Денис Шлебин
2г0в2н0
– Да, и для всех нас. – Вставила Галина. – Пусть у нас тоже таланты откроются.
– Мы просим конкретно за Дионисия. – Ответил Егор. – А не за всех нас.
Мне снова стало неудобно, я даже пожалел, что сказал батюшке про писательство. Не думал, что это кто-то узнает и уж тем более, что так заденет Галину.
Мы дочитали, собрали акафисты с ламинированными листами в клетчатую сумку, которую батюшка всегда и везде берёт с собой. Прошли гуськом по тропинке среди ухоженных могилок, батюшка выкрикивал: – «Христос воскресе!», – а мы отвечали хором: – «Воистину воскресе!». Погрузились в машину и поехали на пляж купаться, по пути пели «Богородице радуйся», проехали мимо рынка, мимо берёзовой рощи, а потом по пляжу, прям по песку. Остановились в месте, где росли огромные тополя метрах в пяти всего от воды. Батюшка пошёл купаться, а мы с Юлей курить и собирать грибы, с пол часа мы шарахались в роще, но ничего кроме поганок не обнаружили и вернулись к машине. Галина гуляла вдоль берега, батюшка загорал, а Егор сидел под тополем рядом с машиной, Юля села в машину, а я рядом с Егором, он завёл разговоров про осадного иеромонаха Сергия Романова:
– Как ты к нему относишься? – Спросил он.
– С неприязнью. – Ответил я. – Разве можно против патриарха переть?
– А к Кураеву? – Егор не унимался.
– Его же отлучили от церкви. Так и отношусь. И Ткачёва мне кажется то же самое ждёт, если он не перестанет читать популистские проповеди.
– Да, знаешь, когда я увидел, как Ткачёв вышел в противогазе перед прихожанами, то тоже возмутился, негоже так вести себя духовнику. Но пока его не отлучили, как Кураева, так, что его можно слушать. – Заключил Егор.
Я сидел и разглядывал голубое озеро, снежные вершины на противоположном берегу, пушистые облака, пока Егор мне что-то рассказывал про стадный инстинкт, коллективное мышление, и прочие социальные зависимости в поведении человека. В подтверждение своим словам он включил мне чёрно белый документальный фильм «Я и другие» фрагмент про детей и пирамидки. В эксперименте участвовали четверо детей и две пирамидки, одна чёрного цвета, вторая белого, трое детей сговорились что будут называть обе пирамидки белыми, а четвёртый ребёнок, идя на поводу остальных тоже говорил, что обе белые. Вот и весь эксперимент, Егору он очень нравился, потом он включил другой эксперимент, тоже с детьми, но на этот раз они ели кашу, в общем-то, тоже самое. Я не знал, куда деться от него, он вернулся к Романову, затем резко перескочил на политику Казахстана, потом снова включил «Я и другие». Рассказал невнятно историю, как приезжала какая-то женщина профессор чего-то там, и искала затонувший город на дне озера, провела в воде несколько дней, а потом сильно заболела и попала в больницу с воспалением лёгких. В общем утомил он меня сильно своими россказнями, я негодовал внутри, а в слух пытался поддерживать беседу, насколько это, конечно, было возможно. Закончил Егор тем, что стал уговаривать остаться нас с ночёвкой, заманивая рыбой, жаренной на мангале, и пивом. Я не хотел оставаться, нам надо было раздобыть рассаду и высадить её, но Егор никак не мог этого понять и твёрдо стоял на своём.
В воду залезть я так и не решился, купались только батюшка и Егор. Наконец-то мы погрузились в машину и поехали в церковь, я позвонил женщине с бидоном, она сказала, что рассада нас уже ждёт. Поехали не по берегу, а по другой дороге, в надежде выехать на трассу, но наткнулись на болото, Егор не рискнул ехать дальше, и мы повернули обратно, времени эти покатушки заняли много, я уже начал волноваться, хотелось есть, поскорее вернуться на дачу и надо было забрать рассаду. Проехали так же по пляжу, миновали берёзовую рощу и остановились у базарчика, батюшка с Галиной пошли покупать цветы, чтобы высадить на могилку преподобному, а Егор рассказал, как они с батюшкой весь карантин целыми днями катаются по деревне, подкармливают одиноких стариков, причащают прихожан и соборуют больных. Рассказал он так же, что продали тонну картошки, которую вырастил батюшка в прошлом году, на эти средства и живут.
