Даниил Константинович Диденко
На штыке прозы и поэзии
После потери семьи и смерти Авдотьи единственное, что могло удержать меня в этом мире – понимание того, что я могу помочь людям найти путь в этом мире или уже в ином так, как мне было завещано.
*Несколько страниц в этом месте вырваны*
Утро первого дня весны было теплым. Повсюду виднелись бурые пятна земли, клочки полей, открывшихся по весне. Веселые ручейки воды напевали песнь жизни: природа дарила всему сущему свою торжественную красоту. Как будто не было всех моих утрат. А может, все эти утраты были лишь началом…
Поле, в котором я работал, находилось близко к моему дому (его, кстати, оставила мне по завещанию Авдотья).
Мой рабочий день начался с тяжелой, подвластной мужской руке, работы: необходимо было разрыхлить мерзлую почву, дать ей пропитаться водой. Но зима была малоснежная, так что много воды земле по итогу и не досталось.
От утра и до ночи я работал не покладая рук, махал мотыгой, копал лопатой, рыхлил землю тяпкой, снова вскапывал все, затем поливал – и так день за днем.
Наступало лето, меня ели комары, но их было мало – дождей почти не было. Ото дня в день становилась то знойная жара, то необъяснимые заморозки. Работать было тяжело, ужасно. Все сетовали на то, что урожая не будет, что нужно готовиться затянуть потуже пояса. Так и делали: запасались зерном, как могли делали соленья. Мужики ловили рыбу, но делали это осторожно – на речке водились медведи.
Со временем все стали ощущать на себе голод, ели как можно реже, чтобы сэкономить запасы, но это не помогало. Все равно ели, все равно работали, как пчелы, а отдачи не было.
– Ужасное, ей–ей, ужасное лето, Виктор… – говорили мне при встрече деревенские старики, когда я проходил мимо их изб.
Я и сам голодал, подолгу не мог найти чем прокормиться, хотя и работал на поле.
Так, один раз я пошел вечером на речку, рыбы наловить. Долго сидел и ждал поклевки. Вот уж наступила ночь, на небе появились звезды, а солнце сменилось полумесяцем. Появился немногочисленный гнус, которого можно было пересчитать по пальцам. Река и деревья шумели в унисон.
Вскоре рыба начала клевать, мне удалось поймать пару сомов, всех их я положил в садок и начал ждать следующую партию.
Вдруг шелест листьев усилился. Я долго время не обращал на это внимание. Но, когда я повернулся, чтобы положить очередную рыбину, то увидел следующее: сзади меня стоял медведь, который ни на что не реагировал, он просто смотрел на меня.
От такой жуткой картины у меня поджилки затряслись, я начал прощаться с жизнью, читать молитвы. Но случилось то, чего я не ожидал. Он заговорил со мной человеческим голосом:
– Эх, парень, человеческая жизнь в этой деревне не стоит и рыбьего хвоста…
Я задумался, невольно кивнул и спросил:
– Кто ты? О чем ты говоришь?.. И почему ты говоришь?
Молодой медведь подошел ближе и сел рядом со мной, кряхтя и фыркая.
– Я Петро, местные звали меня Петриком, я был здесь рыболовом. Когда мне было девятнадцать лет, я влюбился в первую красавицу нашей деревни. Она поистине была неотразима во всем: ее волосы, голос, глаза. Увы, природа не наградила меня красотой, поэтому мне приходилось скрывать свои чувства, зная, что ей я не придусь по душе. Я действительно был ужасен внешне… Но я все же признался ей в своих чувствах. А она просто рассмеялась мне в лицо.
Петро фыркнул, а потом продолжил:
– Позже с ее подачи уже все смеялись надо мной, как над убогим. Они порицали меня, понимали, что я бы никогда не пришелся по вкусу той девушке. Ее, кстати, звали Ада… – медведь отвел глаза к небу, – Но вот, одним летним днем случилось ужасное: какой–то мерзавец надругался над ней рядом с этим местом, а потом жестоко убил. Народ был в ярости, и я тоже, но все без исключения подумали на меня. Всем хотелось сжить меня с этого света, но никому не приходило в голову, что человек с отвратительной внешностью может быть добрым внутри.
– Мне жаль, Петро…
– Ничего. Все в прошлом.
– Ты продолжил любить эту девушку даже после ее издевательств?
– Ты подумаешь, что я идиот, но так и есть.
– Это твой выбор, не мне тебя судить.
