Дарья Милл
В этой истории не будет злодея, и человек есть закон
На одном лишь энтузиазме Ньюэру не покорить, и даже если через десяток лет Хён Сок добьётся того, чтобы председатель после Моиса дал Гефесту добро на научную экспедицию по потерянным Кольцам Нью, этого оказалось бы недостаточно. Сам председатель Медчер должен был это позволить, но он во вмешательстве чужаков в собственные дела был заинтересован даже меньше, чем Хён Сок в помощи Гефесту.
– Ладно, я как-нибудь обращусь к тебе за подмогой, если не забуду. Но пока мы все здесь заняты, тебе это понятно?
– Понятно сэр, ещё как. – Парень активно закивал головой, да так, что в предвкушении возможного приближения такого желанного покровительства подполковника Квона с его носа едва не слетели очки.
– Полковник, идёмте скорей, я уже не могу терпеть это пекло. – Не выдержал Эндрю и несколько раз дёрнул его за рукав в попытке достучаться до разума друга.
– Как же это так выходит, что ты не выносишь ни жары, ни холода? – сказал Хён Сок таким тоном, словно бы его слова следовало принять за хорошую шутку или, в крайнем случае, за попытку проявить себя в юморе. Не заметив на Гефесте и тени улыбки, он решил больше не мучить ни себя, ни Эндрю этим пустым разговором. – Нам пора. Не смей лезть в мой отдел до тех пор, пока не получишь образование. Своим появлением ты лишь отнимаешь у нас время.
Поймав изнурённого офицера под руку, подполковник Квон наконец ступил в ПОПДМК. Каждый, кто в то же время усиленно делал вид, что и правда работает, а не думает о возвращении своего героя-начальника, тут же отнял голову от бумаг и прочих атрибутов ложной занятости. Было легко поверить, что на отдел неожиданно свалилась гора неотложных дел и срочных задач, от чего ни одно лицо не смогло утаить нервной улыбки и сдержаться от косых взглядов. В подобных случаях, когда твой начальник возвращается с новым званием, всегда было положено наводить торжественные порядки, шелестеть конфетти и скрывать потолок за гелиевыми шарами, но ещё в свой первый год в статусе подполковника Квона Хён Сок ясно дал понять коллегам, что ни в каких почестях не нуждается.
В один из дней, когда Хён Сок оказался вынужден праздновать очередной день своего рождения, да лишь по просьбе Лин, что терпеть не могла проводить подобные события в скуке, в кафетерии вдруг возникла парочка тортов и, словно массовка в дешёвом фильме, кем-то особенно своенравным организованная толпа. Не то, чтобы Хён Сок не оценил этот полный внимания и благодушия жест, но тот самый кто-то, отнявший у людей с полчаса рабочего времени, не успев и распробовать торта, тут же оказался на паперти у его кабинета. Белокурый парнишка, ни на грамм не прочувствовавший свою провинность, всё же добился своего. Хён Сок проявил к нему интерес, да вот только случайно. Так же случайно, как и затем усадил его у своего стола и негласно назначил своей правой рукой. Эндрю всегда был без ума от подобных затей, и в тот раз его развлечение сыграло ему на руку.
Если бы Хён Сок дал Эндрю волю, он тут же улетел бы в «Холи Белли» за своей новой подругой. Не то кофе её до ужаса ему нравилось, не то он не мог усидеть за работой и минуты после того, как без единого выходного отработал по меньшей мере целый месяц, но он и не смел жаловаться – ему сразу было до очевидного понятно, что его старый друг страдает от подобного графика похуже его самого.
– Есть планы на завтра? – задал вопрос Хён Сок, перечитывая сложенные аккуратной стопкой бумаги. – Если есть, то всё отменяй.
– У меня вдруг возникло чувство дежавю. – Потирая переносицу, Эндрю с досадой посмотрел на часы. – Рабочий день уже кончился. Что, неужели ты наконец решил предложить мне что-то стоящее? – с улыбкой откинувшись на спинку стула, он приготовился наконец услышать нечто приятное, вроде объявления давно обещанного отпуска или немаленькой премии.