Добрались до церкви, и Егор попросил благословения у батюшки на пиво, я же тем временем резал вяленную и копчённую форель, батюшка благословил, Егор выхватил у меня нож из рук, накромсал рыбу огромными кусками, чтобы я побыстрее с ним поехал в магазин. Мы уселись на велосипеды, мне достался батюшкин и покатили за пивом, я давно не сидел в седле велосипеда и какое же это счастье, крутить педали, катиться по краю дороги, мир с велосипеда выглядит по-другому.
Егор зашёл в магазин, а я остался на улице караулить велосипеды. У входа сидели мужички и пили пиво, один из них обратился ко мне:
– Эй. Ты откуда приехал?
– Из Комсомола. На дачах живу.
– Нет, а вообще откуда приехал.
– Оттуда вообще и приехал.
– Я же вижу. Ты не местный.
Я всегда затрудняюсь ответить откуда я приехал, потому что я всё время откуда-то куда-то приезжаю. Не знаю, по какому критерию идентифицировать себя, то ли, по гражданству, то ли по месту рождения, то ли по прописке, которая у меня лишь номинально. Обычно люди относят себя к тому месту, где находится их дом, а его у меня нет, я везде нахожусь временно, если взять шире, то и на этой планете я временно, мы все здесь временно. Меня всегда приводит в замешательство вопрос откуда я приехал.
– Сейчас я живу в Комсомоле, где потом буду жить – не знаю.
– Бездомный, что ли?
– Да.
Егор вернулся с двухлитровой бутылкой пива, трясущимися руками засунул мне в рюкзак, и мы попидалили обратно. Пока мы катались за пивом, женщины накрыли на стол. Батюшка прочитал «Отче наш», мы перекрестились и приступили к трапезе, все к пище, а я и Егор к пиву с рыбой. Вяленая форель была сильно сушёная и с пивом она прям замечательно заходила, я увлечённо поедал рыбу, обсасывал шкурку и запивал пивом, а Галина зачем-то рассказала, что с её отцом служил бандера один, с Украины, в общем, так вот не важно кто он откуда (и уж тем более, я думаю не столь важно, как писать «с» Украины или «из» Украины, если вы считаете, что я неправильно написал, то представьте, как правильно и читайте дальше). Короче этот бандера, когда ел, то смешивал всё в одной чашке – первое, второе и салат, по словам Галины он говорил, какая разница, как есть, всё равно всё смешается в животе. А от себя хочу добавить, что на выходе будет совсем другой «продукт», но даже это, я считаю, не является оправданием такого небрежного отношения к еде, хотя дело каждого, как, что и с чем есть. И тут Галина налила себе вино в стакан и шандарахнула залпом, а ей ведь ехать ещё за рулём, у меня аж оборвалось всё внутри, неужели она решила остаться, не предупредив нас, а может это месть за наше опоздание, что тоже не исключено. После стакана вина, её совсем понесло, она принялась нахваливать советский союз, как хорошо жили тогда. Ага, прям вот так, в церковном дворе, при батюшке она произносила восторженные речи богоборческому режиму, меня аж передёрнуло, как же так можно-то, ведь и церкви тогда закрыты были, и батюшки бы не было, да и не сидели бы мы все сейчас в церковном дворе за столом. А потом такое началось. Зашёл молодой человек, подошёл к нам и спрашивает:
– Кто здесь главный?
– Я. – Ответил батюшка.
– Сколько стоит в аренду храм снять, мы бы хотели в настоящем храме службу провести. – Парень нас всех ошеломил.
– Какую службу? – Спокойно спросил батюшка. – Кто будет проводить?
– Мы протестанты, хотим своё собрание провести в вашей церкви.