– Так вот, – продолжил Петрик, – в последний день своей жизни я рыбачил здесь, таким же вечером, глядя на луну. Кто–то из местных подкрался ко мне сзади так же, как я подошел к тебе, и пришиб к земле вилами. Затем он скинул меня с обрыва в речку, пока я еще был в сознании. Это все…
Я долго сидел неподвижно, отходя от шока, нашедшего на меня от этого рассказа. Я думал о том, что начавшийся голод – это кара божья жителям этой деревни за то, что они сделали.
Медведь сопел то ли от злости, то ли от нахлынувших чувств. Я развернулся к нему и сказал:
– Покойся же с миром, Петро, и да примет душу твою Предвечный в царство небесное.
Медведь закрыл глаза, накренился вперед, а затем упал замертво: душа покинула тело. Вспышка озарила берег реки, но была тишина. Медведь исчез.
Мне нужно было собираться домой, но я еще некоторое время смотрел на отражение луны в реке, на деревья, на шумный поток воды…
Глава 11
Спустя два месяца все жители деревни поголовно начали болеть цингой и прочими болезнями, вызванными истощением организма. В наших краях начался Великий мор.
Нам сообщили о глобальных проблемах с урожаем по всему континенту в целом. А рабочий местного почтового отделения доносил до нас самую важную информацию, которую государство распространяло по всей подвластной ему земле.
В связи с проблемами с поиском пропитания люди стали покидать село, стекаться к столице, где еще можно было получить хоть какую–то гуманитарную помощь. Деревня начала пустеть. Я тоже чувствовал на себе неизгладимый отпечаток голода, нужду.
На моих глазах крепкие юноши превращались в убогих, сгорбленных недугами стариков. Сами старики либо умирали, либо по долгу лежали дома, уставшие и измотанные болезнями.
Я принял для себя решение, что буду помогать всем, кто нуждается в помощи. Впрочем, не только за мной последовали такие действия: все, кто мог ходить, сплотились одной дружиной, сила которой неумолимо слабела.
Уже через две с половиной недели начался мор людей. Гибли все. Детей кормили лучше всего, но еды не хватало и им. Матери и отцы погибали, затем дух покидал и их дитяток.
Я и еще пару человек трудились, освобождая улицы от зловонных трупов, опознавая их, погребая и составляя некрологи.
На фоне всех оставшихся в живых выделялся местный кузнец, старик Исаак. Он, несмотря на голод, всегда находился поодаль от меня и наблюдал за моей грязной работой, смоля папиросы. Его долгие истории из жизни по вечерам навивали тоску.
Странно, но он ни по кому не скорбел. Сам Исаак мне рассказывал, что нет у него никого больше в мире, и скорбеть то ему не по ком. Он часто рассказывал о сыне, о том, что судьба у него была сложная, что не дожил он до сих дней. Что убит он был местными по чем зря, что жизнь старика без кровиночки уже давно не имеет смысла.
– Одно только хорошо, не увидел он этой напасти… – приговаривал обычно старик.
Каждый закат мы собирались возле крыльца кузнечной, чтобы поговорить на разные темы, да и бросать старика одного мне очень хотелось – и так ему досталось в жизни.
Еды почти не было, однако дед Исаак имел в своих запасах большое количество самогонки, что конечно же помогало местной медицине, а также времяпрепровождению по вечерам.
Когда на улице окончательно темнело и наступала ночь, мы заходили в дом. Там старик обычно сидел возле окна и курил самокрутки. Вся кухня, на которой мы находились, была окутана полумраком и дымом. Через эту темную мембрану из другого конца комнаты доносились звуки радио.
Внешность Исаака была скудной на красоту, да и какая красота в его годы. Все в нем говорило о том, что он прожил долгую, суровую и несчастную жизнь. Но как гордо он выглядел в своем одиночестве: его седина и щетина иголками показывали всю его внутреннюю суровость.
Истории человека, умудренного годами и опытом, восхищали меня, заставляли вслушиваться в каждое его слово, внимать, как внимают самым сильным ораторам. Но по нему было видно, что он готовится к чему–то, чувствует что–то, что чувствует каждый пожилой человек, когда смерть стоит на пороге…
Так длились дни и недели, а затем месяцы мора. Люди все уходили и уходили. Били колокола. А потом и в колокол среди обессиливших монахинь бить стало некому.
Как–то вечером, когда мы обычно сидели в кузнецкой у Исаака, тому совсем поплохело. Через четверть часа душа покинула его тело – случился сердечный приступ. Но перед этим мгновением я спросил его о том, как звали его сына… Он ответил:
– Петрушка, родимец мой…
Глава 12
От деда Исаака мне досталось старое ружье, которое давно не видело свету. Сам старик в последние годы не мог уже ходить на охоту, поэтому он завещал его мне.
