Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 1
– Да, – сказал Виктор Иванович, выходя, – завтра днём пошлите Прохорова за продовольствием и горючим, пусть возьмёт две машины. Груз с них постарайтесь распределить на остальные… Поехали!
Через час санитарная машина с притушенными фарами мчалась по гладкой зимней дороге, идущей от станции Войбокало на запад по направлению к линии фронта. Перов сидел в кабине, а Борис, Емельянов и три бойца – в кузове машины, это была вторая бессонная ночь подряд. И потому все, сидевшие в кузове «санитарки» в темноте и относительной теплоте, дремали, а некоторые и откровенно всхрапывали. Дремал, сидя рядом с шофёром, и Перов.
Все проснулись от внезапного толчка, машина резко затормозила и даже развернулась. Снаружи были слышны какие-то возбуждённые голоса. Через несколько минут все ехавшие в «санитарке» высыпали на дорогу. Их санитарная машина остановилась на небольшом пригорке, впоследствии выяснилось, что это был мостик через узкую канаву. Вокруг расстилалась снежная равнина, кое-где покрытая мелким кустарником. Луны не было, но при свете мерцавших звёзд и блеске белой, искрящейся пелены снега, покрывавшей землю толстым слоем, всё было довольно отчётливо видно.
Перед «санитаркой», шагах в десяти, лежала на боку крытая полуторка, около неё суетились три человека, вытягивая какие-то ящики из кузова и нервно переговариваясь между собой. Перов, Емельянов и Алёшкин подошли к этой группе, и Виктор Иванович спросил, не могут ли они чем-нибудь помочь. Тогда один из командиров, а судя по одежде, двое из них были командирами, обернулся и раздражённо сказал:
– Конечно, можете, что же вы стоите? Помогайте скорей разгрузить машину, там внутри человека придавило!
Перов позвал на помощь санитаров, и все принялись за разгрузку. Дело это оказалось нелёгким. Машина была загружена металлическими сейфами и большими деревянными ящиками, заполненными чем-то тяжёлым. Некоторые сейфы с трудом могли поднять шесть человек. И там, где-то под этим грузом, находился пострадавший!
Командиров, ехавших в машине, было всего трое, плюс шофёр; конечно, они не справились бы с разгрузкой, если бы не помощь медсанбатовцев. Емельянов узнал в одном из командиров работника штаба дивизии. Вскоре основные тяжёлые сейфы и ящики удалось вытащить, и под грудой мелких ящиков с ворохом папок, бумагами и топографическими картами обнаружили человека. Это был старший лейтенант, он лежал неподвижно. Когда его вытащили из машины и положили на разостланную на дороге чью-то плащ-палатку, все увидели, что он мёртв.
Борис, вооружившись электрическим фонариком начсандива, осмотрел труп и обнаружил несколько закрытых, но тяжёлых травм. Во-первых, у пострадавшего было сломано не менее шести рёбер, видимо, от давления тяжёлого сейфа, упавшего на него и, во-вторых, в левой височной области при её ощупывании определялся сдавленный перелом височной кости. Смерть, по-видимому, наступила мгновенно.
Осмотрев труп, Алёшкин присоединился к группе, состоявшей из Перова, Емельянова и штабных командиров. Он доложил начсандиву, что старший лейтенант умер от закрытых переломов черепа и скелета грудной клетки, с вероятным размозжением мозга и разрывом органов грудной полости.
Из разговора, происходившего в этой группе, Борис узнал о том, что случилось. Оказалось, что это одна из штабных машин, перевозившая остатки имущества штаба дивизии в район рабочего посёлка № 6, где для штаба подобрали место (ранее предполагалось, что штаб разместится южнее, и часть имущества завезли туда). Затем место дислокации переменили, и всё завезённое не по адресу нужно было срочно перебросить к новому месту дислокации. Для перевозки выделили две машины, которые забрали имущество и следовали в штаб. В первую погрузили большую часть секретных документов, и в неё же сели три штабных работника. Один из них сидел с шофёром, а два других – в кузове. Во вторую погрузили кое-какие вещи, в ней следовали красноармейцы из комендантского взвода штаба, помогавшие в погрузке. В дороге вторая машина отстала.