– Мы едем в Сварог. Чем раньше мы со всем этим закончим, тем лучше.
– Хочешь провести Рождество вместе? – лишь слегка растерявшись, Эндрю не лишился былого настроя. Что бы начальство ему сейчас ни ответило, он был готов стоять на своем до последнего. – Звучит, конечно, очень заманчиво, но лучше бы тебе пойти к Лин. Обычно праздники проводят с самыми близкими.
– Лин занята. Я тоже должен быть занят.
– Звучит так, будто бы ты и правда ей поверил. – Скрестив на груди руки, Эндрю с нажимом произнёс. – Я поеду лишь при условии, что после ты дашь мне целую выходную неделю.
– И что ты собрался делать весь этот срок?
– Налаживать свою личную жизнь, конечно же. И тебе бы это тоже не помешало, горе романтик. – Заметив недоумение на лице друга, он остался довольным произведённым впечатлением. – Что такое, неужели ты всё ещё стараешься не подпускать меня к моей даме сердца?
– Твой роман не идёт на пользу нашей работе. С тех пор, как вы расстались, ты стал больше внимания уделять делу. – Хён Сок продолжал говорить со спокойным тоном, стараясь не допустить в нём перемены. Но кое-что ему всё же не удалось скрыть от мужчины, что по его собственному указанию оказался привязан к нему с того момента, как тот однажды со всей свойственной ему наглостью решил изменить порядки в устоявшейся системе.
– Неужели ты вдруг захотел проводить со мной ещё больше времени? – Эндрю усмехнулся, и, закинув одну ногу на другую, гордо уселся в кресле. Ему наконец удалось взять над Хён Соком верх, и эта маленькая победа чрезмерно его радовала. – Тебе не обязательно оправдывать работой любой свой поступок, Хён. Если так сильно желаешь снова отвести меня в тёмную спальню, то можешь просто попросить об этом.
– Не понимаю, о чём ты.
Пока Эндрю едва сдерживал смех, Хён Сок сам удивлялся своей разговорчивости. В прежние времена он бы с удовольствием ответил: «Да что ты такое несёшь?», но после разговора с Алеком его гнев унялся. Словно бы в снежном шаре каждая плавающая в антифризе снежинка прилипла к одной лишь фигуре главы патруля. Новость, что один из презираемых им людей оказался фолком, заметно успокоила Хён Сока. Хоть он и не хотел, да и не мог позволить себе это осознать, ему до неприличия очевидным казалось то влияние, которое на него оказал до смерти бледный и растерянный Алек. Хён Соку нельзя было ненавидеть фолков, но нарушать этот запрет оказалось одним из самых приятных чувств, что только могло посетить его после смерти отца. Если Му Хён отдал жизнь за сына фолка, то почему кто-то из них не мог страдать ради сына человека?
– Хён, а ты случаем не заметил того, как много вещей, касающихся общения, не понимаешь? – улыбка Эндрю всё не унималась. – Подполковник первого отдела по делам межрасовых коммуникаций сам не может в коммуникации. – Ударив себя по колену, он наконец рассмеялся.
– Забавно. Больше не шути так. – Слишком долго задержав на нём взгляд, Хён Сок продолжил вычитывать документы так, словно бы этот нестройное сборище букв могло спасти его от надвигающегося откровения.
– Ладно, прости, это просто ничего не значащая забава. С усталостью всегда помогает бороться смех. – Избавившись от былого воодушевления, Эндрю вдруг выпрямился и сел в кресле так, как то было положено его званию офицера. – Слушай, Хён, тебе и правда стоит позаботиться о своих отношениях с Лин. Поговори с ней наконец и прекрати обелять свои поступки работой. Вот это уж точно не идёт на пользу ни Лин, ни отделу.
– Я всё ещё тебя не понимаю.
– Ты ведь мог вернуться в первый Округ в тот же день, как вышел из больницы. Тебя никто не держал, но Кэсси сняла для тебя квартиру. Хён, тут даже дураку будет понятно, что ты остался там только потому, что хотел, чтобы Лин не уезжала домой и заботилась о тебе.