С наступлением осени деревня совсем опустела. Уже ничего не напоминало о ее прошлом, кроме деревянных изб и монастыря, который находился рядом. Кругом бегали голодные собаки, чудом сбежавшие с привязи. Они разбрелись по окраинам, ища себе пропитания, выживая, сбиваясь в стаи, чтобы не быть съеденными волками.
В наших краях продолжался мор, но в этой деревне он давно закончился, оставив после себя лишь горсть местных жителей, которые судорожно сидели по своим домам, вспоминая, что почти все, кого они знали, уже мертвы.
*Вырванная страница*
Одним днем я отправился на охоту. На улице стояла неприятная морось. Необходимо было достать животного мяса и жира для себя и местных жителей. Сейчас в этом нуждались все.
Дойдя до болотистого леса, вся территория которого была усажена кривыми, как рыболовные крючки, деревьями, я снял с плеча ружье и начал осторожно идти, выверяя каждую лесную тропку. Мой дождевик цеплялся за ветки волчьей ягоды, издавая неприятный скрежет, но все усиливавшийся дождь заглушал его.
Мне пришлось очень долго бродить, чтобы найти хоть какой–то след, но все, что было на земле, тут же омывалось водой, и увидеть что–то было уже невозможно.
По прошествии часа я побрел назад, не желая более тратить время на безнадежные поиски. Выходя из леса, я остановился, чтобы повесить ружье на плечо, но в этот момент меня что–то сбросило с узкой тропки прямо в болото с невероятной силой.
Упав и посмотрев назад, я увидел стоящего позади меня оленя, морда которого была окровавлена. Меж ребер животного виднелись четыре раны, расположенных параллельно друг другу. Он фыркнул, а затем ринулся на меня. Единственное, что я успел сделать – это громко произнести:
– Господи!
Олень тогда резко остановился, по его жилистым щекам текли человеческие слезы. Секунду продлилась гнетущая тишина, а затем он убежал в глубь чащи…
Я пошел по его следам, по мшистым кочкам и скользким листьям, примятым сильными копытами оленя. Еще полдюжины минут и я нагнал его.
Олень стоял неподвижно, разглядывая кроны деревьев, будто бы отрешившись от мира. Но вот я подошел к нему ближе, держа в руках ружье. Я знал, что за этим телом скрывается людская душа, полная горестей.
– Бог простит тебя. Скажи мне, кто ты?
– Бог не удостоит меня такой почести… – со скрежетом в зубах ответил мне томноокий олень.
– Расскажи мне…
И олень, сомкнув глаза, стеная от боли, начал свой недолгий рассказ:
– Я любил одну девушку невиданной красы. Но вот беда, я всегда был ужасен своей внешностью. Мой отец Исаак постоянно твердил мне, что эта девушка никогда не станет моей, что нет в этом мире справедливости, однако же я всегда надеялся…
На этом моменте я поперхнулся, пытаясь откашляться. Олень продолжил рассказ:
– Как–то вечером, когда я рыбачил на речушке, что рядом с нашей деревней, я услышал шорох позади себя, но не предал этому значения. А потом меня что–то ударило со всей силы, оставив эти ужасные следы, и затем кто–то поволок мое израненное тело к обрыву у реки и скинул меня в бурлящие воды…
Я еще очень долго изумленно смотрел на него, вспоминая свою встречу с медведем, а потом произнес:
– Тебя зовут Петро, можешь даже не говорить мне. Я знал твоего отца. Хочу сказать, что, возможно, видел твоего убийцу и даже… Вознес его не упокоенную душу. Тот человек представился тобой, будучи в облике медведя, я и подумать не мог, что это не ты, но теперь, я не знаю, как буду жить с этим… Мне правда жаль.
Олень открыл свои глаза, полные безумия, налитые кровью, а затем металлическим голосом протяжно крикнул:
– Умри–и–и–и!
Он понесся на меня, скрежетав зубами. Тогда я взял в руки ружье, приготовившись дать отпор зверю.
Мы схлестнулись – рога против стали. Дождь усиливался, и никто не мог услышать звуки нашей борьбы.
После нескольких минут жесткой схватки я крикнул ему:
– Ты намного больше заслуживаешь того, чтобы получить покой, чем я. Оставь свои попытки убить меня, Петро! Бог простит твои грехи, а виновный в твоей гибели будет наказан. И я уверен, он уже наказан, ведь Бог не мог оставить это так… Он с тобой, Петро…
Секунду после моих слов ударила молния, небо озарилось ярким светом, еще через секунду ни света, ни Петро. Только я и лес.
