Денис Ганин
Прочь из города
Непосредственно отряд Нигматуллина насчитывал тридцать два бойца. На «Универсале» к ним должны были присоединиться ещё четверо из местных. Двое из них работали в заводской охране. Они-то и помогли заранее запустить на территорию завода грузовик с оружием и боеприпасами, разгрузить всё и надёжно спрятать. Шесть человек остались незамеченными на складе охранять ящики. Остальные во главе с Нигматуллиным проникли на завод за двое суток до дня операции, опередив сотрудников президентской охраны, заранее по схемам, а потом и на месте изучив все заводские и окрестные здания и основные помещения в них, благо недостатка в нужной информации у них не было.
При подготовке операции долго не могли решить, как остановить колонну для того, чтобы потом методично и наверняка расстрелять её, как в тире. В группе Нигматуллина оказались два бойца, которые сами вызвались подорвать вместе с собой лимузин Президента. Терять им, по их словам, было уже нечего: у одного, Славки «Хрипатого», недавно обнаружили рак горла в запущенном состоянии, а второй, Валера Сёмин, год назад потерял в пожаре всю семью: мать, жену и маленькую дочку. Местные из охраны брали на себя вопросы их допуска в группу встречающих и ворота при въезде. На том и порешили.
После взрыва и расстрела лимузина и остальных машин кортежа начался штурм, затем – оцепление и целая военная операция. Над заводом нависли и стали кружить вертолеты и беспилотники Нацгвардии. Быстро уйти не удалось. Продержавшись почти сутки и потеряв половину группы убитыми и тяжело ранеными, Нигматуллин приказал отступать к железнодорожным путям через примыкающий к заводу комбинат стройматериалов. Несмотря на сгустившиеся сумерки, прорваться в сторону Лианозовского лесопарка, а оттуда – рассеяться по городу – им уже не удалось.
Пришлось с боем отходить в противоположную по ходу железной дороги сторону. Силовики встретили их огнём и залпами из орудий бэтээров, когда они в темноте попытались перейти Алтуфьевское шоссе под эстакадой. Здесь остатки группы были рассеяны, многие погибли.
С Равилем оставалось семь бойцов, когда, отстреливаясь и проходя жилой сектор, они уперлись в забор ещё одной промзоны, как оказалось, Бескудниковской электроподстанции. Здесь и решено было принять последний бой.
Ещё, правда, оставалась надежда, что их акцию поддержат другие разрозненные боевые группы, находившиеся в столице и ждавшие сигнала. Сигнал-то получился громким: видео, записанное людьми Нигматуллина с места покушения, уже бороздило просторы Интернета, собирало лайки и комменты.
Шесть с половиной часов удерживали бойцы Нигматуллина свой последний рубеж обороны на территории подстанции до того момента, как короткую тишину в конце боя оборвал одиночный взрыв гранаты.
Яростное упорство сопротивляющихся вызвало столь же неистовую реакцию атакующих. Всю огневую мощь своей группировки силовики обрушили на этот клочок земли. Повсюду вокруг бушевал пожар, поглощая одно за другим здания, сооружения и единицы технологического оборудования. Вскоре большинство трансформаторов и система управления подстанцией были полностью уничтожены огнём и оружием. В довершение ко всему сбитый обороняющимися вертолет Росгвардии, объятый пламенем, рухнул на одну из опор магистральной ЛЭП на территории подстанции, повалив её.
И то, что ни при каких обстоятельствах не могло произойти, случилось. Одно потянуло за другое: следом за Бескудниково, на других подстанциях начались каскадные отключения электричества, в результате через несколько часов в городе, район за районом, а также в окрестных районах области и некоторых соседних областях наступил настоящий конец света. А за концом света – конец отопления, газо- и водоснабжения, канализации, связи, общественного, а потом и личного транспорта. Что это такое в условиях лютой морозной зимы – скоро почувствовали на себе все москвичи.
