Денис Шлебин
2г0в2н0
К нам присоединились ещё ребята – повар из «Хиппохае», Парашютист и парень с длиннющей бородой. Я обнялся с Парашютистом, мы с ним давно знакомы, множество раз наши тропинки в горах пересекались.
– А ты какими судьбами здесь? – спросил меня Парашютист.
– Я вино везу в «Хиппохае». А ты?
– А, так это ты винодел, что ли? – спросил повар.
– Угу. – промычал я в ответ. – А тебя-то, Парашютист, сюда как занесло? Ты же вроде на Кавказе работал?
– Так пандемия эта дурацкая, пришлось вернуться, там локдаун жёсткий.
– Чем здесь занимаешься? У нас ведь тоже самое, и туристы не едут.
– Я местных вожу по горам, копейки, конечно, но хоть что-то, а когда не в горах, мебель собираю. Завтра вот на Ала-Коль поведу двух девушек Бишкекских. А ты как? Чем занимаешься?
– Мы вино наделали на карантине, теперь продаём.
– Вы на Ала-Коль идёте? – спросил бородатый. – Я сегодня поднимался на озеро.
– А, да? И как тропа? – оживился Парашютист.
– Ну, как? Дожди были, размыло немного, грязь, слякоть, скользко.
Парашютист продолжил задавать вопросы по состоянию тропы, наличия снега на верху, высота озера Ала-коль больше трёх тысяч метров. Когда я в первый раз поднялся на это озеро, с водой зеленоватого оттенка из-за льда на дне, меня обуяло умиротворение, – «Это то место, где можно умереть» – подумал я тогда, так было там спокойно и хорошо. Я тогда шёл портером – нёс груз, это была весна, ещё никто не ходил по этому маршруту, снега было по колено, и вершины вокруг озера стояли заснеженными, они отражались в спокойной как стекло воде, красота неописуемая и тишина, мёртвая, как говорится, штиль полнейший. Последующие мои походы на озеро уже в качестве гида и просто с друзьями не вызывали столь бурных эмоций, но тем не менее это одно из моих любимых мест, куда хочется вернутся, наряду с Памиром и Петербургом.
Дрова прогорели, и мы перебрались во внутрь, разместились кто где, я и Юля сели на барные стулья, около нас сел бородатый парень.
– А вы откуда приехали? – спросил он нас.
– Мы в пандемию здесь на Иссык-Куле застряли, а вообще путешествуем, постоянно в дороге и так уже несколько лет.
– Круто. – он задумчиво закивал головой. – Куда дальше планируете?
– Пока никуда, ждём, когда закончится весь этот ужас и мир вернётся в прежнее русло.
Я, конечно, понимал, что мир больше не вернётся в прежнее русло, нет больше прежнего мира. Да и какого прежнего? Того, который был до начала цифрового века, или того, который был до начала пандемии, а может пандемия – это последствия нового мира, который начал изменения с началом двадцать первого века. Но этого, конечно, я не сказал, не буду же я с первым встречным обсуждать такие щепетильные вопросы, как бытие, особенно в такой трудный и запутанный момент для всех. Причём, особенно запутанный для тех, кто думает, что всё просто и понятно, всё станет понятно, когда двадцатые останутся в прошлом и наступят не менее странные и сложные тридцатые.
– Мир уже не будет прежним. – ответил бородатый. – Мы живём в последнее время.
– Этого никто не знает, всегда во все времена люди ждали апокалипсис и считали, что живут в последнее время.
– В Коране написано, что будут землетрясения, войны и голод. – он воодушевился. – А что сейчас происходит?
– Это всегда происходит.
– Происходило, но не настолько. Воистину мы живём в последние времена. Поэтому надо делать добро, садака, у нас называется. Вот я, например, человек не очень богатый, но всегда, когда режу барана, раздаю мясо соседям, особенно старикам. У меня соседка баб Маша, дети её уехали в Россию и не приезжают к ней, не помогают, а я даже в магазин, когда иду, покупаю продукты и для неё тоже.
– Правильно, так и должно быть в здоровом обществе. – Мне не хотелось говорить обо всём об этом, но не мог же я прервать его, это было бы грубо, и я постарался перевести разговор. – А как вы локдаун пережили в Караколе?
