Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 1
– Да-да, конечно! Надо подумать только, как сделать так, чтобы в землянках, отводимых под лечебные учреждения, не сыпалось так с потолка, как у нас, – сказал комбат более дружелюбно и показал рукой на маленькие холмики песка, которые находились там и сям на импровизированном столе землянки.
Алёшкин заметил, что временами из щелей потолка вдруг начинала с сухим шелестом сыпаться тоненькая песчаная струйка, образуя новые холмики на столе и койках. «Да-а, – подумал Борис, – в операционной такое недопустимо». Однако ничего не сказал, а лишь спросил, прикладывая руку к пилотке:
– Разрешите идти?
– Да-да, идите, – вновь сухо кинул комбат.
Очевидно, похвала комдива, сделанная Алёшкину и его отряду, пришлась не по нраву новому комбату.
Подойдя к машинам, на которых было всё ещё сложено имущество отряда, Борис застал своих за завтраком. Котелок с макаронами и мясной подливой из консервов стоял на подножке санитарной машины, в которой он спал. На этой же подножке сидела Тая. Он сел рядом и за завтраком рассказал ей о полученном задании.
– Придётся мне теперь переквалифицироваться из хирурга в строителя блиндажей и землянок, – невесело пошутил он.
Та возмутилась:
– Да что же это? Всё ты, да ты! В отряд, где много работы, – тебя, здесь, когда работа уже не врачебная, а чисто хозяйственная, снова на тебя взваливают, так же нельзя! Вот я поговорила с врачами, остававшимися здесь, они за эти десять дней ни одного человека не приняли. Сангородский говорит, что от скуки даже самодеятельность стали готовить. А тебе, не успел приехать, как новую работу дают!
Борис усмехнулся и сказал:
– Ничего, война ведь, гулять и отдыхать некогда, а что они концерт готовят, это хорошо. Ну, я пойду, надо кое с кем посоветоваться.
Борис направился к Красавину, сидевшему неподалёку. Коротко рассказав ему о полученном задании, он спросил, нет ли среди санитаров роты хороших плотников. Оказалось, что старшина знает бывшего прораба, строителя Колесова, который в своём колхозе построил немало временных и постоянных сооружений. Это был уже пожилой мужчина лет сорока пяти, призванный из запаса второй очереди, высокого роста, широкоплечий, с добрым улыбчивым лицом, голубыми глазами и светлыми волосами. Он, да ещё санитар Аристархов, работавший всё время с Борисом в операционной, и оказались главными советчиками и помощниками Алёшкина.
Думать о том, чтобы вырыть котлованы, в которых могли бы уместиться палатки ДПМ, было просто немыслимо. Тогда пришлось бы копать ямы глубиной до пяти метров. На это не хватило бы ни сил, ни времени, а самое главное, на дне ям могла появиться грунтовая вода. Дело шло к осени, стояла вторая половина августа, все знали, какова бывает ленинградская осень. Решили сделать так: вырыть пять котлованов глубиною 2–2,5 метра, по размерам палаток ДПМ, и разместить в них основные части медсанбата – сортировку, перевязочную, операционную, госпитальный взвод и эвакоотделение. Для всего остального землянки делать позднее.
Возник вопрос о том, как укрепить осыпавшиеся песчаные стенки котлованов. Колесов подсказал хороший выход. Он не рекомендовал срубы, как собирался делать комбат. На них потребовался бы длинный и толстый лес, но вблизи расположения батальона рубить его не разрешалось, это бы их демаскировало, а носить на себе толстые брёвна, даже за полкилометра, было трудно. Колесов посоветовал делать стенки в виде заборов из сравнительно тонких и коротких жердей, которые можно было легко принести и также легко пригнать друг к другу. Устройство этих защитных стен он предложил такое: собрать внизу каждого котлована раму из довольно толстых брёвен, выдолбить гнёзда для стоек, в стойках протесать пазы и в эти пазы закладывать жерди; когда стены дойдут до верха, то стойки вновь соединить рамой из более толстых брёвен. Схематично стены котлованов выглядели так.