Заключение
Я добрался до дома, ошеломленный событиями, которые произошли со мной в лесу. Когда я рассказал местным жителям, что не смог достать такую нужную им дичь, они очень расстроились, плюнули и разошлись по избам.
Только перед сном, в тот момент, когда я снимал с себя старую черную рубаху, мне стало ясно: олень пронзил меня рогами, мои ребра были изувечены ссадинами и глубокими ранами…
*страницы испачканы кровью*
Утро. В моей маленькой комнатушке собрались все выжившие жители села. Каждый из них, услышав от знахарки, что долго я не протяну, начинал молить Бога о спасении меня и моей души. В общем, они поддерживали меня как могли. Но с каждым часом мне становилось все хуже.
В этом могли убедиться и деревенские женщины, которые делали мне перевязки. Видимо, раны были очень глубокими, потому что никто из перевязывающих не хотел больше заниматься этим делом, увидев ужасное зрелище.
Так мой путь подходил к концу. Я все больше осознавал, зачем Бог послал мне этот путь. С самого начала я стремился избежать людского общества, быть единым лишь с природой, но это было бы слишком эгоистично, ведь сколько еще душ я мог спасти, скольким больным людям мог помочь…
Бог наградил меня не просто даром спасения, но и способностью видеть настоящий мир. И мир этот наполнен не только чернотой, но и светом.
*Страницы запачканы кровавыми пятнами*
Наступило следующее утро. Тогда я проснулся в полубреде, перебирая мысли в своей голове. Все смешалось в единый ком – беспокойные разговоры моих сиделок, звон в голове, уставший от всего внутренний голос. Я не чувствовал тела, конечности отнялись.
– Господи, прости меня… – повторял я судорожно раз за разом.
Время буквально перестало идти. И я почувствовал, что воздух превращается в какой–то кисель, а тело мое легчает.
Ко мне обратился голос, слова которого я не могу вспомнить по сей день. Комнату озарило светом. Я сомкнул глаза и снова открыл…
Поверите или нет, но я оказался дома. Я так же, как и в тот вечер сидел за обеденным столом с отцом и матерью, слушая их разговор. Мама пододвинулась ко мне и мягко обняла меня, спросив:
– Сыночек, ты в порядке?
Я в смятении взглянул на нее, а затем хрипло сказал:
– Мама, давай выйдем на улицу.
И мы вышли на улицу. Была все та же ночь. Но не было ссоры, не было того ножа, убийства… Мама обратилась ко мне:
– Что случилось, ты хочешь рассказать мне что–то?
– Да, садись. Это будет долгая история… – ответил я.
Мы сели на лавочку, и перед нами открылось ясное ночное небо.
2017 г.
Скачок. Рассуждения о времени
Сидя на диване, я смотрел в белую стену комнаты. Мне хотелось понять, чем «сейчас» отличается от «потом». Думалось так, потому что я мечтал что–то качественно изменить в своей жизни.
По подоконнику бежали тени. Чтобы понять, где та черта, где та грань во времени, я начал экспериментировать.
Тогда я поднес к глазам ладонь и начал смотреть сквозь пальцы на пол. Но доска паркета была все такой же унылой при любых условиях: между мизинцем и безымянным, средним и указательным пальцами. Все одно.
Возможно, это означало лишь то, что реальность объективна. Однако на свой вопрос ответа я так и не получил.
Потом я включил радио. По радио была программа «Мистика и факты». В ней говорилось о том, что человек при желании может сдвинуть предмет без контакта с таковым. Лишь с помощью силы мысли и воли. Звучит абсурдно. Но я бы не был собой, если бы не попробовал провернуть это все вживую…
Так, передо мной стоял граненый стакан с водой. Все, что от меня требовалось – пристально смотреть. Лучи света, играющие в хрустале, перешли плавно в закатные румяна. Я все так же сидел, и ничего не менялось.
И вот правда, кажется же, бред бредом. Взрослый человек никогда бы не занялся такой ерундистикой. Но я скажу вот что. Все зависит от точки отсчета. Если начальная координата – это я, то, если я встану и пойду, – мир вокруг меня начнет двигаться, а не я в нем. Тогда и стакан сдвинется без моего участия. Я так считаю. Звучит не убедительно, согласен. Но вот подумайте, ведь если время идет, а вы стоите столбом целый день, то и время не тянется. Миг превращается в бесконечность. И это потому, что именно вы не двигаетесь. Вы есть главная координата. Или вот какой пример. Если начать отсчет от всего мира, а не от вас. В таком случае, мир существует, а вы прогрессируете все это время в системе его координат. Но ведь если так подумать, то вселенной ни тепло, ни холодно от вашего роста или падения. Ничего не меняется, потому что за основу были взяты не вы.