– Какие такие протестанты? – Батюшка усмехнулся. – Никто кроме меня не будет служить в этом храме. Вам надо сходить в сельхозсовет, может они сдадут вам помещение под ваши ритуалы, а здесь я вам не позволю.
Парень резко повернулся и пошёл прочь, а Галина, видимо совсем сбрендила, побежала за ним, они ещё долго стояли, о чём-то беседовали у калитки, потом они достали телефоны и обменялись контактами.
К тому времени как Галина вернулась к нам, мы уже всё доели, допили и убирали со стола. Егор ушёл спать, а мы в храм молиться. Мне было не по себе, я ведь был выпивший, хоть и не сильно почти всё выпил Егор, а мне досталась пара бокалов, но тем не менее, было неловко. Я стоял посреди храма, меня окружали образа, я чувствовал себя маленьким человеком, совершившим какой-то проступок, но в то же время было спокойно и хорошо. Все эти разговоры, происшествия, люди, выпитое пиво, всё это придавало совсем другой оттенок церкви, не той, которая выступает в роли поругая и обличителя, она была чем-то родным, таким спокойным местом, в котором я могу расслабиться, оставить все проблемы за порогом и отдохнуть от тягот мира, наверное, для многих людей такое место – это дом, но для меня это церковь, она была моим домом на тот момент, а батюшка, самым близким мне человеком.
После молитвы, батюшка попросил Галину съездить за просфорами к прихожанке домой и заехать проведать болящую. Я попросился поехать с ними, сказал, что мне надо рассаду забрать, но батюшка сказал, что заберёт сам, а нам лучше остаться в церкви, чтобы не закрывать её на замок, потому что Егор спал, а Феодора ушла куда-то. Так и поступили, они уехали, а мы остались, но не прошло и пары минут как на велосипедах приехали две женщины, привезли пирог, забрали купленные днём цветы и поехали высаживать на могилке преподобного. Мы тем временем придумывали как нам добраться до дачи, общественный транспорт не ходил, а Галина выпила, позвонили знакомому таксисту Калысу, но он не взял трубку. Меня это всё начало раздражать, ещё и Галина с батюшкой долго не возвращались. Мы сидели за столом под навесом и не знали, что делать, забрал ли вообще батюшка рассаду.
Конечно же они приехали, вместе с рассадой и Галина сказала, что поедем домой несмотря на то, что она выпившая. Батюшка благословил нас, и мы уехали. Всю дорогу Галина молчала и гнала по дороге, мы тоже не проронили ни слова, я любовался видом – разноцветными полями, горами, с моей стороны были горы, а со стороны Юли – озеро. Так мы молча и докатились до Галининой дачи, взяли свою рассаду и потопали к себе, где нас ждала перекопанная с говном земля и покосившийся дом.
На следующий день, с утра мы принялись высаживать рассаду, у нас были помидоры – розовые, жёлтые, подарочные и ещё какие-то с носиком, также мы взяли перцы болгарские и баклажаны. Прокопались весь день в огороде, вечером открыли воду и залили грядки. Не могу сказать, что мне это нравилось, земля не моё, копаться в огороде не так уж тяжело физически, но внутри что-то обрывается, надламывается, всё это не то, на что мне хочется тратить время, да и потом рассада не дешёвая, всё же проще купить эти самые помидоры. Пусть их растят те, кто получают от этого удовольствие или просто не могут ничего другого делать. Я не вижу никакого чуда в том, что ты сажаешь в землю семечку, а оттуда вырастает помидор, тыква, арбуз, да не важно что, не для меня это и всё.
