Денис Ганин
Прочь из города
Кирсанов молча смотрел на него.
Через полминуты, отдышавшись, Архипов продолжил:
– А вам, москвичам, – самые большие подачки: зарплатку побольше, инфраструктурку получше, празднички всякие: хошь тебе День варенья, хошь – День печенья, лампочки всюду разноцветные, иллюминация, салюты, дороги, тротуары, парки и прочие тридцать три удовольствия. Нате! Жрите! Чтоб вам всё до лампочки этой светодиодной и было, чтобы довольные вы были и счастливые, чтобы радовались всё время херне этой папуасской и в ладоши хлопали, что вам так выгорело, подвезло, подфартило в жизни… Вместо того, чтобы гнать их, сволочей… чтобы свергать власть эту поганую, воровскую! Чтобы вместе с нами на вилы этих мразей сажать, крохоборов… чтобы кишки им пускать… Да вы даже на улицу боялись выходить, протестовать. Да что там боялись: вас же всё устраивало, чего бояться, чего протестовать-то? – он засмеялся в голос.
Не встретив никакого сопротивления Кирсанова, гневный словесный поток забил с новой силой:
– Страна погибает, а вам, москвичам, по херу… Вот только теперь и вы погибаете… Похмелье прошло, пелена с глаз пала… И поделом вам… И спасать-то вас уже никто не хочет… Да и некому… Что, нечего сказать-то? – он опять зло заулыбался и тут же, сменив злобу на укор и сбавив немного тон, приблизился к Кирсанову:
– Да вы просто знать ничего не хотели, пока нас там, как клопов, как клещей травили. Правду знать не хотели. Глаза свои открыть, затычки из ушей вытащить… Боялись признаваться себе в том, что преступления великие вокруг вас и при вашем попустительстве и молчаливом согласии совершаются. Перед народом всем русским, многонациональным, перед Россией-матушкой, да и перед вами же самими и вашими детьми и внуками, и всеми будущими поколениями. И всё, что я тебе сейчас наговорил, ведь ты же это знал, догадывался, хотя бы, ну, не совсем же в пустыне ты, Димка, живешь, наверняка же есть у тебя и родственники, и друзья в России. Не в Москве – в России! Наверняка же есть. Да и не только ж ты телевизор на первой-второй кнопке смотришь, наверняка и Интернетом иногда пользуешься… А там-то ведь всё по-другому, сам знаешь. Там вся картинка перевёрнутая, с головы на ноги. Криком она кричит, белугой ревёт: «Только взгляни, только услышь меня, морду сразу не отворачивай!» И всё привычное «белое» чёрным показывает, а «чёрное» – наоборот белым, – он стал качать своей головой, всё глубже и глубже заглядывая в глаза Кирсанову, – как там говорится-то? Имеющий глаза да увидит, имеющий уши да услышит… Такие, брат, дела… Аль не так? Аль не прав я?
Кирсанов, поймав на себе этот его пронзительный взгляд, сам стал пристально смотреть ему навстречу, не отворачиваясь, но и всё так же не издавая ни единого слова.
– Ты знаешь, Дима, – Архипов сделал паузу. – Ты, наверное, знаешь, что немецкие женщины очень пострадали после войны. Старики их, дети и особенно – женщины. Скольких их там поубивали, когда гнали с Польши, Чехословакии, с Пруссии Восточной, где Калининград наш теперь, Кёнигсберг бывший. Почти два миллиона одних только погибших беженцев было. А сколько женщин этих – когда их гнали, да и тех, что в самой Германии жили, – безнаказанно били, грабили, унижали, насиловали. И наши солдаты, и американские, французские, польские, английские. Вот досталось-то им… по полной. Хлебнули, как говорится, горюшка… Жалко их? Солдатам тем, что по земле своей разорённой шли – нет, ни сколько! А нам – их внукам и правнукам уже жалко, конечно. Что ж у нас сердце из камня, что ли?.. А с другой стороны, если посмотреть, если подумать хорошенько? Ведь они же, эти женщины, они же жили там всё это время, пока вокруг них всё полыхало. Любили своих мужей, которые наши деревни в это же самое время жгли вместе с жителями или концлагеря охраняли, писали им трогательные письма на фронт, спали с ними, когда те были дома, рожали от них детей, отдавали их потом в гитлерюгенды, сами «хайль гитлер» до умопомрачения кричали, до хрипоты, до звёздочек в глазах. Батрачек, угнанных с нашей страны, плетьми били. На пикники ездили за город, сосиски с пивом под пластинки с песнями и маршами жрали. А за городом – ой! надо же… концлагерь с колючкой, где даже видно, как евреев и цыган, как русских военнопленных каждый день сотнями, тысячами в вагонах, как скот, привозят, разгружают, как голодом, холодом и непосильной работой морят, газом травят, а трупы потом жгут так, что пепел на головы их немецкие, бабьи отовсюду сыплется… А они после этого: «Мы же не знали, не ведали. За что же нас так?»