Глава XIII
Лена проснулась ночью от холода, закуталась посильнее в одеяло и снова заснула. Через несколько минут пронизывающий холод опять разбудил её. Оказалось, что одеяло с Лены полностью стянул Алексей, завернувшись в него почти с головой. Стуча зубами, Лена посмотрела на мужа: он спал, негромко похрапывая. Будить его она не стала, но аккуратно, хотя и с силой потянула свой край на себя, отчего Алексей пробурчал что-то неразборчивое, перестал храпеть, но так и не проснулся. В этот раз Лена укрылась и уже под одеялом прижалась, как следует, к мужу. Теплота его тела и нагретой им постели быстро расслабили её, и Лена снова забылась.
Ей снилось лето, и море, и ветер, такой тёплый и солёный. Где-то вверху, на пальме закричала и вспорхнула птица. Саша и Павлик громко рассмеялись, лежа на соседнем от неё лежаке и брезгливо рассматривая хорошую каплю упавшего на лежак Алексея свежего птичьего помёта. Горячее от солнца махровое полосатое полотенце приятно укрывало ноги Лены, свесившийся же его конец лежал на песке. Она хотела поднять край полотенца с песка и отряхнуть, но рука не слушалась её, настолько лениво ей было. Глаза жмурились от солнца, а рот улыбался от распиравшего Лену глупого смеха и блаженного удовольствия.
– Мама, мне холодно! – шепотом прямо в ухо Лене дрожащими губами проговорил Павлик, теребя её за плечо. Нарушив мамин сон, в темноте комнаты он пытался залезть к ней под одеяло, зубы его стучали.
– Паша? Что такое? Замёрз?.. Давай ложись сюда, ложись ко мне, мой мальчик… Ой, холодный какой! – Лена покорно впустила его, машинально проверив лобик сына, а также накрыт ли он полностью. Его холодные, даже в носочках, ноги устремились ей на бёдра. Чтобы накрыть сынишку одеялом, Лене пришлось хорошенько стянуть его с Алексея. Ей удалось легко это сделать, ведь Ропотов старший крепко спал и ничего не почувствовал.
– Спи, малыш, – Лена поцеловала сынишку в затылок.
В комнате наконец воцарилась тишина, едва нарушаемая сопениями сразу трёх родных носов да равномерным ходом недорогих китайских настенных часов.
Через несколько минут пришла пора проснуться и Алексею. Озябший и от того потирающий ладонями то левое, то правое свои предплечья, он быстро оценил картину, сообразив, что бороться за одеяло нет смысла. Потом встал, и, пошатываясь ото сна, добрел до кресла, нащупал там плед, взял его и вернулся на своё место у стенки.
Завернувшись в плед с головой, Алексей быстро заснул. Перед этим на лице его с уже закрытыми глазами промелькнула мимолетная улыбка: он на миг вспомнил, как давным-давно маленьким мальчиком сам любил ночью, когда подолгу не мог заснуть, прибежать на цыпочках в родительскую спальню и нырнуть к маме под одеяло.
Как же был счастлив он в те минуты, как быстро неудобство и пыточное бодрствование сменялись для него радостным беззаботным детским сном, как приятно было ему тогда, засыпая, ощущать спиной тёплое и мягкое мамино тело, слышать её спокойное ровное дыхание и лёгкую тяжесть её руки поверх своего маленького детского тельца.
В пять утра Лена в очередной раз проснулась и с ужасом обнаружила, что все батареи в их доме были холодными. Разбудила Алексея, бросилась звонить в аварийку. Света в доме опять не было. Но теперь ещё не работали и оба мобильника. Интернет тоже не грузился. Полная информационная блокада. На улице за окном – темень, и никого. Умываясь впотьмах, Алексей обнаружил, что струя воды стала слабее обычного, при этом из горячего крана текла почти такая же вода, что и из холодного, только чуть-чуть теплее. Сходил на кухню: то же самое. Проверил плиту. Газа в конфорках тоже почти не было, лишь слабый огонек ещё подавал какую-то надежду.
Догадавшись, что воды в кране скоро вообще не будет, Алексей быстро приказал Лене принести ему в ванную и ей самой в кухне начать заполнять все свободные ёмкости: кастрюли, тазики, чайник. Только заполнив постепенно все их, они немного смогли перевести дыхание. Теперь необходимо было как следует одеться и укрыть потеплее детей.
