Денис Шлебин
2г0в2н0
– Привет. – говорю. – Я автостопом приехал и у меня батарейка села в телефоне, можно от тебя позвонить?
– Здарова! Да не вопрос. – Он протянул мне телефон. – А откуда приехал?
– Из Бишкека, Киргизия. – Я набрал номер, и у него высветился Миша на дисплее. Я показал ему телефон. – Прикольно. – говорю. – Я ему звоню.
– Ты Мишу знаешь? – Удивился парень.
– Пока нет, я знаю Олега, он мне дал контакт Миши, сказал, что я могу остановиться у него.
Так я созвонился с Мишей и поехал автостопом в горы, на дачи, где он жил. Миша встретил меня радушно, напоил чаем, накормил дымлямой, приготовленной на костре. Мы сидели во дворе под деревом в вечерней прохладе и любовались на огромные мужские половые члены, сделанные из автомобильных покрышек.
– Это мой приятель сделал, у него была выставка в Алма-Ате недавно. – Миша показал в сторону, где отдельно стояли три скульптуры. – Вон те уже куплены, поедут в Москву.
– Сколько стоит один такой?
– Три тысячи евро. – Миша улыбнулся. – Искусство дорого стоит. У него был ещё пятиметровый, он его за двадцать продал, в Германию уехал, прям с выставки.
– А ты чем занимаешься?
Мне было неудобно обращаться к нему на «ты», он был старше меня вдвое, если не больше, лицо его было в глубоких морщинах, сам он был высоким, поджарым, жилистым и загорелым.
– Я бубны делаю и ритуалы провожу всякие.
Миша оказался шаманом, когда мы зашли в дом, я увидел на книжной полке массу соответствующей литературы по Алтайскому шаманизму, индейскому, не обошлось и без Кастанеды.
Утром, после завтрака – глазуньи с кусочком лепёшки, я отправился автостопом в ущелье, на фестиваль, а Миша собирался приехать вечером. Добрался я быстро, пару раз всего сменил попутчиков. Поставил палатку на холме, нарвал полыни, застелил ею пол, плотно закрыл и пошёл осмотреться, в низине у реки располагалась сцена и различные точки с готовой едой. Я нарвался на дегустацию чая, напился его, познакомился с кучей интересных людей. Вечером приехал Миша, мы раскурили трубку мира с гашишом, посидели у костра, постучали в бубны, и я пошёл в палатку, вдыхать туён. Залез, застегнул молнию на входной двери, улёгся на полынь, лежать было мягко, я усердно вдыхал воздух – полную грудь, но так ничего и почувствовал, только запах в палатке от полыни до сих пор не выветрился, видимо он останется навсегда…
Вода всегда идёт очень долго, но в этот раз дольше обычного, видать, арыки совсем пересохли в наше отсутствие. Мы приготовили всё, чтобы вода сразу потекла в огород, где надо перекрыли, сделав плотину из дёрна, и наоборот – открыли, убрав дёрн. Мы уже допили кофе и просто сидели на улице, когда наконец-то услышали журчание, я время от времени подкапывал грядки, чтобы вода не застаивалась, кое-где перекрывал, где мне казалось, что хватит поливать, и направлял её туда, где ещё было сухо. Мне нравилось возиться с поливом, откроешь грядку, и вода медленно заполняет её, пропитывая холмики, из которых торчат кусты, я мог долго смотреть на воду, не знаю, может это деградация, а может я постиг дзен, но как бы то ни было, это навсегда оставило во мне свой след, так же, как и ковид.
После полива, мы поужинали – доели жареную картошку, разжарили её на сковороде и залили яйцами. Я уснул не сразу, долго лежал в постели и читал, люблю читать, чтение это единственное, что не даёт мне сойти с ума в этом безумном мире. Книги помогают усмирить внутренний диалог, настроить мысли на размеренный ход, после новостей, которые, кажется, уже отбились от всякой логики и здравого смысла. Если в СМИ и есть какая то пропаганда, то только безумия, а лента в соцсетях настолько разгоняет мозг быстро сменяющимися картинками и постами, что, если не читать, то память становится кратковременной. А ещё, наверное, только книгам дано заполнить ту самую дыру, которая есть у каждого внутри, от того, что невозможно получить всего, что хочется, один путь спасения в нашем с вами мире – это путь отказа. Отказа от еды, всей, что предлагает нам мир, отказа от шмоток, а главное от фантазий чего-то достичь, никому из нас ничего не удастся, мы больше не рабы, но и господами нам никогда не стать, мы все равны – мы биомасса. Но с книгами надо быть начеку, об этом чуть позже, а я провалился в сон и мне снилось, что всего этого не случилось, не случилось кризиса в две тысячи восьмом году, не случилось пандемии, жизнь была стабильна, скучна, куплена и продана, да и смерть наша тоже – скучна и продана.