… Их потом, немок-то, на экскурсии под конвоем в эти лагеря водили, носом, так сказать, в дерьмо всё это тыкали: вот, смотрите, сучки, что ваш Гитлер сделал, что ваши мужья, отцы и братья – его подручные – натворили, исполняя приказы его… Не знали они!.. Не верю! Знали и прекрасно всё понимали. Но признаться себе в этом боялись, пошевелиться просто, слово против сказать, выйти к магистрату, дорогу перекрыть танкам и колоннам боялись, эшелонам смерти с узниками. Почему? Да потому что сосиски… потому что пиво… Ведь он, Гитлер, тоже не с крематориев начинал. Он же тем Гитлером, которым мы его знаем, этим чудовищем, не сразу стал. Сначала автобаны, заводы, работу, твёрдую марку дал людям. Людям, прошедшим войну, послевоенную разруху и гиперинфляцию, и версальское унижение тоже прошедшим. Он ведь Германию «с колен поднял» и «снова сделал великой». И они приветствовали его и всё это. Зигами приветствовали, хайлями и всем сердцем своим: спаситель, благодетель, отец родной, фюрер… А заодно приветствовали и то, как пёстрое разнообразие и многоголосье в Рейхстаге сменилось на серое единообразие и единомыслие, голосующее по команде всегда только «за». А потом и «хрустальную ночь» приветствовали, и избиения, похищения, а потом и аресты всех несогласных. А это тысячи арестов, десятки тысяч, сотни… Ну, а потом уже и аншлюс Австрии на всенародном референдуме все, как один, разумеется, поддержали. А потом и аннексию Судетской области в едином порыве приняли: как же, там же наши немцы живут, а их там, у! эти проклятые, как их там… чехи! обижают… нехорошо! Ну, а потом – ты и всё сам хорошо должен помнить, что потом было. И вся Чехия под него легла, и Польша, и Бельгия с Голландией, и могучая Франция, и хладнокровная Норвегия, и гордая и храбрая Югославия – и всё под громогласное «ура», под всеобщий «одобрямс», под чепчики в воздухе, под хайль, хайль, хайль… А газовые камеры за нашей околицей, – Архипов зацокал языком, – ой, мы же не знали… ай-ай-ай.
Кирсанов смотрел на него, и действительно не знал, чем и как тому возразить. Горькая архиповская правда била его по ушам, вязала ему язык, цепко держала по рукам и ногам. Горькая и от того такая обидная. И в эту минуту он почувствовал себя беззащитной немецкой женщиной, к которой в дверь ломится целая ватага чужих солдат. Брр! – Кирсанов весь поёжился от мысли, что его могло ожидать.
Машинально попытался возразить:
– Ну, ты сравнил… Гитлер и эти, наши… Причем здесь… концлагеря-то?
– Да при том! – резко перебил его Архипов, – и тогда, и сейчас – геноцид! Политика, направленная на уничтожение населения на оккупированной территории, понимаешь? Война Холодная проиграна, большую побежденную страну раздербанили на несколько маленьких, в каждую – оккупационную администрацию поставили, гауляйтеров своих, только из местных. А теперь уничтожают население здесь. Медленно, но верно. Систематически и со знанием дела. И чтоб незаметно было, чтоб народ прочухать не успел. Жратвой и водой поганой, воздухом отравленным, медициной и таблетками некачественными, стрессами постоянными. А зачем? Так я же уже тебе сказал: чтобы место освободить под сдачу всего в аренду. Чтоб недра наши качать и туда, – Архипов махнул рукой в сторону, – продавать, а не здесь на нас тратить. Ведь когда нас много – нам и ресурсов много нужно. А так – всё лишнее продать можно. А деньги вырученные, миллиарды и триллионы – себе, в карманы офшорные… Отработал вахту здесь – и туда, на покой… А ещё – да чтобы просто нас меньше здесь стало, чтобы не могли мы им сопротивление оказывать. Ведь ты что думаешь, нас, россиян, что, сто сорок миллионов, как везде говорят? Официальная статистика их. Дудки! Враки это! Миллионов восемьдесят от силы осталось. Остальные – кто сам помер, кого убили, кто не родился, кто в петлю полез с жизни такой, кто за границу сбежал. А они нам лапшу на уши…
– Ну, брат, ты хватил, геноцид… – вставил Кирсанов.
– Да, да, именно! Геноцид! Самый настоящий! – опять перебил его Архипов. – Только технологии изменились. Газовые камеры сменились на полки продовольственные, кучи мусорные токсичные, медицину платную или бесполезную, а надсмотрщики – на камеры всевидящие и разномастных сборщиков долгов. И процесс по времени растянули… Да, вот тебе – пример хороший. Собаки.