Когда стало рассветать, Лена на всякий случай сделала ревизию продуктов в доме. Дня три, от силы четыре они могли продержаться на текущих запасах. А вот дальше есть уже было нечего. Но не четыре же дня им находиться в этом положении? Президент же жив, значит, и жизнь продолжается, а последствия терактов скоро устранят.
– Устранят, а как же ещё? Потерпим несколько часов, ну, максимум до вечера, как вчера, и всё восстановится.
– Меня сейчас больше всего батареи беспокоят. Вдруг они замерзнут при таком морозе на улице и полопаются. Тогда дело – швах! – произнес с тревогой в голосе Алексей.
– Этого только не хватало. Мы же тогда замёрзнем!
– Не волнуйся, Лен, придумаем что-нибудь тогда. Да я уверен, что и не дадут им, батареям замерзнуть-то. Они уже наверняка сейчас все в мыле бегают, устраняют. Хоть и не дозвониться ни до кого. У них у самих, небось, такая же холодина дома. Всё обойдётся, вот увидишь!
Но ни через три часа, ни к вечеру тепло в квартиры дома Ропотовых так и не дали. А чтобы батареи не полопались от мороза, в местном домоуправлении с самого утра приняли решение вручную слить из системы всю воду, пока она совсем не замёрзла. По квартирам стали ходить сантехники с фонарями и газовыми горелками, проверять, у всех ли вода слилась, не замерзла ли. Где надо, они раскручивали трубы отопления, грели радиаторы и сливали оставшуюся воду.
Хмурые сантехники, явно обеспокоенные таким положением вещей, наотрез отказывались давать жильцам какие-либо утешительные прогнозы даже на ближайшее будущее. С наступлением вечерних сумерек эта работа в целом была закончена. Надежда же на скорое возвращение тепла в квартиры таяла так же, как и лёд в разогретых, но потом также быстро холодеющих пустых радиаторах.
В квартире Ропотовых с момента сдачи дома в эксплуатацию были установлены батареи простейшего типа: поворотная труба-петля с прихваченными к ней сваркой частыми железными поперечными пластинами. Пластины сначала быстро разогревались от горячей трубы, а потом также быстро отдавали окружающему пространству помещения всё своё тепло, подхватываемое и уносимое вверх невидимыми глазу потоками циркулирующего в помещении воздуха, который, поднимаясь под потолок и постепенно там охлаждаясь, снова устремлялся вниз, к полу, а по нему – опять к батарее, где весь процесс повторялся снова. Так вот такие батареи даже не пришлось специально отогревать: как только воду начали сливать, ей негде было задерживаться, и она вскорости покинула квартиру Ропотовых без необходимости принимать дополнительные меры, что немало порадовало вошедшего в их квартиру после громкого стука в железную входную дверь запыхавшегося сантехника.
– Не знаю, девушка. Ничего не могу сказать. Во всём Щукино, а говорят, и во всей Москве нет ни света, ни отопления, ни газа с водой. Какая-то авария большая, говорят, случилась. Все силы собраны на устранение. Нас с полчетвертого ночи бросили на объекты, выходных даже на ноги подняли. Я сам поесть не успел толком сегодня, – раздраженно ответил немолодой уже сантехник на все расспросы Лены.
– А что же нам делать, у нас двое детей, как и чем их греть в этот холод?
– Не знаю, девушка. Дома у самого малой с мамкой сидят, а я им даже позвонить не могу: мобильник не работает, потому что вышки обесточены… Что я могу сказать? Одевайтесь теплее, укрывайтесь всеми одеялами, что есть в доме, и лежите под ними, ждите. Если не восстановят электричество, нам сказали, питьевую воду и горячую пищу должны по дворам развозить.
– А как же узнать, что в наш двор привезут?
– Да они в матюгальники сами объявят. Услышите, небось. Всё, пошёл я дальше, девушка. Мне ещё два этажа в этом и весь следующий подъезд остались.