Наши последующие дни в течение двух недель начинались с того, что мы укрывали лопухами от солнца рассаду, днём собирали вишню, абрикос, ставили вино, вечером убирали лопухи и шли открывать воду. Вообще о жизни на даче мало, что можно написать, тоска и полная безнадёга с закрытыми границами, военными блокпостами, всё больше и больше это напоминало апокалипсис, хотя я и старался об этом не думать, но мысль впивалась в мозг и разъедала его изнутри, как вредоносный паразит. С соседом Сергеем мы не общались, он приходил к нам иногда с нелепыми просьбами или предложениями, так он отдал нам черешневое дерево, если мы сумеем сохранить его от шпаков, чего я только не пытался сделать, но сохранить не удалось, мы собрали, в итоге, всего ведро черешни, и то недозревшей. Конечно, мы поставили вино из него, мы из всего ставили вино, что попадало нам под руку, я как одержимый возился с ним, хватался, будто за спасительную соломинку, вино было единственной надеждой, билетом отсюда, из Богом забытого места. Мне с юности была интересна жизнь отшельника, я ходил в горы и мне всегда казалось, что я легко смогу уйти в затворничество. Но одно дело – добровольно и знать, что ты всегда можешь вернуться в мир, и совсем другое, когда из тебя сделал затворника вирус, забрав шанс на перемены. Скорее всего я просто не смог вести замкнутый образ жизни, и зачем мне только было это интересно, нет бы забивать голову более материальными вещами, хотя нет, не так, не материальными, а желанными, придумал себе когда-то отшельничество и получил его, надо придумывать, то, что действительно хочется, то от чего я буду получать удовольствие. Но как я мог понять, что не буду получать удовольствия от затворничества, мне ведь в городе казалось, что, уйдя, я буду счастлив, а на деле вышло всё не так. А может я просто нигде и никогда не буду счастлив, буду гнать себя по планете, пока уже не останется сил мчаться куда-то, убегая от общества или от одиночества, так от чего же я бегу или может я, зачем-то гонясь, может это идеальный мир, который я придумал себе и его конечно же не существует. Как бы то ни было, все эти мысли не давали мне спокойно спать, писать для меня стало тяжким трудом, каждое слово через силу выдавливалось, возможно, от этого слова становились натуральнее, живее, выстраданнее, к каждому выдавленному слову прилагались неимоверные усилия, но это ведь всё те же слова. Вот ты, читатель, чувствуешь, как я давил слова из себя, как я старался, прилагал неимоверные усилия, есть что-то в этих словах, то, чего нет в других таких же, а ведь в каждом – я сам, во всем тексте заключена моя душа, мой зов, моя история…
Как бы я не давил из себя слова, и сок из ягод для вина, жизнь оставалась всё той же, реальность никуда не ушла, коронавирус разносил в пух и прах все планы человечества. Мне сообщили родственники из Бишкека, что они заразились, от них я узнал, что в городе наступила паника, лекарств нет, а если и есть, то по бессовестно завышенным ценам. Больницы переполнены, скорые приезжают только к тем, кто задыхается. Все они переживали болезнь в лёгкой форме. Кроме Олега, у него двусторонняя пневмония и температура под сорок градусов. Если у меня и оставались сомнения по поводу существования вируса, то теперь я был уверен в его подлинности, страх подступил к горлу комком, сердце сжалось. А если мы здесь заболеем, то будем обречены, я гнал эти мысли, и продолжал заниматься своими делами: поливал огород, собирал ягоду и цедил вино. В голове всплывали все разговоры про вирус, с Серёгой в Ташкенте, с таксистом, как только мы приехали в Бишкек, с Олегом, которому сейчас досталось больше всех. Все слухи рассыпались, как бы ни хотелось людям верить в искусственное происхождение вируса, в надуманную истерию, в маленькую смертность и в то, что это просто грипп, от действительности они не могли уйти придуманными успокоительными оправданиями.
