Валерий Петрович Большаков
Другие правила
– Дальность? – разлепил он губы.
– Дальность двести метров, – отбарабанил комп. – Скорость ноль семь. Наддув в норме. Идет торможение.
– Спу-1 – «Коче». Вам разрешается причаливание.
– Выдали команду на причаливание, – отпасовал Гирин.
Раскинувшая крылья солнечных батарей, простроченная вдоль и поперек цепочками иллюминаторов, станция вырастала на экране в громадную связку торов, шаров и цилиндров, растянутую по вертикали. Но какой бы здоровущей она ни была, сокрыть «Бору» ей не удавалось. Гигантский фотонный планетолет реял в черной пустоте, пристыкованный у внешних доков Спу, и смахивал издалека то ли на сверкающую рапиру с обломанным клинком, то ли на детскую пирамидку – толстая труба фотореактора была вдета в огромный параболоид отражателя, на нее был наколот серебристый диск грузового отсека, а на верхушке блестела шаровидная жилая гондола.
– Ничего машинешка? – небрежно-горделиво сказал Гирин.
– Да уж… – протянул Жилин. Он хотел сказать «бандура», но вовремя спохватился (еще обидится) и выговорил: – Сама чуть меньше Спу…
– Да, это тебе не баран начихал!
– Подходим к станции.
Пятый стыковочный узел, где-то сбоку круглой доковой палубы, был хорошо подсвечен – справа горел зеленый огонь, слева – красный. Две пары белых фар мигали сверху и снизу.
– Идет торможение… – выдал компьютер. – Корабль готов к стыковке.
– Заметно работают двигатели, – проговорил тенорок со Спу, – такие вспышки, вспышки идут…
Гирин отнял руку от клавиш управления и размял пальцы.
– Дальность шестьдесят метров, – нудил комп, – скорость ноль три… Спу пошел вправо… Начал гасить бок…
Гирин промокнул лицо салфеткой, смял ее и сунул в карман.
– Есть гашение боковой… Идем на стыковку.
– Ожидаем касания…
Стыковочный узел угрожающе надвинулся, заняв весь экран.
– Есть касание!
Корабль резко дернулся, гася инерцию, сначала в одну сторону, потом сразу в другую, но рубчатые присоски уже крепко сжимали массивный конус с кокетливо оттопыренными стабилизаторами.
– Есть сцепка!
Бот качнулся – так вздрагивает горячее тело, когда до него дотрагиваешься холодной ладонью. Запищала и заскрипела герметическая перемычка, пару раз за бортом коротко прошипело, и все – привычные звуки как-то сразу угасли. Зато явственно прорезались станционные шумы. Потрескивание, изредка – пощелкивающий скрип; о чем-то неразборчиво толковали громкоговорители на доковой палубе, доносились голоса и гремящие шаги.
– Приехали, – сказал Громыко и вынул из замка ключ от стартера.
Глава 6
ОРБИТАЛЬНАЯ СТАНЦИЯ СПУ-1 «ПРОМЕЖУТОЧНАЯ»
Все вместе они проплыли в кессон станции, уцепились подковками за магнитную дорожку и прошкандыбали в переходной отсек. А там – не протолкнуться, отсек был битком набит. Добровольцы, межпланетники, планетологи, любопытствующие пассажиры. Говорили все сразу:
– А пробы? Пробы вы хоть брали? Да? И что?
– На Церере, ты имеешь в виду?
– Ну а мы о чем говорим?
– Да все то же самое – углистые хондриты и клатраты, «нифе» мало. Из чего там строить – не знаю…
– …Ред, дай глянуть! Нет-нет, вон ту! Ага…
– Черт, всю регистрограмму размотал… А? На, держи… Да ты сматывай, сматывай…
– …Нет, разлом доходит до Земли Афродиты, вот досюда, а здесь вот… нет-нет, здесь – да что ты мне говоришь! Я же знаю… Обнажения суперские, классные просто – дунит, гиперстеновый пироксенит, эклогиты…
– О-ля-ля!
– Заметь: те же глубинные ультраосновные… слышишь, что говорю?
– …Ой, да согреем мы этот Марс! Подумаешь… Разговору больше.
– Думай, что говоришь! Это ж тебе планета, а не банька!
– Пф-ф! Подумаешь, планета! Да хоть две планеты!