– Что собаки?
– Ты вспомни, прежний мэр московский всё с бездомными, бродячими собаками боролся. Их тогда кругом в Москве развелось… Нападали на прохожих, детей кусали, в общем, облик города портили. Тогда ещё все газеты про это писали… Ну, вспомнил?.. «Московский Комсомолец», это… В новостях ещё показывали… Ну?
Кирсанов продолжал так же смотреть на Архипова, не выражая на лице никаких эмоций и воспоминаний.
Архипов продолжал:
– Народ тогда возмущался, как это они, живодёры, так к собачкам бедным, братьям нашим меньшим, относятся… ловят их, убивают, потом на свалку выбрасывают… Белый Бим Чёрное ухо какой-то получается… Ещё эта, как её, сисястая такая актриска, эта… как её… Бриджит Бордо, о! – Архипов заулыбался, вспоминая этот вечно чуть приоткрытый ротик и пышный и когда-то вожделенный всей мужской половиной человечества бюст, – француженка эта возмущалась больше всех, на мэра тогда бочку катила, судами международными ему грозила. Так что ты думаешь? Мэр репу себе лысую почесал, почесал, подумал, зачем ему это, и велел собачек по-другому со свету изводить. Их стали ловить, кастрировать и на волю выпускать. И кобелей, и сук. Ещё и накормят на дорожку хвостатых. Во как! Все живы – все довольны. Только собак бродячих, как мэр того и хотел, скоро не стало в Москве. Не народились они больше. Амба! Вот тебе и современные технологии: без шума и пыли. А ты говоришь…
Кирсанов молчал, понурив взгляд. Потом взглянул на Архипова, глубоко вздохнул и промолвил:
– Хорошо. Я проведу вас мимо постов. Снег там только глубокий будет. Чуть только засветает, и дорогу станет видно.
– Добро! Я в тебя верил, Дмитрий… Николаич. Добро!
Глава XLIV
Ропотовы довольно быстро освоились на даче Кирсанова. В доме снова закипела жизнь – стоило только опять запустить печку. Печь работала, не переставая. Тепло уже вовсю ощущалось даже на втором этаже. Но детей с бабушкой всё равно пока оставляли на ночь на первом.
Уже на следующий после их приезда день Ропотов устроил всем баню. Ему понравился опыт Кирсанова с двумя тазами, ковшиком и вёдрами. Всех опять разделили по двое. Первыми помыли мальчиков. Следом за ними мылись Лена с Ларисой Вячеславовной. Потом Ольга и Наташа. Ну, и в самом конце этой длинной очереди был сам Ропотов.
Как же восхитительно это давно и, казалось бы, навсегда забытое ощущение тёплой воды, стекающей по телу: грязному, покрытому толстым и заскорузлым слоем сала, пропитанному едким потом и солью, разъедающей кожу и слизистые! Как приятны незамысловатые движения такой же тёплой, нежной и пышущей ароматом мыла губки, когда с каждым её прикосновением растворяется грязь, пропадает желание чесаться, а с ним сходит на нет и само раздражение от постоянной чесотки: непроходимой, жуткой, сводящей с ума! И сколько удовольствия, пожалуй, ни с чем не сравнимого – от того, как после такой бани ты, весь разгоряченный, чистый, душистый и снова дышащий кожей одеваешься во всё чистое, а пока одеваешься, смотришь краем глаза с лёгким пренебрежением и глупым стыдом на кучку грязного вонючего белья, которое ещё каких-нибудь пятнадцать минут назад было частью тебя, плотно облегало твоё тело, сопровождало повсюду.
Тепло в доме, баня, чистое бельё, горячая еда по расписанию: казалось бы, такие простые и прозаичные вещи, но отними их – и ты получишь сущий ад. Ад, которые пережили москвичи в ту уходящую зиму, в начале той весны. К величайшему сожалению, не все. Люди жили, не ведая своего счастья, не представляя, что лишиться всего этого возможно в один миг – и это в двадцать первом веке, на пороге шестого технологического уклада, в век высоких и нанотехнологий, вездесущего Интернета и безналичных денег. Без электричества, без тепла, без еды, без воды, без канализации, без медицинской помощи! Кто может это объяснить?! И кто ответит за это?!
Ропотов проснулся в тот день – а это было восьмое марта – раньше всех. Лена спала рядом, сладко посапывая носом, который, казалось, один только и выглядывал из-под её одеяла. Спать больше не хотелось. Мысли, что подарить его многочисленным спутницам-женщинам, отгоняли сон. Баню им он устроил. Встретят свой праздник чистыми. Что ещё? Будет с мальчиками мыть весь день посуду? Можно. Можно ещё сходить втроём на пруд за рогозом – каждой женщине получится по букету. Или сделать один на всех?