Тут уже возникла мысль и у Бориса. А что, если не накрывать стенки накатами, а завершить это сооружение стропилами, на них уложить из тонких брёвен подобие крыши и засыпать землёй? Но пока об этом он не сказал никому.
По приказанию комбата свободные от дежурств (дежурили в трёх развёрнутых палатках), а также санитарный взвод, который получил особое задание, передавались в распоряжение Алёшкина и должны были выполнять работы по строительству.
У Бориса таким образом сформировалась строительная артель, как он шутил, человек в 150. Самым трудным оказалось найти инструмент и материалы, но тут выручил начхоз Прохоров. Узнав, что нужно, он съездил в сапёрный батальон, расположенный недалеко, и применив все свои дипломатические способности, а может быть, и кое-какие материальные добавления, сумел достать штук сорок больших лопат, десять поперечных пил, столько же плотничьих топоров и пять ящиков гвоздей. Всё это позволило начать работать на следующий день.
Свою артель Алёшкин разбил на три группы. Самая большая, в которую вошли, кроме санитаров, все медсёстры и даже врачи, – землекопы. Вторая по величине, состоявшая из одних мужчин, – заготовители леса. И третья, самая малочисленная, но, пожалуй, самая важная, – плотники. Их набралось человек 15, и все они в прошлом имели дело с плотницким ремеслом, этой группой руководили сам Борис вместе с Колесовым. Группу землекопов возглавлял врач-эвакуатор Долин, но, в сущности, командовал там людьми старшина Красавин. За заготовку леса взялся Картавцев, ему помогал Аристархов. Подходящий по размерам сосняк нашли километрах в трёх от лагеря санбата. Для доставки нарубленного леса выделили две грузовые машины. Работа закипела.
Конечно, прежде чем приступать к строительству, Борис и Колесов составили план размещения основных объектов медсанбата. Он выглядел так:
Решили работу начать с перевязочной, хотя уже были почти готовы котлованы для сортировки и госпитальных палат. Во время рытья котлована для перевязочной возникла мысль связать её с операционной, и в окончательном варианте операционно-перевязочный блок, как его стали называть, принял следующий вид:
Уже к вечеру котлованы необходимой глубины и размера были готовы. Грунт, как мы уже упоминали, был песчаный, и потому работа продвигалась быстро. Единственной задержкой служили попадавшиеся на пути корни больших деревьев, окружавших котлованы. Вместе с теми, что имелись у шофёров батальона, набралось 60 лопат. Землекопов было больше, но они сменяли друг друга в процессе, так что все не слишком устали и были готовы к выполнению дальнейших работ. Решили, что на следующий день начнут рыть котлованы для аптеки, лаборатории, штаба и жилья личного состава. Кое-кто из врачей решил вырыть себе индивидуальные землянки, в числе их были Алёшкин, Картавцев, Дурков и другие. Сангородский решил жить в землянке сортировки, для чего в котловане, предназначенном для неё, в одном углу вырыли небольшую выемку.
День за днём полетели незаметно. Плотники успели связать две рамы для двух помещений: операционно-перевязочного блока и сортировки. В углу поляны возвышалась целая гора аккуратно напиленных сосновых жердей, толщиной 8–10 см, длиною три метра, там же лежали брёвна для следующих рам и стоек.
Оказалось, что самой трудоёмкой работой является выемка пазов в стойках, поэтому решили от них отказаться, а просто прибивать к стойкам по две рейки из немного обтёсанных жердей и в образовавшийся таким образом между ними паз вставлять поперечные жерди. После этого дело пошло значительно быстрее, тем более что в подноске и сборке стен стали принимать участие бывшие заготовители, а плотники занимались только связкой рам, установкой в них стоек и обтёсыванием концов поперечных жердей.
К вечеру третьего дня стены были собраны во всех котлованах и, хотя они были очень красивы, отливая в лучах заходящего солнца багрянцем молодой сосновой коры, издавали приятный смолистый запах, все понимали, что в таком виде их оставлять нельзя, надо чем-то обить.
