Роберт Бюттнер
Удел сироты
Я повернулся к Твай. Налетевший атлантический ветерок распахнул ее пальто.
– Зачем вам я? – спросил я у нее. – Неужели вы не сможете обойтись без подсадной утки?
Она пробежала пальцами по волосам, словно поправляя прическу.
– На деньги потраченные на мое содержание можно было бы восстановить пару городов внутри страны.
– Глупости все это.
– Что?
Твай отвернулась, но продолжала говорить.
– И рабочие места, и фабрики и эта база, находятся на территории США. Остальной мир думает, что, осуществляя этот проект, Америка восстанавливает себя на деньги остального мира, в то время как весь остальной мир голодает.
– А это так?
Твай сложила руки на груди.
– Исследовательские и производственные комплексы расположены тоже тут, не так ли? – спросил Брэйс у отошедшего в сторону ККП.
Тот кивнул.
– И обычные и ВТП.
ВТП означало восстановление технологии псевдоголовоногих.
– А как относительно КП и ИМП? – спросил я у генерала.
Это были детища Говарда, и в свою очередь означали: «криптозоология псевдоголовоногих» и «исследование мотивации поведения».
ККП сморщился и показал на маленькое здание, стоявшее в стороне, почти у самого горизонта.
– Там дом «шпионов».
Я улыбнулся. Военные признавали интуитивный гений Говарда Гиббла. Я всегда верил, что если бы мы рассекли мозг Говарда, то обнаружили бы там истинную историю галактику, которую уже кто-то написал. Военные сразу же поняли, что складки на форме Говарда, впрочем, как складки на одежде любого профессора, и его любовь к панноптикуму – будем уж называть вещи своими именами – нисколько не отражает его гениальность.
Так что Говард и его компания для военных все равно, что работали в параллельной вселенной. Генералы и политики просто отодвинули его в сторону, развязав ему руки и позволив делать все, что он захочет. Потом, когда он рассказывал о новых результатах своих исследований, они мило улыбались.
Министерство обороны наконец выделило ему ту единственную жизненную нишу в которую он мог вписаться…
До самого полдня Твай была с Брэйсом, видимо просвещая его относительно правильного общения со средствами массовой информации.
А я отправился к дому шпионов. Здание имело два этажа и производило впечатление новодела. Расчленение червей было любимым занятием Говарда, так что ожидал застать его на месте. Но я не ожидал встретить там и Пигалицу с Уди.
Глава шестнадцатая.
Говард провел меня через лабораторию, коллекционную комнату, где каталогизировали фрагменты снарядов псевдоголовоногих, и помещения, где происходила обработка данных. Я и не ожидал, что наша последняя остановка будет в игровой. Помещение размером напоминало классную комнату, стены разрисованы пандами и улыбающимися пурпурными ящерицами. В центре комнаты Уди, хихикая, ловил мешочки с бобами, которые бросала ему женщина в лабораторном халате и парике клоуна. На самом деле это были ее настоящие волосы, зачесанными соответствующим образом. В это время парень с козлиной бородкой снимал все это на голокакмеру.
Пигалица в штатском сидела в углу комнаты, скрестив руки.
Я на цыпочках подошел к ней.
– Домашнее видео?
Она повернула голову в мою сторону.
– Джейсон! – она улыбнулась, потом качнула головой в сторону Уди. – Говард хочет измерить его скорость реакции. Армия продлила срок моей службы, но на альтернативной основе. Дай им Уди, или они отберут его у меня.
У меня брови поползли на лоб от удивления.
– Так что, Говард насильственно приволок тебя сюда?
Она покачала головой.
– Говард – душка. На меня давят офицеры Космических военных сил… Так или иначе, а мне тут не нравится, – она обняла себя руками. – Совсем не похоже на наш дом.
Для Пигалица домом был Египет, где после начала войны стало не так уж и тепло. Я еще раз попытался понять смысл происходящего.
– Что они пытаются доказать?
Пигалица с негодованием посмотрела на меня.
– Мой сын другой, потому что он родился не на Земле.
К нам подошел Говард.
– Ты говоришь так, словно тебе предстоит борьба с Апартеидом.