А за ночью последовало утро. После завтрака я работал над книгой, а у Юли был снова пробный созвон. Заскрипела лестница, я поднял глаза на дверной проём, в ожидании, что сейчас появится Юля, натянул улыбку. И она появилась, но бросив на меня беглый взгляд, прошла мимо, на улицу, я посидел немного, не зная, что и думать, и давая ей время побыть наедине, успокоиться, затем вышел следом, Юля сидела на пороге, спиной ко мне.
– Что-то случилось? – спросил я.
– Да. – Юля всхлипнула.
– Ты плачешь? Что стряслось?
– Мне отказали.
– Это из-за связи?
– Скорее всего, сегодня опять несколько раз прерывалась трансляция. – Юля повысила голос и принялась вытирать слёзы тыльной стороной ладоней. – Долбанный Иссык-Куль, долбанная Киргизия, ненавижу, глупый коронавирус.
– Ну, солнце моё. – Я обнял её за плечи. – Не расстраивайся, у нас есть ещё вино, разольём по бутылкам и продадим.
– Кому продадим? – Юля ревела ещё сильней. – Мы даже уехать отсюда никуда не можем.
– Не знаю, придумаем, что-нибудь, вот увидишь. Пусть будет как задумано, а задумано всё офигенно, так Птаха мне как-то сказал. – Я умолк. – У меня есть идея, всё будет клёво.
– Какая идея? – Юля немного успокоилась.
– Прекращай реветь, пойдём выпьем кофе, и я тебе всё сейчас расскажу.
Пока закипал чайник, а Юля насыпала в бокалы кофе и сахар, я позвонил Птахе.
– Привет, Дэнчик. – Птаха взял трубку.
– Привет. Как ты?
– Отлично. Как сам?
– Хорошо, как у вас сезон? Есть отдыхающие?
– Есть, очень мало, только свои.
– Мы наделали вина на карантине.
– Вино – это хорошо.
– Ты позволишь нам поторговать у вас?
– Да, не вопрос, только, говорю, людей мало, сами походите попредлагаете.
– Какие расценки у вас в этом году? Сколько нам за жизнь заплатить?
– Приезжайте, договоримся, всё это мелочи жизни. – он засмеялся.
– Как вы пандемию переживаете? Болели?
– Тяжело переживаем, отдыхающих мало, и переболели все. Когда ждать вас?
– К выходным приедем.
– Хорошо, ждём, до скорого.
Мы распрощались, и я пошёл к Юле, чайник как раз только закипел, и она наливала кипяток в бокалы, аромат кофе наполнил кухню, пусть не свежесваренный, но всё равно кофе и его запах ни с чем не сравним, только кофеман может понять мои восторженные дифирамбы в адрес этого напитка. Когда впервые приехал в Петербург, то именно запах кофе, прорубил через дебри цинизма путь этому городу к моему сердцу, и как бы я не снобил, что стены пропахли сыростью, а улицы канализацией, но нотки кофе, порой еле уловимые, а порой бьющие в нос дурманом, всё перечёркивали и золотой город всё-таки застрял занозой в моём сердце. Но не болезненной занозой, как нечто инородное, в этом городе – занозе я отразился сам, и отразил его в себе, это единение на всю жизнь, и можно вынуть этот город из сердца, даже безболезненно, но тогда я потеряю, нечто, что было обретено вместе с этой «занозой». Я сделал глоток кофе, обжёг язык, и отправил его туда где торчит этот город и ждёт меня, как и миллионы других, таких же, которые занозились об обшарпанные стены Петербурга.
– Я созвонился сейчас с Птахой, он не против принять нас с вином.