Когда штабная машина стала подниматься на мостик, то шофёр, заметив приближавшуюся «санитарку», решил дать ей дорогу, затормозил и немного отвернул в сторону. Но дорога была скользкой, узкой и после торможения полуторка пошла назад, юзом съехала с дороги и, попав половиной колёс в занесённую снегом канаву, опрокинулась на бок. Вообще-то, такое падение машины большой опасности не представляло, если бы в ней не находились тяжёлые, ничем не закреплённые сейфы. Как только машина стала скользить назад, один из ехавших в кузове, сидевший у заднего борта, выскочил из неё в снег и отделался лёгким испугом. Ехавшие в кабине получили небольшие ушибы и царапины, а старший лейтенант Абросимов – такой оказалась фамилия погибшего – находился в глубине кузова машины и, как пояснили его спутники, кажется, даже спал, устроившись в щели между ящиками и сейфами на ворохе папок и топографических карт. Он выскочить не успел, а возможно, даже не успел и проснуться, как был тяжело травмирован.
Пока собравшиеся возбуждённо обсуждали происшествие, успела подъехать и вторая штабная машина. Лейтенант, ехавший в ней, узнав о случившемся, с бранью набросился на несчастного шофёра, потерпевшего аварию, который и без того стоял с убитым видом, ведь ему грозил суд военного трибунала: при аварии машины, которую он вёл, погиб человек, командир Красной армии. Присутствующие успокоили расходившегося лейтенанта, хотя для этого Емельянову, бывшему в этой группе старшим по званию и положению, пришлось на него и прикрикнуть. После этого решили сделать так: штабисты грузят своё имущество, едут в штаб, где и доложат о случившемся, а медики забирают в свою машину труп, едут с ним на рекогносцировку, а затем доставляют труп в госпиталь в Войбокало, там он будет вскрыт, и составят соответствующий акт.
Перов пытался протестовать, но Емельянов убедил его, что другого выхода из создавшегося положения нет.
– Тем более, – добавил он, – что косвенно и мы виноваты в гибели этого несчастного, ведь если бы их машина не встретилась с нашей, ничего бы и не произошло.
Через несколько минут тело уложили на носилки, укрыли плащ-палаткой и поставили в санитарную машину. Медсанбатовцы поехали дальше, а штабисты, вытащив свою машину из канавы, приступили к её погрузке.
Начинало понемногу светать. Минут через тридцать, сориентировавшись по карте, Перов остановил машину, вылез из неё, позвал к себе Бориса и начсандива и сказал, что они, по-видимому, сейчас должны находиться в посёлке Александровка. Однако, сколько они не смотрели по сторонам, кроме одиноко стоявших невысоких деревьев, кустарников, да каких-то тёмных столбов, черневших метрах в ста от дороги, на которой стояла машина, ничего не видели.
Решили дальше пойти пешком. Свернули с дороги и сразу же провалились в снег по колено. Такая ходьба была очень утомительна, и потому на преодоление 200 метров до черневших столбов ушло не менее 15 минут. Когда же подошли к ним, то убедились, что это были остатки сгоревших и разрушенных домов, то есть печные трубы. Недалеко от обнаруженных виднелось ещё несколько таких же труб. Очевидно, всё-таки это действительно была Александровка.
«Вот что остаётся после того, как в наших посёлках побывают немцы», – подумал Борис и невольно вслух спросил:
– А где же жители-то?
Но ему никто не ответил. Всем стало совершенно ясно, что размещать медсанбат здесь невозможно: от обозначенного на карте посёлка и окружавшего его леса не осталось ничего.
