Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 1
Ерофеев смутился. Ему неудобно было выдавать Таю, и он сконфуженно молчал, затем собрался с духом и ответил:
– Товарищ комроты, я говорил Таисии Никифоровне, но она ехать отказалась, сказав, что договорилась ехать вместе с вами.
Борис понял, что у Ерофеева в конце концов просто не было времени возиться с отправкой каждого врача, и поэтому, посмотрев, как можно строже, на Таю, сказал:
– Ну что же, раз не уехала с остальными врачами, пеняй на себя, теперь придётся идти пешком. Разгружай свой вещевой мешок, складывай все вещи вместе с другими, да и мой мешок брось туда же, вон в ту кучу, забирай инструменты. Иди к товарищу Наумовой, она тебя нагрузит. Да побыстрее всё это делай, видишь, уже почти все готовы, – добавил он, не обращая внимания на умоляющий взгляд молодой женщины.
– Товарищ Клименко, стройте быстрее людей! Идите!
Стараясь не встречаться глазами с Таиным взглядом, Борис быстро прошагал к тому краю поляны, где работали пограничники.
Вскоре отряд медсанбата, а их было более ста человек, скрылся из виду. Вернувшись от пограничников, Алёшкин распорядился, чтобы Красавин снял все посты и с оставшимися санитарами стащил палатки и остальное медимущество в кучу, ближе к дороге, затем он приказал принести из склада горючего, остававшегося на месте стоянки машин, – несколько бидонов с бензином, и приказал расставить их недалеко от этой кучи и также около вещей хозяйственного склада. Он принял решение: в случае вынужденного отхода сжечь палатки и имущество.
Когда эта работа была закончена, он снова отправился к старшему лейтенанту пограничников, руководившему подготовкой обороны, и сказал, что в случае начала боевых действий, он и его 25 человек поступают в распоряжение лейтенанта, а сейчас все они будут отдыхать, так как не спали уже две ночи. Пограничник заявил, что он не ожидал такой удали от медиков, но этому пополнению будет рад. Людей у него мало, и два десятка бойцов станут хорошей помощью.
Всё, о чём вы прочли, происходило утром 14 августа 1941 года, примерно в шесть часов утра. Ни Борис, ни работавшие под его руководством люди не замечали времени, не обращали внимания на красоту давно никем не посещаемого леса. Величественность окружавших поляну и находившихся на ней вековых елей и сосен, весело и беспечно журчавшие воды ручейка, берега которого были покрыты сочной зелёной травой, с пестревшими в ней венчиками луговых цветов, – им было не до этого. Всё-таки они успели, выполнили почти непосильный для 25 человек труд, сложив, а затем и стащив в кучи более 30 палаток, множество ящиков боевых медицинских укладок, тюков перевязочного материала и ящиков с медикаментами.
Почти все работавшие в предыдущие дни отдыхали по три-четыре часа в сутки, поэтому, как только сбор имущества был закончен, все повалились около этой кучи и почти сразу заснули. Борис и Красавин всё-таки успели поставить часовых, а сами забрались на одну из палаток и тоже почти мгновенно забылись сном.
Глава двенадцатая
Разбудил их гудок автомашины. Он прозвучал почти над самой их головой. Машина передними колёсами едва не уткнулась в кучу сложенных палаток, на которой они спали. Все почти одновременно вскочили на ноги.
– Кто там? Что такое? – ещё не придя в себя от сна и не видя в наступивших сумерках, что произошло, встревоженно воскликнул Алёшкин.
– А, вот вы где, – услышал он голос Перова, выходящего из санитарки. – Это мы, со мной две санитарные машины, начинаем погрузку. Товарищ Красавин, соберите своих людей и помогите в погрузке шофёрам и санитарам, которые прибыли со мной. Грузите оставшиеся инструменты, медоборудование, медикаменты. Что взять, вам фармацевт Верочка покажет, я её с собой захватил. Вторую машину нагрузите продовольствием, в ней приехал Ерофеев, он знает, что надо взять в первую очередь. Да, при погрузке действуйте осторожнее, тише, передовая ведь совсем близко. «Кукушки» уже могли просочиться, засекут нас, тогда достанется на орехи. Борис Яковлевич, сядем-ка на эту кучу палаток, закурим… Может, у вас тут поесть найдётся? Со вчерашнего дня не ел, – заявил Перов.