– Я не соглашусь ни с единым твоим словом.
– И не нужно. Я, если честно, тоже сначала не поверил, пока Кассандра мне всё не объяснила. Как оказалось, она и правда знает тебя лучше меня. – Он нервно поёжился, будто никак не мог примириться с этой мыслью. – Но, если честно, я и сам заметил, что ты не спешишь поправляться только из-за Лин. Ну, и тебе нравилось, что я бегаю по твоим поручениям, словно собачка по команде.
Хотя Хён Сок и не желал признаваться в собственных ухищрениях, но всё, сказанное Эндрю оказалось правдой. Он вывел его на чистую воду, не дал нитям невидимых ловушек раствориться, а тайным мыслям забыться. Хён Сок ничего не делал без тайного умысла, но весь этот смысл он называл чужим именем. Ещё ни разу за прошедшую жизнь он не признавался в том, как его разум любит прятать очевидное за ложным, и, даже если правда и готова была слететь с его языка и наконец открыть сестре то раскаяние, что было для неё уготовано, всякий раз легче ему оказывалось хитрить. Квон Хён Сок не был лжецом, но собственной правды он боялся, словно однажды погоревший в пожаре огня и боли ожогов.
Но не в одном лишь удержании Лин состоял план Хён Сока. Эндрю касалось куда больше вещей, чем её. Только вот сказать об этом Хён Сок никак не решался. Потому что его попросили молчать. Потому что этого офицер Арно никогда ему не простит.
– Ну, мы договорились? – задал вопрос Эндрю после того, как Хён Сок своим пятиминутным молчанием вновь вытрепал ему все нервы. – Неделя входных. Тебе и мне.
– Мне то они к чему? – наконец оторвавшись от бумаг, он посмотрел на Эндрю тем взглядом, какого ещё никто не удостаивался в этом кабинете и за его пределами. Офицер Арно ставил условия самому подполковнику Квону. – Ты же знаешь, что сейчас я не могу позволить себе отвлечения. – Что-то в задетой гордости подсказало ему напомнить Эндрю о назревающем столкновении фолков и людей, которого тот так боялся, но Хён Сок был выше этого. Если он и поступал по указке собственных желаний, то только тех, что принесли бы удовлетворение его смятённой душе. В глаза Эндрю, полные ужаса и слёз, он смотреть больше не мог.
Неразгаданная тайна наконец снискала ответ. Когда Хён Сок усадил молодого офицера Арно возле себя, то оправдал свой указ объяснимым желанием присмотреть за вольным подчинённым. Но Эндрю никогда больше не был для него таковым с момента, как впервые спросил то, что для всех давно стало очевидным. «Как у ПОПДМК ещё нет полковника?». Полковника Квона, каким Хён Сока так любил называть Эндрю и другие их коллеги, и правда никогда не существовало не только потому, что до этого звания ему ещё предстояло дойти. Рядом с Эндрю Арно всегда был Квон Хён Сок, ведь в ту встречу в его двадцать третий день рождения они оба не знали, с кем столкнулись. Эндрю не страшился подполковника Квона ни в кафетерии, когда человек и без тени улыбки решил его дилемму, ни после, когда озадаченные коллеги нашептали ему о звании и характере Хён Сока. Сам же Хён Сок догадался до правды лишь после того, как Эндрю показал ему, что и его самого можно считать достойным человеком. Без насмешек и тени зависти. С теплотой и всем возможным уважением. Всё было совсем не так, как в детстве.
Подполковник Квон со всем согласился, пошёл на уступки и вмиг сократил дистанцию с офицером Арно. Эндрю одержал сокрушительную победу, и Хён Сок не мог не поддаться его радости. Ему больше не было смысла играть перед ним роль полковника. Совсем ненадолго между ними оказалась ничья.