К северу, примерно километрах в двух от этого места, виднелась тёмная полоса, наверное, лес. Нужно было добраться туда. О том, чтобы пройти этот путь пешком, погружаясь при каждом шаге глубже, чем по колено, в рыхлый снег, нечего было и думать, решили вернуться по дороге назад и с того места, где до черневшего леса от дороги было около полукилометра, попытаться пробиться на машине.
К общему удивлению, машина пошла по целине, хотя и на первой скорости, но довольно легко. Оказалось, что под слоем рыхлого снега, который здесь не был таким глубоким, как в Александровке, находился твёрдый ледяной покров, и наши путники сравнительно быстро добрались до лесной опушки, а проехав несколько десятков метров вдоль неё, обнаружили и старую лесную дорогу. Продвинувшись ещё на километр, все убедились, что этот лес для размещения батальона тоже непригоден. Он состоял из низких, тоненьких лиственных деревьев: осины, ольхи и мелких берёз, росших тесно друг к другу. Лишь кое-где в этих зарослях мелколесья попадались крупные деревья. Расчистка территории для установки палаток потребовала бы огромного труда. Кроме того, судя по этому лесу, почва была болотистой, и к весне (а может быть, придётся здесь стоять и до весны) медсанбат будет окружён водой. Посоветовавшись, решили возвращаться на дорогу и искать новое место. Но один из бойцов, успевший отойти от машины на довольно значительное расстояние, возвратился и сообщил:
– Там, дальше, эта дорога выходит на поляну, на которой стоят бараки, а за поляной хороший лес.
Узнав это, двинулись дальше, и действительно, через десять минут машина выехала на поляну, остановилась у одного из бараков, из трубы которого вился дымок. Около барака стояла крытая полуторка, а дальше, в сторону темневшего на противоположном конце поляны большого елового леса, шла дорога со следами автомобильных колёс. Приехавшие вышли из машины и заглянули в одну из комнат барака. Это была, кажется, единственная комната, занятая под жильё, из всех трёх бараков. При появлении командиров – двух со шпалами, а одного (Емельянова) даже с двумя, младший техник-лейтенант, сидевший с важным видом за столом в расстёгнутом кителе и с аппетитом уплетавший жареную картошку, растерянно вскочил и, застёгивая крючки своего кителя, торопливо проглатывая находившуюся во рту пищу, невнятно пробормотал:
– Младший техник, лейтенант Петров, командир оружейной мастерской 50-го стрелкового полка.
– Здравствуйте, – сказал Емельянов, – я начсандив 65-й стрелковой дивизии. Что вы здесь делаете?
– Да вот, собираемся здесь развернуть оружейную мастерскую полка, – уже смелее ответил лейтенант.
– Во всех этих бараках? – усмехнулся начсандив.
– Нет, что вы, товарищ военврач, нам нужна только эта комната, может быть, ещё одна, а остальное берите!
«А и в самом деле, – подумал Борис, – почему бы медсанбату не остановиться в этих бараках? Стены и крыши есть, остальное оборудуем. А то в лесу, в палатках наши обессиленные люди не смогут развернуть всё необходимое», – и вслух он сказал Емельянову:
– Товарищ начсандив, разрешите я осмотрю помещения?
Тот очевидно подумал то же, что и Алёшкин, потому что быстро ответил:
– Правильно, сходите, мы пока с лейтенантом побеседуем.
Борис в сопровождении одного из бойцов осмотрел все три барака. Он убедился, что два из них совершенно целы и могут быть немедленно заняты под жильё или лечебные учреждения батальона, а самый большой оказался недостроенным. В одной половине его имелись окна и двери, а в другой вместо окон зияли только проёмы, обрамлённые косяками. Но всё это были пустяки, и на первое время медсанбат мог разместиться в этих помещениях с лёгкостью. Так он и доложил Емельянову.