– Очень тяжело. – бородатый вздохнул. – Нас мулла собрал и сказал, что надо помогать, особенно старикам, которые на пристани живут, там дачи и там немного стариков осталось. Мы ездили туда, возили продукты с лекарствами и обходили дома. Зашли к одной бабушке, а она вместо чая еловые иголки заваривала и берёзовую кору, говорит: – «Ничего, если в Ленинграде в блокаду выжила, то и теперь не погибну» – представляешь, шутила, ещё и от продуктов отказывалась, но мы ей оставили. Вот сильные люди.
– Да уж, тяжело. – я вздохнул. – Всё это.
– Не то слово. Там квартиры есть ещё, ну, дома – многоэтажки, в некоторые нам приходилось дверь выбивать, потому что старики лежали уже обессиленные, не могли подойти к двери. А одна дверь не заперта была, открываем, а она не открывается, мешает что-то, навалились, а там труп, представляешь, бабушка умерла прям возле двери, видимо подошла, замок отперла, чтобы если, что войти смогли, русские старики так делают, когда боятся, что умрут, двери открывают. У нас соседка так же умерла. Утром отец вышел на работу, смотрит, дверь у соседки приоткрыта, заходит, а она мёртвая на кровати застеленной лежит, одетая, руки на груди сложены. Русские как-то чувствуют смерть.
– Да, об этом все у нас говорят. – подтвердил Макс. – Наш сосед, старик тоже так умер, дверь открыл и костюм надел, даже туфли. А баб Тоня, с мамой вместе работала, всегда говорила: – «Так плохо было, что даже дверь открыла, думала помру» – так и померла с дверью открытой.
– Вот, так что в страшное время живём. – подытожил бородатый. – А сейчас вакцинировать начнут, а через вакцину, как это, чипизацию проведут.
– Ну, это тоже тот ещё вопрос, не думаю, что технически мы готовы к тому, чтобы чипировать человечество, да и, потом, кому и зачем это надо?
– Ты верующий человек? – спросил бородатый.
– Конечно, я крещённый.
– Ты в церковь ходишь? – А то много кто крещён, а в церковь не ходит.
– Хожу, конечно, я православный.
– Ну, вам разве не говорят, что в последнее время живём? Нам мулла рассказывает, что у христиан тоже самое в Библии написано про судный день, он говорит, что у вас в храмах тоже говорят о последних временах.
– Кто-то говорит, а кто-то нет. – ответил я. – Знаешь, жизнь она ведь продолжается несмотря ни на что, и одному Богу известно, когда наступит конец света. В Библии написано: – «У Господа один день как тысяча лет и тысяча лет как один день».
– Но спасутся только исповедующие ислам. – Бородатый улыбнулся.
– Это уже радикализм какой-то, а как же остальные, что они не имеют права на спасение?
– А я радикал. – ответил бородатый. – Меня даже менты останавливают на улице иногда из-за моего внешнего вида. Арестовывали даже два раза.
– И, что если тебе скажут убивать неверных, ты пойдёшь убивать, что ли?
– Пойду. – не задумываясь ответил бородатый.
– Да, Диса, ты поосторожней с ним. – вмешался в разговор Макс. – Ему мозги промыли. – он засмеялся. – Он сектант у нас, не пьёт, не курит, только молится всё время.
– Ладно. – бородатый встал. – Пойду я домой.
Он попрощался со всеми, ещё дал напутствия парашютисту по состоянию тропы на Ала-Коль. Что-то сказал Максу на киргизском языке и ушёл.
– Диса. – позвал Макс. – Пойдём курить.
Мы зашли на склад, небольшой компанией, Макс раскурил косяк: – «Мощный» – сказал, протягивая самокрутку. На половине джоинта все отвалили, остались докуривать, только я Макс и Юля.