– Так оно и есть, – надулась Пигалица. Если Пигалица когда либо и получит американское гражданство, которое имел ее сын, поскольку его отец родился здесь, сомневаюсь, чтобы она зарегистрировалась как республиканка.
Чтобы никого не обидеть, я изменил тему разговора.
– Говард, на какое время тебе еще понадобиться Удей?
Он пожал плечами.
– Разве ты привез его во Флориду? Хорошо, следующий раз заберешь его, когда тебе будет удобно.
Я повернулся к Минчикен.
– Видишь? Я позволяю им исследовать моего ребенка, но только без суеты, – она закатила глаза и стала что-то бормотать по-арабски.
– Я бы хотел поговорить о той странной машине, – обратился я к Говарду. Где сейчас «футбольным мяч» с Ганимеда?
– Отделы космических сил R и D до сих пор исследуют его, – нахмурился он. – Они изучают его так, словно это Алмаз Раджи. Через неделю собираются провести какое-то испытание. Мы, – тут он сделал жест, словно хотел разом объединить всех нас, – не приглашены. Церемония демонстрации может принести новые доходы военщине.
Я фыркнул.
– Пусть Космические силы радуются, что их до сих пор не разорвало на мелкие кусочки.
Во время обстрела Земли, Говард исследовал самые большие куски, оставшиеся от бомб. Но это всегда были «мелкие кусочки». Независимо от истинного размера.
Пигалица толкнула Уди в мою сторону.
– Иди. Больше никаких роботов. Твой крестник обо всем позаботиться.
Я пообещал себе забыть про «мелкие кусочки».
Говард пригласил нас на обед и потратил большую часть вечера наблюдая, как есть Уди.
* * *
Мои глаза были словно припорошены песком после длинного дня, когда я один дрейфовал по вестибюлю Риц-Орландо.
– Генерал Уондер? Вас вызывают по голо, – позвал меня ночной консьержка, стоящая на другом конце лавандового ковра.
Он показал на изолированную комнату голо, над дверью которой горела красная лампочка.
Я кивнул и спросил:
– А кто меня вызывает? Вот ведь дерьмо, голо запросы вещь дорогая.
– Генерал, в обществе не принято выражаться. Теперь это… – тут он понизил голос, – … запрещено.
Я каждый день чувствовал, что пять лет проведенных вне Земли сделали меня чужим на этой планете, нет, скорее неким питекантропом.
Я кивнул.
Он кивнул в ответ, в сторону кабины:
– Сэр, джентльмен, который вас вызывает, тоже останавливался у нас. Вы его сразу узнаете.
Постояльцы Рица хорошо платили за секретность и получали то, что хотели.
Человек, которого я увидел в кабинке голо, носил цветастую рубашку навыпуск, поверх шорт, и сандалии. В одной руке он держал бокал. Я бы узнал его где угодно.
– Джейсон? – он улыбнулся мне. Густая борода закрывала большую часть его лица. – Это Аарон Гродт.
Ах! Я кивнул. Интересно, кто бы не узнал Аарона Гродта? Но я-то не видел его лет шесть. К тому же с нашей последней встречи он отрастил бороду.
– Как дела?
Он пожал плечами. Синяя жидкость выплеснулась через край его бокала. Я удивился: неужели она и в самом деле была синей. Кабинет связи выглядел старым, изображение Гродта расплывалось по краям.
– Было бы лучше, если бы ты согласился на ту работу, что я тебе предлагал.
В самом начале войны Гродт предложил освободить меня от службы в армии. Я бы стал консультантом армейской службы, занимающейся голо хроникой. Он-то сам планировал заниматься именно этим. Как я подозреваю, за шесть лет я бы уже стал прославленным головудским псом. А кто-то другой отправился бы на Ганимед. Сомневаюсь, что история от этого изменилась бы. Ведь героем я стал волею случая.
– Но выглядишь ты simplement[40] fabuloso [41]!
После двух лет в космосе я выглядел дряблым и одутловатым, словно недопеченный хлеб.
Сам Гродт был здоровяком с искусственным загаром и вставными зубами. Смазанные жиром волосы завиваясь по модному ложились на воротник.
– Спасибо. Вы тоже.