Соцсети пестрили смертями, руганью в отношении властей, по вине которых якобы это случилось, конечно, никто в этом не виноват, ни власти, ни врачи, ни сам вирус, каждый виноват тем, что не носил маску, не соблюдал социальную дистанцию. Страна погружалась в хаос, блок посты сняли, больше в них смысла не было, соседние государства слали гуманитарную помощь, по всей стране открывались дневные стационары в спорт залах школ, ставились военные палатки, призывались все врачи, даже те, кто вышел на пенсию и студенты, не хватало рук, не хватало скорых. Но был в этом во всём и плюс, люди сплотились, граждане организовали помощь скорой, возили врачей на своих машинах, рестораторы готовили обеды для медиков и развозили по стационарам, мебельные цеха собирали кровати для открывающихся стационаров, народ стал единым целым в борьбе с напастью. Это трогало до глубины души. Ушли все распри межнациональные, религиозные, классовые, хотя нет, классовые не ушли, народ сплотился без государства и не под руководством правительства, а просто от безысходности; это и есть та маленькая частичка света, добра, которая есть в каждом, и в трудный момент для страны все поняли, что только добро может спасти нас всех. Во мне тоже отзывалась эта крупица света, она рвалась на призыв о помощи, но мне некуда было ехать из этого захудалого домика, я готов был готовить еду для врачей, собирать кровати для больных, но было это всё в недосягаемых для меня местах. Я утешал себя мыслью, что это сам Бог меня спрятал так далеко, что я не могу отсюда никуда деться. Конечно, не все подчинились зову сердца, были и те, кто наживался на этом, аптеки взвинтили цены на гуманитарный груз, кто-то из-за границы привозил аппараты ЭВЛ и продавал их по завышенной цене больницам и тем, кто нуждался в них. Много вылезло и говна из людей, всё проявилось, что мы так тщательно прячем в повседневной жизни, в экстремальной ситуации, на войне, в горах, человек проявляет себя, из него лезет всё, а тогда была пограничная ситуация для всей страны. Для всего мира это была экзистенциальная пограничная черта, после пандемии человечество изменится окончательно и бесповоротно, человек больше не будет таким, каким был, он станет иным, он теперь знает о себе всё.
Вирус свирепствовал, морги были переполнены, на кладбищах очереди, люди умирали, а статистика врала. Звёзды эстрады, политические и гражданские деятели записывали видеообращения и писали публичные письма президенту Российской Федерации Владимиру Путину с просьбой о помощи, и он помог. В стране развернули Российские военные госпитали, он отправил медикаменты и военных врачей, конечно, это сразу забылось, как только всё улеглось, такой уж человек по своей натуре, забывает добрые поступки других людей и продолжает винить их в своих бедах. По этой же причине потом в Киргизии произошёл переворот, люди свергли президента, который не справился в период пандемии, и к власти пришёл человек, который в этот трудный момент для страны сидел в тюрьме. Но не буду об этом, это совсем другая история, не хочу касаться политики, хотя наша жизнь напрямую зависит от этого и пандемия связана с политикой, всё зависит от этого гнусного слова.
Рассада у нас принялась вся, ни один кустик не погиб, но мне от этого ни чуточку радостно не было, вообще ничего не радовало в то время, я на автомате цедил вино и зачастую уже с утра был пьян. Только временами, иногда что-то внутри клокотало от вида ночного озера и огромной луны над ним. Я иногда прикуривал козью ножку, выходил на край сада и стоял, любовался лунной дорожкой на воде, но это иногда, а по большей части и это меня не волновало. Что-то во мне тогда изменилось, чувства притупились, сердце очерствело, пожелтели зубы от махорки, огрубели руки от земли.
Сергей в итоге взломал замки на соседской даче, сначала пользовался его садом, а как понял, что тот не приедет, залез в подвал, а потом и в сам дом. Мы сторонились его, но как я уже писал, он частенько приходил к нам и пытался наладить контакт, а то и втянуть в свои дела. А дела у него были тёмные, он приторговывал анашой и обдирал соседние сады, из-за пандемии хозяева дач не могли приехать, и Сергей пользовался этим, предлагая нам присоединиться к нему, лазить по дачам, собирать ягоду и сдавать. У нас часто доходило до конфликтов, я отказывал, а он упрашивал и обижался. Такое соседство напрягало, мы ведь не просто так жили, а сторожили сад, в котором располагался дом.