Алёшкин подозвал одного из санитаров, приказал ему сбегать в кухню, принести какой-нибудь еды. Сам он потянулся, ещё не совсем сбросив сладкий сон, достал папиросу и с наслаждением закурил. Сон, длившийся, вероятно, часов около десяти, его основательно подкрепил, и он чувствовал себя бодрым и свежим.
– Где же вы были? Почему так долго не возвращались? – повернулся он к Перову.
– Сейчас расскажу, – ответил тот, с азартом принимаясь за еду. Торопливо глотая хорошо намасленную жидковатую пшённую кашу, он продолжал:
– Так вот, приехал в это чёртово Пюхляярви, а там уже и следа нет ни госпиталей, ни эвакопункта, ни тем более кого-нибудь из санотдела армии, все эвакуировались! Они и машин-то нам не посылали, потому что все сразу переезжали. Часа два я толку добивался, пока какой-то майор из особого отдела объяснил мне, что и госпитальная база и санотдел находятся где-то около Парголово, под самым Ленинградом. Часть РЭП оставлена у Лейникюля, туда ехать часа два, это в стороне от нашего шоссе. Поехал я туда, а они ещё не развернулись, раненых не принимают, предложили мне нашего комиссара в Ленинград везти. Еле-еле уговорил начальника, чтобы они отправили раненого на своей машине в сопровождении врача. Мое химимущество принять категорически отказались, пришлось направить помкомвзвода в Ленинград, не знаю, как он там от него избавится. Сдал я комиссара, из других машин раненые (там всё больше ходячие были) сами вылезли, я и оформлять их сдачу не стал, поехал обратно, знаю, как нам здесь машины нужны. Только мы на наше шоссе выехали, смотрю, а навстречу нам машины, люди, подводы, раненые прямо валом валят! Встретил я одного знакомого лейтенанта, спрашиваю, в чем дело. «Отступаем, брат», – отвечает. Проехал ещё немного, встретил Прокофьеву с её машинами, рассказал, как в распределительный эвакопункт проехать. Она тоже подтвердила, что мы отступаем, и сказала, что есть приказ начсандива развернуться в Петяярви. Этот пункт почти рядом с тем находится, где сейчас распределительный эвакопункт развёртывается, мы через него проезжали. Поручил ей после разгрузки туда проехать, а сам взял с собой Ерофеева, пару санитаров и сюда подался. Когда уже подъезжал, встретил старшего врача полевого медпункта 41-го стрелкового полка Иванцова, он со своим имуществом и людьми куда-то на юг едет. Остановился он и говорит: «Куда вы едете, товарищ Перов? Ведь ваш медсанбат давно уже в Петяярви передислоцировался, а мы километра через два развёртываться будем. Тут у развилки дорог наш полк должен оборону занять». Я говорю: «Как же так, отступаете? У меня же там медсанбат остался!» «Э-э, – говорит, – твой медсанбат, если на месте остался, уже давно немцы или финны забрали». Ну, думаю, вот так влип! Однако решил всё-таки вас искать. Поехали дальше, навстречу из-за поворота с одной из просёлочных дорог «санитарка» выскочила, остановились, из неё выходит Исаченко: «Товарищ Перов, где медсанбат?» Вот это, думаю, да-а… «Как, – говорю, – где, наверно, стоит у Хумалайнена, ведь в нём полно раненых было». «Как же так, – говорит, – я посылал распоряжение о передислокации, просил прокурора и начальника особого отдела заехать в медсанбат и проверить, как идёт передислокация. Медсанбат, наверно, сейчас в пути. Я только что от начсанарма, и товарищ Фёдоров доложил о том, какие перестановки в медсанбате сделаны, как он работает и что вы временно назначены его командиром. Начсанарм приказал развернуть медсанбат недалеко отсюда, на берегу озера в