Против размещения в бараках высказался лишь Перов, опасаясь бомбёжки, но его удалось убедить, ведь если эти бараки уцелели до сих пор, то могут остаться в неприкосновенности и дальше. Начсандив только сказал, что размещать медсанбат с оружейной мастерской в одном месте неправильно, и поэтому он считает, что техник-лейтенант должен погрузиться в машину и тихонечко следовать поближе к своему полку, а не удирать от него за восемь километров.
– Срок на сборы, – сказал начсандив, – два часа.
Младший лейтенант пытался протестовать, но Емельянов приказал ему замолчать и немедленно выполнять полученное приказание. Тому ничего не оставалось, как подчиниться.
После этого решили, что Перов и Алёшкин с двумя санитарами останутся на выбранном месте и распределят помещения между подразделениями батальона, а также наметят места для развёртывания палаток, которые, вероятно, потребуются, и отведут территорию для размещения транспорта, складов и других вспомогательных служб. Тем временем Емельянов с третьим санитаром доставят тело погибшего лейтенанта в полевой госпиталь, находившийся в Войбокало, для вскрытия, там же начсандив составит докладную записку на имя командира дивизии о происшедшем.
Всё так и вышло. Без особых приключений начсандив сдал труп Абросимова в 64-й госпиталь и, встретив там одну из легковых машин штаба дивизии, пересел в неё, чтобы доложить о происшествии и о месте, выбранном для дислокации медсанбата, начальнику штаба дивизии. Оно находилось километра на два юго-западнее намеченной до этого точки.
Там же Емельянов встретил и Прохорова, который уже успел получить продовольствие и горючее. Тот загрузил кое-чем прибывшую «санитарку» и, не задерживаясь, направился к тому месту, где находился Перов. Естественно, что провожатыми ему служили шофёр «санитарки» и санитар, сопровождавший начсандива. Они ориентировались легко – уже наступил день, и разыскать поворот с основной дороги в сторону бараков труда не составляло.
Через час после того, как прибыл Прохоров, Борис на санитарной машине выехал навстречу колонне медсанбата. Поздно ночью он встретил её в районе станции Войбокало, а часа через два они уже находились на новом месте дислокации.
К этому времени Прохоров поручил имевшемуся в его распоряжении повару приготовить обед-ужин, и все прибывшие могли поесть горячую пищу. В течение дня, проведённого в Кобоне, они ели только один раз, да и то, по настоянию Зинаиды Николаевны Прокофьевой, все получили по очень небольшой порции.
На новом месте дислокации все медсанбатовцы обрадовались горячей еде, но и тут многих из них ждало разочарование. Врачи госпитального взвода строго следили за количеством выдаваемой пищи и, несмотря ни на какие просьбы, ограничивали порции достаточно сурово. Между прочим, именно эта мера, проведённая по инициативе Прокофьевой в течение нескольких дней, позволила медсанбату сравнительно безболезненно перенести переход от голодного пайка к нормальному питанию. К сожалению, во многих частях дивизии врачи оказались не на высоте, и этот переход привёл к возникновению довольно тяжёлых последствий у сравнительно большого числа бойцов и командиров.
После еды все завалились спать: невозможно было и думать о том, чтобы заставить людей что-либо делать, спать теперь все хотели постоянно. Относительно обильная еда, сменившая тяжелейший голод, сравнительно спокойная, почти мирная обстановка, общая слабость делали своё дело. Там, где они находились три дня тому назад, вокруг них, а иногда и среди палаток, почти круглосуточно рвались снаряды и мины, а здесь только где-то на западе, далеко за лесом, погромыхивало, да вспыхивало на горизонте розоватое зарево, такое же, как бывает при зарницах далёкой грозы. Состояние людей поняли Перов и комиссар. Разместив всех людей в одном из бараков, где улеглись и сами, всем разрешили хорошенько выспаться, оставив машины неразгруженными. Не спали только часовые, да караульный начальник, старшина Ерофеев. Скуратов предусмотрительно выставил караул вокруг бараков и на обеих дорогах, ведущих к лагерю.