Вечером Алёшкин, Колесов и Аристархов сидели около санитарной машины, где пока жил Борис, и обсуждали план работы на следующий день, тут Алёшкин и высказал свою мысль об устройстве перекрытий. Он уже успел подсчитать, какой длины нужен лес на стропила, и только пока не знал, как укрепить крышу. Колесов согласился с Борисом и посоветовал: чтобы крыша была легче и лежала прочнее, делать её не из целых брёвен, а колоть их пополам на плахи. Он сказал, что расколоть сосновое бревно длиною 3–4 метра труда не составляет.
Во время беседы к ним подошёл Сангородский. Некоторое время он прислушивался, а затем сказал:
– Обо всём вы подумали, а вот о санитарах не позаботились!
– Как это? – удивился Алёшкин.
– Да так! Вы представляете себе, сколько раз им с носилками придётся спуститься и подняться по вашим чёртовым земляным ступенькам? Я сегодня несколько раз без груза спускался в сортировку, и то понял, как это тяжело. А если будет такой же наплыв раненых, как в Хумалайнене, так они через три часа свалятся.
– А ведь верно! – воскликнули Борис и его собеседники почти разом. – Что же делать? – недоумённо посмотрели они на Льва Давыдовича.
Тот усмехнулся:
– А ничего особенного! Сказавши «а», надо сказать и «б»: соединить все эти землянки, начиная с сортировки и кончая эвакопалаткой, подземными коридорами. Будет у нас «метро имени 24-го медсанбата», – рассмеялся он.
Мысль эта всем понравилась. Посмотрели на свой план и убедились, что работа эта будет уже не так трудна, тем более что переходы можно будет отделывать не столь тщательно, как лечебные помещения, да и людей уже имелось предостаточно – почти все землекопы освободились.
В этот день поздно вечером, когда большинство санбатовцев легло спать, в расположение батальона вернулся комбат Васильев. Его вызывали на совещание в штаб дивизии ещё вчера, а вернулся только сейчас. По приезде он немедленно вызвал к себе командиров рот, взводов и остальных подразделений. Так как в его землянке, конечно, все не могли уместиться, то собрание провели наверху под деревьями. Комбат сообщил, что вчера, то есть 31 августа 1941 года, немцы заняли станцию Мга, продвигаются по левому берегу Невы и ведут бои за овладение крепостью Шлиссельбург.
– Таким образом, теперь Ленинград полностью отрезан от страны, и нам предстоит пережить трудное время. Правда, – добавил он, – запасы продовольствия и боеприпасов в городе имеются значительные, но и народа в нём осталось немало, эвакуировать удалось далеко не все предприятия. А тут в город прибыло много беженцев из Эстонии и Латвии. Наша дивизия, измотанная предыдущими боями, отведена в армейский резерв и должна привести себя в порядок, пополниться личным составом за счёт того, что даст город Ленинград и удастся набрать из тыловых частей. В частности, – сказал Васильев, – от нас забирают взвод охраны. Предложили охрану организовать из санитаров. Нам следует обосноваться прочнее, вероятно, дивизия будет в дальнейшем занимать оборону здесь. Начсандив поэтому разрешил срок работ по устройству увеличить, но делать всё так, как будто бы медсанбату здесь придётся зимовать. Если нам недостаёт каких-либо материалов, разрешили послать несколько машин в город и, что сумеем, привезти оттуда.
Вот, примерно таким было содержание речи комбата. Всех хотя и удивило, и огорчило известие о взятии Мги, но всю важность этого события как-то никто не оценил. Последнее время они привыкли слышать, как немцы захватывали разные крупные города, но относились к этому недостаточно серьёзно, поэтому взятие фашистами какой-то, почти никому не известной, станции Мга никого особенно не поразило. Сообщение комбата о полной блокаде Ленинграда тоже пропустили мимо ушей и значения этому не придали. А вот то, что можно будет закрепиться на этом месте надолго, всех обрадовало: беспрерывные передислокации прошедшего месяца так измотали, что длительной остановкой санбатовцы были довольны, да и начатую работу по устройству «подземного» медсанбата хотелось завершить.
Комбат сообщил также о том, что санитарный взвод батальона получил в санотделе армии душевую установку с дезинфекционной камерой. Уже подыскали место на той же речке, немного ниже по течению, и со следующего дня предполагали начать санобработку личного состава дивизии, очередь санбата ожидалась через несколько дней. Этому сообщению тоже все порадовались, ведь никто по-настоящему не мылся уже почти два месяца, если не считать купания в каналах Гатчины и некоторых озёрах Карельского перешейка. Ходили слухи, что у части санитаров на белье появились нежелательные гости.