Так вот, сидя на диване, я смотрел на белую стену комнаты. Тогда же я понял, что пора что–то менять в своей жизни. И я лег.
2019 год
Кто убил современную поэзию?
Как же современный человек любит поэзию! Любит, но не чтит. Видный признак тому – бесконечное множество верлибра всех сортов и расцветок.
Дело в том, что свободный стих19 в нынешних реалиях – это зло в чистом виде. Чем быстрее он заполонит аккаунты нынешних поэтов, тем раньше талантливые авторы покинут и без того мало востребованную стезю. Чем раньше профиль каждого пользователя социальной сети украсится собственнописным стихотворением, тем быстрее поэзия погибнет.
«Не верю!» – крикнет современный поэт. «Не понимаю!» – заявит читатель. А кто–то, вполне возможно, решит разобраться в проблеме получше.
Так сделал и я, пускай совершенно невольно. Дело в том, что мне часто приходится находиться на творческих вечерах и квартирниках. Бываю я там не только как участник, но и как зритель. В таких условиях каждый поэт, как под микроскопом.
Тут и личная драма, и любовь, и ненависть. Авторы выходят один за другим, и каждый второй говорит: «Я пишу, чтобы выплеснуть эмоции…» Все было хорошо, если бы не верлибр, и вот почему.
Благодаря простоте написания буквально каждый сейчас может взять и подготовить свой собственный «свободный стих». Делается это очень быстро. Как признавались мне некоторые люди, пишутся верлибры иногда прямо по пути на работу, или, что хуже, на выступление. Потом все это, конечно же, следует в интернет. Анализ, критика и хоть какая–то редакционная деятельность здесь уходят в сторону, ведь нужно как можно скорее поделиться со всем миром. А в этом самом мире, на секунду, миллионы таких же дарований.
Стоит отметить, что доступность и плюрализм – это не всегда плохо. Но сейчас приходится говорить о том, что людям, по–настоящему следящим за лирикой, трудно найти в таком информационном потоке хоть сколько–нибудь адекватный текст.
В итоге случается вот что: читатель покидает интернет–сервис, разочаровавшись в современной поэзии. Поэты, в свою очередь, таким же образом уходят с определенной площадки или заканчивают свой творческий путь, так и не найдя свою аудиторию.
История без конца, казалось бы. Но и тут не обойтись без нюансов. Ведь чаще всего авторы, пишущие осмысленные, рифмованные стихотворения, становятся на вес золота. Это прослеживается как в интернет–пространстве, так и на очных встречах. Так, после выступления моего знакомого поэта, по признанию владельцев общественных заведений, уходит в среднем 5–10 человек. Число большое, учитывая то, что обычно на таких мероприятиях присутствует где–то 30–50 человек. А почему уходят? Этот автор пишет в рифму, обладает сильной харизмой, стихи его понятны и вполне современны. После такого выступления все остальные авторы–любители верлибра обычно и остаются. А вот зритель смысла в том, чтобы остаться на продолжение вечера не видит. И это уже положительный момент. Значит есть те, кто держится за крепкосбитую поэзию. Люди хотят приходить на такие выступления, потому что другим они уже насытились.
Ведь верлибр – это фастфуд современной поэзии. Он быстрый, в организме долго не задерживается, а уж в голове и подавно. Лишь редкие его представители способны вызвать сильные, устойчивые эмоции у читателя.
Являясь наследником «клипового» мышления, свободный стих проникает в нашу культуру и искусство, но оставить после себя что–то осознанное не может. И это, если задуматься, полная противоположность настоящей поэзии – языка особого, возвышенного. Кто знает, может быть именно связывая статус поэта с чем–то высоким и духовным, современные творческие личности (а чаще всего наоборот) идут в сторону лирики.
Хорошо это или плохо – сказать действительно трудно. С точки зрения поэта – это тяжелое бремя борьбы за внимание читателей. Из–за такого отбора остаются сильнейшие в духовном плане, но не всегда в плане творчества. С точки зрения журналистики – это здоровая конкуренция, плюрализм.
Высказываются все – а это уже свобода слова и мысли. И это то, что действительно нужно любому делу.
Вообще, принято считать, что адекватно оценить любую ситуацию могут лишь потомки через незамутненную призму. В таком случае, чтобы хоть как–то приблизиться к уровню объективности, необходимо привести разные стороны действительности. Это я и попытался сделать, учитывая свой опыт и наблюдения. Остальное покажет история.
2020 год