посёлке Юкки-Ярви, там хороший удобный дом есть, бывшее шюцкоровское училище, в нём и приказано развернуться». Показывает мне на карте место, а ведь вы знаете, у нас карты-то нет, я говорю: «Как мы без карты-то это место найдём? Давайте хоть вашу». Поморщился начсандив, однако отдал. Взял я карту и говорю: «Я всё-таки сейчас в Хумалайнен съезжу. Даже если они и получили ваше распоряжение, так всё равно своим транспортом раненых и всё имущество взять не могли. Я, хоть часть, да подберу». Он ответил: «Ну что ж, поезжайте, а я должен рыскать по полкам, надо помочь полковым медпунктам места подобрать. Ничего наши полковые врачи пока ещё не умеют. В прошлом бою опять много раненых мимо полковых пунктов и медсанбата прошло прямо в госпитали, от начсанарма нагоняй получил». Поехал я дальше, проехал километров десять, а еду черепашьим шагом, встречный поток очень густой, да ещё каждый командир, у которого на подводе или машине сидит несколько человек раненых, старается нас остановить, нагрузить этими ранеными и повернуть обратно, повоевать в дороге пришлось… Километров через десять вижу – колонна наших грузовых машин идёт. Ну, думаю, славу Богу! Остановились. Из передней выходит Пальченко и докладывает, так, мол, и так, везу раненых, а часть где-то там, сзади, пешком идут. Рассказал мне, как ты прокурора и нач. особого отдела заставил нам помогать, а имущество осталось на месте. Приказал я ему как можно скорее в распределяющий пункт своих раненых доставить, если отказывать в приёме будут, выгружать прямо на землю, и как можно скорее за вами возвращаться. А сам со своими машинами дальше к Хумалайнену поехал. Кстати, колонны под водительством прокурора так и не встретил, наверно, всех рассадил по подводам да машинам. Проехали еще километров шесть, вижу, сидят на обочине у края дороги наши врачи, сёстры и санитары. Клименко наши машины заметил, на дорогу вышел, руками машет. Я, конечно, остановился, и стали мы думать, что дальше делать. Решили так: Клименко со всем женским медперсоналом и частью санитаров грузится в три санитарные машины и следует в это проклятое Юкки-Ярви. Подготавливают там помещение под операционную, перевязочную и начинают готовиться к приёму раненых. А я с двумя оставшимися «санитарками» следую сюда, забираю из оставшегося самое необходимое оборудование, медикаменты, немного продовольствия, штабные документы, вас и немедленно еду тоже в Юкки-Ярви. Оттуда пошлём на машине связного в Петяярви, чтобы поймать Прокофьеву с её машинами. Остальные, кто здесь есть, останутся дожидаться Пальченко, – закончил Виктор Иванович свой рассказ, отодвигая одновременно в сторону и пустой котелок.
– Что же, хорошо, – заметил Алёшкин, – за исключением одного: я с вами не поеду. Там на первый случай врачей хватит, а здесь из средних командиров я один остался. Мы с Красавиным всё свёртывали, и только мы знаем, где что лежит. Как тут Пальченко ночью, а, видимо, он уже совсем поздней ночью приедет, будет всё искать? Так, товарищ комбат, лучше будет.
Перов минуту подумал, затем сказал:
– Пожалуй, так действительно будет лучше… А в случае чего, всё сжечь! Так начсандив приказал.
– Да мы уж и без его приказа приготовились.
– Вы что же, так никаких наших войск и не видели? Где же пограничники-то, далеко отсюда? – спросил Виктор Иванович.
– Где их основные силы, не знаю, а часть вон в той канаве окопалась, здорово замаскировались. Шагов сто каких-нибудь, а их и не заметишь. Сегодня весь день там работали, окапывались.