После ясной, звёздной, морозной ночи к утру следующего дня наступило небольшое потепление. Небо затянулось низкими облаками, из которых временами сыпался мелкий снежок, развеваемый несильным ветром. Передислокации батальона такая погода благоприятствовала, она была явно нелётная, и передвижение по дорогам, да и сосредоточение довольно большого количества машин на открытой поляне немецкие «рамы» (самолёты-разведчики) обнаружить не могли. Кроме того, фашисты уже привыкли, что все учреждения – медицинские, спецслужб и штабов Красной армии – во фронтовой полосе располагались в лесу, а не в помещениях. Вероятно, поэтому, несмотря на довольно частые бомбёжки дорог и окрестных лесных массивов, проводившихся в последнее время, бараки, в которых был расквартирован медсанбат, не бомбили ни разу.
Глава двадцать первая
Однако продолжим рассказ по порядку. После завтрака всё имущество батальона разгрузили на подготовленную площадку в лесу, на расстоянии около 150 метров от поляны, там предполагалось в будущем устроить склады. Все машины расставили на краю поляны с северо-восточной стороны и хорошо замаскировали. Перов и Алёшкин, остававшиеся на выбранном месте дислокации батальона, не теряли времени даром. Обойдя углы и закоулки поляны и окружающих её опушек леса, а также тщательно обследовав все бараки, составили план размещения подразделений батальона, который в последующем почти в точности и был выполнен.
Конечно, не всё то, что начерчено на схеме, появилось сразу. Для этого нужно было время.
В первую очередь, как это бывало в медсанбате теперь всегда, оборудовали лечебные помещения, то есть привели в годное состояние барак № 1 и часть барака № 3. Как уже говорилось, барак № 1 в значительной части был ещё не достроен. Печи, типа голландок, в этом помещении уже имелись, не хватало окон и дверей. Очевидно, война и неожиданное наступление фашистских войск застало здесь строительство в разгаре, и всё бросили на ходу. В одной из комнат этого барака обнаружились готовые рамы, двери и несколько ящиков стекла. При тех навыках, которые за полгода приобрели санбатовцы, застеклить рамы, а также навесить на места окна и двери, было делом нескольких часов. Остальные помещения пришлось только очистить от строительного мусора, завесить окна и двери плащ-палатками и одеялами для светомаскировки и сохранения тепла, разделить барак на отдельные помещения, используя имевшиеся деревянные перегородки, и установить новые из утеплений от палаток, протопить печи, провести электричество, расставить необходимое оборудование – и можно было принимать раненых.
Для того, чтобы придать операционно-перевязочному блоку более внушительный вид, решили в помещениях операционной, развёрнутой на два стола, и перевязочной, развёрнутой на четыре стола, стены и потолок обить белым пологом от палаток (в запасе у Прохорова имелись новые пологи). После этого помещения засверкали белоснежной чистотой, а так как дружинницы старательно вымыли и даже выскоблили деревянные полы, то сверкали и они.
К вечеру первого дня оборудование операционно-перевязочного блока и сортировки вполне закончили. Сортировку пришлось развернуть в палатке ДПМ, немного в стороне от поляны. К ней должны были часто подъезжать машины, и размещение её в стороне от основного положения медсанбата создавало дополнительную маскировку.
Установка палатки отняла порядочно времени и много сил, и, пока часть людей трудилась над освоением барака, другая, не меньшая, возилась с развёртыванием сортировки.
Постепенно оборудовались, ремонтировались, строились и устанавливались новые помещения и палатки, и к 6 февраля 1942 г., то есть через неделю после прибытия, медсанбат располагался полностью так, как это показано на схеме.