– Знаете, я раньше был мырком, мы бы с тобой общаться не стали, если бы встретились. Скорее всего подрались бы. Я ходил, баран пас, на поле с тяпкой возился, пил, деньги постоянно у родителей просил, стыдно так было. Это благодаря религии я стал другим. Попал в мечеть как-то и стал молиться, просить, что бы всевышний мне помог и однажды мне сон приснился, что надо ехать в Ош, прийти по такому-то адресу и мне там машину дадут. Я так и сделал, приехал в Бишкек сначала, ходил там как дикарь, прохожих шарахался, дорогу перебегал, разглядывал вывески, здания, для меня это заграницей казалось тогда. Остановился у друга, он в общежитии жил, одел меня в свои вещи; джинсы, рубашку дал мне, я тогда в спортивке ходил. Вечером в женский корпус пошли к девчонкам в гости, я сидел как дурак там, ничего не мог сказать, у нас то женщины, забитые здесь, а там шутят, смеются, красивые такие.
– Так в Ош-то ты попал? – спросил я.
– Да, конечно, занял денег у друга на дорогу в один конец, сказал ему, что мне там машину дадут и поехал. Пришёл по адресу, который мне приснился. А там особняк, ворота здоровущие, дверь женщина открыла. Я рассказал ей, кто я и почему приехал, она запустила меня, накормила, чаем напоила, вечером пришёл муж её, я и ему рассказал, он ничего не ответил, но оставили меня ночевать у себя, а утром пошли в мечеть все вместе, я рассказал мулле о своём сне и тот сказал мужчине, что надо дать мне машину. Так у меня появилась первая машина, у меня даже прав не было, я и водить-то не умел, только на коне раньше скакал. Но сам перегнал, в Бишкек, боялся, ехал медленно, мне все по трассе моргали, сигналили. А я молился всю дорогу, чтобы гаишники не остановили.
– И что сделал с машиной?
– Пригнал в Бишкек, приехал к другу в общежитие, и мы продали её, а деньги я вложил, но это уже другая история. А потом женился и мы не могли ребёнка никак зачать, семь лет без детей прожили, кучу обследований прошли, даже в Москву летали в клинику, ничего не помогло. И тогда жена надела платок, стала молиться всё время, в мечеть ходить, меня заставила тоже и вот у нас уже третий родился. – Макс улыбнулся. – Жена мне говорит: – «Когда у тебя дела плохо идут, сразу бежишь в мечеть, а как хорошо – забываешь» – надо сходить, давно не был.
– Ну, прямо-таки чудеса, Макс, аж не верится.
– Да, чудеса, сам бы не поверил, если бы такое рассказали. Так что как бы то ни было, а я верю в Бога, потому что он мне помогает всё время. Если бы не Он, то я бы спился, наверное, и ходил бы сейчас отбирал телефоны у подростков.
Мы вышли со склада, тусовка шла своим чередом, все шумели, смеялись, как будто всё как раньше, только глаза у всех были грустные и иногда падала тень печали на лица, на мгновение, но всё же тревога, страх и осложнения после болезни были среди нас, и нам уже никуда не деться от этого. Макс сел на диван и загрустил.
– Макс, что случилось? – спросил его повар из «Хиппохае». – Всё в порядке?
– Да, блин, у меня брат пьёт, не знаю, как его образумить. Он из этих, которые город на районы делит, в девяностых застрял, по понятиям живёт, мир уже другой, а он всё преподнести пытается, ходит по району, докапывается до всех, на пузырь просит, дерётся постоянно. Я ему говорю: – «Возьмись за ум, давай магазинчик откроем тебе, будешь торговать» – а он ни в какую, свою эту белиберду воровскую толкает: – «Хожу брожу, лохов гружу». И что? Догрузился вон, блин, жену бьёт, деньги на бухло отнимает у малолеток, это, знаешь, вот мужики такие ещё остались, воображают, что они смотрящие, типа районы какие-то держат, все они сюда по этапу попали и жизнь воспринимают как в «Зоне» у Довлатова. Да, ладно, мозги я ему свои не вставлю, это его жизнь.
