Роберт Бюттнер
Удел сироты
Глава девятнадцатая.
– Джейсон не могли бы вы уделить мне пару минут?
Мне пришлось податься вперед, чтобы разобрать, что она говорит. Журналисты всегда критиковали ее за то, что у нее для президента слишком мягкий выговор. А сегодня вечером голос бывшего президента Маргарет Айронс и вовсе превратился в шепот.
Сложив руки на груди, скрестив ноги, она казалось тонкой, словно кукла, скрученная из пеньковой веревки. К тому же она дрожала всем телом под ударами ветра, ворвавшимися в машину через открытую дверцу. Агент секретной службы подтолкнул меня, я залез в машину, а он закрыл за мной дверцу.
– Джейсон.
Голова под велюровой банданой наклонилась. Я вздрогнул всем телом.
– Как..? – и тут я замолчал. Не было никакой необходимости спрашивать, как агент секретной службы нашел меня. Я приложил руку к груди. В грудь каждого солдата был имплантирован ГСМ[57] и чип Регистрации смерти. Слежка за простыми гражданскими лицами без соответствующей санкции прокурора была противозаконна, но такого понятия как «гражданские права солдата» не существовало.
– Чем я могу помочь госпоже, бывшему президенту?
Улыбка, которая в свое время завоевала сто миллионов избирательных бюллетеней, вновь появилась на ее коричневато-красном лице, когда она вновь подняла голову.
– Вы уже все сделали, Джейсон. Все вы. И я хочу вас за это поблагодарить.
Окошечко в перегородке, отделявшей салон от сидения водителя, приоткрылось, за ним показалось лицо остановившего меня агента.
– Мэм? – позвал он. – Обычная остановка?
Президент Айрон кивнула, перегородка закрылась, и ускорение вдавило меня в спинку сидения.
Президент тоже откинулась на спинку и, встретившись со мной взглядом, спросила:
– Джейсон, вы выглядите много старше, чем я подозревала.
– Они говорят, что не годы всему виной, а расстояние.
Она улыбнулась и коснулась пальцем своей щеки, больше напоминающей лист пергамента. Если шесть сотен миль и одна война состарили меня, то дни, проведенные в Белом Доме, превратили ее в старуху.
– Вы счастливы от того, что вновь оказались дома, Джейсон?
– Этот мир не слишком похож на наш дом мадам.
Лимузин замедлил движение и остановился. Мы проехали всего несколько сотен ярдов.
– Понимаю ваши чувства. Я сама выросла в Вашингтоне. Мой отец служил швейцаром в Национальной галерее. Я всю жизнь проработала здесь, занимаясь то одним, то другим.
Она сказала, что никогда не ожидала, что станет сенатором, госсекретарем и вице-президентом.
На это я мог лишь печально пожать плечами.
– Сейчас, когда я выхожу вечером, я всегда сталкиваюсь с кем-то, кто потерял мужа в Питсбурге, сына в Новом Орлеане, и твердо уверена, что могла бы предотвратить все это.
– Госпожа президент, этого никто не мог предотвратить.
– А иногда я встречаю кого-то, кто уверен, что мы заплатили за победу слишком высокую цену.
– Глупости. Мы сражались.
Она вновь поежилась, когда агент Секретной службы, обойдя машину, открыл для нас дверцу.
Мы вышли в холодную тьму, и президент продолжала:
– Они говорят, что единственной вещью, которая хуже, чем сражение на такой войне, так это не сражаться вовсе.
Она повернулась к агенту-телохранителю и коснулась его локтя.
– Том, Сара там упаковала бутерброды и кофе. Их хватит для отделения пехоты, даже если Джейсон станет есть за троих. Мы пойдем, а вы залезайте сюда и сами за собой поухаживайте.
Агент поджал губы. Я знал, что точно так же повели бы себя мои собственные агенты безопасности. Вы не должны оставлять свой объект наблюдения. Несмотря ни на какие приказы.
Но агент кивнул.
– Да, мэм. Спасибо.
Маргарет Айронс выскользнула наружу, вздрогнула под первым ударом ветра, а потом замерла, словно выкованная из железа статуя. Перед нами поднимались ступени Мемориала Линкольна.
Мы прошли половину лестницы, прежде чем я почувствовал, как задрожали ее колени. Я едва успел поймать ее за локоть и поддержать ее. Наконец мы встали бок о бок в тусклом свете у самых ног Линкольна. Мы стояли минуты три, пока она не восстановила дыхание.
– Я прихожу сюда каждый вечер.
– Не понял, мэм?
Она внимательно посмотрела на упрямое каменное лицо Линкольна.