Глава 9
Хён Сок вышел из дома настолько рано, что по стеклу ещё бил ночной дождь. Лин точно слышала то, как он закрыл входную дверь на два оборота ключа, и, если бы постаралась, то смогла б разгадать шелест бумаги и скрипящий по ней карандаш. Перед каждым своим неожиданным уходом брат оставлял ей крохотную записку на уголке стикера, и этот раз не стал исключением. «Я уехал в Сварог. Нужно будет остаться там до ночи. Перевёл тебе деньги, отметьте как следует. С Рождеством». Неровные буквы выдавали то, как Хён Сок старался вывести их как можно аккуратней. Он выделил этому по меньшей мере пол минуты. Составил своё письмо так, будто был рад тому, что по его вине Лин и в это Рождество останется в одиночестве. И мелочь эта могла бы оказаться приятной, если бы не значила для неё лишь того, что брат вновь её бросил.
Лин точно знала не только то, что Хён Сок оставлял ей эти стикеры лишь потому, что, если бы отправил сообщение, уведомление от него бы её разбудило, но и прекрасно понимала, что поехал он в Сварог не один. Своё Рождество он проведёт с Эндрю, но это ни капельки её не заботило. Лин и правда было с кем встретить наступление Нового Года, и в нём для таких, как её непутёвый старший братец, не было места. Так она думала, но ни капли в это не верила.
В свои двадцать семь Квон Хён Сок закрепил за собой право на две привычки: он всегда вращал ключ в замке оба раза и погашал все долги перед младшей сестрой пополнением баланса карты.
– Кидала. Дурак. – Бормотала она сама себе под нос, проверяя телефон с надеждой, что этим утром она лишь по воле случая не расслышала писка пары-тройки уведомлений. Кажется, не один только Хён Сок беспокоился о порядке её сна, если о благополучии Лин вообще мог кто-то заботиться. Ни одного сообщения. Даже от Кэсси. – Дурак! – повторила Лин ещё громче, с силой приложив телефон о стол. Всё равно. Если бы она захотела, то прямо сейчас могла бы купить себе новый.
Все и каждый в этом мире всегда были эгоистами. Кассандра появлялась в свете и исчезала сразу же, как он начинал ей надоедать, Хён Сок не видел ничего дальше собственного носа, а об Эндрю и думать не хотелось. Слишком явно он был связан с работой Хён Сока, и это лишь в очередной раз напоминало Лин, что без отдела её брат ничто. Хоть офицер Арно и был не в силах видеться со своей семьёй чаще, чем раз в несколько месяцев, он делал это. Эндрю всегда был кем-то – и до поступления на службу в ПОПДМК, и до встречи с детьми семейства Квон. Хён Сок же без работы становился никем. У его не было хобби, не было интересов, и даже любимой песни. Он никогда не проявлял энтузиазма к чему-то, что выходило за границы его полномочий. А вся его власть всегда сходилась там, в отделе, о котором Лин не желала и слышать.
Без Хён Сока Лин тоже была никем. С того самого момента, как мамы Бао не стало, Квон Лин осталась ни с чем. Всё пропало. И даже последний повод для улыбки.
Мама умерла, когда Лин было пятнадцать. И это всякий раз вспоминалось ей в те моменты, когда Хён Сока не было рядом. Часто. Слишком часто для того, чтобы она могла пережить все те лишения, которые Хён Сок пытался восполнить деньгами, уважением и независимостью. Он ни разу не говорил с ней об этом, да и в принципе говорил редко. Хён Сок никогда не спрашивал, какого ей чувствовать себя сиротой, ведь и без того знал, как это ужасно.
У Бао были родственники, но все они от неё отвернулись после того, как она смирилась с жизненной позицией Му Хёна и приняла на себя обязанности и матери, и отца. Когда же после похорон эти люди ступили на порог дома Квонов, Хён Сок не впустил их. Лин слышала тяжёлые удары и скрип нервно подёргивающейся ручки двери. Из всех кричащих слов она усвоила только то, что они хотят забрать её, и от того ещё не успевшее созреть в груди сердце в панике рвалось наружу. Вернувшись со школы, Лин повернула ключ один единственный раз. Лишь одна тонкая металлическая трубочка замочного ригеля хранила её смятенный дух в опустевшей квартире. Хён Сока не пришлось упрашивать принять новое правило, он и сам всё понял. Со следующего дня дверь их дома всегда запиралась на два оборота. Лин никогда не понимала, почему для неё это так много значит, но теперь запоздавшее осознание пришло к ней. Их с братом было точно столько же. Двое. Брат и сестра, лишённые покоя. Так она думала, пока не увидела правду. Хён Сок закрывал дверь на два оборота ключа только потому, что взял это действие себе в манеру точно так же, как Му Хён возвращался в дом лишь за тем, что привык хранить в нём свои рубашки. Му Хён и Хён Сок никогда не понимали того, почему это необходимо, а потому их всё так же оставалось двое. Одна усопшая мама Бао и одна сирота Лин.