Макс достал, вино, которое мы ему привезли, предложил, все посовещались и решили попробовать вино из сирени. Я сломал сургуч, в первый раз откупоривал бутылку, запечатанную сургучом, да ещё собственного производства, откупорил пробку, разлил напиток по кофейным чашечкам, все чокнулись и выпили. Дальше последовали слова одобрения, вперемешку с критикой, но даже самую грубую критику и самые гнусные слова в адрес собственного творения всегда приятно слышать. Конечно, что-то может задеть самолюбие, но это всего лишь чувства, главное, то, что ты создал, кто-то оценивает, ведь для этого же я создавал вино, как, собственно и книги. Всё для людей, всё для них, а грубость критики зависит от воспитанности и словарного запаса человека. В любом случае, это круто, когда твоё вино кто-то пробует первый раз и рассказывает о своих впечатлениях, но ещё круче, когда кто-то читает книги, тем более дочитывает до конца, ведь чтение в наше время стало тягостным времяпрепровождением, читать – это усилия. И если человек прочитал книгу, от корки до корки, то это уже многое значит, и пусть выльется оскорбительная и язвительная критика на автора. Книги давно уже никто не хвалит, люди вообще уже ничем не восторгаются, модно всё поливать грязью, смешивая чужой труд с говном, особенно прилюдно, всеобще, в комментариях, которые могут прочитать сотни, а то и тысячи, это, видимо, придаёт ощущение значимости. Раньше такие люди не могли высказываться, а сегодня у них появилась возможность, наковырять свои негативные мысли на, порой, просто титанический труд и упиваться своей значимостью: – «Ты создал, а я обесценил, я потребитель и вот тебе обратная связь, то, что ты сотворил мне ни к чему, я бы мог лучше, если бы мог». Но представьте, если приходится прилагать такие усилия, чтобы читать книгу, то сколько сил и времени требуется для того, чтобы написать её? А неинтересную книгу написать ещё сложнее…
После дегустации вина, все понемногу стали разбредаться, первыми ушли Парашютист и повар, им-то рано вставать и потом топать весь день вверх по тропе на озеро. Мы распрощались, но ненадолго, после похода они тоже собирались в «Хиппохае», так что нам предстояло там встретиться. С приятелями Макса мы выкурили ещё косячок и остались втроём. Макс предложил кофе и включил чайник.
– Растворимый или варёный? Могу в кофемашине сварить, мы ведь в кофейне всё-таки.
– Не утруждай себя, Макс. – ответил я. – Растворимый заварим кипятком из чайника, да и всё. Расскажи, чем ты в лесу занимался?
– Ветки собирал. – Макс явно не хотел рассказывать, чем на самом деле там занимался. – Вы видели когда-нибудь лося?
– Нет. – ответил я. – А ты, Юля, видела?
Юля помотала головой, давая понять, что тоже не видела лося.
– Вот и я раньше не видел, я думал они маленькие, а они больше лошади, огромные просто. У лося ноги только как я ростом. Представляете, такого сбить на машине?
– А они, что там прям по лесу бродят? – я удивлялся рассказам Макса. – Можно вот так запросто лося встретить?
– Да, там вообще жизнь кипит, там и кабаны бегают, и медведи, и лисы. Когда ты идёшь по лесу, он затихает, все замирают, боятся, но стоит остановиться, сесть под дерево, и не шевелиться, лес оживает, звуки разные издают птицы, звери.
– Так, чем ты занимался там? – я не унимался. – Ты меня заинтриговал, спать теперь спокойно не смогу, буду мучиться догадками.
– Говорю же, ветки собирал.
– Зачем ты ветки собирал?
– На дрова. – Макс замолчал, повисло тягостное молчание. – Ладно, расскажу, об этом даже написать можно, кстати. Мне свалить надо было из страны, у меня проблемы были, а тут пацаны, говорят, на заработки в Россию собрались, на полгода, для меня это хороший вариант был уехать пока всё не уляжется и денег подзаработать, обещали много заплатить.
Нам купили билеты на самолёт до «Пулково», мы прилетели, нас там встретил мужчина в костюме и плаще, а мы в спортивке, дикие, зашуганные. Нас привезли в гипермаркет, сказали набрать себе всего необходимого на две недели и дали карточку, ну мы набрали – кукси, рожки, тушёнку, одну корзинку на всех, расплатились на кассе, когда к машине вышли с пакетами мужчина этот в костюме посмотрел на наши пакеты, покачал головой и сказал: – «Идите за мной и берите каждый по тележке». Он начал закидывать в тележки всё подряд, мы никогда такого изобилия не видели, консервы разные: икру красную, икру чёрную, кренделя всякие, виски, вино, лимонады, вещи: носки, термобельё, шапки, всякие спреи от комаров. Полные корзинки набрал, мы на кассе часа два это всё пробивали, а он в машине ждал.