– Если бы кто-то провел опрос в 1863 году[58], то Линкольн набрал бы еще меньше голосов, чем я в самом конце. Думаю Эйб[59] – единственный человек в этом городе, с кем я могу еще говорить. Политики странное племя, не правда ли, Джейсон?
– Не могу сказать. Я ведь не политик, госпожа президент.
Она внимательно посмотрела на меня.
– Нет никого лучше солдат.
А я равнодушно взирал на мраморные стены, на которых были начертаны Геттисбергское послание[60] и речь Линкольна при второй инаугурации.
– Вы имеете в виду меня, мадам?
Она шагнула к стене и провела пальцами по холодному мрамору.
– Джейсон, вы хоть понимаете, к чему может привести ваше политиканство?
– Да, мэм. Общество должно вновь обрести уверенность в завтрашнем дне.
Бывшая президент покачала головой.
– Война закончилась. Народ уже знает об этом. Мы выиграли. При этом мы заплатили ужасную цену. Проблема в том, куда теперь катиться Америка и весь мир. Военные очень дороги, Джейсон.
Неожиданно передо мной стал образ кратера, который когда-то был Каиром. Род человеческий нуждался в каждом дестицентовике, чтобы возродить мир.
– Мы должны тратить деньги на гражданские нужды, мэм.
Она кивнула.
– Но для политиков это не слишком-то хорошо. Им будет лучше, если где-то будет плохо.
– Мэм? Хоть я и новичок в Вашингтоне, мне кажется это глупым.
– Однако, все именно так. Если дела пойдут плохо, им будет нужна мишень, которая станет несимпатична всему обществу. Они также нуждаются и в тех, кто не умеет отступать. В том, у кого в шкафу есть свои скелеты.
Я улыбнулся.
– Но я-то не такой. Я делал ошибки, но я не стыжусь их. И я считаю, что если я всегда говорю правду, то никогда не попаду в неприятность.
Она долго-долго разглядывала каменный пол, потом покачала головой и вздохнула.
– Вы новичок тут.
После этого мы покинули мемориал Линкольну. Бывший президент Соединенных Штатов провезла меня по городу, который она знала как никто другой. Мы поели сэндвичей. Потом лимузин покатил к моему отелю.
Когда я вылез из машины, Маргарет Айронс приподнялась со своего места.
– И последняя вещь, Джейсон. Если вы не захотите увидеть это на первой странице «Вашингтон Пост», то лучше никогда не говорите этого!
Глава двадцатая.
На следующее утро я долго лежал в кровати, наслаждаясь бледным светом, просачивавшимся через занавески моей спальни. Джиб поскребся под дверью, потом открыл ее одной из своих передних конечностей, выскочил в прихожую и вскоре вернулся со свежим номером «Вашингтон Пост».
Он бросил газету на пол рядом с кроватью, сел возле нее, и уставился на первую страницу. Следом за передовицей шел прогноз погоды, которая обещала быть холодной и сухой. Впрочем, как и во все остальные дни после начала войны.
– Нет, Джиб. Не сейчас. Я должен подумать.
Джиб поджал под себя свои шесть лап, вытянул антенну и со вздохом опустился на пол. Я заложил руки за голову и уставился в календарь.
Последние два дня Твай натаскивала меня. В после военном мире пехота уже не имела никакого значения. Люди вроде Брэйса и те проекты, которые он вел – вот все, что нужно от армии. Фактически вегетативная жизнь, которую я сейчас вел, получая жалование генерала, отбирало хлеб у египтян, жителей Айовы и Панамы, без всякой причины.
Сегодня был последний день, когда можно было уйти из армии в соответствии с приказом о демобилизации. Если я так сделаю, Твай не сможет таскать меня за собой, выставляя на показ, словно дрессированную собачонку. Мне дадут большую пенсию, и я смогу сидеть и спокойно писать автобиографию, причем, делая это так, как мне хочется. Если я не хотел ставить свое имя под голо Аарона Гродта, то я мог и не делать этого. Если я хотел говорить о том, что слизни затаились повсюду, я бы мог это делать. Я вздрогнул только об одной мысли об этом. Может мне не стоит идти на поводу у президента?
К тому же у меня возникло сильное желание присоединиться к Пигалица и Уди, когда те обоснуются на гражданке. Я кивнул сам себе. Опыт командира поможет мне принять правильное решение.
Демобилизоваться было проще простого. Любой ветеран Экспедиционных сил Ганимеда должен лишь связаться с вебсайтом, назвать свой идентификационный номер, а потом устно подтвердить свое решение. И вы в тот же миг могли считать себя демобилизованным, даже если бы сам процесс, оказался более длительным.