– Спасибо Вам, до свидания…
Лена закрыла за сантехником дверь, потом, повернувшись, с вопиющей, но бессмысленной надеждой заглянула в глаза мужу. Алексей только развёл плечами: ему даже нечего было ей сказать. Припав к нему на грудь, она тихонько заплакала. Тонкая горячая струйка побежала по шее Алексея.
– Ну, что ты, моя хорошая?! Не плачь, всё обойдется.
Глава XIV
Довольно быстро – уже через день после отключения отопления – в квартире Ропотовых стало очень холодно, столбик термометра опустился до плюс четырёх по Цельсию.
Заготовленная на кухне впрок вода ещё не замёрзла, но подогреть её было уже нечем. Чтобы хоть как-то давать пить детям, Лена и Алексей поочередно держали кружки в своих руках, согревая собственным теплом. Почти всё, что можно было съесть, не разогревая и не отваривая, они уже съели.
Алексей, наконец, решился выбраться на улицу: посмотреть по сторонам, порасспрашивать прохожих, сходить к магазину. Лена прощалась с ним, как в последний раз, – настолько тревожной казалась ей обстановка на улице, настолько же и страшно было оставаться ей одной в тёмном, холодном доме, на руках с ничего не понимающими, постоянно просящими есть-пить детьми. Но сидеть просто так и ждать у моря погоды тоже никуда не годилось.
На улице уже было темно, хотя вечер только начинался. Лампочки в подъезде не горели, лифт не работал, а на улице одинокими чёрными жердинами стояли спящие и понурившие свои головы великаны-фонари. Выходя из подъезда, Ропотов освещал себе путь карманным фонариком, телефонный же фонарик он берег, всё ещё надеясь, что связь заработает быстрее, чем кончится заряд в его смартфоне. В подъезде было тихо, слышны были лишь его собственные осторожные шаркающие шаги.
Ветра на улице почти не было, но мороз хорошо ощущался, особенно после теплого одеяла в остывшей квартире. Ропотов прибавил шагу в надежде согреться.
Одинокие силуэты прохожих едва мелькали где-то вдалеке. Но как назло, во дворе их дома никого не было. Алексей обернулся и посмотрел назад, потом вверх на окна их дома: никогда ему ещё не было так тоскливо и неуютно здесь.
Дом, такой родной и приветливый, смотрел теперь на него чёрными квадратами своих потухших стеклянных глаз. Ни одного светлого окна, ни одного звука из окон. Как будто всё вымерло. И самое неприятное: полная темнота в окнах его квартиры, выходивших во двор. А ведь всегда, выходя из подъезда, Ропотов по привычке оборачивался к ним, чтобы увидеть там родную руку, две, а то и больше; увидеть, улыбнуться и ответить тем же – своей поднятой вверх рукой. А тут – ничего. Ни рук, ни света в окне.
«Неужели никого больше не осталось? Куда же они все подевались?» – вопрошал он сам себя. Вдруг, приглядевшись, Ропотов увидел лёгкое дрожащее жёлтое пятнышко в одном из окон соседнего подъезда, потом ещё одно – выше и левее. Повернув голову и силясь вглядеться в окна другого, стоящего напротив такого же вымершего было дома, он и здесь обнаружил, не сразу, правда: чуть заметное подрагивание света в одном из окон; рядом с ним – другое; ещё, ещё огонёк.
«Ну, слава Богу!» – ему стало от этого сразу как-то легче. Шаг стал бодрее, и Ропотов направился в сторону ближайшей «Пятёрочки».
Подходя к входу в магазин, он увидел троих мужчин, громко разговаривающих с закрытой дверью-жалюзи.
– Когда откроете? Жрать уже дома нечего. Ни воды, ни еды никакой… Давай открывай, мы заплатим.
Мужчины стали колотить в дверь, от чего она стала ходить ходуном и издавать глухие дребезжащие звуки.
Из-за двери послышался приглушенный мужской голос:
– Да перестаньте вы стучать! Я вам русским языком говорю, магазин не работает, света нет, кассы не работают, продавцов тоже нет.