Все медсанбатовцы, получая нормальное красноармейское питание, быстро окрепли, случаи объедания, которые произошли с Дурковым и несколькими медсёстрами, больше не повторялись. За этим внимательно следила Зинаида Николаевна и её помощники. Через пару недель о перенесённом голоде напоминали только державшиеся ещё у некоторых отёки и последствия цинги.
У Алёшкина отёки на ногах пока не позволяли носить сапоги – ходил в валенках, продолжали болеть дёсны, выпали зубы, однако, экзема на шее и лице уменьшилась. Он уже мог безболезненно бриться, и только в самом нижнем отделе шеи и на груди оставались мокнущие болячки, которые приходилось бинтовать. Одним из средств, облегчавших его состояние, стала придуманная им самим болтушка, в которую входили сера, тальк, стрептоцид, крахмал, глицерин и вода.
Комиссар дивизии Марченко наведывался в медсанбат не реже, чем раз в три дня, следил за его развёртыванием, и вскоре был на дружеской ноге прежде всего с Борисом, Прокофьевой и Сангородским. С Перовым он держался довольно официально и ещё суше был с комиссаром медсанбата, хотя последний, на взгляд Алёшкина, выполнял свои обязанности гораздо лучше и толковее, чем все его предшественники. Правда, мнение Бориса, может быть, было немного предвзятым. Дело в том, что с этим комиссаром он дружил. Жили они сейчас вместе в одной из комнат барака № 2, рядом со штабом медсанбата, и эта дружба, поддерживаемая шахматными баталиями, а иногда и преферансной пулькой, до которой комиссар, начальник штаба Скуратов, Перов, да, разумеется, и сам Алёшкин оказались большими охотниками.
Дивизия заняла отведённый ей участок обороны, и примерно с 8 февраля в батальон стали поступать первые раненые. Было их немного, доставляли их более или менее равномерно. К этому времени все врачи и медсёстры санбата обрели уже достаточную работоспособность, и потому удалось установить регулярную сменную работу.
По предложению комиссара весь состав операционно-перевязочного взвода разбили на три смены, каждая работала восемь часов и 16 отдыхала. Причём смена, освобождавшаяся от работы, в течение следующих восьми часов считалась запасной и в случае большого наплыва раненых могла быть вызвана на подмогу.
Снабжение медсанбата медикаментами, перевязочным материалом, продовольствием и прочими материалами из дивизионного обменного пункта, расположенного недалеко от Войбокало, теперь осуществлялось регулярно. Начала поступать почта, московские газеты – с опозданием на три-четыре дня. За их получением следил комиссар батальона, выделив для доставки почты специального человека. Стали приходить и письма.
Получил письма из дома и Борис Алёшкин – сразу три, причём первое было отправлено из Александровки ещё в начале октября, а последнее – в конце декабря прошлого года.
Катя не получала известий от Бориса в течение нескольких месяцев, и поэтому в декабрьском письме высказывала явное беспокойство о нём. Мы знаем, что из кольца блокады почта уходила очень нерегулярно, многое терялось, поэтому неудивительно, что, хотя Борис и писал Кате почти каждые две недели, письма до неё не доходили. Между прочим, так было с письмами и других.
Как только медсанбат переправился на западный берег Ладожского озера и мало-мальски обосновался, все стали писать домой. Сделал это и Борис. В своём письме он сообщил о том, что до этого их подразделение находилось в довольно сложной обстановке, и поэтому посланные им ранее письма могли до дому и не дойти, и что он также писем долго не получал. Сейчас положение изменилось, и он надеется, что переписка станет регулярной и аккуратной.
Это письмо он отправил ещё до прихода писем жены, а получив их, немедленно написал ответ. Повторив на всякий случай почти всё, что сообщал в предыдущем письме, он написал, чтобы Катя не беспокоилась о его здоровье, он сыт, здоров и одет очень тепло. Конечно, вместе с ласковыми словами, адресованными жене, Борис написал много хорошего и своим дочерям. Он был очень рад тому, что возобновилась его связь с семьёй, и что, судя по полученным письмам, они живут сравнительно благополучно. Да он и не предполагал, что тяжести войны могут каким-либо образом серьёзно коснуться такого далёкого тыла, как Кабардино-Балкария и станица Александровка.