Я улыбнулся. Решение принято! Моим последним военным приказом должно было стать распоряжение о том, какой завтрак доставить в мои апартаменты. Я набрал по телефону номер обслуживания номеров.
– Чем мы можем помочь вам, генерал?
Внезапно я почувствовал острую боль. Я не мог нарушить приказ. И в этот раз я промахнулся.
– У вас есть протеиновые палочки?
– Да, сэр. Но наши постояльцы обычно говорят, что вкус у них, извините сэр, дерьмовый.
Я улыбнулся, глядя в потолок, а потом потянулся всем телом.
– Великолепно. А что бы вы порекомендовали?
Телефон запикал. Перегрузка сети. Я нахмурился, несколько раз нажал на кнопки, потом позвал:
– Алло?
– Включи визуальный контакт, – говорила Твай.
Я включил, потом поднял руку и затемнил ее образ, потому что в ярком солнечном свете она выглядел пурпурной.
Нет, она и в самом деле была красной, как рак. Судя по окружающей ее обстановке она как раз направлялась ко мне в номер.
– Я иду к вам. Вы видели утренний выпуск «Вашингтон пост»?
Глава двадцать первая.
Я сел, спустил ноги с кровати, сбросил Джиба с утренней газеты, и поднял ее с пола. Чуть ниже прогноза погоды я прочел:
Герой Ганимеда утверждает, что слизни до сих пор являются реальной угрозой
Уондер призывает не снижать ассигнования на оборону
– Что за черт? Я никогда не говорил…
В дверь постучали. Джиб открыл. Твай перешагнула через него и встала передо мной, скрестив руки. Джиб ощетинился, а потом перебрался мне на плечо, поближе к сонной артерии. Он всегда делал так, если мое дыхание становилось учащенным.
Статья была подписана:
Линн Дей. Специально для «Вашингтон Пост».
– Е.. твою мать! – выругался я.
– Вы говорили это? – казалось взгляд Твай, вот-вот прожжет меня насквозь.
Я ткнул на второй подзаголовок.
– Хорошо… Но я никогда не использовал слово «ассигнования». Я не знал, что она репортер!
Твай наклонилась ко мне.
– Она солгала вам!
– Она сказала, что она – писательница. Я не думаю…
– Джейсон, сколько раз мы об этом говорили? – сквозь крепко сжатые зубы с шипением выдохнула Твай.
Я резко сник.
– Слишком часто, Руфь.
Вот все и закончилось. Может теперь мне станет хорошо?
– Политика – вещь невозможная. Вы балансируете на грани лжи. Я устал от гостиничных простыней. Меня тошнит от белковых палочек, которые я пытаюсь есть, чтобы лучше выглядеть. Я пытаюсь говорить, то, что на самом деле никогда бы не сказал. Я собирался вам сказать: я выхожу из игры.
Руфь покачала головой.
– Слишком поздно.
– То есть?
– От администрации не уйдешь. Эта статья вызвала у каждого гражданина желание получить от законодателей гарантию личной безопасности, безопасности штата или округа. Это вызвало вал флибустерства[61]. Это потопило скудный бюджет обороны, установленный на следующий год.
– Он будет не таким скудным, когда в армии станет меньше на одного генерала.
– Лейтенанта, – уточнила Твай.
– Как?
– Читайте. Написано белым по-черному. Вы можете поджать в отставку, согласно приказу о демобилизации, только если на вас не наложено дисциплинарное взыскание.
– У меня нет никакого дисциплинарного взыскания.
– Сейчас. Ваше понижение в должности до звания лейтенанта подписано два часа назад. Вы в армии, пока вы не демобилизовались.
– И когда же меня демобилизуют?
– Когда армия пожелает.
Теперь вновь я столкнулся с военной машиной, которую знал отлично.
– Но если я незаслуженно носил этот чин, то почему только сейчас вы захотели понизить меня в звании? Вас все устраивало, пока я делал то, что хотели вы.
– Просто мы не могли вас кем-то заменять. Мы поставили на вас. Если вы останетесь в системе и сделаете то, что вам скажут, вам позволят демобилизоваться. Вы даже уйдете на пенсию, как генерал.
Джиб загудел. Мне показалось, что меня вот-вот хватит удар.
– А если нет? Я могу все рассказать Гродту. Моя биография станет продаваться лучше, если туда добавить главу, о том, как меня поимели в Вашингтоне.
Твай улыбнулась и покачала головой.
– Мы сможем тоже прибавить много глав из вашей биографии, если вы захотите играть в эту игру.
– То есть?