Я уже знал, что в Головуде все были simplement fabuloso.
– Мы с друзьями завтра вечером собираемся в одном местечке в Орландо. Не хочешь присоединиться?
Мой последний визит в местечко Гродта – вылизанный участок в семь тысяч квадратных километров, едва меня не доконал.
– Спасибо за приглашение.
Он усмехнулся.
– Я пришлю машину.
Он не знал, что мой последний визит закончился страшным похмельем, полетом на Луну в антикварной ракете и нападением чудовищ.
– Надеюсь, что проведу время так же замечательно, как и в прошлый раз.
* * *
Роскошный лимузин «Деймлер»[42], который прикатил за мной следующим вечером, был отполирован до последнего квадратного сантиметра, однако ему было лет десять. Водитель в черном костюме открыл для меня пассажирскую дверцу, предлагая садиться.
– Долго отсутствовали, сэр?
Я кивнул, одновременно разглядывая собственное отражение в буфере из пластстали.
– Достаточно долго, хотя еще помню цену на «Деймлер». Может по пути к мистер Гродту мы заедем в агентство по продаже автомобилей?
У меня никогда не было собственной машины. Мама водила семейную «Электру»[43] с сидениями, оббитыми синтетической шерстью. Когда мы проезжали мимо знакомых, я, сидя на заднем сидении, часто наклонялся вперед и делал вид, что завязываю шнурки, а потом выпрыгивал, словно чертик из табакерки…
Услышав мою просьбу, водитель удивился.
– Я не собираюсь там останавливаться. Просто хотел приглядеть себе новую машину для съемок.
Водитель усмехнулся и кивнул.
– Хорошо, сэр.
Он придержал дверцу, а я нырнул в салон.
– Конечно, если это нас не задержит, – добавил я.
Водитель проследил, как я устраиваюсь на сидении с изношенной замшевой обивкой.
– Вы и в самом деле долго отсутствовали, сэр.
– То есть?
– Уже пять лет правительство не выделяет пластстали для новых автомобилей. Военное положение, сэр. Сегодня, даже мистер Гродт не может купить новый «Деймлер».
У меня аж челюсть отвисла. Лимузин заскрежетал тормозами, в то время как я все еще созерцал собственное отражение на стеклянной перегородке, отделявшей водителя от салона. «Надежда» была длиной километра полтора. «Эскалибур» таким же. Плюс транспортный флот, инфраструктура поддержки, которая строила эти корабли на лунной орбите и запускала их вместе с грузом дорогостоящего дерьма, вроде меня, на орбиту Юпитера. Все это могло основательно подкосить мировую экономику. Тем более что слизни значительно уменьшили рабочую силу, примерно так на десять миллионов.
Охлажденная бутылка «Дома Перигнон» потела в ведерке со льдом, возле моего локтя. Не все, как оказалось, высохло. Впервые по-настоящему я увидел Америку пережившую войну со слизнями из окна довоенного лимузина – ныне ненужного пережитка прошлого. Я заметил, что многое скорее исчезло, чем изменилось. Нам встретилось всего несколько машин, а на улицах было мало пешеходов. Серые, словно сплетенные из соломы деревья и серые лужайки просто достали. Война высосала жизнь из Америки, и я подозреваю, с большей части Земли. А я находился в лимузине и собирался «отбомбиться по полной», что в переводе с современного сленга означало «оттянуться на большой вечеринке».
Через полчаса мои раскаяния относительно непропорциональной жертве, которую принесла моя страна, исчезли, растворившись в половине бутылки шампанского, выпитого на пустой желудок…
Территорию особняка Гродта ограждала стена, а в воротах стоял страж в смокинге. Взмахом руки он разрешил «Деймлеру» проехать. Его зеленый лазерный сканер чертил нудные спирали в бесконечных сумерках. Я откинулся на спинку, невидимый для него из-за темного стекла. Морально я приготовился играть роль спасителя человечества.
Дорога к особняку Гродта кружила между коричневыми лужайками и рощами застывших пальм. Но когда мы пересекли периметр гостевых бунгало и подъехали к главному дому, лужайки стали царством зелени. Повсюду звенели разбрызгивающие воду фонтанчики, которые подсвечивались лампами дневного света, спрятанными наверху в листве пальм. Той энергии, что ежемесячно Гродт оплачивал по EFT[44], хватило бы, чтобы на неделю обеспечить теплом Толедо.