Улучшение
Сначала сняли блокпосты, а затем запустили общественный транспорт, мы решили выбраться в церковь, для нас она была единственной отдушиной, где можно встретить вменяемых людей, пообщаться, отвлечься немного от дачных проблем, от вина, огорода и Сергея. Галину мы после прошлой поездки не видели, даже не знали, соседствует ли она по-прежнему с нами или уехала. Мы собрались в церковь на Петров день, нарезали цветов, взяли продукты и вино из одуванчиков для батюшки, заперли дом на замок, нацепили рюкзачки, спустились по грунтовой дороге к трассе, натянули медицинские маски и принялись ловить попутки. Никто не останавливал нам…
Мы приехали в церковь на маршрутке, где никто не надевал маску. Ворота были открыты, нас встретила Феодора и толстущая женщина лет пятидесяти в затемнённых очках для зрения. Мы привезли цветы и продукты. Цветы отдали Феодоре, она пошла в храм ставить их, а сами принялись вытаскивать продукты из рюкзаков, как управились, тоже вошли в церковь. Внутри был Егор, он вместе с батюшкой вычитывал молитвы, мы помолились с ними и начали собираться на могилку к Ираклию. Батюшка собирал акафисты преподобному, а мы помогали Егору грузить пятилитровые пластиковые бутылки с водой в машину, они для того, чтобы полить цветы на кладбище. Погрузились и поехали. Кладбище находится совсем близко, ехать меньше минуты.
Прям напротив кладбища, через трассу, дрались толпа на толпу, видимо была свадьба, потому что половина дерущихся были в брюках и белых рубашках, а вторая часть в чём попало: в штанах или шортах, в футболках, кто в калошах, кто в сланцах, судя по их виду, они были местные. Из-за чего весь сыр-бор, не было ясно, но шум от них стоял на всю деревню. Мы принялись выгружать бутылки из машины, к нам с криками, тряся кулаком подъехал на велосипеде мужичок, поздоровался, батюшка благословил его, и он тоже включился в работу – вытаскивание баклашек.
– Дионисий, мы сейчас съездим к больным, навестим их и вернёмся. – негромко сказал батюшка. -Мы быстро.
– Хорошо. – Я посмотрел на дерущихся. – Вы долго?
– Нет, тут рядом, туда и обратно. – Ответил Егор.
– Можете пока берёзки и тую здесь полить. – предложил батюшка. – А Петро вам поможет.
Возле ворот росли стройные четыре берёзы, между могилками на пустыре маленькая туя. Петро это и был мужичок на велосипеде. Роста он был маленького, одет в камуфляж – штаны и куртка. Мы остались с Петро, а Егор с батюшкой укатили. За воротами продолжалась битва.
– Чё это они ладошками лупят друг друга. – Неожиданно произнёс Петро. – Вон. – Он показал им кулак. – Ничего крепче нет, Тишкино мясо. А тебя как звать?
– Денис.
Я протянул ему руку, он пожал, и глядя мне в глаза, произнёс:
– А меня Пётр. – Отпустил руку и добавил. – У меня друг был, очень похож ты на него, только тот по шире в плечах был. Ох, мы с ним держали всё село. Нас вообще трое было. Три кента, ох, мы и гоняли всех. Тишкино мясо. Все девчонки бегали за нами.
Тем временем, как Петро отпустил мою руку и начал рассказ, я уже принялся таскать вместе с Юлей бутылки к берёзам и опустошать их. Петро тоже взялся за дело.
– Под берёзы, да?
– Под них и под тую. – Я указал рукой на пустырь с двумя могилками.
– Так это не туя, это же сосна. Я в дереве разбираюсь. Я плотником работал, туя по-другому выглядит и её варить надо, иначе с ней работать не получится, она маслянистая, смола застывает в древесине, и та твердая становится.
– Варить? – удивился я. – Никогда бы не подумал.
– Да, она в кипятке мягчает, потом просушиваешь её, и податливая такая становится, как женщина после бани.
– Ну, надо же.
– Да, ну, там с ней ещё работать надо, не так всё просто. – с важным видом добавил Петро.
– Ну, тогда, ладно.
Я улыбнулся и вылил последнюю бутылку под тую, которая сосна, потому что её не надо варить, чтобы работать с ней.
– А эти куда? – Петро махнул рукой в сторону оставшихся бутылок, и не дождавшись ответа, добавил. – К Ираклию, наверное?
– К Ираклию. – Ответил я.