В это время из темноты, как-то совсем бесшумно и неожиданно появился уже знакомый нам пограничник:
– Вы, товарищи, ещё долго здесь будете шебуршиться? Боюсь, что «кукушки» обнаружат вас, и не избежать тогда нам миномётного налёта, а мне уже сообщили, что вскоре на этот рубеж наши основные силы подойдут, пытаясь за ночь оторваться от противника. Так что давайте, заводите ваши драндулеты, да жгите побыстрей!
Узнав от Бориса, что сейчас будет увезена только небольшая часть имущества, а за остальным приедут другие машины, и он пока со своими людьми остаётся здесь, лейтенант покачал головой и сказал:
– Вот ещё несчастье на мою голову! Пойду, доложу начальству, и если оно запретит пропускать сюда новые машины, дам команду их завернуть. Там, на дороге, километра полтора отсюда у меня КПП стоит, они и завернут.
– А как же с имуществом? – в один голос воскликнули Алёшкин и Перов.
– Что вы там о каких-то брезентах да десятках мешков с бинтами беспокоитесь! – сказал угрюмо лейтенант. – Вон ваши ДОП, артполк всё имущество бросили, бросите и вы. Если мы успеем, то сожжём перед отходом, ведь отходить-то нам всё равно придётся, если удастся, конечно, – добавил он. – Ну, пока. Пойду звонить!
Виктор Иванович вновь предложил Алёшкину ехать с ним, и тот снова отказался, ссылаясь на то, что, если уж действительно машины Пальченко сюда не пустят и остановят где-то километра за полтора, так тот вместе с людьми уж обязательно сюда доберётся и, может быть, ещё кое-что смогут вынести на руках…
Тем временем погрузка санитарных машин была закончена и, не зажигая фар, стремясь производить как можно меньше шума, обе «санитарки», забитые медимуществом и продовольствием до предела, выскользнули на дорогу и скрылись в темноте. А ночь была удивительно тёмной, безлунной, небо затянули густые облака, из которых временами накрапывало, и даже в трёх-четырёх шагах ничего не было видно.
Борис, Красавин и окружавшие их санитары сидели около сложенных палаток, покуривая в кулак, и разговаривали о том, что шофёрам сейчас ехать невероятно трудно, и вряд ли до рассвета Пальченко со своими машинами сможет сюда добраться. Следует помнить, что в то время включать фары во время движения машин было категорически запрещено, ехать приходилось буквально на ощупь. Таким способом одолеть полтора десятка километров представлялось невероятным трудом и требовало очень много времени. Алёшкин ни Красавину, ни санитарам не рассказал о том, что, может быть, машины Пальченко и вовсе не придут. Потом разговор перекинулся на «кукушек», и Красавин заметил:
– По-моему, насчёт «кукушек» много лишнего болтают. Если бы их на самом деле было много, они бы нас обязательно засекли. К нам сейчас подкрасться ничего не стоит, пара гранат – и поминай как звали, и никаких миномётов не надо!
– Нас ещё тоже найти надо, – возразил один из санитаров, пододвигая поближе к себе автомат, которым он успел обзавестись, забрав его у одного из раненых.
Нужно заметить, что почти все санитары в Хумалайнене сумели поменять свои старые винтовки, полученные в Софрине, на карабины, десятизарядные винтовки и даже автоматы. Имелся автомат и у Алёшкина. Как известно, ППШ в то время в Красной армии были ещё довольно редким оружием, но 65-я стрелковая дивизия формировалась около Москвы, и её строевые части получили очень хорошее и новое оружие, в том числе много автоматов ППШ. Обычно винтовки и пистолеты у раненых отбирались еще в ППМ, но часто бойцы попадали в медсанбат, минуя ППМ, поэтому оружие и оседало здесь. Кстати сказать, кроме медсанбатовского имущества, на поляне около складов лежала порядочная груда разнообразного личного оружия и гранат, всё это также предстояло вывезти.