Когда мы подъехали ко входу в особняк, камердинер открыл мне пассажирскую дверцу, и я нырнул в атмосферу двадцати пяти градусной жары, щурясь в свете ламп дневного света. Камердинер по граждански неловко отдал мне честь, и я с улыбкой ответил ему.
Главный зал показался мне меньше, чем в мой последний визит, наверное, потому что стены казались черными. Я коснулся одной из них. Отделка изумрудного шелка. В этом зале можно было устроить чемпионат по баскетболу.
Загорелые, одетые в смокинги, разодетые гости Гродта топали по мраморному полу и циркулировали по изгибам огромной лестницы. Запахи духов и цветочные ароматы дополняла живая музыка.
Очевидно, пластсталь была не единственным материалом, конфискованным правительством. В отличие от платьев, которые носили женщины пять лет назад, ныне подол всего на пять сантиметров прикрывал «ворота в рай». Исторически сложилось так, что во время войны в моду всегда входили мини. Что и говорить, экономия материала. Но война со слизнями сократила юбки до невозможного. Еще один год войны и юбки стали бы ископаемыми. Может, война вовсе не так уж плоха?
Я пять лет не видел женщин без формы. А тут в противоположном конце зала ошеломляющая брюнетка, чуть поправила свою юбчонку, в фальшивом приливе скромности, перед тем как рухнуть на низкий диван. У меня аж дыханье сперло. За несколько минут я изучил все фасоны нынешнего женского белья.
– Джейсон! – неожиданно мне на плечо опустилась чья-то рука.
С сожалением я отвел взгляд от живописной картины, разворачивающейся на софе.
– Мистер Гродт.
Он повернул меня к себе и с хлопком опустил другую руку на мое второе плечо, держа меня на расстоянии вытянутой руки.
– Джейсон!
– Мистер Гродт!
Больше мы ничего не говорили.
Его улыбка растаяла, и он, освободив одну руку, поправил завиток волос у правого уха.
– Мой мальчик, я каждый день молил бога о том, чтобы ты вернулся целым и невредимым.
К нам скользнула служанка в униформе дня: десяти сантиметровые каблуки и проклепанные хромом кожаные ремни, прикрывающие лишь эрогенные зоны. Она предложила нам вафли и пилюли, горкой возвышающиеся на серебряном подносе. Я улыбнулся и покачал головой. Гродт отослал ее, шлепнув по голому заду.
Какое-то время я наблюдал, как она скользит сквозь толпу. Возможно, она помогала Гродту и в повседневных делах.
– Это было ужасно, Джейсон? – спросил Гродт, возвращая меня к реальности.
Много хуже. Только как об этом сказать?
Я вздохнул. Как мог я объяснить все это кому-то вроде Гродта? Кто-то уже писал об этом. Изоляция. Неуверенность в себе. Скука, навеянная постоянным ужасом. Хаос битвы. Связь, возникающая между людьми, у которых нет ничего общего, кроме ответственности за жизни друг друга. Я уже открыл было рот, чтобы объяснить все это Гродту.
– Пожалуй, но…
– Мой Бог! Не говори больше ничего. Могу себе представить, – и он неожиданно, театрально прижал ладонь к своему лбу. Потом взгляд его скользнул куда-то за мое плечо. Он поднял бокал, приветствуя кого-то их вновь прибывших.
– Джейсон, мы должны поговорить, – вновь положив руку мне на плечо, он повел меня через толпу.
У меня сердце ушло в пятки. Брюнетка, скромно свернувшись на подушках софы, улыбалась какому-то лысому гражданскому в цветастом малиновом спортивном костюме.
Гродт отвел меня в покрытый коврами холл, протянувшийся так далеко, что отсюда звуки оркестра и гомон толпы казались лишь невнятным шорохом. Остановившись, он, усмехаясь, открыл двойные двери, высотой метра три.
– Моя библиотека.