В семь лет Квон Лин впервые пошла в ту же школу, что и Квон Хён Сок. Бао держала её руку, объясняла, почему на красный свет не идут даже тогда, когда дорога пуста от машин, и как ей стоит поприветствовать новых школьных друзей. В ответ на всё Лин улыбалась. Она всегда улыбалась, когда была рядом с мамой, чтобы не усложнять её и без того нелёгкую жизнь, и совсем разучилась различать, когда делала это потому, что была действительно счастлива, а когда из-за сочувствия к Бао. Раньше дома улыбаться приходилось всегда. С началом учёбы уголки её губ не переставали подрагивать от того, как часто она была вынуждена притворяться. И то для одного: чтобы никто не смог и думать о том, что в семействе Квонов что-то не так. Лин просто не знала, что всё пошло кувырком ещё до её рождения.
Пять дней в неделю Лин ловила на себе восхищённые взгляды – то косы, которые ей каждое утро заплетала мама, чудно ниспадали на узкие плечи, то чёрные глаза сверкали ярче драгоценных камней, за которые принимали крохотные камушки на её цветастых тетрадях, то обеды, всякий раз невольно становящиеся центром общественного интереса, заставляли руки других детей тянуться к ним. Мама Бао всегда отлично справлялась со своей задачей, вот только Хён Соку, и без того лишённому внимания отца, всё это казалось не нужным. Ведь если бы мама не заплетала её каждое утро, эти несколько минут она могла уделить ему. Всю свою жизнь Лин думала именно так, совсем не помня то, что времени Бао никогда не хватало даже на неё саму.
Легче не любить вовсе, чем любить и страдать от вечной неопределенности и тревоги. Отпрыски семейства Квон по-своему приняли это правило на веру. Хён Сок отказался от любви отца и матери задолго до того, как их не стало, а Лин в своём собственном, давно выработанном обыкновении, перестала любить того, кто приносил ей столько страданий. Они оба друг другу завидовали, и каждый ревновал другого к безликой маме. Хён Сок терпеть не мог того, что с рождением сестры лишился последней возможности быть нужным матери, а Лин не выносила его ненависти. Она была для него лишь обузой, а он в ответ стал ей врагом. И так всё и оставалось, пока Хён Сок не решил перестать ставить ей синяки и доводить до слёз одним лишь своим присутствием. Тот день Лин помнила лучше, чем любой другой в своей жизни, но только до тех пор, пока Хён Сок не стал её попечителем. Со смертью матери брат отлично вжился в роль благодетеля.
Пока в дверь ломились невидимые ею ранее призраки, Квон Лин всё надеялась, что Хён Сок им откроет. Она ждала и молилась. Но он не открыл. Хён Сок собственными руками отнял у неё возможность на изменения. Может, он думал, что так для неё будет лучше. Ведь куда проще вести себя по-старому, чем избавляться от привычного образа смиренной девочки в пользу ещё неясного будущего. Но взрослый Хён Сок был ей не знаком. Вместо того, чтобы приказать Лин себя уважать, он сам стал для неё уважаемым. За последние шесть лет старший брат не сказал ей ни единого чёрного слова. Совесть проснулась в нём, но до того поздно, что Лин так и не смогла смириться с её присутствием.