Неожиданно Ропотов обратил внимание на вертикальную щель в стене, в дальнем углу комнаты, внизу, у самого пола. Зрительно она выделялась среди всей стены. Второй этаж дома был обит вагонкой, поэтому ничего удивительного в том, что одна из щелей между досками была шире других, на первый взгляд, не было. Но, тем не менее, в этой щели что-то было не так. Ропотов стал приглядываться. Но острота его зрения не позволяла всё как следует разглядеть. От напряжения в глазах он зажмурился. А потом и вовсе отвернулся. Он попробовал закрыть глаза и постараться заснуть. Но сон всё не шёл. Дурацкая щель в стене никак не выходила у него из головы. Он снова повернулся на другой бок и стал всматриваться в неё. Что же там такое? Проще всего было подойти поближе и рассмотреть всё как следует, но вылезать из-под тёплого одеяла и вставать ради такой чепухи совсем не хотелось.
Что могло быть за этой стеной? Ропотов стал представлять себя строителем. В мансардных этажах с двускатной крышей, какой была крыша этого дома, обычно обрезают все углы: так все видимые помещения приобретают привычные прямоугольные очертания. Вот и в этой комнате, занимающей практически весь полезный объем второго этажа, стены и потолок ровные. Стена с большим окном на улицу, две глухие стены и стена с дверью, за которой – лестница на первый этаж и окно во двор, освещающее лестницу.
Другое дело, когда из экономии места стены в мансарде делают ломаными, повторяющими геометрию крыши. В такой мансарде, помимо фронтонных окон, часто устраивают ещё и мансардные окна, для чего в крыше вырезают проемы. Такая мансарда не имеет чердака, но в ней всегда открыты взору конструктивные массивные балки перекрытия, которые для контраста чаще всего выделяют темно-коричневой краской. В этой комнате балки не видны, а значит, над потолком есть чердак.
«Надо будет посмотреть снаружи: там должны быть слуховые окошки наверху», – подумал Ропотов.
Если есть окошки на чердаке, тогда к нему должен быть доступ. Вероятно, за дверью над лестницей какой-нибудь люк.
«Посмотрю, как встану. Наверное, он там есть, этот люк», – продолжал рассуждать про себя Ропотов, которому уже совсем не спалось в это утро.
А если боковые стены ровные, значит, за ними мансардные боковины и скаты крыши. Если боковины узкие, они, как правило, никак не используются и даже не утепляются. Но если не узкие, в них можно обустроить какие-нибудь технические помещения, например, кладовки или встроенные шкафы, ниши, полки.
Так вот что там может быть. Какая-нибудь кладовка, а щель – не что иное, как дверца в неё.
«Ну, слава Богу! А то я себе всю голову сломал с этой щелью», – довольный собой и собственной сообразительностью, выдохнул Ропотов.
Дверца. Понятно. Интересно, что там за ней, в этой кладовке?
Любопытство всё же пересилило желание ещё немного полежать и понежиться под одеялом. Он с силой выдохнул воздух и стал смотреть, как расходится пар.
«Да, надо вставать и идти растапливать печку», – решился наконец он. Тут же встал, сунул ноги в валенки и, скрипя половицами так, что Лена стала ворочаться, подошёл к той самой щели на стене. Теперь он чётко видел очертания небольшой, высотой с метр, дверцы.
Но что-то явно в этой дверце было не так. Слишком яркой была одна из щелей: та самая, что уже давно не давала ему покоя.
Ропотов внимательно стал рассматривать дверцу. И тут он заметил один неприметный, но всё же выделяющийся среди других шуруп у самой этой щели. Этот шуруп, в отличие от других таких же в линии, был не до конца закручен.
Ропотов взял его кончиками большого и указательного пальцев правой руки и потянул на себя. На удивление, шуруп легко поддался ему и вылез из своего отверстия почти полностью, но в самом конце всё равно как будто во что-то упёрся и дальше вылезать не хотел.
Тогда Ропотов усилил давление. Раздался щелчок, шуруп выскочил еще немного, и дверца открылась. «Вот оно что! Потайная дверца с потайным замком…», – только и успел подумать Ропотов, прежде чем замереть как окаменевший.
В кладовке был свет. Обычная лампочка накаливания смотрела на него своим постоянным не дрожащим свечением.
Свет лампочки произвёл на Ропотова впечатление чуда. Он огляделся. В кладовке были два телевизора, микроволновка и большой блестящий, судя по всему, старинный самовар. Очевидно, сюда Кирсанов убирал на зиму наиболее ценные вещи, чтобы их не смогли найти воры, и чтобы не возить их каждый год туда-сюда. Отлично придумано! Молодец Кирсанов: сразу и не догадаешься. Но откуда здесь свет?