– Слышь, будь человеком, – произнёс один из этих троих в самую щёлку двери, – открой, мы сами наберём, что нужно, сами посчитаем и тебе деньги оставим. А ты запишешь, а когда свет дадут, внесёшь в кассу.
– Ну, неизвестно же, когда починят всё. У вас тут продуктов навалом, а у нас дома шаром покати. Открой, а? – продолжил второй.
– Не положено! Я – простой охранник. Мужики, уходите… ну, не работаем мы.
Ропотов подошёл ближе. Перед ним стояли двое мужчин помоложе его, и один, напротив, лет на пятнадцать старше.
– Что, не открывают?
– Не открывает.
Тот, что был моложе, грязно выругался и смачно сплюнул.
– Есть закурить? – обратился он к Ропотову.
– Не курю, давно бросил.
– А зря! Сейчас только что и осталось – курить… бамбук.
Старший по возрасту стал апеллировать к Ропотову:
– Смотри, в домах ничего нет: ни света, ни отопления, ни воды, ни газа. Второй день уже. Холод собачий в квартирах, никому дела нет. А тут продуктов полон магазин, и некому команду дать отпускать всё по записи. Ну, не умирать же людям голодной смертью? Что же они делают, сволочи?
– А что вообще происходит-то, кто-нибудь знает?
– А тебя как звать-то самого?
– Алексей.
– А меня – Борис… Алексей, слышь, авария в электро-системе случилась. Очень серьёзная авария. Конкретная такая. Свет отключился, по ходу, по всему городу. Нет света – и ничего нет. Насосы не работают, котлы не работают, вышки не работают. Будет свет – всё восстановится… Лёш, а когда он будет, кто ж его знает?
– Я такого и не припомню, чтобы было.
– Не, ну было лет пятнадцать назад что-то подобное, я помню. Только тогда лето было, жара. Восстановили не сразу, где-то воды и света с неделю не было, а где-то, как у нас тут, – быстро дали. Но тогда лето было! А сейчас на дворе февраль месяц, и на градуснике минус двадцать… Ой, что будет, что будет?! Помёрзнем мы все, мать их за ногу…
Третий из мужчин, тот, что до этого молчал, вдруг заметил негромко:
– Мужики, а может, отожмём мы эту дверь, а дядю того – прижмём, как следует, и жратвы домой наберём? Нас ведь четверо, а он там один. Что он нам сделает?
– А вдруг он не один? – засомневался второй, что помоложе.
– Серёг, не дрейфь! Один он там, я тебе говорю. И камеры сейчас не работают, и тревожная эта их кнопка…
Видя, что дело начало приобретать опасный поворот, Ропотов попытался вернуть их разговор в правовое поле:
– Мужики, хорош вы! Это же кража со взломом. Ещё и разбойное нападение на человека при исполнении. А сейчас комендантский час, нас даже судить не будут, просто патруль расстреляет вот здесь прямо, на этом самом месте, и всё.
– Во-во, по законам военного времени, – добавил Борис.
– Военного положения, – поправил его Ропотов.
– Вашу мать! – сплюнул зачинщик взлома, – с вами точно каши не сваришь… ни сегодня, ни завтра! Что вы только бабам своим да детишкам дома скажете, когда они вас жрать просить будут?
Постояв так ещё минут с пять, поговорив пустое, все четверо решили разойтись. Ропотов шёл домой с противоречивым чувством: с одной стороны, он предотвратил преступление, возможно, даже убийство несчастного охранника магазина, с другой – ему совершенно нечего было нести домой. А значит, и весь его поход оказался в целом бесполезным.
«Как меня встретят Лена и дети? «Папа, что ты нам принёс? Мы хотим есть», – а что я им дам? Уголовный кодекс почитаю на память?» – крутилось у него голове.
Когда он открыл дверь в квартиру, в звенящей от холода темноте его никто не встречал. Дети вместе с Леной, полностью одетые, даже в шапках и перчатках лежали в их с Ропотовым комнате, свернувшись в один большой клубок и укрывшись всеми одеялами, что были в доме. Откуда-то из-под одеял послышался приглушенный детский кашель.