Его библиотека на самом деле состояла из всего одной полки бумажных книг, спрятанных под стекло. Все остальные стены, кроме французских дверей в сад, были завешаны плакатами фильмов, тоже под стеклом и голографическими театральными портретами Гродта.
«Гродт Интернешенал» делал свою долю пошлятины, время от времени устраивая музыкальными представления, в которых участвовали женщины в купальниках прошлого столетия и мужчины с татуировками. Однако «Гродт Интернешенал» так же не брезговал и высокоинтеллектуальным материалом, например, классикой вроде «Крестовых походов Лазерной лиги».
Подойдя к буфету, Гродт налил на два пальца янтарной жидкости в хрустальные резные бокалы, суженные сверху. Каждый из них был размером с добрый ананас. Один бокал он протянул мне, а потом, подняв свой, произнес тост:
– За твое возвращение. И, черт побери, за твое будущее!
Я осторожно понюхал напиток. Те несколько дней, что я обедал с Твай в различных гостиничных барах, приучили меня к осторожности. Но это был настоящий коньяк. Его запах шибанул мне в нос.
– Сэр?
Гродт предложил мне сесть на один из крутящихся стульев, а сам взобрался на другой.
– Ты должен рассказать мне свою историю.
Именно это я и попытался сделать, но он перебил меня через несколько минут.
– Автобиография, – заговорил он, скрестив ноги. – На ней базируется вся голоиндустрия. Десять тысяч кинотеатров – международное вещание.
Я нахмурился.
– Я – не писатель. Но у меня сохранился дневник, – я чуть подался вперед. – Если хотите, почитайте.
Он поднял руку, словно хотел остановить меня.
– Читать? – он нетерпеливо взмахнул рукой. – Нет… Нет… Мы уже наняли «свободного художника». Он написал твою автобиографию. Скоро моя команда адоптирует ее в голопьесу.
– Но откуда вы знаете..?
Он отмахнулся от меня, потом вытянул руки перед собой сложил рамку из больших и указательных пальцев и посмотрел на меня через эту рамку.
– Твое лицо слишком примелькалось у публики, – заявил оню – Мы не сможем тебя обойти, так пусть этот «лакомый кусочек» в постановке достанется именно тебе.
– Большое спасибо, мистер Гродт.
На столе зазвонил телефон, он схватил трубку и что-то прошептал в нее.
Я уставился за окно на садовника. Нахмурившись, тот подрезал розы Гродта лазерной палочкой. Я покачал головой. Любой из тех девяти тысяч, что остались на Ганимеде, с радостью поменялся бы местами с этим садовником.
– Думаю, для подобной голопостановки время еще не пришло.
– Ты сделаешь карьеру.
А я всего лишь хотел купить машину, конечно, если их начнут снова выпускать. Жизнь холостяка из офицерского общежития стоит меньше, чем удобрение для роз Гродта.
– Мне не нужна такая карьера. Я не стану делать ее на костях моих мертвых товарищей.
Гродт вздохнул.
– Я ожидал что-то вроде этого. Но ты образумишься. Мое предложение остается в силе. Но лишь до тех пор пока я не нарою другой более выгодный проект. Не мучайся слишком долго.
После этого я вернулся к остальным гостям, и даже поел то, что принципиально отличалось от меню протеинового бара Твай. А потом я залил все это beaucoup[45] коньяка. Я так и не познакомился ни с одной женщиной. Позже я узнал, что я был единственным, кто напился в ту ночь.
Утром, после прошлой вечеринки у Гродта, я улетел в космос и приземлился на Луне.
В этот раз, утро следующего дня показалось мне печальным. Я улетел в стратосферу со скоростью десять тысяч километров в час, и приземлился посреди Сахары.
Глава семнадцатая.
Мой номер в Рице был достаточно велик для меня, моего похмелья и Джиба. Но самое важное то, что на двери имелась старомодная цепочка безопасности, так что Твай не могла влезть ко мне без спроса. Но она могла звать, а потом изводить прислугу отеля, требуя, чтобы в моем номере активировали телефонный сигнал тревоги, так как на обычные звонки я не отвечал.
Когда сигнал тревоги прозвучал раз этак в двенадцатый, я стащил в головы подушку, в которую безуспешно пытался завернуться, включил телефон, естественно только звук, и прохрипел:
– Генерал Уондер.