Ну, привезли нас, значит, в лес, в глухой, там мужики у костра сидели, ну мы все тут и напряглись, пацаны напугались, говорят: – «Мы так не договаривались». Нам мужик этот сказал, не хотите, можете уехать, мы вас на ближайший рейс посадим, ничего страшного, от этого мы ещё больше напугались, представляете, в лесу среди русских, только мы вчетвером киргизы, все сидят у костра, смотрят на нас. Самый старший из нас, сказал, что нам надо посовещаться, мы отошли в сторону, пацаны вообще перепуганные, подумали, что нас в жопу иметь будут, мы сериалов российских про ментов и зону насмотрелись, там ведь всегда друг друга имеют, да и русские чуть, что так сразу: – «Я тебя …» – а мы и вправду так думали, не понимали, что просто ругательство такое. Ну, пацаны все зассали, домой собрались, а мне домой никак нельзя и здесь оставаться страшно, я говорю: – «Пацаны, вы чего, да нормально всё будет» – а они нагнетают всё больше и больше. Подошли мы к этому мужику в костюме и старший из нас говорит: – «Мы домой поедем, здесь не останемся» – а сами наготове стоим, если что отбиваться от них. «Как скажете» – ответил он, садитесь, я вас в гостиницу отвезу, там поживёте, рейса подождёте, пацаны сели в машину, а я не сажусь, они мне говорят: – «Садись, поехали, пока есть возможность» – ну я в общем не поехал, мне возвращаться нельзя было, машина уехала, а я один остался стоять, как дурак, мужики у костра молча сидели, смотрели на меня, а я боялся подойти к ним. Потом один из них, дядь Колька, позвал меня: – «Долго стоять там будешь, иди к костру, а то околеешь» – я подошёл поздоровался, познакомился со всеми, сел в сторонке, напряжённый как пружина. А у них разговоры, кто где сидел, все лагерники, короче интеллигенты. Дядь Колька этот нормальный мужик был, он мог всё достать, он с этим, который в костюме на короткой ноге был. Он считал себя важной птицей, но с ним никто не считался, я это сразу смекнул и уважительно к нему обращался, а он траву постоянно подгонял мне. Ещё один был Кирюша, он племянник там кого-то был, лох короче, но с ним все считались, потому, что он был стукачом, всё доносил начальству, через него нас контролировали, ну, а остальные мужики как мужики, молчаливые, всё время, что-то делали с суровым видом, а вечером напивались и спать ложились. Пили они по пол литра за вечер, по два стакана залпом, я там пить и научился – хряпнул стакан и на боковую.
Я, короче, на стрёме был, мне Ниву выдали, и я ездил по округе, по деревням, смотрел, кто приехал из новеньких, ходил по лесу, а вечером всё мужикам рассказывал у костра. Иногда я зондировал почву, искал трубы, отмечал, где они ближе всего к поверхности, а потом мужики копали и врезались к трубе.
– Так чем вы там занимались? – Я никак не мог понять, к чему он это всё рассказывает.
– Нефть воровали. – Макс, хитро улыбнулся. – А деньги поровну делили, мы врезались в трубу, выкачивали, увозили на «самоварню», «самовар», так называется подпольный нефтеперерабатывающий завод. Вот, я и ездил по всей округе, смотрел за порядком, меня все бабульки знали, я у них яйца, молоко, сметану покупал.
– А как прощупывали, на какой глубине труба? Не глубоко, что ли?
– Глубоко, от двух до пяти метров, просто стальным штырём тыкаешь, вроде лавинного зонда, там же болото, лес прям из болота растёт, там, в лесу вообще, ходить сложно в основном болото и деревья огромные, внизу только стволы, кроны вверху начинаются.