– Алёша, это ты? – последовал голос Лены.
– Да… я, – ответил Ропотов Лене из коридора.
– Алёша, у Саши, похоже, температура, и он кашляет.
– Вот, чёрт! Этого только сейчас не хватало.
– Я там нашла лекарства противовирусные, уже дала. Но ему б сейчас чего-нибудь горячего: молока с мёдом или чая с малиной… Господи, как же у нас холодно, даже цветы в горшках все замёрзли… Молоко и вода у нас есть, а как это всё нагреть, ума не приложу… Алёш, придумай что-нибудь. Ты же мужчина!
Ропотов, не разуваясь и, тем более, на раздеваясь, в чём был, сразу прошёл на кухню. Он вспомнил, что в одном из шкафчиков у них были ароматические свечи. Порывшись в темноте, он отыскал две большие, почти нетронутые, купленные когда-то в «Икеа» свечи. Вооружившись зажигалкой, он решил зажечь только одну из них. Вторую же – оставить про запас на столе, чтобы та потом была под рукой. Когда Ропотов искал зажигалку, он также обнаружил пару коробков спичек, и что ещё более ценно – нераспакованный пакет плоских чайных свечек, на сотню штук. Какая, в сущности, бесполезная мелочь – свечи и спички в городской квартире, но как сейчас они оказались кстати, и как, быть может, они ещё пригодятся им!
Жёлтый, ритмично вздрагивающий от дыхания Ропотова огонёк после того, как подхватилась и разгорелась свеча, удлинился и стал ещё лучше освещать кухню. Такой приятный и дразнящий аромат кофе наполнил и защекотал ноздри Ропотова.
«Да, сейчас бы кофейку горячего глоток… да с колбаской», – пронеслось у него в голове.
Первым делом Ропотов поднёс к пламени свои озябшие руки. Растирая их, он долго не мог почувствовать тепло. Когда он сел на стул, глаза сами собой стали закрываться. Внезапно острая боль опалённой ладони привела его снова в чувство. Одёрнув руку, он встал и нашёл на полке эмалированную кружку. Налил в неё ледяного молока. Наполовину пустой, оставленный Леной пакет уже стоял на столе. Держать его в холодильнике не имело смысла – вся их квартира сейчас превратилась в один большой холодильник.
Ропотов держал над свечой неполную кружку минут пять, пока Лена не окликнула его. Ей не терпелось напоить горячим Сашу, а время тянулось мучительно долго. Попробовав тотчас молоко на язык, Ропотов убедился, что оно почти не нагрелось. Держать долго кружку на весу было неудобно, да и тепла от одного фитиля явно не хватало для её разогрева.
«Подожди ещё немного! Нагревается, но медленно», – крикнул Ропотов из кухни. Он поставил кружку на стол и заглянул в мусорное ведро. Оттуда извлёк пустую консервную банку из-под фасоли, которую недавно покупал в «Пятёрочке», когда та ещё работала.
Банка была большая, с одной стороны, но с другой: «Лучше бы она была больше, её содержимого хватило бы нам подольше», – подумал с сожалением Ропотов. Повертев банку в руках, он взял нож и стал пробивать им по всей окружности банки отверстия: три-четыре снизу и столько же у верхнего края. Потом поместил на дно банки три чайных свечи – больше не влезало – и ловко зажёг их одной спичкой. Сверху на банку водрузил ковш, перелил в него молоко и накрыл крышкой. «Теперь другое дело! – удовлетворенно отметил про себя Ропотов. – Так и быстрее будет, и руки хорошенько можно погреть».
Погрев немного ладони от самой банки, он сходил в комнату, где Лена и дети лежали, укрывшись одеялами. Предложил Лене, также как он сам только что, погреть руки. Она отказалась – вылезать из-под одеяла для того, чтобы греть только руки, охладив при этом остальное тело, она не захотела. Вместо этого Лена попросила Ропотова рассказать ей, что он видел и слышал на улице.
Не услышав для себя ничего радостного, она снова погрузилась в полудрёму. Саша тихонько покашливал, Павлик же, что удивительно, лежал молча.