Ропотов просунул в проём голову. К лампочке тянулся провод. Ропотов пробежался по нему глазами сначала вверх по нижнему стропилу, а затем вниз – по внутренней стороне боковой стены, пока его взгляд не упёрся в выключатель. Ропотов немедля потянулся рукой к клавише выключателя. Щёлк! И свет погас. Щёлк! И зажёгся. Ропотов пощёлкал клавишей ещё несколько раз. Свет каждый раз то гас, то загорался вновь.
«Не может быть! Эврика!» – осенило его.
Ропотов побежал к двери в комнату и ткнул пальцем в клавишу уже другого выключателя.
Щёлк! И в тот же миг комната озарилась ярким электрическим светом.
«Лёш, ты что? Выключи свет! Ещё же ночь совсем», – недовольным голосом пробурчала сонная Лена. Она машинально стала прятать лицо под одеяло.
– Ленка! Свет дали! – прокричал Ропотов.
– Лена открыла глаза, и через секунду уже сидела на кровати, не веря происходящему.
– Свет… – по её щекам потекли слёзы, слёзы счастья.
Глава XLV
Вскоре на даче Кирсановых уже не спал никто. Радость от светящихся лампочек была неподдельная, поистине выстраданная. У всех было по-настоящему приподнятое настроение, дети смеялись, бабушка Лариса всё время причитала, вытирала слёзы. По этому случаю впервые по-дружески заговорили между собой Лена и Ольга, и они также впервые стали называть друг друга по имени. Даже Наташа, судя по всему, стала приходить в себя. В разговоре она уже осознанно говорила о смерти своей матери как о случившемся событии, переживала за исчезнувшего отца. Старшие женщины, как могли, утешали её.
Ропотов объявил, что сегодняшнее своё открытие он посвящает всей женской части их временного пристанища и предлагает принять его как подарок.
Все засмеялись, Лена и Ольга от души улыбались. Лариса Вячеславовна сказала в ответ, что это самый лучший в её жизни подарок на Восьмое марта. В общем, предложение Алексея было принято на ура. Потом все решили, что нужно немедля собирать праздничный стол.
– Начнём праздновать прямо с завтрака! – восторженно произнесла Ольга.
– И продолжим во время обеда! – вторила ей Наташа.
– Тогда уж и за ужином тоже отпразднуем, – засмеялась Лена.
– Девушки дорогие! У нас же есть телевизор, – вспомнил Ропотов.
– Ура! – в один голос закричали дети.
Вскоре Ропотов принёс из кладовки телевизор, наладил все провода и подключил антенну.
Наконец телевизор заработал. Все жадно прильнули к экрану. Лена и Ольга продолжали при этом собирать на стол.
На первом канале шла трансляция митинга из Москвы, с Манежной площади. Несмотря на холод ранней весны, отчаянное положение москвичей и неработающий транспорт, на площади в это время было очень много людей. Толпа живо реагировала на слова выступавших на трибуне. Сама трибуна находилась высоко: на балконе гостиницы «Москва». Огромные динамики, стоявшие внизу возле входа в гостиницу, были обращены в сторону Манежа. Людей, которые стояли на балконе, – их периодически показывали крупным планом, – никто в доме, включая Ропотова, не знал. И это было весьма удивительно.
Все стали жадно прислушиваться к словам выступающих.
Оратор у микрофона говорил:
«Эти дни навсегда войдут в историю нашей страны. Преступный режим узурпатора низвергнут, сам он бежал, а его приспешники арестованы. Народ взял власть в свои руки. Народ и армия едины!»
Толпа заревела от восторга.
Следующий оратор продолжал:
«Армия поддержала повстанцев. Мы все – дети одного народа, и никому из нас не безразлична судьба страны. Мы готовы умереть за свободу. Да здравствует революция! Да здравствует свободная Россия!»
Он уступил своё место, и к микрофону вышел следующий оратор. Тот сразу стал скандировать:
«Пока мы едины, мы непобедимы! Пока мы едины, мы непобедимы!!!»
Толпа уверенно подхватила лозунг.
Выступающий, упоенный чувством владения толпой, продолжал:
«Все преступные антинародные законы будут отменены!»
Толпа одобрительно заревела.
«Мы исправим ошибки наших отцов, остановившихся в девяносто первом. Ненавистная всеми Бастилия – дом кровавой гэбни на Лубянке – будет уничтожен. Камня на камне от него не оставим!»
Толпа снова заревела, улюлюкая.
«Все, кто прислуживал преступному режиму, будет люстрирован!