– …Это только так кажется, что «Бора» велика. Внутри-то тот же ионолет – смотреть не на что…
– Ну, ты как скажешь! Рейсовик есть рейсовик. Целый километр в длину – это тебе не что-нибудь!
– Это ж Виджай, ему лишь бы поспорить! Сам же видел, какая там «юбка» – полкилометра в растворе!
– Во-во! А в длину эта «макси», считай, метров семьсот, даже семьсот пятьдесят! И что от самого корабля остается? Фиг да маленько! Ну, метров сто от силы…
– Да?! А двести пятьдесят – не хочешь?!
– Ну, двести пятьдесят…
Жилин отодвинул дежурного диспетчера, чесавшего язык со всеми за компанию, и повелительно сказал:
– Проходите на палубу, не стойте! Чего зря толкаться?
Ребята и девушки, звякая и цокая по магнитному полу, протиснулись в помещение с куполообразным потолком. Галдеж почти прекратился, и все посмотрели на Жилина, парни – выжидающе, девушки – с интересом. Глеб непринужденно улыбнулся.
– Меня зовут Жилин, – представился он, – Глеб Жилин. Я – главный киберинженер проекта и ваше непосредственное начальство. По всем вопросам обращайтесь ко мне.
Толпа зашумела.
– Все тут, никого не забыли? – повысил голос Жилин. – Корелли… Алишеров… Ивернева… Никольский… Черняк… Соловейчик… Так, вижу… Сугорин… Свантессон… Вижу, вижу… А Шимшони где?
– Здесь я!
– А, извини, Яэль… Завьялов… Быстров… Вожжеватов… Я правильно назвал? Ага… Вот тебя не помню.
– Морган, сэр! Тимофеем звать!
– Из Джакоя? Ясненько… Все, что ли? Что-то мало вас…
Раздались голоса:
– Щас еще придут!
– А Танька с Катюхой где? Где? Скажите им, чтоб сюда шли!
– Вон Родин еще!
– Вылазь, вылазь давай!
Стесняясь, из толпы вышел Антон Родин. Голова у него была обрита наголо.
– Антон Родин, – сказал он с ноткой нерешительности, – стажер.
– Ну и как, стажер? – улыбнулся Жилин. – Дозвонился до… одного человека?
– Дозвонился… – засмущался Антон.
В толпе никто ничего не понял, только Марина хитро улыбнулась и что-то прошептала на ухо бледненькой Рите Иверневой. Рита поджала губки, боясь засмеяться.
– Не вижу Гупту… – заозирался Жилин.
– Ты где, Виджай?
– Да вон он, в «малинник» забрался!
– Тут я! – поднял руку смуглый парень приятной наружности. Он покосился на стайку девушек и сказал, соображая: – Получается, все девушки будут работать на Базе?
– Получается, – улыбнулся Жилин.
В толпе зашумели. Слышались возгласы:
– Ничего себе! Так нечестно!
– Гунилла, ты-то хоть с нами?
– С ними!
– Предательница!
– Не, вы как хотите, а я перевожусь на Базу!
– А то никакой жизни!
Из «малинника» звонко утешили:
– Ничего, будет и на вашей улице праздник!
– Когда перевернется «КамАЗ» с печеньем… – добавил кто-то после короткой паузы.
Тут лекторский голос Йенсена покрыл веселый шум:
– Добрый день, господа! Здравствуйте!
Толпа расступилась, и Ларс Юлиус Йенсен, лауреат Большой премии Яна Амоса Коменского, лауреат Геродотовской премии, профессор Ладожского университета, директор Петербургского института планетологии, почетный доктор Кембриджского университета и действительный член Всемирной де сиянс академии, оказался в середине круга. За ним выдвинулся высокий, стройный африканец, сложенный, как равнобедренный треугольник, и симпатичный по европейским стандартам – губы у него были не так чтобы тонкими, но и не вывернутыми, нос – вполне прямым, а все лицо – длинным. В общем, не совсем африканский фенотип.
– Знакомьтесь, господа! – торжественно провозгласил Йенсен. – Габа Оле-Сенду, штурман корабля «Бора»…
Глаза бваны Оле-Сенду выпучились абсолютно по-африкански.
– Худжамбо, бвана афанде! [9] – возопил он, да так, что Йенсена, бедного, шатнуло, и ринулся к Жилину. – Х'веве? [10]
– Сиджамбо, Габа! – ответил, посмеиваясь, Жилин и попал в объятия здоровенного масая. – Сикуона веве тангу замани! [11] – выдавил он.