Это было нечестно. Хён Сок не должен был ставиться похожим на Бао больше, чем то могла сделать Лин. Это всегда была её роль. И вот теперь к лику матери, что она сама всё пыталась повторить на своём лице, ей пришлось приписать себе отцовские черты. Ведь кто-то в их семье должен был хранить о них память. На кого-то же Лин должна была ровняться.
Когда Хён Сок слёг в больницу, он сам стал каждым из своих двух родителей. Тогда, упав на колени пред его кроватью, Лин едва не лишилась чувств, признав в нём отчаянного Му Хёна и жертвенную маму. Простыни лежали на его теле точно так же, как когда-то накрывали собой Бао в её последние дни. Хён Сок вдруг решил забрать у Лин обе половины, но она бы не вынесла существования без их опоры. Брат отнял у неё равновесие и оставил без всего, что было ей знакомо. Приняв наружность родителей, они оба так и не поняли, кем были сами.
Она одна. Маленькая и ничтожная Квон Лин с болью в сердце и в висках. Хён Сок снова уехал, так и не дав ей принять новое к нему отношение. Лин была готова злиться, биться в истерике, лишь бы он понял, как ей невыносимо понимать то, что стороне матери он предпочёл идти по стопам Му Хёна, но что в том толку, если Хён Сок сам отказывался это увидеть. Подполковник Квон сбежал из дома, словно крыса с тонущего корабля, вновь отняв у Лин возможность быть к нему неравнодушной.
Короткое платье и белые чулки до колен. Квон Лин была не намерена продолжать думать о прошлом и минуту своего Рождества. Праздники она любила, но обстоятельства не позволяли ей придавать им большого значения. Хён Сок никогда не был с ней точно так же, как и отец во времена их детства, когда отлучался на работу лишь с редкими перерывами на семью. Но она была другой. Конечно, она всегда видела в себе мамину переносицу и те же уголки глаз, но тушь для ресниц и очки отлично это скрывали. У неё всегда была папина походка, его длинные пальцы и другие подробности, которые она не хотела замечать. Но всё оно было и не видно теперь, когда она умелой рукой прикрыла бёдра плащом, а стопы вынудила принять форму туфель. Ей ещё было куда пойти, и Лин собиралась сбежать туда без промедлений.
Улицу Сан-Себастьяна захватили люди, запахи корицы, апельсина и кем-то занесённый под купол снег. Дети собирались в совсем крохотные отряды, планируя поездки за пределы Округа ради зимних забав, старики безропотно терпели колядующую молодёжь, а авантюристы во весь голос поздравляли всех в этот час появившихся с Рождеством. Хоть подобное и не было принято, но не будь ты католиком, с их правилами ты не можешь не согласиться. Так решили ещё с полвека назад – легче выделить людям собственные кварталы, чем примирить их религиозные взгляды. А на Себастьяне было принято чтить мнение Луиса Кортеса, и даже его поддержку приучения Рождества с наступлением Нового Года.
Самой Лин всё то было равнодушно, только бы ей не жужжали над ухом с библией и крестом. Её волновало одно – как найти то, что примет парень, не считающий ни одно торжество особенным. Хотя, пожалуй, он в принципе мало чему придавал хоть какое-то значение.
Люди сновали по разукрашенным в жёлтый и зелёный улочкам. Гирлянды было не сосчитать, а на религиозный манер составленных сценок было и того больше. Бесконечные ряды пряничных домиков пылились на столах, а ещё влажная земля с нескрываемым удовольствием предоставляла свои скользкие тропинки проходимцам. Себастьян сиял, улыбался во все тридцать два зуба своими белоснежными, словно жемчужными ёлочными игрушками. Именно столько насчитала Лин до того, как это начало надоедать. Ей всё чаще приходилось засматриваться на разношёрстный товар наспех сооружённых лавчонок, слишком уж заманчиво звучали лозунги их владельцев. «Лучший на Вайне! Работа моих собственных рук!» вылетало из каждого рта, что только мог говорить, а если совсем крохотному человечку и такое не было под силу, то он никогда не стеснялся подбегать к заскучавшему прохожему с корзинкой маленьких хлебных пампушек, но не затем, чтоб продать их, а ради одного лишь многозначительного взгляда. Когда одна из таких малюток вручила Лин её порцию на святой воде сотворённого хлеба, она не смогла не улыбнуться. Пара больших и, как им то подобает, наисчастливейших глаз уставились на неё с немым поздравлением. Лин улыбнулась ещё шире и с благодарностью приняла уготованное ей подношение. Дитё без лишних прелюдий удалилось к следующему своему новообретённому другу.