На следующий день с ещё большим рвением продолжали работы по строительству землянок. Для установки перекрытия на поперечных брёвнах верхней рамы укрепили стойки. На них положили конёк из тонких брёвен, а на него опёрли стропила. На крышу пошли наколотые Колесовым и другими плотниками плахи, их прибили гвоздями, щели между плахами заложили лапником, нарубленным с ёлок, сверху придавили рядом сосновых жердей и наконец, засыпали землёй. В полукилометре от территории санбата накопали дёрн и уложили его поверх земли.
За два дня закончили сортировку и весь перевязочный блок. Вне очереди пришлось готовить помещение для электростанции, так как увидели, что без света оборудовать землянки внутри просто невозможно. Когда электрик провёл в землянки свет, и там зажглись первые лампочки, стало ясно, что помещения получились хотя и внушительные, но для лечебных целей, особенно в качестве операционно-перевязочного блока, непригодные.
Целую ночь Алёшкин ворочался и думал, как привести построенные землянки в надлежащий вид. К утру решение пришло. «Если, конечно, не заартачится комбат, но, к счастью, они с Прохоровым уехали в Ленинград. Рискну», – подумал Борис.
Позвав Аристархова и Наумову, Алёшкин изложил им свой план. Вскоре сёстры и санитары операционно-перевязочного взвода, освобождённые от всех других работ, принялись за дело. Стены операционной и перевязочной землянок обили утеплением от палаток, следом взяли белые бязевые пологи от них же, и Аристархов совместно с другими санитарами постарался как можно ровнее и аккуратнее натянуть их по всему периметру помещения, закрывая потолок и стены. Полог хорошо укрепили гвоздями, земляной пол выровняли, покрыли брезентом, на нём расставили операционные столы – стационарные и носилочные, развернули необходимые укладки, электрик укрепил проводку и повесил лампы над каждым столом. Яркий свет лампочек словно преобразил пространство: всем показалось, что это какое-то солидное подземное здание. Предоперационную и предперевязочную обтянули простынями, и они тоже приняли вполне приличный вид.
Всё это делалось втайне от врачей, медсестёр и санитаров других подразделений. Когда их пригласили посмотреть на операционно-перевязочный блок, они не скрывали восторга.
К вечеру этого же дня окончательно оборудовали сортировку, её стены также обили байковыми палаточными утеплениями. Вдоль обеих длинных стен из брёвен сделали козлы высотой около полуметра и на них разложили пустые носилки. Для Сангородского была отделана маленькая земляная клетушка, стены её обили одеялами, а на потолок натянули простыню. В этой пристройке разместился небольшой топчан, на который положили матрац, рядом установили крохотный столик на ножке, врытой в землю. Лев Давыдович остался очень доволен своим жильём, однако остальные врачи, медсёстры и санитары пока оставались «бездомными». Борис распорядился, чтобы Красавин и Колесов руководили дальнейшим строительством лечебных помещений, а весь состав медицинской роты со следующего дня переключить на строительство жилья.
Несколько санитаров выделили на оборудование ходов сообщений между землянками. Первый такой ход и, пожалуй, самый длинный – метров тридцать, пролегал от сортировочной землянки до операционного блока. Ходы решили делать шириной около одного метра и глубиной до двух. Стены также забирали деревянными заборами, сверху настилали накат, закрывали лапником, землёй и дёрном. Работа по устройству ходов оказалась нетрудной – уже имелся опыт, лес для заборов остался от землянок, и дело спорилось быстро.
Аристархову Алёшкин поручил оборудовать землянку для санитаров медроты. Котлованы для неё были вырыты по другую сторону дороги, ближе к речушке и кухням. Землянку для медсестёр, вместе с которыми изъявили желание поселиться и женщины-врачи, устроили немного в стороне, за эвакопалаткой.