Я же там от погони ушёл, это вообще, история, как в боевике. Мы с Кирюхой объезжали территорию, за нами менты погнались, сначала на машине от них уходили, они на уазиках, мы на ниве, заехали в лес, и увязли в болоте, менты схватили Кирюху, а я вырвался и побежал, обернулся, а его скрутили как в кино, на капот положили и наручники надевают. На меня собак спустили, из автоматов стреляли, благо рядом река была, я прыгнул в неё, а собаки испугались так я и ушёл от них. Но я же не знал, что за мной никто не гонится, поэтому бежал всю ночь, мокрый, запыхавшийся, в грязи весь, ободранный, много раз падал, катился, говорю же, как в кино. Потом на рассвете уже остановился, прислушался и трассу услышал, это мне так повезло, я к трассе выбежал, а мог заблудиться и всё, не нашли бы меня никогда, лес то там огромный, больше чем наша страна. Так на шум машин я и вышел из леса, позвонил, сказал на каком я километре и меня подобрали возле столбика. Мне за это кучу денег дали, как премиальные, и домой отправили, я прилетел, тут как раз всё улеглось, да ещё и с деньгами. Через год я ещё раз поехал, про меня уже легенды ходили, я там знаменитостью был, в пример всем ставили меня, да и работали тогда прибалты, русских вообще не было, я тогда и понял всю разницу менталитета нашего – постсоветского и европейского. Вот поэтому и говорю – надо в Европу ехать, во что бы это не стало, главное добраться, а там уже затеряться и жить спокойно, главное не нарушать и всё нормально будет. Вон, Айба, который тебя Будулаем прозвал, в Финляндии четыре года прожил, он велосипеды там воровал, но так не надо делать, он молодой был, дурной.
– Вот это история с тобой приключилась, Макс. – Я и вправду был удивлён всему, что рассказал мне Макс.
– Да-а. – задумчиво протянул Макс. – Об этом точно можно написать. Вы завтра в «Хиппохае» собрались? – Макс резко перевёл тему.
– Да, мы с Птахой договорились винцом поторговать у них.
– А Птаха там, что ли?
– Да.
– Я тогда, может, тоже поеду, если машину найду. Вас отвезу заодно.
– Это было бы замечательно. Ты во сколько думаешь поехать?
– Не знаю, как проснёмся, машину найду и поедем, заодно жену вторую свожу, а то она меня достала, дома сидеть ей надоело. – Макс посмотрел на меня, улыбнулся. – Блин, Диса, ты даже не представляешь, каким я был раньше. Я ведь в киргизской школе учился, а там у нас ничего не было, мы с завистью смотрели на русские классы, они викторины всякие проводили, в Пушкина наряжались.
– У вас совсем такого не было?
– Не-ет. – воскликнул Макс. – Откуда? Нас вообще не учили, и Пушкина у нас ведь не было, мы только дрались всё время и завидовали русским школам. Я вообще не учился, мы все там не учились – работали, родителям помогали. Я в детстве, пацаном, когда совсем был, с орлом в Чолпон-Ату ездил, предлагал отдыхающим сфотографироваться, это дядька у меня придумал такое, фотоаппарат у меня был плёночный, я фотографировал, потом вечером проявлял, в ванночках, при красном свете, а на следующий день отвозил фотографии. Иногда на лошади ездил, предлагал прокатиться… Да, Диса, я вот этот мальчик с орлом, который докапывается до отдыхающих, представляешь? Я в школе-то и не учился, ничего не знаю, живу просто так, понимаю, что надо след какой-то оставить после себя, а какой? Я говорю своим кентам, что надо что-то сделать, про след в истории говорю, а они не понимают меня, они вообще меня не понимают, я какой-то любознательный, а им только пожрать, накуриться и всё. Ты же вон сам видел, придут, накурятся и сидят в телефоны залипают, не общаются даже, я, когда в «Хиппохае» приехал первый раз, удивился, у меня прям шок был, все сидят вечером у костра, на гитаре играют, песни поют, музыкальные инструменты всякие, у нас ведь такого нет. Мы нифига не знаем, не умеем… Я вон, как-то надел оранжевые штаны, пришёл к пацанам, говорю, вы мне «Ку» должны делать и приседать вот так – Макс похлопал себя по щекам, присел, раскинул руки в разные стороны и произнёс. – «Ку-у» – они, сделали, засмеялись, а я их спрашиваю: – «Чего вы смеётесь, вы знаете, откуда это?». Не знают они, смеются, потому что я смеюсь, я понял, что они, оказывается, не понимают меня, не понимают о чём я говорю, у них свои приколы, у меня свои, я уже думаю, может, это я ненормальный какой?