После того, как стало теперь уже в подробностях известно о разгроме фашистов под Москвой, Алёшкин, да и все окружавшие его люди, были уверены, что в войне наступил коренной перелом, и теперь изгнание фашистских войск из пределов нашей Родины – вопрос времени и, вероятно, короткого времени. То же говорили и комиссар медсанбата, и даже комиссар дивизии. Конечно, все они ошибались и, как теперь уже совершенно очевидно, не представляли себе той военной мощи, которой обладали фашисты.
Успокоившись насчёт семьи, Борис с ещё большим рвением стал отдаваться порученному ему делу, стараясь своим трудом как можно скорее приблизить время желанной победы. Впрочем, также старательно работали и его подчиненные, и его ближайшие начальники. И как это ни странно, совсем недавно расставшись с Таей и сохранив о ней хорошие воспоминания, он почти совсем о ней не думал. То, что от неё не было никаких вестей, вовсе не тревожило его. Разговор с Крумм как-то забылся, и он полагал, что Тая, сдав порученных ей раненых в московский или какой-нибудь другой госпиталь и подлечившись сама, по всей вероятности, получила какое-нибудь новое назначение, сейчас служила где-то на другом фронте и кратковременную связь с ним вспоминала как какой-то случайный эпизод.
* * *
Дивизия, как мы сказали, вошла в состав 8-й армии, которая, в свою очередь, включалась в Волховский фронт. На этом фронте обстановка более или менее стабилизировалась, и фронтовые учреждения требовали от подчинённых частей и соединений строгого порядка, своевременной отчётности и безупречной службы. То же самое, естественно, требовали от своих частей и входящие в состав фронта армии.
Начсанарм 8-й армии, военврач первого ранга Николай Васильевич Скляров часто и сам, и через своих помощников инспектировал медицинские службы и сурово взыскивал с нерадивых или неумелых работников. Поскольку 24-й медсанбат теперь подчинялся ему, он решил проверить его лично, поэтому 10 февраля 1942 года начсанарм Скляров в сопровождении армейского хирурга, военврача первого ранга Брюлина и армейского терапевта, военврача второго ранга, профессора Берлинга совершенно неожиданно появился на территории медсанбата. Обойдя и тщательно осмотрев все помещения и подразделения батальона, а также выслушав своих помощников, проверявших постановку лечебной работы и отозвавшихся о ней положительно, начсанарм остался доволен.
Во время ужина, приготовленного в помещении, где жили командир, комиссар и Алёшкин, в товарищеской беседе Скляров, похвалив их, заметил, обращаясь к Брюлину и Берлингу:
– Вот видите, как можно работать! А что мы видели в 26-м полковом полевом госпитале? Грязь, голодных людей, десятки необработанных раненых, каких-то разболтанных, не знающих, что они должны делать, врачей. Нет, начальника 26-го госпиталя надо снимать, и мне кажется, его вполне мог бы заменить, например, товарищ Перов, ему в медсанбате уже тесновато. А товарищ Алёшкин мог бы остаться здесь вместо него.
Оба названных покраснели от удовольствия, им льстила и похвала, и возможность продвинуться по службе. Особенно был доволен Виктор Иванович, ему очень хотелось стать начальником госпиталя. Как-никак, а положение госпиталя по своей безопасности с медсанбатовским, конечно, сравнить было нельзя. Хотя это и имело для Перова известное значение, главное заключалось в том, что начальник госпиталя – это начальник самостоятельной армейской части, подчинённой только начсанарму.