Ропотов вернулся на кухню. Минут пятнадцать потребовалось, чтобы молоко нагрелось до образования у его поверхности легкого пара. Этого было достаточно. Сняв ковш с банки и перелив молоко обратно в кружку, Ропотов добавил и растворил в молоке ложку густого мёда. Потом он осторожно потушил свечи, стараясь не расплескать расплавившийся в них и ставший вдруг таким драгоценным простой парафин. Когда он нёс кружку в спальню, больше всего он боялся споткнуться обо что-нибудь в темноте и разлить с таким трудом приготовленное лекарство. Но, к счастью, в пути с ним ничего не приключилось, и разбуженный Леной и немного осоловевший ото сна Саша, откашлявшись, как следует, с жадностью выпил всё молоко до последней капли.
– Мама, я тоже молочка с мёдиком хочу, – вдруг напомнил о себе Паша.
– Какой у нас папа молодец… – громко похвалила Лена мужа, и тут же едва слышно добавила, – а молоко ещё осталось, Лёш?
– Да, на полчашки наберется. И ещё два полных пакета у нас есть.
– Сделай, пожалуйста, и для Паши, а то я боюсь, как бы и он не заболел.
Глава XV
Прошло ещё несколько дней, но ни в их дворе, ни в других окрестных московских дворах так и не появились машины с горячей пищей и кипятком. Съевшим свои последние припасы москвичам пришлось очень тяжело. Люди пытались как-то продержаться, выжить. На улицу почти никто не выходил из-за жуткого холода. Обращаться за помощью было бесполезно. Так как телефонная связь не работала, для решения любого вопроса нужно было тепло одеваться, выходить на улицу и идти самому за помощью.
Да и идти, по сути, было некуда. Магазины, аптеки и поликлиники не работали. Машины скорой помощи пока ещё курсировали, но, чтобы скорая приехала к тебе, ты или кто-то ещё должен был идти на дорогу её ловить. Когда же неотложка всё-таки приезжала во двор по такому вот «ручному» вызову, её сразу же обступали жители соседних подъездов и домов с мольбами о помощи.
Вот только всем помочь врачи никак не могли. Запас лекарств у них быстро заканчивался, а везти в больницу всех, кто об этом просил, они не могли: больницы города были переполнены, хотя света и тепла практически не было и там. Резервные дизель-генераторы не справлялись с возросшей нагрузкой, постоянно выходили из строя, да и подвоз солярки к ним был нерегулярным. Почти вся их мощность расходовалась на работу операционных: в них было и светло, и более или менее тепло. Но, увы, толка от таких операций было немного: только что и с таким трудом прооперированных больных везли в тёмные холодные палаты, где они потихоньку умирали без должного ухода. Да и немудрено: не то, что медикаментов и продуктов, в больницах катастрофически не хватало персонала – в отсутствии транспорта до работы добирались лишь те немногие, кто жил недалеко.
Школы и детские сады в Москве так и не открылись. Для их работы не было ни отопления, ни освещения. Завоз в них продуктов питания и воды тоже не был организован. Торговые и промышленные предприятия, предприятия сферы услуг не работали и были закрыты. Не функционировали банки и банкоматы, отделения почты, станции мобильной и узлы стационарной связи. Без работы стояли котельные, их пустые трубы уныло подпирали небо. Насосные станции системы водоснабжения и водоотведения также простаивали. Как результат, чистая вода не поступала в водопровод и не поднималась вверх по этажам домов, а канализационные потоки быстро переполнили все резервуары и коллекторы, что привело к выходу сточных вод наружу. Остановившая своё движение вода в местах приближения или соприкосновения с окружающим воздухом стала замерзать и прорывать трубы, увеличивая, тем самым, масштабы техногенной катастрофы и ещё дальше отодвигая сроки возможного устранения её последствий.