– Они возьмут на продажу к себе? – Юля прям оживилась.
– Нет, мы сами там торговать будем.
– А как повезём?
– Думаю, завернём в вещи, запихаем в рюкзаки и поедем, я бутылок двадцать смогу взять, это всего-то килограмм пятнадцать.
– Хм, я тоже смогу тогда двадцать бутылок взять. А поедем на попутке?
– Или на маршрутке, смотря, что поймаем. – Я улыбнулся. – Доедем до Макса, надо написать ему, что мы приедем, а от него так же на попутке доберёмся или как-нибудь ещё, на месте разберёмся.
– Хорошо, я напишу Максу. Когда поедем?
– Ближе к выходным, я думаю, там отдыхающих будет больше чем в будние дни.
– У нас совсем мало времени, надо разлить вино, закупорить его, напечатать этикетки.
– У нас в принципе мало времени, жизнь закончится и оглянуться не успеешь. А так да, нам надо ещё и сургуч найти.
С поисками сургуча мы на удивление легко справились – нашли объявление на сайте Lalafo.kg, это такой ресурс, где все всё продают, от трусов и до вилл за границей. Списались в телеграмме с продавцом сургуча, он нам отправил с автобусом, а мы ему перевели деньги на электронный кошелёк. Двадцать первый век, кардинально изменил алгоритм действий, конечно что-то стало проще, но появились свои сложности, например, неисправно работающие интернет ресурсы, перебои со связью, да и просто куча багов, создают то всё это люди и в большинстве своём – далеко не специалисты. В IT сфере полно халтурщиков, лезут все, кому не лень, удалённая работа сейчас в тренде, как некогда была желанна работа в офисе, когда заводы растащили по всем странам некогда огромной империи-технократии. Каждому времени свои возможности, и если ты успел понять и вскочить на подножку локомотива, несущегося на всех порах во времени и с ним в ногу, то будет у тебя всё тип-топ, а не успел, остался на обочине, глотать пыль, смотреть на уходящий в даль состав и сетовать, мол, всё рухнуло и в нынешнее время всё не так как было раньше, а вот раньше как раз-таки всё было хорошо, а сейчас разруха… Ну, и в таком духе, многим знакомо, верно?
В общем совершили мы всю цепочку действий, соблюли последовательность и уже на следующий день потопали на трассу встречать автобус с передачкой, по пути заскочили на пляж, искупались, посидели на тёплом песке, подымили махоркой, вглядываясь в даль, в надежде, а может и без неё, но тем не менее в сердце что-то теплилось, что-то светлое, еле-еле, но всё же… В сердце всегда, что-то такое есть, даже у самого отчаянного и самого отчаявшегося, если прислушаться к нему, то можно услышать его голос, почувствовать его пульс, ощутить себя живым, а значит вспомнить о смерти… А чего, мы все стоим перед лицом смерти? Вот этот ответ и теплится в сердце у каждого, и если бы чаще прислушивались к нему, то многого бы не сотворили, и создали может быть другой мир вокруг себя, а не вот это вот всё.
Я сдымил козью ножку, поднялся на ноги, смахнул песок, небрежным движением, механическим, таким – машинальным. Подошёл к воде и побрёл вдоль берега, прислушиваясь к своему сердцу и к шелесту волн. Отошёл метров на двадцать, сел на корточки перед озером, заглянул в него и дотронулся рукой.
– Привет, дружище. – сказал я тихо, но в голос. – Давно мы с тобой беседовали.
Я всегда здороваюсь с Иссык-Кулем, у меня как будто какая-то связь с этой водой, и, знаете, он отвечает, отзывается в моём сердце, таким тихим, гулким и ритмичным потоком мысли, прям из сердца, с потоком крови в мозг, где я уже различаю его голос и отголосок моего сердца как еле уловимую мысль, которая не моя, мои мысли-то мне известны.
– Ш-ш. – В ответ прошелестел волнами Иссык-Куль. – Ш-ш. Не так громко… Ш-ш… Тиш-ше. – И плеснул на меня волной больше предыдущих.
– Я вырос в твоих водах. – продолжил я шёпотом. – Мы с тобой одно целое. Помоги мне справиться со всем… Этим… – И тут я понял, что не с чем справляться.