А Скляров, между тем, продолжал свою речь:
– Ну, это всё в будущем, а сейчас давайте поговорим о настоящем. Вот что, друзья, устроились вы неплохо, но всё-таки всего не учли. Госпиталей в нашей армии мало: часть их мы ещё не вывезли из-под Ленинграда, а тем, которые уже переправляются, необходимо определённое время для развёртывания и приведения в порядок людей и материальных ресурсов, ведь не каждому так подфартит, как вам. Бараков в этом районе почти не осталось, возить раненых во фронтовые госпитали для хирургической помощи далеко и опасно, поэтому мой вам совет и приказ: обрабатывайте всех раненых у себя, делайте все неотложные операции, эвакуируйте только тех, которым будет нужна помощь особых специалистов, а остальных после операций выдерживайте у себя, сколько нужно. Ваши врачи, по мнению моих помощников, – он кивнул на Брюлина и Берлинга, – с этим делом вполне справятся.
– Но для этого придётся намного увеличить емкость батальона! – воскликнул Алёшкин.
– Правильно, вот этим вы и займитесь! Разверните добавочные палатки, подумайте о том, как лучше использовать деревянные помещения. Учтите, что, наверно, до лета вам здесь придётся продержаться. Строже следите за воздухом, лучше маскируйтесь, чтобы вас не разбомбили. Я, между прочим, и так удивлён, почему фашистские лётчики не обнаружили этот посёлок.
– Мы следим за светомаскировкой, да и днём стараемся по возможности не демаскировать себя, – ответил Перов.
– Нет, дело тут в другом, – вмешался армейский хирург Брюлин. – Когда мы ехали сюда, я внимательно изучал карту-пятикилометровку, и на ней, как видите, этого посёлка № 12 нет. Очевидно, да так оно есть и на самом деле, его начали строить перед самой войной, и наши топографы не успели его нанести на карты. Тем более, конечно, не успели этого сделать и фашисты. Во время своего движения по этой местности осенью, по слякоти, они миновали посёлок, он лежит в центре торфяных болот, в стороне от крупных проезжих дорог, и поэтому немцы не исправили свои карты. А лётчики немецкие – такие же формалисты, как и другие их вояки, цели им указывают по картам. Нет на карте – значит, и бомбить нечего. Лучше разбомбить лишний квартал леса, чем эту голую поляну, ведь русские всегда в лесах прячутся, – возможно, так рассуждают фашистские асы. Вот и бомбят лесистые болота вокруг вас, – закончил Брюлин со смехом.
– Но вы, однако, на глупость немецкую не очень надейтесь, не такие уж они дураки, – заявил начсанарм. – «Рама»-то их летает, фотографирует, и если на фотографиях они обнаружат что-нибудь мало-мальски подозрительное, они вам покажут кузькину мать.
После этого собравшиеся обсудили ещё несколько вопросов, связанных с новым, более расширенным заданием, ставящимся перед медсанбатом. Начсанарм пожалел, что не смог поймать начсандива Емельянова, и попросил направить его в ближайшие же дни к нему. Обещал немедленно прислать нового начальника медснабжения вместо Пальченко, обеспечить медсанбат медикаментами и перевязкой, добавить две палатки ДПМ, которые Перов, пользуясь случаем, выпросил. И, наконец, дал письменное разрешение забрать 50 носилок из полевого госпиталя № 26.
Виктор Иванович пожаловался, что все носилки, отправленные в последнее время с ранеными, как в эвакоприемник, так и в полевые госпитали, обратно не возвращались, не обменивались, медсанбату остался только ворох ничего не стоящих расписок на них. Скляров предложил сейчас же послать кого-нибудь в госпиталь и немедленно привезти носилки. Брюлин посоветовал откомандировать кого-нибудь понапористей и потолковей:
– Хозначальник в 26-м госпитале такой жмот, что вырвать что-нибудь, попавшее к нему, очень непросто, – заметил армейский хирург.