Время шло, близился рассвет, кое-кто задремал, но выспавшиеся перед этим Борис и Красавин сидели, курили папиросу за папиросой и молчали. Каждый из них думал свою думу.
Борис вспоминал Александровку, Катеринку свою, ребят: «Что-то они там сейчас делают? Получили ли деньги? Здоровы ли? Наверно, Текушев опять Кате проходу не даёт, со злостью думал Борис. Ну, вернусь, я ему покажу! А Майка, опять, наверно, вся в шелковице вымазалась, так, поди, и спит в пятнах, ведь не отмоешь её. Да, а далеко сейчас до них, и когда мы встретимся?.. Времени всего месяц прошёл, а кажется, что уже больше года не виделись».
Затем его мысли перекинулись на здешнее: «Как-то там, в этом Юкке-Ярви? Сумеем ли развернуться? Да, а где Тая? Забыл Перова спросить… Где она? Вот странно: ведь она мне тоже дорога стала. Конечно, это совсем не то, что Катеринка, её мне никто не заменит, но и об этой, второй, тоже теперь сердце болит. И что я за человек такой, –думал Борис. – Зачем мне ещё здесь какая-то лишняя забота, и без того дел по горло хватает… А вот, поди ж ты, встретил женщину и… Ведь я её и раньше хорошо знал, и не один год, и никогда на неё и внимания-то не обращал, а тут почему-то сблизился. Интересно, а как она? Серьёзное это у неё чувство или так, со скуки, или, вернее, со страху? Мол, кругом мужики, не отвяжешься от них, так пусть хоть свой знакомый будет. А может быть, она и на самом деле думала обо мне и раньше, ещё в институте, как она говорит. Эх, Борис, Борис, опять ты запутался в своих личных делах, – думал Алёшкин. – Э! – махнул он рукой. – О чём я? Может, завтра меня и в живых-то не будет, а я тут самокопанием занимаюсь…»
Он и не подозревал, что положение его самого и находившихся с ним людей на самом деле серьёзно, и только задержка немецко-фашистских войск или их нежелание продвигаться в темноте в какой-то мере спасло их. Но Борис понимал, что машины Пальченко могут не прийти, и тогда, выполняя приказ начсандива, придётся уничтожить всё это так необходимое медсанбату имущество и, конечно, не уходить, а оставаться с пограничниками, отбиваться от врага вместе с ними и отступать после приказа тоже вместе с ними. А там, неизвестно, кому удастся выйти из этого боя живым и получится ли разыскать свой медсанбат…
Многое ещё передумал за эту ночь Борис, многое вспомнил и как будто пережил вновь, в том числе он как бы снова прожил эти последние дни и ночи, эту сумасшедшую работу в санбате. Взглянув на то, что творилось там в эти дни как бы со стороны, он обнаружил огромное количество ошибок, допущенных и им самим, и другими врачами, и его помощниками. Многое, очень многое, начиная с развёртывания батальона и заканчивая отправкой раненых, делалось в медсанбате неправильно, допускались грубейшие нарушения, но в суматохе отступления этого словно не замечали. «Да, – вновь сказал он себе, – видно, плохо и мало всех нас, медиков, учили перед войной! Вот она, настоящая-то учёба, только сейчас началась!»
Незаметно посерело небо, стали видны силуэты деревьев. Со стороны канавы послышался какой-то шорох и лёгкий шум, иногда там раздавалось звяканье металла о металл. Вскоре от кустов, которые прикрывали канаву со стороны поляны, отделилась тень человека и стала приближаться к тому месту, где сидел Борис.
– Товарищ комроты, не спишь? – вполголоса спросил приблизившийся человек, это был всё тот же лейтенант-пограничник. – Наш дивизион уже прибыл сюда и разместился. Отряду удалось оторваться от противника, он ушёл незамеченным. На прежних позициях осталось лишь небольшое прикрытие, а весь отряд теперь разместился здесь, недалеко. Командир дивизиона приказал передать, если через час ваши машины не прибудут, их сюда не пускать, так как появление машин будет заметным, их всё равно расстреляют, да и нашу линию обороны раскроют. И вы тоже через час отправляйтесь к своим, так приказал командир дивизиона, мы как-нибудь пока и сами справимся.