– Вы собрались? – это, конечно, была Твай.
– Что?
– Через двадцать минут мы должны быть на Длинной полосе мыса Канаверал.
– А я думал Длинная полоса только для приземления Перехватчиков. И международных сверхзвуковых самолетов.
Телефон зашипел.
Одному меня научили Орд и армия: никогда не ложиться спать не собравшись, не важно пьяный я или трезвый. Я побрился, справил нужду, и через две минуты уже скользнул в лимузин к Твай, горбясь под огромной шинелью. Голова у меня пульсировала от боли.
Мы покатили, изредка встречая встречные машины скудного послевоенного движения.
– Вы были у Аарона Гродта? – повернулась ко мне Твай.
Я разглядывал отражение своего бледного лица и красных глаз в затененном боковом стекле.
– А что, об этом уже все знают?
– Мы всего лишь отслеживали ваше местопребывание. Вижу, вы вчера перебрали. Вы станните вести себя, как положено?
Я покачал головой. Медленно.
– Если это ваш бизнес, то – нет! Просто богач сделал мне заманчивое предложение.
– Написать книгу? – подсказала она.
– Откуда вы знаете? Подслушивать запрещено, даже если речь идет о военных.
– Обуздайте вашу паранойю. Гродт позвонил нам и озвучил предложение об автобиографии до того, как сделал вам предложение. Это хорошая идея…
– Я послал его.
Глаза Твай округлились.
– Хорошо, путь не в деньгах дело. Но ведь альтруизм тоже продается.
– Я не стану зарабатывать, эксплуатируя имена своих мертвых товарищей. Нет, – я отвернулся к окну, наблюдая, как мы проезжаем ворота Канаверала.
Потом у меня снова отвалилась челюсть. Мы подкатили прямо к трапу, который вел на борт пассажирского самолета с воздушно-реактивным двигателем без каких-либо опознавательных знаков на борту. По форме похожий на подводную лодку с хвостовым плавником, этот мамонт воздушных авиалиний проглотил меня, как песчинку.
Такое путешествие, должно быть, стоило целого состояния. У меня возникло чувство, какое порой бывает у пассажиров, во время перелета через океан, когда им кажется, что они достигли другого континента быстрее, чем добрались до аэропорта. Но самым большим удивлением были те, вместе с кем мне предстояло совершить это путешествие. Они поджидали меня у трапа, на взлетно-посадочной полосе.
Уди захлопал в ладоши, когда увидел, как я вылезаю из лимузина.
– Дэйсон!
Пигалица улыбнулась и обняла меня.
– Ты готов?
У меня в кишках аж забулькало. Все, что я съел за вчерашний вечер, выбрало как раз этот момент, чтобы основательно взбрыкнуть.
– Как?
– Уди полетит домой! Ко мне домой!
Я вскарабкался по лестнице к люку.
– Египет?
– Уди наполовину египтянин.
– Точно, – я сжал зубы и нырнул в люк. Если бы это помогло мне как можно быстрее добраться до туалетной комнаты, то я согласился бы с тем, что Уди наполовину марсианин.
Через десять минут я плюхнулся на свободное кресло у иллюминатора рядом с ерзающим Уди и Пигалица. Твай сидела напротив нас.
Кроме нас в самолете собралось несколько дипломатов, магнатов и звезд голо. Потолок в самолете был таким низким, что парень вроде меня должен слегка пригибать голову. Сидения оббиты мягкой, маслянистой кожей, глубокие, но уже чем у обычного аэробуса. Им и не нужно быть такими большими, потому что этот самолет мог достигнуть любой точки земного шара менее чем за два часа. Зато они дополнялись хорошими ремнями безопасности, так как из-за короткого времени перелета, самолету предстоял тяжелый взлет – за очень короткий промежуток времени он должен быть набрать скорость в семь тысяч километров в час. Система ремней безопасности включала так же ремни для плеч, потому что торможение тоже приводило к перегрузкам в несколько «g»…
Я огляделся. Мы занимали большую часть салона. Стюард предложил нам предвзлетный кофе. И, что много лучше, тайленол[46] в порошке.