– Ш-ш. – Шипела вода. – Прощ-ще… Тиш-ше… Вс-сё хорош-шо… Хорош-шо… Хорош-шо…
Я сидел на корточках на берегу озера, с усталым видом, с растрёпанной душой и отчаянием в голове, вода меня гладила по руке и успокаивала, нашёптывая: – «Хорош-шо… Вс-сё хорош-шо».
Мы разлили молодое вино по бутылкам, заткнули коньячными пробками, я растопил в консервной банке из-под зелёного горошка сургуч и удачно засургучевал все бутылки. Они стояли в ящичке в большой комнате, сургуч блестел и радовал глаз. Юля нарисовала этикетки для вина из одуванчиков – нарисовала одуванчик, для сиреневого вина – сирень, и так далее.
Мы съездили на попутке в курортный городок Чолпон-Ата, распечатали на чертёжной бумаге этикетки в местной типографии, на чертёжной, потому что она была плотной. Пока нам распечатывали и нарезали этикетки, мы немного прошвырнулись по округе, и я приобрёл себе шляпу, подтип соломенной, только она полиэтиленовая, короче материал не очень, но дешёвая и мне шла, а это главное. Вернулись так же на попутке, поднялись по грунтовой дороге вверх к горам в наш домик, где бутылочки из зелёного стекла ждали своего марочного украшения. Приклеили этикетки на клей ПВА, упаковали их в рюкзаки – переложили вещами. Я прицепил к рюкзаку палатку. Юля написала Максу, что мы готовы и завтра выезжаем, он написал: – «Ок» – и мы уставшие, но довольные отправились спать.
Нас вновь наполнили надежды, мы спланировали дальнейшие действия, если наши вина придутся по вкусу, и люди готовы будут выкладывать за них денежку. А если же вино никому не понравится, и мы не распродадимся, то… Мы об этом даже не думали, старались гнать такие мысли от себя подальше, чтобы не кликать неудачу, знаете, ведь как оно бывает? Хотя чепуха – это всё, просто не хотелось думать о плохом, портить себе настроение, потому что если не получится задуманное, то нам придётся туго. Но и это, конечно не было бы концом, всё равно ведь жизнь будет крутить своё колесо, солнце будет выкатываться по утрам из-за горизонта, а вечерами закатываться, передавая всё в руки ночного светила. И смерть, она наступит тогда, когда наступит и сколько ещё будет таких моментов в жизни, когда будет непосильно тяжело и неимоверно хорошо.
Утром, за завтраком я наспех пробежался глазами по книге и уже перед самым выходом из дома отправил в издательство «Эксмо». Они мне на все книги отказывали, и эта наверняка не исключение, да и последующие, но надежда, она ведь всегда живёт в сердце и раз я нахожу в себе силы писать, а читатели читать, то и издатель однажды найдётся, да и в конце концов пишу-то я не только для того, чтобы меня издавали. Тут нечто другое, что-то большее, что-то то, что и есть сама жизнь, которая остаётся на страницах в виде букв.
Мы заперли дверь, накинули рюкзаки и потопали вниз по грунтовой дороге, я так часто ходил по ней, что она мне стала родной, я узнавал камешки под ногами, и в то же время она была для меня невыносима, очередная пытка во всей нашей каторге под названием коронавирус.
На трассе мы стояли не долго, нам повезло, подъехала маршрутка и даже совсем не забитая, были сидячие места, правда на заднем сиденье, под динамиками из которых кричали киргизские песни, и гремела дверь багажника, но нам было не до комфорта, главное поскорей добраться до Каракола, где нас ждал Макс и пышка.
Перемены
Мы благополучно добрались до автовокзала, перегрузились в такси и спустя пятнадцать минут езды по городу, уже стояли у дверей в кофейню. Я постучал…
– А, это вы. – Макс открыл дверь. – Заходите. Как дела?
– Привет, отлично, как твои? – спросил я.
– Тоже хорошо. Пышку?
– Да, давай. – мы переглянулись с Юлей.
– Это другой разговор. – Макс расплылся в улыбке.
Мы пошли на склад вслед за ним, у него уже всё было готово, видимо, он ждал нас. Макс прикурил, затянулся и передал мне.
– Диса. – сказал Макс на выдохе. – Валите отсюда.