– Хорошо, – ответил Алёшкин, – конечно, когда совсем рассветёт, машины сюда пускать бессмысленно, но, пока здесь находится наше имущество, мы тоже останемся здесь, так и передайте командиру дивизиона. Пока я от своего командования приказа на то, чтобы бросить имущество и уходить, не получу, я уйти не могу, – тут Борис прервал свою речь, так как услышал шум приближающихся автомашин. – А вот и наши! – радостно воскликнул он. – Старшина, быстрей подымайте людей, снимайте посты, готовьтесь к погрузке.
Действительно, в этот момент на поляну въехали одна за другой все 12 машин медсанбата. Из первой выскочил Пальченко и бросился к Алёшкину:
– Вы живы? А там уже слух прошёл, что вас всех финны побили! Я уже на ура ехал, а тут всё цело, все живы, вот здорово-то! – воскликнул Пальченко, взяв Бориса за руку.
– Живы, живы, – ответил Алёшкин, – и давайте скорее грузиться, пока ещё живы, потому что выберемся ли живыми, не уверен. Не зажигайте фар, – закричал он, бросаясь к одной из машин, шофёр которой, перебираясь через топкий ручей к складу продовольствия и кухням, включил фары.
На ходу он обернулся к Пальченко:
– Я пойду туда, к ним, а вы быстрее грузите медимущество и палатки, старайтесь поменьше шуметь и управиться побыстрей.
Но вряд ли бы те 30 санитаров, которые были в распоряжении Бориса и Пальченко, управились с погрузкой всех машин, если бы им на помощь не пришли пограничники: под командой старшего лейтенанта их подошло человек пятьдесят.
Объединёнными усилиями всё оставшееся имущество медсанбата было погружено за каких-нибудь 15 минут. Как только какая-либо из машин оказывалась заполненной до отказа, она немедленно двигалась к шоссе, отъезжала за контрольный пункт, поставленный пограничниками, и там останавливалась, дожидаясь остальных, чтобы далее следовать колонной.
Наконец, осталось две машины, на одну из них погрузили последние запасы горючего и часть пустой тары из-под него, а на другую – оставшееся продовольствие, и прицепили к ней большую, так называемую артиллерийскую кухню.
Если первые десять машин грузились ещё почти в полной темноте и выехали на дорогу почти бесшумно, то с последними дело осложнилось. На одной из них железные бочки стукались между собою и, подпрыгивая на рытвинах и ухабах, которые пришлось пересекать машине, подняли сильный шум. Вторая, с большим трудом перетягивая тяжёлую кухню через болотистую лощину, вынуждена была довольно долго работать на первой скорости, что само по себе создавало достаточно шума.
Передовые части противника, находившиеся на расстоянии чуть больше километра, услыхали этот шум, и через несколько минут на ту территорию, где только что стоял медсанбат, посыпались мины, однако она была уже пуста. Машины, наделавшие переполох, тоже успели выбраться на шоссе.
Этот эпизод обошёлся почти без потерь, если не считать нескольких лёгких ранений, полученных санитарами на последних машинах.
Алёшкин выехал на шоссе в первом грузовике, Пальченко ехал в кабине последнего, с прицепленной кухней. Он не пострадал, хотя одна из мин разорвалась в нескольких десятках метров от него. Как только связной от Пальченко доложил Алёшкину, что вся колонна в сборе, тронулись в путь. Дорогу на Юкки-Ярви Пальченко описал Борису ещё раньше, она была пустынной. Основные части дивизии: пехота, артиллерия и та часть обозов с имуществом, которое успели вывезти, – уже прошли. До места назначения доехали 15 августа часам к одиннадцати.