Стоило малышу отвернуться, как губы Лин в мгновение распрямились. У неё не было сил стараться и потакать правилам приличия, но один только детский взгляд наложил вето на все отказы. Никто не мог уличить Лин в притворстве, ведь ни одна душа попросту не обращала на неё внимания. Как и всегда, она оставалась частью толпы, и не смела и подумать о том, чтобы жаловаться. Потому что и сама Лин смотрела на всех равнодушно.
Сборище зевак увело её далеко за пределы Сан-Себастьяна, а Лин и не сопротивлялась. В центре первого Округа всегда можно было найти что-то стоящее, ведь не даром именно здесь стоял памятник Луису Кортесу, так активно завлекающий и туристов, и тех, кто и так мог смотреть на него из окна своего дома. Яркие вывески прятали за собой бывших прохожих, что уже успели на обед приземлиться в одном из множества кафе, а бесчисленные вымпелы золотистой тесьмой сверкали под редкими лучами солнца. «Дориан Грей» – гласила одна из вывесок. «Винная лавка при поддержке винодельной Сафэкса» – добавляла другая. Очередь в неё собиралась ещё на улице, бурной рекой вливаясь во всё не убавляющуюся массу тех, кто так желал отведать диковинных напитков. И то не даром, ведь Сафэкс находился не где бы то ни было, а непосредственно на Ньюэре. Одно из падших Колец всё же успело снабдить своих подчинённых всем необходимым, вот только запасы их были ограничены и невосполнимы. У названия города красовался ещё не успевший высохнуть прямоугольник. Кто-то оставил приписку прямо над Сафэксом, и у Лин не возникало сомнений, что заслуживало там находиться одно единственное слово. «Падший». Теперь невозможно было коснуться Нью без напоминания о судьбе, что пришлась ей на долю четыре года назад.
Лин долго стояла у одной из витрин, делая вид, будто рассматривает чудные фарфоровые чайнички. Ангелы на них улыбались до того прелестно, что становилось тошно. Словно бы они лишний раз норовили напомнить Квон Лин о том, как и она сама любила притворяться фарфоровой куколкой с идеальной бархатной кожей. Но мучения не прошли даром – Лин узнала то, что хотела. Заговорщически переговариваясь, случайные дамы шептали о том, что это последний завоз. «Больше Нью не будет поить нас своей кровью. Как жаль, что в ней её не осталось». Молодые люди смеялись так, будто ничего забавнее в жизни не слышали. А Лин была точно уверена, что это люди. Фолки просто на просто не умели высмеивать чужое горе. Но зато они прекрасно могли уступать своё место в очередях.
Ей нужно было лишь притвориться огорчённой, чтобы её нехитрый план пришёл в работу. Белые ресницы тут же недоумённо захлопали, так и не осознав, что их доверчивым хозяином пользуются. Бросив с пару шаблонных фраз и одарив слишком любезного фолка многозначительным взглядом, Лин шагнула вперёд. Фолк тут же отступил и прошёл в конец очереди. Конечно, по её правилам было немыслимо занимать друзьям и знакомым даже в том случае, если по собственному выбору ты находишься в подчинённом положении, ведь каждый бокал вина Сафэкса был на счету. Благо Лин никогда и не была намерена спорить с тем, что фолки считают себя недостойными людей.
Пара явных знатоков перед ней точно знали, что им нужно. Мама всегда учила Лин не вскрывать чужие тайны, если её о том не просят, но теперь слова Бао не имели силы. Лин запомнила каждую чужую фразу и точь-в-точь повторила кависту запрос, ответ на который он уже знал. Сумма вышла недостаточно большой для того, чтобы средства Хён Сока её не покрыли, но количества нолей в конце вполне хватило для того, чтобы рука Лин дёрнулась перед оплатой. Вслед за подрагивающими пальцами и язык решил подвести её.