– Легко сказать. – ответил я.
– Блин, легче уехать отсюда, чем жить здесь. – Макс улыбнулся. – Я серьёзно, уезжайте в Европу.
– Слушай, ну, а как же всё вот это о загнивающем западе, BLM, ЛГБТ, беженцы?
– Да, фигня это всё, чё это BLM, дали им побегать немного, снести несколько памятников и всё, в этом и заключается свобода. Они сами поняли, что не правы и успокоились.
– Думаешь, успокоились?
– Конечно. Там слишком хорошо, чтобы люди как у нас переворот устраивали. Это просто тусовка была.
– А как же ценности?
– Какие ценности? У нас тут вообще никаких ценностей нет, живём как пещерные люди.
– Ну, а как же гомосексуалисты, это ведь не нормально.
– Ну, ты даёшь, Диса! Почему это не нормально?
– Блин. – возмутился я. – Почему, если мужчина надевает китель, треуголку и говорит, что он Наполеон, его сажают в психушку, а если мужчина надевает платье и считает себя женщиной, то его права защищают.
– Потому, что Наполеон не дееспособен и даже опасен для общества, а трансвестит дееспособен, он соблюдает закон, может сам себя обслуживать и обеспечивать. Он не сумасшедший, просто ему так нравится, он хочет выглядеть как женщина, у него такие предпочтения. Это и есть свобода, когда ты считаешься с чужим мнением.
– То есть, ты считаешь это вполне нормальным?
– Да. Это мы здесь сидим в средневековье, в нищете и пытаемся судить их. У нас даже десятой части нет того, что для них обыденно, на что они даже внимания не обращают, а мы и мечтать об этом боимся.
– Хорошо, Макс. – я хитро улыбнулся. – Со мной однажды приключилась такая история – я снимал квартиру с девушкой на пару, снимали трёшку, у каждого было по комнате и ещё зал – тусовое место, где кто-то время от времени оставался у нас с ночёвкой. Ну, и вот, я был на репетиции и мне звонит моя сожительница и говорит, что к ней приезжает её знакомый из Казахстана, и может ли он остановиться у нас? Я, конечно, сказал, что может. А она мне говорит: – «Он, правда, голубой, ты не против?». «Не против» – отвечаю, я же толерантный весь такой, свобода, и прочее. Ну, вот всё то, о чём ты говоришь.
– Ну, да. Я бы тоже так поступил. – Макс пожал плечами с задумчивым видом.
– Ну, вот и я не отказал. Она мне говорит: – «Правда он ещё с петухом, но не переживай, он в клетке и будет на балконе жить, это он для бабушки привёз, племенной, дорогой какой-то». Короче гей этот к бабушке приехал из Алма-Аты, и захотел в Бишкеке пару дней потусить, прежде чем ехать в деревню. Я согласился на всё, что уж там, толерантный ведь, европейских взглядов, каждый сам выбирает, что ему по душе, верно?
– Ну, да. В Европе, люди вообще просто ко всему относятся. Я первый раз увидел трансвестита в Амстердаме – это был негр, накачанный, на каблуках, в леопардовой мини-юбке и топике, с пирсингом в пупке, накрашенный, с длинными обесцвеченными волосами. У меня, конечно, был шок, прошёлся бы он здесь так, его бы убили, а там добрые все, шутят, веселятся, там люди не злятся. Какие-то парни стояли в стороне, увидели его, засвистели, закричали, типа: – «Эй, красотка! Цыпочка», – а он им в ответ: – «Мальчишки! Кто хочет меня угостить коктейлем?». Понимаешь, да?
– Понимаю, поэтому и этому гею с петухом позволил остановиться у нас. Прихожу домой, сидит парень, совсем обыкновенный, в жизни бы не догадался, что он гей, поздоровался с ним, познакомился. Выхожу на балкон перекурить, смотрю, петух в клетке сидит, ну, всё нормально, действительно – геи не такие уж и страшные. Вечером пива попили, поболтали, спать легли, он в зале, а мы по своим комнатам разбрелись. На следующий день под вечер, я пришёл с репетиции, развалился в зале в одних шортах перед телевизором. Лежу, потягиваю пивко с бутылки, из ванны выходит наш гость, в одних трусах, на ходу вытирает голову полотенцем я поздоровался с ним, он со мной и вроде всё ничего, но он остановился и как-то странно на меня уставился, я смотрю, а у него в трусах набухает, на меня, прикинь, у него встал на меня. Я натянул футболку и слинял из дома, ночевал в студии.