– Давай я на велосипед навешу бутылей и покачу потихоньку, а вы в руках, что возьмёте, если, что я ещё раз приеду за ними.
Я согласился, добавить мне нечего было, план хорош, да и свалить хотелось побыстрее от вопящей и бегающей туда-сюда толпы. Петро навесил на руль и на раму бутылок, я взял четыре, Юля две и мы пошли по тропинке, через пять метров она закончилась – «мы не туда пошли» – говорю я Юле, поворачиваюсь, а на нас удивлённо смотрит Петро. Мы направились обратно и тут приехали батюшка с Егором. Первым вышел батюшка и тоже удивлённо посмотрел на нас.
– Заблудились. – Говорю.
Потом Егор вышел из машины и тоже удивился.
– Заблудились. – Повторил я.
Мы вернулись и понесли воду вслед за Петро, а Егор с батюшкой взялись за погрузку опустошённых баклашек в машину.
Пришли на могилку и принялись поливать цветочки – Анютины глазки, на могилках отца и матери батюшки, они похоронены возле преподобного, к нам присоединились Егор и батюшка. Полили цветочки, встали на колени, на войлочные подстилочки с киргизскими узорами. Егор зажёг свечу, и мы начали читать акафист по очереди: первый Петро, потом Егор, я, Юля и батюшка. Начался азан, призыв с мечети доносился до нас, тихим пением, вот, наверное, истинные толерантность и терпимость, в этом и кроется свобода. Соприкасаясь так тесно, две религии могут сосуществовать, не забивая друг друга.
Помолились, взяли пустые бутылки прошли по тропинке, усыпанной галькой, мимо могилок к машине. Батюшка предложил поехать искупаться. Мы согласились, Петро тоже, сказал, что поедет на велосипеде, а на пляже встретимся. Сели в машину и поехали. Всю дорогу пели «Богородице радуйся». Проехали мимо базара, берёзовой рощи и выехали к берегу, заросшему кустами облепихи. Вылезли из машины и дальше по тропинке через поспевающую облепиху, гуськом направились на пляж.
Берег был пуст, только вдали двое мужичков вытирались полотенцами после купания. Батюшка с Егором на берегу разделись до трусов, а я пошёл с Юлей в переодевалку – квадратное строение из жести, таких на пляже было несколько. Пока я переодевался Юля скурила половину сигареты, потом она пошла переодеваться, и я принял эстафету с дымком. Мужички ушли, мы остались одни на пляже в лучах заходящего за горы солнца.
Батюшка окунулся с головой три раза у самого берега, Егор пошёл в сторону, а я направился на глубину. На мелководье я не могу окунуться – страшно, вода холодная, иду пока по грудь вода не поднимется, только потом принимаюсь плыть. И плаваю обычно на глубину, мне нравится ощущение водной толщи подомной и невозможность отдохнуть, пока не выплывешь. Но в этот раз всё было по-другому. Я прошёл метров сто, а мелководье так и не заканчивалось, пришлось пересилить себя и окунуться. Я проплыл ещё метров сто, попробовал достать до дна и встал на песок, мне было там по грудь. Я стоял вдали от берега и разглядывал горы, позолоченные солнцем, тишина, только шелест воды и изредка доносившиеся раскаты грома, справа от меня нависла огромная чёрная туча, она гремела, сверкала молнией и изливала потоки воды, скрывая горные вершины. А слева заходило солнце, окрасив облака в золото. Два противоречия и между ними я. Они по-разному величественно меня восторгали, закат красотой, красками и умиротворением, а туча своей суровой мощью, мрачностью и неизбежностью стихии.
Я проплыл ещё метров двадцать вглубь и увидел поплавки сетей, они преграждали мне путь. «До глубины не добраться» – подумал я, и погрёб к берегу. Издалека мне было видно, как батюшка одевается, Юля ходит по колено в воде, а Егор слева от меня, там, где золото в облаках, ныряет на мелководье.
Пока я плыл до берега батюшка и Егор уже оделись, батюшка ушёл к машине, а Юля в раздевалку. Я взял вещи, чтобы отправиться к ней.