Распределив работу на этот день между всеми, Борис решил позаботиться о землянке и для себя. Вместе с одним из санитаров он вырыл котлован размером три на два метра в обрывистом берегу речки, метрах в трёх от землянки санитаров. В одной из стен прокопал отверстие для двери и окна. Всё это сделалось быстро, вечером работа в общих чертах была закончена. Разумеется, в каждую жилую землянку электрик провёл свет.
На следующий день, а это было уже 5 сентября, из Ленинграда вернулись комбат и Прохоров, они привезли ручные продольные пилы, гвозди разных размеров, электропровод и много других строительных мелочей и инструментов. Самое главное, они привезли сотни две больших листов фанеры. Прохоров сказал, что он договорился с одним авиазаводом, на складе которого этой фанеры «до чёрта», обещали ещё дать машины три-четыре.
Теперь стены в некоторых землянках предполагалось обить поверх жердей фанерой, а если удастся, то и потолок. Таким образом была оборудована госпитальная палата. Два листа фанеры Борис выпросил для своей землянки, использовав их на одну из стен и потолок. В окно вставил палаточную раму, дверь из мелких жердей сбил Колесов. Навесили её на два куска ремня, и у Алёшкина получилась вполне приличная, как шутил Сангородский, квартира.
Осмотрев сделанное, комбат остался доволен и предложил обить фанерой стены аптеки и лаборатории, кроме того, из неё же около кухни построили небольшой навес, под которым врыли в землю столы и скамьи. Это место должно было служить клубом и столовой.
После того, как эти работы подошли к концу, закончилось рытьё сообщений и окопов для стоянок машин, а также и землянок под склады, все стоявшие до этого палатки были убраны. В медсанбате над землёй, кроме кухонь, не осталось почти ничего.
Тем временем в батальон поступали раненые и больные. Большинство из них не требовали серьёзного лечения, и отправлять их за пределы дивизии начсандив запретил. Хотя в сутки поступало в среднем 3–5 человек, вскоре в батальоне скопилось около 50 раненых. До сих пор они жили в одной из палаток, стоявших наверху, а с принятием решения о свёртывании всех палаток пришлось построить рядом с эвакоземлянкой ещё одну – для команды выздоравливающих. Её построили очень быстро, так как в её строительстве принимали участие и сами выздоравливающие.
5 сентября вместе с грузом из Ленинграда комбат и Прохоров привезли и почту. Помимо центральных газет, не виденных в медсанбате больше месяца, пришли письма. Это были первые письма, полученные личным составом батальона с начала войны. В числе прочих получил и Борис письмо от своей Катюши. В нём она сообщала о получении денег, о том, что в связи с призывом в армию Скляревского на неё свалилась работа и отдела кадров. Писала Катя и о том, что на огороде уже появились овощи, поэтому зиму она надеется прожить благополучно. «Ну, а там, наверно, и война кончится, ты вернёшься, и мы опять будем вместе», – заканчивала она своё письмо.
Катерина, как, впрочем, и большинство советских граждан, ещё не вполне представляла себе размеры той опасности, которая надвинулась на нашу страну, и считала, что все неудачи Красной армии – явление временное и скоро проходящее. Так, пожалуй, считали и в батальоне, хотя силу вражеских ударов видели своими глазами.
Вечером этого же дня Прохоров и комбат вновь выезжали в Ленинград, они предложили санбатовцам написать письма, а также собрать и упаковать все оставшиеся ненужные гражданские вещи, которые посылками разошлют по домам.
Все бросились писать. Отвечая на письмо жены, Борис рассказывал, что было много работы, что он с радостью отдаёт знания и силы своему делу. Катя просила его беречь себя – он успокаивал её, как мог, просил целовать ребятишек и вполне искренне сообщал, что скучает по ней и очень сожалеет, что её нет с ним. И как ни покажется такое странным и парадоксальным, это было правдой. Очевидно, он осознавал, что отношения с Таей проходящие, как война, как часть этой войны, и пока он был тут, он считал свою жизнь с ней нормальным явлением. Но стоило Борису только на минуту подумать о том, что он едет домой, что он дома, как всё это куда-то бесследно исчезало. Может быть, и Тая думала также, кто знает?.. Во всяком случае, никакого любопытства ни к полученному Борисом письму, ни к его ответу она не проявляла.