– Блин, Диса, зачем ты мне это рассказал? – Макс скривился. – Ох! Я теперь не усну.
– Так вот как ты относишься к гомосексуалистам, если знаешь, что ты для них объект вожделения, как для тебя женщина, так ты для них.
– Блин, всё, не нагнетай и так достаточно, ты прав, ни фига я не толерантен. Я не смотрел под этим углом.
У Макса зазвонил телефон, он ответил на английском, я же опишу разговор на русском, чтобы упростить чтение.
– Алло. – Ответил на звонок Макс. – Привет, как дела?.. У меня всё хорошо… Курю, что же ещё?.. Да, ни фига, всё закрыто… Пандемия… Зимой буду ставить лагерь… У нас переворот будет… Да, скоро… Ничего серьёзного, всё уже готово… Да… Деньги третьими странами выделены… Всё так же будет, ничего не изменится… Я ничем не занимаюсь, тусуюсь… Деньги остались ещё, не надо… Не надо, у меня всё в порядке… Да, я тебе программы отправил уже, проверь почту… Смело, если есть желающие покатать зимой, пусть едут, всё организую… Пока.
Мы всё это время стояли на складе, курили сигареты одну за другой.
– Компаньон мой звонил из Амстердама. – сказал Макс. – Спрашивает: – «Деньги есть?» – говорит: – «Не представляю, как вы там вообще выживаете в локдаун». – сказал, им выплатили по четыре тысячи евро, хочет мне полторы тысячи отправить.
– За что выплатили? – удивился я.
– За коронавирус, просто так, потому что дома сидят.
– Ничего себе. – удивился я.
– Я же говорю – они там хорошо живут, даже слишком хорошо. А мы тут концы с концами еле сводим.
«Макс!» – кто-то позвал из кофейни – «Ма-акс» – снова раздалось. Мы вышли со склада, возле стойки с кофе машиной стояли приятели Макса, мы поздоровались и пошли обратно на склад курить.
Раскурили папиросу «Беломорканал», сначала все молчали, стеснялись меня и мою жену, а после второй-третьей хапки осмелели, начали шутить, смеяться, приятели Макса иногда переходили на киргизский язык, тогда Макс переводил нам самые смешные шутки или самые интересные темы.
Мы докурили, вышли в зал, расселись кто куда, я и Юля уселись на диван, Макс напротив нас, а ребята на барные стулья вокруг стойки. Все шутили, смеялись, меня из-за моей шляпы и бороды прозвали Будулаем. Я презентовал Максу две бутылки вина, одну из сирени, другую из одуванчиков. Он спрятал их под стойку, на которой стояла кофемашина, мы немного позалипали, потом скурили ещё косячок на складе, и половина Максовских приятелей разбрелась. Нас осталось человек пять – шесть. Повисла тягостная пауза, которую нарушил Макс:
– Юля, как бы ты отнеслась, если бы Дэн захотел завести вторую жену?
– Негативно. – Юля выразила недовольство самим вопросом, а не мыслью о второй жене.
– А вот представь, если бы у тебя было два мужа. – не унимался Макс. – Ты только подумай, сначала одного надо удовлетворить, а потом другого. Дисе на лыжах надо покататься, а второму на водных лыжах, сначала с одним в горы сходила, потом с другим в кабак. Представь, как это тяжело, а ещё каждый требует внимания, ревнует. У меня вот когда вторая жена появилась, она сначала сильно ревновала меня к первой, сцены устраивала, а потом привыкла. А ты, Диса, хотел бы вторую жену?
– Нет, Макс. – ответил я. – Мне этого совсем не понять, я люблю одну жену и другой не надо.
– Подожди, вот родит тебе Юля двоих детей, по-другому заговоришь. – Макс хитро улыбнулся.
– Возможно, но пока я считаю так.