Самолет завибрировал, когда включились двигатели. Я вздрогнул от их рева, так как каждый рывок болью отзывался в моей голову.
– Ты же не станешь блевать? – нахмурилась Пигалица.
Я покачал головой.
– Не собираюсь… Но почему Египет?
– Каир – культурная столица исламского мира, – встряла Твай. – Тут ничего не изменилось. Если мы убедим Египет относительно наших планов, то мы убедим все страны третьего мира.
Как или иначе, но воротничок форменной блузки класса-А у Пигалицы был застегнут. Она одела штаны, а не юбку, а волосы ее прикрывал берет.
– Она помогла создать тебе этот образ? – спросил я Пигалицу, кивнув в сторону Твай.
– Лейтенант Муншара-Мецгер не нуждалась в моей помощи, – Твай наклонилась вперед и встряхнула с моего ворота часть порошка, который я просыпал.
Лейтенант? Я покосился на воротничок Пигалицы. Изменения были очевидны, только я их сразу не заметил.
– Тебе вернули лейтенантские нашивки!
Когда Пигалица служила в египетской армии, она находилась в офицерском чине. Все добровольцы вроде нас отказывались от званий и принимали понижение в звании как условие приема в Экспедиционные силы Ганимеда.
Минчикен потерла свою медь на воротнике большим пальцем и улыбнулась.
– Как бы то ни было, Египет до сих пор мусульманская страна, – встряла Твай.
По крайней мере, Твай не заставила Пигалицу одевать мешок с дырками для глаз. И то хорошо.
– Она должна быть на высоте, – продолжала Твай. – Но если она окажется ниже в чине, чем был отец ребенка, мы можем не договориться с исламскими фундаменталистами.
Я посмотрел на Твай, которая набросила себе на волосы черный шарфик.
– А почему бы вам самой не вести эти переговоры. По-моему мы уболтаете кого угодно.
Твай сморщила носик.
– Мусульманский мир не станет слушать еврейскую девушку.
У меня от удивления брови поползли на лоб. Я и не подозревал, что темноглазая Руфь Твай – еврейка. Я прожил с Ари Клейном бок о бок больше двух лет, и меня никогда не заботило то, что он – еврей. Расизм – еще одна причина, по которой я не хотел заниматься политикой.
Я сохранил свои звезды ради PR, а не потому, что я реально собирался занимать такой пост. Я поддерживал все политические уловки Твай, словно Макиавелли, даже не зная в чем там дело. Однако факт, что я до сих пор в своем звании успокаивал меня. Может быть, в каждом из нас сокрыт маленький исламский фундаменталист.
– Стюарт, пожалуйста, приготовьте кабину к старту, – пропел интерком.
Моторы взревели, и кабина стала вибрировать. Уди посмотрел на меня выпучив глаза. Губы малыша дрожали.
Я улыбнулся ему.
– Все в порядке.
Уди нахмурился.
– Мы в безопасности, – уверил я его и погладил по голове.
Он улыбнулся в ответ, а потом весь сжался, когда мы рванули вверх, взлетая.
Я повернулся к иллюминатору, и стал разглядывать пятно Флориды. Рядом со мной, подражал реву машин Уди. Его щеки раздулись. Я вновь обнял его. Если я говорю кому-то, что он в безопасности, этот человек должен мне верить. Так должно быть. Разве нет?
Ускорение вжало меня в подушки кресла, и Уди сам сжал мою руку, когда ракетный двигатель, установленный под фюзеляжем самолета понес нас ввысь и вдаль над Атлантикой.
Ракетные двигатели разгоняли самолет до сверхзвуковой скорости.
Самолет подпрыгнул, словно автобус, на всей скорости налетевший на кочку. Уди еще крепче вцепился в мою руку.
Потом откуда-то с потолка донесся голос пилота:
– Не волнуйтесь это был запланированный толчок. Он случается всегда при отключении реактивного двигателя. Через минуту вы почувствует, как мы войдем в воздушную волну, которая сейчас движется перед нами. Как только мы «оседлаем» эту волну, вы сможете свободно перемещаться по салону. И если говорить точно, то к тому времени мы будем уже в трехстах километрах к востоку от побережья Флориды.