Одобрительный гул тысяч восторженных голосов сменился скандированием, который тут же подхватил оратор: «Люстрация! Люстрация! Люстрация!» Оратор не унимался:
«Все жулики и воры должны вернуть награбленное! Россия, наконец, присоединится к Международной конвенции против коррупции, и кто не докажет законность происхождения своих богатств, вернет их государству! Мы потребуем возвращения всех украденных и вывезенных из страны денег! На эти деньги мы отстроим новую свободную Россию!»
Толпа стала скандировать:
«Россия снова станет свободной! Россия снова станет свободной!»
К микрофону подошёл новый оратор, а предыдущий отстранился.
«Россияне! Я – простой учитель из Пензы. Моя фамилия – Архипов. Ещё полгода назад я даже не помышлял, что буду творить историю! А вчера я вместе со своими товарищами – героическими «повстанцами» участвовал в захвате Кремля. Мы захватили Кремль – и мы победили!»
Толпа ревела в неистовстве, не желая успокаиваться.
Архипов, делая знак рукой «успокоиться», продолжал:
«Граждане свободной России! Россияне! Мы все с вами сегодня вершим историю. И мы больше никому не позволим отнять у нас нашу победу, отнять власть у народа! Наше дело правое! Мы победили! Да здравствует революция! Да здравствует диктатура Закона и справедливости! Ура!»
Последние его слова утонули во всеобщем гуле и в овациях его радующихся на трибуне товарищей. Это был их общий триумф, по всему было видно, что они до беспамятства пьяны им. Такие минуты никогда больше не повторятся в их жизни и будут вспоминаться ими потом до самого смертного одра: они это хорошо понимали. Понимали и вкушали эти минуты славы без остатка.
–
Во дела в Москве творятся! – покачал головой Ропотов и включил на пульте вторую кнопку.
На другом канале шла трансляция какой-то пресс-конференции в большом ярко освещённом зале, полном журналистов.
За длинным столом, через широкий проход от основного зала сидело несколько человек, двоих из которых только что показывали на балконе гостиницы «Москва» на Манежной площади. Один из них громко и уверенно, по-хозяйски говорил:
– Мы уже восстановили электроснабжение в столичном энергетическом кольце, где-то ещё возможны перебои, но в целом каскадное включение пошло. На повестке: восстановление всех систем жизнеобеспечения города и ближайших к нему районов.
Из зала донёсся вопрос:
– В Москве голод, многие москвичи до сих пор находятся на грани жизни и смерти в своих квартирах. Скажите, как вы планируете их спасать.
Сидевшие за столом переглянулись между собой, и кто-то из них взялся ответить:
– По договоренности с военными в Москву уже сейчас направляются полевые кухни. В каждом районе столицы будут действовать, и их будет несколько – чтобы каждый мог дойти из своего дома – пункты горячего питания. Военные также будут постоянно курсировать по всем дворам москвичей и раздавать людям сухие пайки. Также, пока не будет восстановлено отопление в жилых домах, мы призываем москвичей разводить во дворах костры, чтобы согреться. К кострам как раз и будут подъезжать военные автомобили с сухпайками и полевыми передвижными кухнями. Да, кроме того, военным поставлена задача наведения порядка и пресечения грабежей, убийств и мародёрства. Население, получившее сейчас, в результате всех этих революционных событий, оружие, должно его сдать. Город должен как можно быстрее вернуться к мирной жизни.
Кто-то из зала снова спросил:
– А кто из вас или из ваших товарищей возглавит новое правительство?
Сидящие за столом опять переглянулись и на этот раз уже рассмеялись. Один из них, как будто упреждая остальных, стал отвечать:
– В новой Российской Республике вскоре будет созвано подлинное Конституционное собрание, которое и определит дальнейший вектор развития нашей страны, а также форму правления и главные государственные органы. На правах отцов Революции мы взяли на себя историческую ответственность и образовали Комитет национального спасения, который и сформирует Правительство национального спасения. Нас девять человек, мы все – сопредседатели этого Комитета. Четверо как раз – в этом зале. И все мы, девять человек, – равные между собой.
В зале раздались аплодисменты. Журналисты продолжали наперебой задавать вопросы:
– Скажите, а что первым делом примет ваш Комитет, какие решения?
– Сколько времени будет действовать Комитет?
Один из сидевших за столом попытался ответить:
– Наш Комитет уже приступил к работе. Первым делом, как вы только что слышали, мы решим вопрос с восстановлением жизни города, Москвы. Конституционное собрание завершит свою работу ровно через год. Подготовленная специалистами и обсужденная с народом Конституция будет вынесена на всенародный референдум. Если она будет принята большинством наших граждан, еще через три месяца состоятся выборы в парламент, который должен будет сформировать новое правительство. А Правительство национального спасения сразу же сложит перед ним свои полномочия. Если же в Конституции будет предусмотрена должность Президента, он станет гарантом новой Конституции. И больше никаких суперполномочий у него, никаких вмешательств в работу исполнительной власти, никаких двух-трёх сроков подряд, никаких обнулений и тому подобного. Ну, вы всё хорошо сами знаете… В зале раздался редкий смех.