Вообще тема с родами уже достала, все постоянно интересуются – есть ли у нас дети, почему мы не рожаем, и обязательно все говорят, что надо завести детей, причём не одного, а несколько. Но никто даже думать не хочет о том, что детей надо обеспечивать, что ребёнок, это личность, и ему надо дать достойное образование. Ох уж это расхожее – «достойное образование», достойное чего? А вот тут вот вообще никто не думает головой – все плодят нищету и бездарность, такими темпами мы скатимся в каменный век, и глазом моргнуть не успеем. Да уж. Большая рождаемость – удел отсталых стран, с плохим образованием… Но не об этом… Все, абсолютно все, всегда утверждают, что надо рожать и чем раньше, тем лучше. Но в то же время те, у кого есть дети, дают понять, что они не хотели их и никакой радости это не приносит, просто отдали долг обществу. А какой долг? Это старомодные стереотипы, долг обществу в наше время – это не рожать – планета перенаселена, тем более не плодить нищету, которая потом будет страдать от голода, от безработицы, от болезней, не имея ни малейшего шанса на перспективное будущее, да, что там будущее, у них нет даже настоящего. Хватит уже отдавать долг обществу и рожать детей, обрекая их на безденежье и непосильный труд, а как следствие – алкоголизм и наркоманию. Не можешь обеспечить ребёнка – не рожай. Но нет, все так и лезут со своими упрёками, что мы ещё не родили, но, как и Макс, неустанно повторяют, что вот родит двух, тогда по-другому заговоришь, вот родит – волчицей станет, и так без конца: родит – ничего хорошего не жди. А ещё часто завидуют, типа – хорошо вам, дети не держат вас, живёте налегке, тоже так хотели бы, но есть дети, а им в школу надо, но вы рожайте обязательно – это такое счастье, пока не родите, не поймёте… Ну, да… А звучит-то это всё не убедительно. И вот эти вот отмазки нищего невежества – Бог дал душу и хлебушек даст или – рожайте, не думайте о деньгах, все придёт… Короче, задолбала эта тема, ребёнок не домашнее животное, он требует осознанного и, как минимум, расчётливого подхода.
Да и тема многожёнства, поднятая и осуществлённая Максом, для меня попросту аморальна, я считаю это крайней степенью морального разложения человечества, где напрочь отсутствую такие понятия как верность, преданность, благородство, честь, достоинство и любовь. Хотя, чего можно ожидать от невежества? Только многожёнство, чтобы удовлетворить свои низменные инстинкты и множество детей, чтобы они делали тяжёлую работу с детства. Лицемерие и эгоизм – вот, что это, а к чему это приводит? К тому, что все они со своими жёнами и детьми рвутся в Европу, потому что патриотизм, отчизна, родина – мать, это всё тоже не про них, продали мать родную – родину за пособие европейское. И какого, спрашивается, я русский на киргизской земле, откуда гонят меня постоянно, радею и переживаю за родину? Откуда во мне такое сильное чувство долга перед страной, в которой я родился, почему я не могу её покинуть, почему считаю себя предателем только от одной мысли о миграции? Живу в этой нищете, мучаюсь, но переживаю и надеюсь на лучшее. А он мне про многожёнство, я страну поменять не могу, чувство долга, чести и порядочности не позволяет, а как я могу предать единственную, любимую жену и завести любовницу, с которой она будет делить меня – единственного. Да я умру за любовь свою, но никогда не заведу вторую жену. Я не могу так унизить женщину.
– Уезжайте, Диса, в Европу. Я серьёзно, здесь вам не место.
– Слушай, ну вот всё, что ты в Европе испытал, я испытал в Питере.
– Не знаю. – ответил Макс. – Для меня Питер был другим.
– У нас Макс авторитет Питерский. – сказал тот, который меня Будулаем прозвал. – Серьёзно, его там все знают.
– Ты в Питере был? – удивился я.
– Конечно, но мне там не понравилось. – Макс погрустнел. – Твоим бы ротком да медка хлебнуть.
– Ты о чём? – я замялся немного. – Не понял тебя.
– Анекдот такой есть – сидят в зоопарке медведь и бегемот. Медведь до-олго так смотрит на бегемота. Тот не выдерживает: – «Что ты, Миша, на меня так смотришь!». «Э-эх» – отвечает медведь: – «Твоим бы ротком да медка хлебнуть».