Я посмотрел на свои наручные часы и присвистнул. Мы летели всего пару минут. И мы еще не набрали полной скорости.
Я вновь повернулся к иллюминатору. Голова у меня была по-прежнему тяжелой как от ускорения, так и от последствий пьянки, случившейся накануне. Под нами клубился вялый туман атмосферной пыли – последствие удара слизней. Впереди горизонт закруглялся. Небо было цвета индиго. Я не вернулся в космос, но находился рядом с ним.
Стюард поспешно предложил нам закуски. Твай покачала пальцем и тут же всучила мне протеиновую палочку. Однако в этот раз ей не о чем было беспокоиться. После утренней поездки в лимузине, ускорения в несколько «g» и вчерашних возлияний, у меня не было никакого желания питаться. Мне казалось, что я больше никогда не буду есть.
Только стюард убрал апельсиновые корки за Уди, как ускорение вновь навалилось на меня. К этому времени, начал действовать тейлинол. Сахара распростерлась под нами, словно персидский ковер, покрытый дюнами-морщинками. Но только он был монохромно охровым.
Пигалица наклонилась вперед и показала на далекую серебристую ленту, змеящуюся по безжизненному ковру песка.
– Нил. Пять тысяч лет назад жизнь в этих краях была только на берегах Нила.
Я вспомнил то, что читал в детстве. Нил питал пустыню. Каждую весну она расцветала, когда река выходила из берегов. За тысячелетие аграрных работе миллионы, что жили на его низких берегах, с радостью приветствовали наступающие воды.
Никто не знал, сколько кварталов Каира испарилось во время удара. Перепись населения в Каире говорила, что население уменьшилось на несколько миллионов, но согласно египетской пословице: «Каир будет стоять, пока будет течь Нил». Народ, история которого насчитывает пять тысяч лет, любит подобные пословицы.
Нил, дающий жизнь, проходил через самое сердце Каира. Южная стена кратера, возникшего в результате бомбардировки, дамбой перегородила реку, устроив наводнение. Первый раз со времен фараонов Нил обмелел. Правительство и средства массовой информации в Каире, которые могли бы предупредить население и организовать эвакуацию, исчезли во время удара.
И поток, хлынувший в город, смыл более миллиона жизней. По большей части погибали дети, их маленькие спящие тела уносил поток…
Я крепче обнял Уди.
* * *
Мы приземлились на посадочной полосе, расположенной за пределами пригорода того поселения, что теперь носило название Каир. Я на руках отнес Уди вниз по трапу. Пигалица плакала. Дедушка и бабушка Уди, а так же шесть его тетушек исчезли в один миг во время удара…
Посадочная полоса на которую мы опустились, была вырыта бульдозерами прямо посреди пустыни, и, выходя из самолета, мне пришлось прикрывать глаза от песка, который нес ветер.
Идущая впереди меня Твай, вытянула руки по швам и присвистнула.
У меня аж челюсть отвисла. Прямо перед нами поднимались пирамиды.
Пигалица остановилась рядом со мной, вытирая слезы.
– Те, кто здесь не был, не ожидают, что окажутся так близко к Каиру.
Да, это был Каир. И пирамиды стояли по-прежнему неподвижные и безмолвные.
– Египтяне говорят: «Весь мир боится времени, но время боится пирамид». Добро пожаловать в Египет. Я – Гаджи, – наш гид, усатый египтянин, чья улыбка сверкала золотым резцом, подкатил нашу машину выкрашенную в голубой цвет ООН – дизельный реликт, который он назвал «Хаммером»[47]. На таких машинах люди ездили в далекой древности. Моя голова мотнулась назад, когда «Хаммер» рванул с места, а потом – вперед, когда гид переключил коробку скоростей. Гаджи явно было наплевать на красоты древности.
Время которого сами пирамиды должны бояться – время, проведенное в «Хаммере». Эта машина ехала словно телега, запряженная волами. Я понял это после того, как Гаджи загнал наш «Хаммер» в яму грязи, и нам и в самом деле пришлось пересесть на повозку с волами. Это путешествие с Твай показало мне, что большая часть стран испытывала недостаток в технических специалистах и именно поэтому не могла строить космические корабли.