– Нормальный, Макс. – я улыбнулся. – Был бы не нормальный, мы бы с тобой не общались. А с орлами, это ты круто, конечно, получается, что ты уже с детства с туристами работаешь.
– Выходит, что да. – Макс просиял. – Я и не думал вот так об этом, я комплексовал из-за этого. – Макс подумал немного и продолжил. – Хах, а потом я верблюда завёл, когда постарше был, прикинь, настоящего двугорбого, я единственный был, кто с верблюдом ходил по пляжу. Прискочу на нём, и в воду, знаешь, верблюды как плавают? О-о, катамаран не угонится, у меня отбоя не было, кому покататься хотелось, а кто просто сфотографироваться желал. Неплохо, тоже, зарабатывал; весь день так на пляже, а вечером домой на нём. Верблюды, знаешь какие своенравные, упрётся порой и не хочет идти на работу, я его уговаривал, с ним только по-хорошему, а то сильно обидится и вообще слушаться перестанет. Я никогда его не бил, я вообще не понимаю, как можно животных бить. Только матерился на него, когда он выводил меня из себя, он тогда сразу как шёлковый становился, понимал, что разозлил меня. Бли-ин, вот верблюды прикольные животные, плевался в меня, он не слюной плюётся, как все думают, а отрыжкой, отрыгивает и вот этим плюёт, противно так.
– В тебя плевал? – я засмеялся. – Никогда не притрагивался даже к верблюдам, только издалека видел.
– Плевал много раз. – Макс сморщился. – Ох, он выводил меня, но я любил его, он мне другом был, я чистил его, верблюды вообще ухода требуют, много возни с ними, оводы кусают их, личинки давить приходится.
– Личинки? – Переспросил я.
– Да, овод, такая серая муха, под кожу личинку сеет, там вырастает, прогрызает кожу и вылетает, не знал, что ли?
– Не-а, первый раз слышу.
– Вон Тополь, альпинист, ты его знаешь, вырастил овода на себе, он укусил его в плечо, и Тополь ходил с шишкой, а потом он вырос и улетел. Оводы коровам, лошадям, под кожу сеют личинок, у меня родственники скотину держали, так мы ездили каждые выходные на жайлоо (пастбище) и выдавливали личинок этих, они большие, как палец толщиной. – Макс показал большой палец, он у него был крупный, пухлый. – Выдавливаешь как прыщ, с разных сторон давишь личинка эта вылезает.
– Фу. – мы с Юлей скривились. – Ужас какой.
– Это ещё что, вот мухи сеют в глаза баранам, в яйца быкам после кастрации. Я первый раз, когда поехал на жайлоо помогать, меня прям рвало от этого, я яйца чистил быку, сначала пинцетом по одному вытаскивал, а дядька подошёл, говорит: – «Так ты до вечера не управишься» – сжал яйца в руке, и опарыши полезли, они оказывается внутри прям, поэтому их давить надо.
– Баранам, что прям в глаза мухи, что ли, сеют? – Я скривился, меня самого чуть не выворачивало на изнанку от одного только рассказа.
– Да, каждый вечер надо ходить, протирать глаза, пропустишь, на следующий день уже черви будут, прям в глазах. – Макса самого передёрнуло от воспоминаний. – Фу-у, это мерзко, поэтому я не стал скотину держать, коровам тоже сеют, только лошадям не сеют, проще всего с лошадьми, ни овод, ни мухи не сеют. Лошадям только под хвостом сеют на половые губы, у одной лошади упустили, так там ужас был, разбарабанило сильно, всё кишело червями, противно так и жалко лошадь, но всё обошлось, керосин помогает, смазываешь им, и они выползают все, а потом болячки йодом обрабатываешь. На лошади всё быстро заживает. – Макс посмотрел на нас с улыбкой. – Вы уже спать хотите, наверное? Я-то не сплю ночами, сплю днём, работы нет, делать нечего.
– Да, уже клонит ко сну. – ответила Юля.