– Переодевайся здесь, никого же нет. – Сказал мне Егор. – Если стесняешься, я отвернусь.
– Не стесняюсь.
Я накинул рубашку, снял шорты… Ну, в общем переоделся.
– Егор, когда в Алма-Ату поедешь?
– Когда границы откроют, не хочу в обсервации сидеть. Со мной жена уже общается сквозь зубы, обижается.
– Да, ковид нас всех настиг и посадил там, где мы были.
– Точно.
– А чем ты занимаешься?
– Ничем, уже несколько лет не знаю, чем заняться. Ничего не вижу.
– Та же фигня.
– Я, наверное, слишком долго учился, вот и думаю поэтому много, а надо, наверное, делать.
– Где учился?
– В меде. Ну, в девяностые я рубил бабло, а сейчас вот боюсь пускаться в авантюры. Старею.
– Страх не всегда приходит с возрастом.
– Мне вот племянник в прошлом году говорит: – «Дядька, дай денег, я ёлок привезу из России», – а я посчитал и говорю ему: – «Ты влетишь. Ёлки несколько дней под новый год только раскупаться будут, а потом ты их куда денешь?» Он меня не послушал, притащил фуру ёлок и, конечно, не распродал их.
– Свои хоть вытащил?
– Вытащил, но намучился с ними. А оставшиеся – на дрова продал. Раньше я бы дал ему денег, а сейчас сначала думаю.
– Раньше всё было проще, и мы были проще, а сейчас приходится думать.
– Да, я в девяностые маслом торговал, к нам гуманитарка со штатов приходила. Не знаю я уж, что это за масло такое, в бочках двухсотлитровых было, вроде топлённого, жёлтое такое. Я другу предложил, у него отец машины гонял из Германии, он штуку баксов вложил, пятьсот для себя, а пять сотен мне занял. Привезли бочки, вывалили у меня во дворе, я свои сразу продал, на следующий день в два раза дороже. Отдал ему долг и ещё взял, а его бочки лежали у меня, потом я их продал, отдал ему с наваром и стал сам заниматься. Вот оно попёрло! Я закупил его и на рынок поехал продавать, люди в очередь выстроились. На развес продавал в пять раз дороже. Всё распродал за день. Потом ещё два раза крутанулся так и краник перекрыли, что-то у них там с документами было не то.
Пока Егор рассказывал про масло мы уже дошли до машины. Нас ждал батюшка с пакетом мусора, который он собрал по пути. Залезли в машину, поехали, а Егор продолжил:
– Потом я занялся рыбой, мне друг предложил, хорошее дело было, скупали рыбу на Балхаше, это озеро такое у нас там в Казахстане, там лещ был хороший, мы его вялили и по пивнорям развозили. А потом у нас в холодильнике, где рыба хранилась, свет отключили, и она пропала вся. Три тонны. У нас камера холодильная была, мы арендовали её, только привезли рыбу, выгрузили, а через два дня приезжаем, открываем склад, а там вонь стоит, жуть просто. Пришлось выбросить, так мы и бросили это дело. И с рыбой возиться надоело.
Мы ехали молча, только Егор рулил и рассказывал о своей жизни.
– А когда в университете учился. – Продолжал он. – У меня первое высшее экономическое образование. Я столовую в аренду взял, прям там, в универе. Вся семья трудилась, мать, отец, сестра, как раз развал был. Работы не было и пока учился столовой владел.
– А потом что? Почему перестал?
– Закончил и декан сам занялся питанием. А как получилось-то, я поступил, когда, столовая в упадке была, продавали только суп и манты. А студентам, когда суп есть? Перемена короткая, мант мало было. Ну, я выпросил в деканате в аренду сдать мне помещение. Начал обустраивать, а по санитарным нормам мясной цех должен быть отдельно, а там одна кухня, но было ещё помещение со входом с улицы. Я пошёл к декану, говорю: – «Мне стену надо снести», а он отвечает: – «Сначала в аренду выпросил, а теперь стены рушить собрался» – но разрешил. Мы окошко пробили и у нас пошла работа, там мясной цех, а здесь кухня и раздача. Тоже хорошо заработали.