Что там говорила мне бывшая президент Айронс миллион лет назад? В Вашингтоне не достаточно быть хорошим. Кто-то при этом должен быть очень плохим.
– Руфь, ты отлично знаешь, я никогда не делал ничего такого!
– Для средств массовой информации это не имеет значения. Представим, что вы пошли в народ. У нас есть документы о том, как это оплачивалось? – она вытащила из кармана серебряное блюдце. – Здесь стенограммы, – а потом она прочистила горло. – Лейтенант Уондер, у вас есть дисциплинарные проблемы, не так ли?
Дерьмо!
– Я не стану гордиться, тем, что я сделал. Но я лучший человек и лучший солдат во всем этом дерьме.
По-моему, это звучало достаточно хорошо.
Руфь пробежалась по моей основной биографии. У нее получилось: злоупотребление лекарственными препаратами, в результате чего ужасный случай во время тренировок, который стал причиной гибели солдата, которого я называл своим другом.
Я опроверг обвинения.
– Те препараты, что мы принимали, были разрешены. Это без сомнения зафиксировано в записях военного министерства.
Руфь кивнула.
– Лейтенант Уондер, давайте обратимся к недавним событиям.
Я вздохнул с облегчением. Как восемнадцатилетний хитрожопый курсант, я без замечаний прошел обучение. А то, что случилось потом, было еще лучше.
– Вы первый солдат, который в реальности столкнулся с воинами псевдоголовоногих.
– Конечно. Это случилось на Луне. Мы обнаружили корабль слизней.
Я выпрямился. Я едва остался жив, но сведения, которые получили, в итоге помогли нам одержать победу.
Твай нахмурилась.
– Когда вы вернулись на Лунную базу, была создана комиссия, которая должна была определить причину смерти пленника.
Мое сердце сжалось.
– Он никогда не был пленником. Мы сражались. Он умер.
– Гм-м-м. На этой версии остановилось официальное расследование, – Руфь остановила свой стенограф. По ее словам выходило, что я прикончил заключенного.
– Лейтенант, разве инструкции строго-настрого не запрещают братания среди боевых отрядов?
– Абсолютно.
Дерьмо. Я уже понял, куда она клонит.
– Однако командующий в полевых условиях может на свое усмотрение…
Она вновь перебила меня:
– Эта часть инструкции не исполнялась во время компании на Ганимеде, не так ли?
– Генерал Кобб решил, что вы не сможете запереть пять тысяч мужчин с пятью тысячами женщин на космическим корабле на шесть сотен дней и…
– Значит, эти инструкции не соблюдались во время проведении компании на Ганимеде?
Я кивнул.
– Точно. Но это никак не оказало влияние на солдат.
– И даже то, что одна из «дам» оказалась беременной?
Я почувствовал, что краснею. В моих венах бурлил адреналин.
– Была только одна беременность. Солдат женился на другом солдате Объединенных сил.
Я и сам гулял на корабельной свадьбе Пигалицы.
– Только вы знаете об этом. Так как более девяноста процентов солдат было убито или сгорело на Ганимеде, никто не сможет точно сказать, сколько среди них было беременных, не так ли?
– В общем-то нет.
– И сколько женщин погибло из-за того, что находились в положении?
Я тогда сам лично обругал Пигалицу, подписывая разрешение на беременность. А ведь таблетки для того, чтобы ничего не случилось, продавались без рецепта десятилетиями.
– Это несправедливо… – выдохнул я.
– Хорошо, сменим тему. Злоупотребление наркотиками погубило нашего друга.
– С этим давно разобрались.
Твай кивнула.
– Значит, вы знаете, насколько строго в вооруженных силах карается наркомания?
Я кивнул. Что с того?
– В течение вашего срока пребывания командиром пехотного подразделения в ваших отрядах производили и потребляли алкоголь?
Она говорила о том, чем мои парни развлекались на Ганимеде.
– Я…
– И вы знали об этом?
Нам больше нечего было делать на Ганимеде, в течение семи месяцев после окончания войны. Мы – выжившие, прошли через ад. Конечно, существовал и другой способ убить время.
– Не официально.
– Ага, – кивнула Твай.
Неужели Руфь думала, что солдат не извернется, если ему представится возможность хотя бы отчасти стать бутлегером[62]. А на борту «Эскалибура» Брэйс, капитан корабля, тем не менее, сам угощал ромом во время Капитанского завтрака.
Руфь полезла в карман и бросила какие-то бумаги на матрас рядом со мной.
– Узнаете?
Это были документы, согласно которым Джиб объявлялся бракованным и передавался мне.
– Точно. Я купил поврежденный в сражении коммуникационный аппарат-разведчик. Его хозяином…
У другого моего уха заскулил Джиб. Я мог бы поклясться, что он произнес: «Ох-ох».
