как желание принять ее из рук мистера Грандкорта. Однако Гвендолин, бедное дитя, действовала не осознанно, а импульсивно – следуя инстинктам, которым доверяла точно так же, как рассудку. Она не считала этих мужчин темной тайной и была уверена, что ей не требуется помощь, чтобы составить о них мнение – во всяком случае, о мистере Грандкорте. Главный вопрос заключался в следующем: насколько его характер и образ жизни соответствуют ее желаниям? Гвендолин решила, что если не получит удовлетворительного ответа, то предложения не примет.
Могла ли в истории человечества существовать более тонкая, более незначительная нить, чем сознание девушки, погруженной в размышления о том, как сделать свою жизнь приятной? Да еще в то время, когда приверженцы великих идей собирались в армии и со свежими силами неистово заявляли о себе; когда женщины в Новом Свете не оплакивали мужей и сыновей, бесстрашно отдавших жизнь за общее дело, а люди в Старом Свете, которым не хватало хлеба, знали об этой добровольной смерти и терпели; когда душа человека начала подчиняться внутреннему ритму, который веками оставался незамеченным, и раскрылась к новой жизни, наполненной ужасом и радостью.
Какую роль в этой могучей драме играют девушки с их туманными мечтами? Они представляют собой тайный смысл той добродетели, ради которой мужчины сражаются и терпят невзгоды. В этих нежных сосудах передается сквозь века сокровище человеческой любви.