– Ну, пышку и я поеду, а вы отдыхайте, там душ, если, что. – Макс показал на дверь за стойкой. – Ну, вы знаете. Я завтра как проснусь, приеду, решим с «Хиппохае»
Перед сном скурили ещё косячок, Макс оставил нам ключи от дверей и ушел. Мы остались вдвоём, трава накрывала сильно, а впереди нам предстоял трудный день, наполненный встречами, знакомствами, разговорами; надо быть в хорошем настроении, чтобы продать вино, другого шанса у нас не будет. Если мы не выручим денег за бутылочки, что ждали своего часа в рюкзаках, то нам придётся туго, но всегда ведь что-то подворачивается, так устроен этот мир, так устроена жизнь, главное, чтобы любовь билась птицей в сердце. Любой режим рухнет рано или поздно, даже самый лютый тиран – простой смертный человек, и справедливость восторжествует, просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят. Конечно, только сильные выживут в этом мире, и не каждому удаётся достойно бороться за выживание и одерживать победу, несмотря на поражения. Ведь жизнь – это борьба, война внутри себя, прежде всего, и за социальное благополучие, а в любви и на войне все методы хороши, всё зависит от того, как далеко мы готовы зайти или пасть. Крайности, они так близко, что не всякий придаёт им значение, а зря, стоило бы, тогда бы было намного меньше болезненных падений. Тяжело прожить всю жизнь посередине, всегда ведь хочется сыграть по-крупному, если у кого-то получилось, то и у меня непременно тоже должно получиться, к чёрту везенье, всё дело в упорстве и выносливости, побеждает не сильный, а выносливый. Жизнь – это не тяжёлая атлетика, где рванул один раз и отдыхаешь, а ультрамарафон, где даже на сон нет времени. И всё это ложь, что у всех одинаковые возможности, ничего подобного, кто-то родился в стране первого мира, что у самой финишной черты, а нам надо для начала добраться до той самой страны, с лучшими университетами, зарплатами, пособиями, медициной. И чем дальше мы находимся, тем длиннее наша дистанция, и не всякому начавшему гонку удастся добраться до финишной черты, а уж пересечь её, нам – живущим на заднем дворе навряд ли удастся. Мы родом из гетто, не побоюсь таких громких слов, мы все рождены в концентрационных лагерях, мы биомусор, у меня, конечно, есть фора, я принадлежу к другой расе, мне только паспорт поменять и всё, а какого отношение к выходцам из стран Средней Азии? Есть ли у них шанс на выживание? Какие унижения они терпят за границей, ради грошей, чтобы прокормить своих детей, они костьми ложатся в борьбе за выживание… Об этом можно много написать, но достучаться до сердец не удастся, сердца очерствели – Бога забыли…
Пандемия, будь она проклята, обнажила нервы и люди обозлились, этого уже не остановить, коронавирус пошёл в разнос, и люди вместе с ним, мы прошли точку невозврата, всё человечество несёт, каждый местечковый диктатор может руководить толпами, у всех есть доступ к телефонам в карманах, и у всякого есть телефон в кармане. Мы ещё не поняли, что открыли ящик Пандоры, мы создали оружие поражающее душу человека и не можем его обуздать. Мы сами себя пожираем, создаём цифроад, нет, это не конец света, это просто конец прошлой эры, и начало новой, всегда тяжело расставаться с привычным. Но ничего, мы и к новому привыкнем, ведь когда-то нормой был рабовладельческий строй, и даже инквизиция всех устраивала, и к этому тоже привыкнем. Мы, может быть, и нет, а вот поколение, рождённое в десятых, уже никогда не узнает, какого это ждать звонка весь вечер от любимой девушки, карауля телефонного звонка, а потом до поздней ночи вполголоса болтать в прихожей на табуретке, подвалы опустеют, в них не будут играть рок-н-ролл, читать стихи, время квартирников ушло бесследно. Романтика двадцать первого века в гифках, а первый секс – виртуальный, и пандемия всё только ускорила. Хорошо это или плохо – покажет время, принимать или нет – решать каждому, но вот здесь загвоздка, мы загнаны в угол, не принять нельзя, тогда играть придётся не по правилам. Что ж, это всего лишь конец привычного и начало чего-то нового, поживём – увидим, до чего это нас доведёт. Хватит ли сил человечеству противостоять зарождению новой цивилизации? За борьбой интересней наблюдать, противостояние даёт право выбора, на какой стороне баррикад находиться.