– Сколько вам стоил этот КОМАР?
– Много. Именно поэтому согласно уставу дивизии положен только один КОМАР.
Манхэттанский небоскреб стоит чуть меньше Джиба. Даже приобретая поврежденный экземпляр через правительственные каналы, я заплатил очень большие деньги на механического таракана размером с арбуз.
Твай кивнула.
– И сколько вы заплатили за него?
Я разгладил бумаги. Говард сказал мне – пару месячных окладов. Конечно, это был лишь маленький процент от первоначальной цены Джиба.
Твай включила свой наладонник и стала что-то считать, а потом показала мне получившийся результат. Там было нулей на семь больше, чем в той сумме, что я выложил за Джиба.
– Это правильная цифра, не так ли?
Я пожал плечами.
– Может и так.
– Выгодная сделка, не находите?
– Не было никакой сделки.
Это был вопрос верности, дружбы, долга и сиротского бремени.
– Конечно, нет. По такой цене его мог бы приобрести любой гражданин. Конечно, если бы у него или ее была соответствующая информация.
Я встал.
– Возможно, я не должен был брать его. К тому же теперь я склонен помочь Аарону Гродту написать книгу. И я расскажу всему миру, что лицемерные, давящие сверху и порождающие хаос…
Она бросила еще одну пачку бумаг на матрас передо мной.
Я поднял ее с простыни и перевернул ее. Контракт с Гродт Интернешанал. Аванс был вписан – чертовски неприлично большое число.
– Если вы собираетесь подписать контракт с Гродтом, то лучше взгляните…
Дерьмовый конъюнктурщик. С другой стороны продюсер, которого «Вэрайети»[63] назвала «султаном грубого секса, граничащего с фарсом», вряд ли позволит мне погрузиться в пучины социологии.
Взгляд Твай смягчился.
– Видите? Вы не сможете играть в Зорро[64], даже если и захотите.
Я вновь сел на кровать, уперся локтями в колени. Джиб жужжал на моем плече.
– Вы только что показали мне, как вы можете разделаться со мной. Думаете, я беспомощный мальчишка. Вы же до сих пор пытаетесь уговорить меня. Почему?
Она пожала плечами.
– Быть может, вас ждет великая судьба.
Я фыркнул.
– Мне уже это говорили. Но тот человек…
Ари Клейн когда говорил мне это не сводил с меня взгляда своих темных, глубоко посаженных глаз. У Руфь были точно такие же глаза. Мое сердце учащенно забилось.
– Твай, это ведь не ваша девичья фамилия?
– Ари был моим братом, – она погладила Джиба.
– Он потерял родителей, но не попал бы в Экспедиционный корпус Ганимеда, если бы стало известно, что у него есть живая сестра… А вы сами солгали бы, чтобы получить билет на Ганимед? – мое сердце учащенно забилось. – Вы провели уже достаточно времени в Вашингтоне и знаете, как подправляются любые правительственные записи.
Я показал на Джиба у меня на плече.
– И вы стали работать со мной, потому что я – все, что осталось у вас от брата?
Она покачала головой, моргнула и слеза скатилась по ее щеке.
– Я вызвалась работать с вами, потому что о вас говорил мой брат, а он был единственным родным мне человеком. Джейсон, давайте работать вместе, мы ведь оба – сироты.
У меня ком подкатил к горлу, и слезы выступили на глазах.
– Хорошо! Что дальше?
– Никто не знает о понижении в звании. Президент настаивал на этом, чтобы держать меч у вас над головой.
– Это – лишнее.
– Я так и сказала ему, но существует и другое мнение. И еще эта статья. Мы используем все средства, чтобы отправить вас под трибунал, если вы не прекратите играть в Зорро. Пусть все идет, как шло, а я постараюсь замять все неприятности, – потом она хлопнула в ладоши. – Отлично. Мы в свою очередь перекрутим всю эту историю. Вас неверно процитировали. Сейчас вы, словно ничего не случилось, отправитесь посмотреть на то, как на мысе Канаверал в лаборатории будут вскрыть яйцо с Ганимеда. И по больше улыбайтесь. Перестаньте нести чепуху про то, что слизни скоро явятся на Землю.
Я шагнул к окну и раздвинул занавески. В первое мгновение мне показалось, что Потомак сверкает на солнце. Я глубоко вздохнул:
– Удивительно. Это ведь всего лишь несколько букв отпечатанных на странице… А ведь мир, насколько мы знаем, бесконечен.
Нам оставалось всего лишь двадцать четыре часа покоя.