Автозаправки не принимали и не отпускали топливо. Водители бросали свои остановившиеся машины, где придется, и, спешившись и согревая себя движением, брели по улицам в сторону дома. Автобусы перестали выходить на маршруты: у них тоже опустели баки. Троллейбусы встали первыми, отгонять их в парки также не было никакой возможности. Один лишь московский метрополитен был открыт для пассажиров, но и тот, увы, работал только в режиме бомбоубежища – резервных генераторов хватало лишь на тусклое освещение вестибюлей и подземных помещений.
Сначала на станции метро стали просто пускать людей, чтобы они не замёрзли. Они медленно спускались на платформы по ступенькам неработающих эскалаторов, некоторые из них падали и кубарем летели вниз, пока кто-то ниже не ловил их, зачастую ценой травмы и собственного падения. У многих, особенно у стариков, уже не было сил подняться самостоятельно обратно наружу. Да и какой в этом был смысл? Там наверху стоял собачий холод, здесь же хотя бы можно было не замёрзнуть, потянуть ещё немного в надежде на скорое чудо – на то, что организуют питание, а то и вовсе – всё починят, и можно будет снова вернуться домой, в тёплую квартиру.
Зато в первые дни «конца света» исправно работали московские аэропорты: Шереметьево, Домодедово, Внуково, Жуковский – и почти все только на вылет. Переполненные рейсовые и, как никогда много, бизнес-джеты выстраивались в долгие очереди на взлетно-посадочную полосу. Из Москвы массовым порядком бежали начальники: большие и очень большие, средние и не очень средние, бенефициары и топ-менеджеры, депутаты и государственные служащие, из списка «Форбс» и те, кто туда не попал. Все они рвались пересидеть это смутное время в своих виллах, апартаментах, квартирах, яхтах, гостиницах, переждать вместе с родными и близкими, давно и прочно осевшими за границей и предусмотрительно получившими там и образование, и вид на жительство, и даже гражданство. А когда всё успокоится, утрясётся, устаканится – вот тогда можно и вернуться в привычные кабинеты и кресла, присягнуть, как всегда, на верность, возглавить команду и процессы и всё также снова оседлать денежные потоки.
Те же, кому бежать было некуда, не на чем и не на что, – ждали, ждали, ждали.
Очень скоро в Москве активизировалась преступность, пришло в город и мародёрство. Люди постепенно теряли свой прежний человеческий облик, и чем дольше продолжался «конец света» в Москве, тем страшнее становилось нравственное падение москвичей, тем больше отличались они теперешние от себя прежних.
Как-то днём Ропотов снова решил сделать вылазку на улицу. В этот раз стоял хмурый полдень. Новых осадков не было: дул довольно сильный ветер, от чего становилось ещё холоднее.
Когда Ропотов вышел на улицу и опорожнил ведёрко, которое они определили под туалет, он заметил, что на улице почти не было прохожих. А те из них, что встретились ему по пути, медленно и отстранённо шли куда-то, замотанные в какие-то тряпки. Особенно выделялись ноги: они, как и руки, наиболее уязвимые в мороз части тела. Настроение у людей было очень подавленное. Видно было, что холод сильно донимал их, а сил сопротивляться ему почти не было. На разговор почти никто не шёл. Да и сам Ропотов особенно не испытывал желания узнавать что-то у этих несчастных и измученных людей.
Отнеся пустое ведерко домой, он снова спустился и с надеждой побрёл в сторону ближайшего магазина: вдруг открыли?
Пока он шёл, мимо него небыстро проследовала легковая машина. В заиндевевшем салоне он разглядел несколько человек, позади же сидели хорошо укутанные дети. Трое. Они, в свою очередь, всеми шестью своими глазами смотрели на Ропотова. Взгляд этих детей ничего не выражал: ни интереса, ни страха, ни надежды. Взгляд обреченных.
«Куда они едут?.. Зачем?» – подумалось ему.
Уже подходя к «Пятёрочке», Ропотов услышал непонятные звуки, а потом и увидел молча разбегающихся в разные стороны людей. Совсем рядом с ним пробежал какой-то низенький мужичок, в обеих руках его были доверху наполненные чем-то сумки. Ропотов только успел обернуться и окинуть того взглядом. Потом окликнул – куда там, мужичок даже не остановился. Постояв немного, Алексей продолжил свой путь.