– Там относятся к нам плохо. – сказал один из приятелей Макса. – Меня вот в парикмахерской отказались стричь, сказали: – «Узбеков не стрижём», а я говорю: – «Так я ведь и не узбек». «Пофиг» – говорят – «Все вы на одно лицо».
– Блин, фигово. – Я растерялся, не ожидал такого поворота. – Мне прям стыдно за них.
– Да, пофиг, Диса, к тебе тоже здесь не ахти как относятся. – Макс усмехнулся. – Вот я и говорю: – «Мне бы твоим ртом медка хлебнуть».
– А чем ты занимался в Питере? – спросил я.
– Да, я там в лесу жил вообще. Вот там лес, дремучий, страшный. Мы то тут леса не видели, у нас вон, на горах вон растёт немного елей Тянь-Шанских и всё на этом, а там жуть вообще.
– Чё ты там делал, в лесу? – я не унимался.
– Ветки собирал. – Макс рассмеялся. – В России вообще вся движуха в лесу происходит, все в лесу лазают, грибы собирают, ягоды. Кусты раздвинешь, а там бабка раком стоит, грибы срезает. Вот так ходишь, никого не видно, все копошатся в кустах, под деревьями.
– Прям так много людей в лесу? – я удивлялся, киргиз мне – русскому рассказывал про леса России. – И все собирают грибы?
– Да-а. – нараспев произнёс Макс. – Ягоды собирают, грибы, травы на продажу, там деревни этим живут, на этом деньги неплохие зарабатывают.
– Густой лес?
– Там всё лес. Города в лесу находятся. Россия – это лес сплошной. Я ходил как-то по лесу и из-за дерева старик вышел, вышел и стоит, смотрит на меня, я поздоровался, а он загадку загадал: – «Почему у лося такие большие рога, а он бегает по лесу и не цепляется ими за ветки?» – вот ты знаешь почему?
– Нет. – Я был в замешательстве от всего, что слышу.
– Вот и я тоже сказал ему, что не знаю, а он говорит: – «Потому что лось родился здесь и вырос, он каждую веточку знает, каждый сучок, и, когда бежит, уклоняется» – вот так вот, что бы это не значило.
– Макс, с тобой прямо русский эпос случился. – воскликнула Юля. – В лесу старика встретил и тот загадку загадал.
– Да-а. – задумчиво протянул Макс. – Они вообще удивлялись сильно, когда встречали меня в лесу.
– Ха-ха, монгол заблудился. – засмеялся его приятель. – Иго, блин.
– Да, вот, мы в горах живём, а русские в лесу. – подытожил Максат.
Мы вышли на улицу, Макс развёл огонь в мангале, я смотрел на языки пламени, которые рыжими факелами отрывались и гасли. Лица у всех были задумчивые, и большей загадочности им придавал мерцающий свет огня, не знаю, о чём все думали, может о Максовском рассказе про Россию, а может, каждый о своём. Я же глядел на дрова, охваченные пламенем и думал о том, что я – русский, совсем не знаю свой народ, свою страну, стою в горном городке с киргизами, курю гашиш, жгу костёр, и они мне рассказывают про Россию, а я слушаю как про диковинную страну какую. Кто я? Русский, не знающий своей исторической родины, своего народа, племени или я киргиз, не по крови, но по духу? Одно я знаю точно – я кочевник, постоянно в дороге, в пути, всегда новоселье, всё время обживаюсь, конечно, я вижу жизнь под другим углом, я наблюдаю со стороны, я везде иностранец, путник, гость. Устал ли я от такого уклада жизни? Устал, но, если я так живу, значит это зачем-то надо, настанет момент и мои путешествия закончатся, я осяду на одном месте, остепенюсь и останется только память о приключениях, странах и людях, шрамы на теле и книги, написанные в дороге. Я изъездил и исходил Среднюю Азию вдоль и поперёк, но не Россию, я жил с разными народами, но не с Российскими, когда-то я проеду самую большую страну в мире и напишу о ней.
Мы раскурили ещё один косяк, передавая папиросу по кругу, мысли немного улеглись и снова стало весело, ребята шутили, рассказывали истории, делились впечатлениями в основном от Европы, они все там бывали, и она их потрясла. Надо полагать, ведь и Петербург – это результат потрясения Петра Первого от Европы.