– Спасибо, с Рождеством Вас.
– И Вас тоже, до свидания. – Кавист просто не мог не принять позицию того, за чей счёт ему выплатят зарплату. Лин уже было облегчённо выдохнула и отпустила тревогу, но одно из тел за ней подало голос. И это была лишь первая капля, подсказавшая ей, что она ещё ни раз пожалеет о том, что вышла в этот день за пределы Сан-Себастьяна.
– Ты что, из этих? – перегар незнакомца был до того сильным, что от него слезились глаза. – Ты меня уважаешь? Я атеист, еретик! Что ты скажешь мне, а?
– Ничего. – Сжав подарочный бумажный пакет с только что купленным редким вином, Лин развернулась к мужчине, что успел нависнуть над ней. Помутнённые пьянством глаза ещё выдавали в нём бывшего интеллигента. Средний слой населения был просто не в силах позволить себе напиться в «Дориане Грее».
– Ну вот и оставь своё поганое мнение при себе! Такому тряпью, как ты, не место в цивилизованном обществе. Ты что, хочешь испортить всем праздник? Правильно говорить, – опухшая от количества выпитого спиртного рожа почти что вплотную приблизилась к её лицу, но Лин даже не дёрнулась, – С Новым Годом! – прокричал мужчина так, что и без того красное лицо залилось ещё большей краской. Лин и теперь была точно уверена, что этим существом не может быть фолк. Это точно был человек. – С Новым Годом, чертовка! Что, решила почтить своего любимого Иисуса новым подношением? Дак знай же, что вся Ньюэра легла под него, лишь бы он простил треклятого председателя Медчера, да вот только тому всё равно пришлось отплатить судьбе по старому долгу женой и сыном! Думаешь, я этого не знаю? Чёрт возьми, да я всё ещё трясусь каждый раз, как колю себе долбаную вакцину, и ссусь под себя же из-за страха стать больным монстром!
Когда охрана отвела его на один из диванов, принадлежащий их частым гостям, мужчина взвыл так, словно бы и правда всю жизнь опасался с наступлением нового дня обратиться в одного из, как их называли, Инфицированных. Но такого просто не может быть. Никто ещё не покидал Ньюэру не зависимо от того, какими связями сумел обзавестись за долгую жизнь в Центре. Будь ты хоть самим председателем Медчером, от однажды обретённых оков Нью тебе всё равно не избавиться. Любая дорога становилась тебе недоступна лишь потому, что вирус из твоей крови неустанно норовил покинуть тело и придаться утехам с кем-то другим. Но от них никто, кроме него самого, удовольствия не получал.
Лин вышла из «Дориана Грея» совершенно точно убеждённая в двух вещах: в том, что Хён Сок без лишних раздумий прострелил бы голову тому, кто только что надрывал горло над её ухом, и в том, что от того этот день стал бы ещё хуже. Падать ниже было уже некуда. Каблуки Квон Лин и без того стучали о самое дно.
А в метро пахло просто ужасно. Даже цитрус с примесью шоколада, витавший в воздухе среди пустых разговоров и праздничных обещаний, не мог спасти Лин от назойливого запаха пластика и запыхавшихся тел. Она давно не пользовалась общественным транспортом, не проходила через турникеты и не касалась ледяных металлических поручней. Хён Сок отдал ей свою машину и даже бровью не повёл тогда, когда она перестала её возвращать, но теперь Лин была намерена это справить. Того безжизненного призрака, что вместо брата встретил её на больничной койке, она уже не сможет забыть. С тем, чтобы начать исполнять обещания, тянуть больше не стоило. Хоть Лин и не хотела воздавать ему по вдруг возникшим заслугам и признавать в брате героя, она не могла не согласиться с его достоинством. Хён Сок не заслуживал почестей, не был образцовым братом и даже просто хорошим человеком, но ценность жизни его не могла и дальше оставаться ею непризнанной.