Закончив письма, все принялись упаковывать посылки. Выпросив у Прохорова наволочку, Борис уложил в неё свой старый гражданский костюм, сандалии, фуражку и немного книг, сунул туда же для ребят две плитки шоколада, которые получил в командирском пайке, зашил свёрток и надписал адрес.
Вообще-то посылок с вещами оказалось не так много, ведь мы помним, как в первые фронтовые дни и вынужденные пешие переходы многие повыкидывали почти всё, что захватили из дома.
Забегая вперёд, можем сказать, что посылки эти до своих получателей не дошли. Продвижение немцев продолжалось, вскоре они захватили Тихвин, и все грузы, в том числе и эти посылки, отправленные из Ленинграда через Ладожское озеро на станцию Тихвин, частью попали в руки немцев, частью были уничтожены. Однако в то время этого никто не мог даже и предположить.
На следующей неделе комбат и Прохоров вновь несколько раз ездили в Ленинград, привезли много фанеры, разного другого имущества и продовольствия. Вернувшись однажды, комбат сумрачно молчал, а Прохоров рассказывал, что в Ленинграде жить становится всё труднее и труднее. Любые продовольственные товары магазины отпускают только по карточкам, причём в очень небольших количествах. Со 2 сентября значительно (почти вдвое) сократили хлебный паёк гражданскому населению. Почти ежедневно фашисты бомбят город, а его юго-западные окраины часто подвергаются артиллерийскому обстрелу. Войска Ленинградского фронта пополняются за счёт народного ополчения, из которого уже организовано несколько дивизий. В ополчение идёт необученная молодёжь и пожилые люди, почти старики, которые плохо знают современное оружие и тактику боя, и хотя многие из них проявляют чудеса храбрости, всё это держится на их личном патриотизме и героизме, поэтому потери в частях ополчения очень велики.
Рассказывал Прохоров обычно в сортировке, где собиралось порядочное число слушателей. Санбатовцы впитывали новости так внимательно, что не замечали, как летит время. Так и в этот вечер: когда Прохоров дошёл, кажется, до самого интересного места, в палатку заглянул дежурный по батальону Скуратов:
– Уже давно отбой, отправляйтесь спать!
Борис вынул из кармана часы и посмотрел на них. Действительно, была половина двенадцатого.
Между прочим, мы, занятые вопросами передислокации и строительства на новом месте, как-то упустили из виду одно событие, которое, хотя и не имело большого значения для медсанбата, явилось весьма заметным для нашего героя. Когда Надежда Петровна Климова собиралась ехать в Ленинград, Тая с ней о чём-то долго шушукалась. Борис, хотя и заметил, но не придал этому какого-нибудь значения. Всё выяснилось позже.
Воспользовавшись возможностью, Тая собрала имевшиеся у неё деньги и передала их Климовой. Пока Борис сопровождал комдива в обходе лагеря, жена комдива с Таей о чём-то весело переговаривались, сидя в своей палатке. Проводив Климова, Алёшкин только вернулся к ним, как Тая вскочила и с сияющими глазами протянула Борису небольшой бумажный свёрток, при этом она громко воскликнула:
– Боруленька! Поздравляю тебя с днём рождения! Прости, что с опозданием, вот мой подарок!
Надежда Петровна встала и, протянув Борису руку, тоже поздравила его. Он, занятый ежедневной работой, совсем забыл о своём дне рождения и был очень благодарен Тае, что она не забыла. Но ещё больше он обрадовался, когда развернул бумагу и увидел прекрасные карманные часы марки «Омега». До сих пор у Алёшкина никогда не было ни карманных, ни наручных часов, и этот подарок пришёлся ему очень по душе. А Тая, увидев, какую радость доставил её подарок Борису, прямо-таки расцвела:
– Что часы? Ты посмотри, какие шоколадные конфеты тебе привезла Надежда Петровна! И где она их только достала? Для Картавцева она привезла бутылку коньяка, так что сегодня, если не будет много работы, мы отметим день твоего рождения.
С этого времени Борис Алёшкин носил часы в нагрудном кармане гимнастёрки и часто на них смотрел с гордостью.