Другой приглашённый спикер подхватил:
– Да, я хочу специально отметить, что никто из нас, девятерых сопредседателей Комитета национального спасения, не сможет впоследствии претендовать на руководящие посты в будущем правительстве или занять президентское кресло. Мы так между собой договорились и публично сейчас об этом говорим. Обеспечение перехода власти к лучшим из представителей народа в течение всего временного периода, а это год для принятия Конституции и ещё три месяца на выборы, и всё – в этом мы видим свою историческую миссию. Чтобы потом никаких соблазнов ни у кого из нас не возникало.
Они рассмеялись.
В зале тоже сначала раздался смех, который потом сменился аплодисментами.
Выступающий добавил:
– Мы, кстати, и никакой зарплаты всё это время получать за свою работу не будем. Будем работать и жить на полном гособеспечении: временное служебное жильё, питание, командировки.
Кто-то из журналистов прокричал:
– А если всё же такой соблазн возникнет, и вы передумаете делиться властью?
Тот же выступающий, что только что отвечал на предыдущий вопрос, начал говорить, разводя руками:
– Ну, вы же понимаете, что девять человек никогда не сговорятся между собой на подлое, у кого-нибудь из них совесть всё равно этого не позволит, не допустит. Но всё же, вы правы, мы и это продумали, – он ухмыльнулся, оглядел своих товарищей, – поэтому первый же Декрет нового Правительства национального спасения, а мы решили свои нормативные акты называть Декретами, как после Октябрьской революции столетней давности, будет как раз об этом самом. Примерно такого он будет содержания: никто никогда в России больше не сможет узурпировать власть. Власть принадлежит народу. Наши граждане не только вправе принимать все возможные меры, но и обязаны их принять, чтобы не допустить узурпации власти кем-то одним или какой-то узкой группой лиц. Вплоть до ликвидации, уничтожения, убийства узурпаторов, если уж называть вещи своими именами. И при этом никакой уголовной ответственности такие граждане не понесут. Вот положено будет по Конституции, например, президенту, скажем, один только срок три года быть на этой должности и не вмешиваться в работу правительства и суда, вот пусть через три и уходит. И для всех высших чиновников, кстати, строгие будут ограничения по срокам. А не уйдет, например, президент, будет Ваньку валять, захочет переписать под себя Конституцию, пусть знает, что любой военный или даже охранник собственный его пристрелить может, и ему ничего за это не будет. Только спасибо все скажут.
Зал снова разразился аплодисментами.
Выступавший, дождавшись, когда шум в зале смолкнет, добавил:
– Те же самые меры ответственности мы определим и для себя, и нашего нового переходного правительства.
Из зала тут же последовал новый короткий вопрос:
– А какие ещё будут Декреты?
Теперь слово взял ранее молчавший участник конференции: высокий лысый пожилой мужчина интеллигентного вида в очках, костюме и галстуке-бабочке:
– Наше новое переходное правительство сразу же после его формирования подготовит несколько первоочередных Декретов. Во-первых, будет объявлена люстрация пожизненная: для всех без исключения бывших государственных деятелей преступного режима и тех, кто его обслуживал. Высших партийных бонз, чиновников категории «А», губернаторов, топ-менеджеров госкорпораций, руководителей государственных электронных СМИ и их наиболее одиозных пропагандистов. То есть ограничение их в правах занимать государственные должности, участвовать в избирательных органах, в парламенте, в региональных собраниях, опять-таки в государственных СМИ. Пусть все эти деятели идут в науку, в бизнес, но не во власть. Для них дорога сюда заказана. Ни одного члена бывшей партии власти, ни одного министра-замминистра, ни одного сотрудника госбезопасности чтобы близко у власти больше не было. Никогда. Это первое. Дальше. Для всех этих деятелей и членов их семей закроем границу, пока будет выясняться происхождение их активов, а также причастность к преступлениям против народа. Следующее. Всех нынешних судей на всех уровнях – уволить! Им уже никто не доверяет. Судей наберем новых, пусть они даже непрофессиональными будут. Только репутация будет учитываться. Пусть сами жители выдвигают их из своих рядов, пока корпус профессиональных судей не сформируется заново. Из врачей, учителей, рабочих, служащих будем набирать. Уголовное правосудие – отныне только через суд присяжных. Далее. Отмена пенсионной реформы, снижение пенсионного возраста, повышение пенсий и пособий. Далее. Полицию – разогнать. Будем заново набирать народную милицию, в два раза меньшую по численности. Кто из полицейских не пройдёт полиграф, в милицию никогда больше не попадёт. А вот Росгвардию – всю! – распустить. Новой власти незачем прятаться от своего народа. И армия, я думаю, такая большая нам тоже не нужна. Новая Россия ни с кем воевать не собирается. Но об этом я чуть позже скажу. То же самое, как с полицией, – с пенитенциарной системой. Штат тюремщиков – разогнать и сформировать заново. Для заключенных – широкая амнистия, активная замена наказания на домашний арест. Все политзаключенные и почти все предприниматели будут немедленно освобождены. Экономические статьи, также как и наркотические, – все подлежат пересмотру. Как наркотики подбрасывали, нам всем хорошо известно, а вам, журналистам, – особенно. У нас, между прочим, сейчас шестьдесят процентов всех заключенных за наркотики сидят. Это немыслимо!.. А вот для всех остальных заключенных, в том числе воров, убийц, насильников – нормальные человеческие условия в тюрьмах и колониях. Люди должны в них перевоспитываться, а не становиться закоренелыми рецидивистами и наставниками для тех, кто совершил первый раз ошибку. Да, особенно нужно порядок наводить в следственных изоляторах – делать и там нормальные условия и жесткое ограничение по срокам – неосужденные люди не могут годами в СИЗО сидеть. Не смогло следствие за полгода доказать вину человека, нарушило грубо процедуру – выпускай! В этой связи – непременный, под страхом долгой тюрьмы запрет пыток! Есть доказательства пыток – я считаю такого силовика сажать надо до конца его дней! Пожизненно. Далее. Выборы. Никакого чтобы дистанционного голосования на выборах. Только тайное прямое голосование, очная явка, видеокамеры и наблюдатели. И чтобы бюллетени и протоколы вечно хранились. Обязательность дебатов на всех выборах всех уровней. Политических партий пусть будет столько, сколько нужно людям. Минимум разрешительных ограничений для них и безусловный доступ к избирателю и к выборам. Нужно активно развивать межличностные коммуникации. Больше митингов, демонстраций, собраний, плебисцитов, профсоюзов. Нашим людям нужно заново учиться разговаривать друг с другом и договариваться между собой. Искусственно, я бы даже сказал, насильно навязанная нашему обществу атомизация, целенаправленное разделение и обособление людей, только лишь бы не совались в политику, и привели, в том числе, к нынешней катастрофе в Москве. Следующее. Без промедлений присоединяемся к Конвенции ООН против коррупции. Также одним из первых Декретов. Все бывшие и будущие – да-да, будущие! – чиновники, кто из них не сможет доказать соответствие активов своим доходам, и члены их семей, конечно же, отдадут их государству. Далее. Все крупные бизнесмены, активно коллаборационировавшие с прежней властью, то есть, грубо говоря, «пилившие» вместе с чиновниками бюджет, пусть уходят со своих постов, иначе никаких государственных подрядов их корпорации больше не получат. Далее. Налоги. Большая часть налогов должна оставаться в регионах. Вместе с деньгами регионы должны получить больше полномочий. Нам нужно снова вернуть к жизни нашу провинцию. То, что было сейчас, – когда Москва пухла от денег, а провинция сводила концы с концами, никуда не годится. Такого больше не будет. Далее. Простые и понятные людям законы и процедуры. Минимум законов. Будем быстро все отменять и вводить новые. Пока Декретами. Больше споров, особенно хозяйственных, должно рассматриваться в судах. Все – в суд! О судах я уже говорил. Подчеркну. Судебная система должна быть максимально прозрачная и доступная абсолютно всем. Теперь про налоги. Возвращаем прогрессивную шкалу подоходного налога. Богатые должны платить больше. Это справедливо. НДС – отменить. Вместо него пока будет небольшой косвенный налог с продаж, но никак не на добавленную стоимость, который уже уничтожает всякую промышленность, всякое производство, делает его нерентабельным. Потом и этот косвенный налог можно отменить. Ещё. Вводим новые налоги на роскошь и сверхнормативное имущество, в том числе на жилище. Нормы по жилью, кстати, нужно повысить до уровня развитых стран. Метров пятьдесят – семьдесят на человека, не меньше. Всё, что больше нормы, – повышенная ставка. Налоговая система должна стимулировать развитие более сложного, наукоемкого производства, производство средств производства, извините за каламбур. Давно пора слезть с нефтяной иглы. Теперь уже на деле. К тому же скоро наши нефть и газ вообще никому в мире нужны не будут. Максимум через двадцать лет. Это просто мгновенье для экономики. Нужно ускоренными темпами развивать альтернативную энергетику. Атомную энергетику, я считаю, тоже. Но это сложный вопрос. Здесь экология затрагивается. Большие экологические риски. Его тоже, я считаю, нужно выносить на всенародный референдум. Потому что, если второй Чернобыль рванет, – всех облаком накроет. Это надо понимать.