По толпе пронесся шепоток.
– Мой командир был! – похвастался Габа хмыкающему Гирину. – Мы с ним и с нукерами Мехти-хана дрались, и штурмовикам Чанга жару дали – помнишь, на Таити? О-о, а как интернацистам всыпали – до сих пор вспомнить приятно! У моего афанде орденов больше, чем пуговиц на блейзере!
– Габа… – пристыдил Жилин разошедшегося штурмана. – Что люди подумают?
Толпа шумела с одобрением.
– Везет же Габе! – добродушно прогудел Гирин. – Вон, как огурчик! А тут… – Он помассировал мешки под глазами. – Что лыбишься?
– Ликую бо! – радостно вскричал Габа. – Скорблю о нищих телом, ибо не дано им вкусить утех невесомости!
В толпе начался хохот.
– Юрод… – буркнул Гирин. – Ладно, пошли! Мы еще техконтроль не закончили… Пошли, пошли! Насмотришься еще на своего афанде!
– Поговорить уже не даст с человеком!
Толпа с хохотом провожала Габу, а тот весело скалил зубы. Некоторое время из бесконечного коридора Спу еще слышался его голос, вопрошающий «чертова медведя», куда тот так несется, и бас Гирина, советовавший «морану недоделанному» живее перебирать ногами.
Громыко поджал губы и просипел:
– Вот взяли моду… Только и знают, что ругаться…
– Не обижайте моего Максика, – весело сказала Марина. – Это все Габа на него дурно влияет!
– Да оба они хороши, – сказал Громыко. – Когда порознь – люди как люди, а как сойдутся… Все!
– Господа! – воззвал из коридора Йенсен. – Господа, особенно не расходитесь! Сейчас все идем на предполетный медосмотр!
Из толпы послышался вопрос: «А куда идти-то?»
– А вот так вот, по коридору, – любезно пояснил Йенсен, – до самого конца и налево, там будет кают-компания. Вот туда.
Добровольцы дружно повернулись и, беспорядочно клацая магнитными подковами, повалили в коридор.
– Пупа, пупа, пупа, пупа! – грянули в толпе «Марш добровольцев».
– Дзюмба квели капитоли камикадзе! – наяривали в первых рядах.
– Пи-пи, па-си-пупа! – подтягивали сзади. – Ква-кварель! Ква-кварель!
Йенсен открыл в конце коридора круглый люк, и все по очереди стали пролезать через него в кают-компанию. Это был обширный круглый зал со сферическим потолком. Рядышком с прозрачной переборкой, отмеченной красного цвета крестом, полумесяцем, молотом, колесом Сансары и звездой Давида, оболочку станции прорезал огромный круглый иллюминатор. Кто-то завопил:
– Тимка, смотри! Твоя Австралия!
– Bloody [12]! – восторженно взвыл Тимофей Морган, рыжий и конопатый «осси» [13], самый молодой метеотехник в группе. – Bloody great!
Жилин тоже подошел. Спу проплывала над Австралией. Песок пустынь светился очень чистым бледно-желтым цветом, леса на этом фоне казались темно-темно-бурыми, чуть ли не черными. Атмосфера была прозрачна до невозможности и полностью свободна от облаков, только какой-то стратолет, несясь на гиперзвуке, оставлял за собою прерывистый инверсионный след – зыбкий пунктир, зачеркивавший Квинсленд наискосок.
– Сугорин, Гупта, Черняк, пожалуйста! – раздался за спиной тонкий голосочек девушки-практикантки.
Все обернулись. Гупта замешкался и вошел к врачу последним, пропустив перед собой длинного как жердь Сугорина и плотного, долгорослого Гошу Черняка.
– Йенсен, Соловейчик, Родин – приготовиться!
Жилин занял очередь, а тут и неразлучная парочка появилась. Штурман и командир «Боры» ввалились в кают-компанию, словно из 3-го «Б» на переменку выскочили – сразу стало шумно и тесно. Габа хихикал, вертел головой и хлопал себя по бокам, а русский медведь о чем-то с азартом ему повествовал. «С виду – свирепый гризли, – пришло в голову Жилину, – а ведь по натуре своей – большой плюшевый мишка…»
– Кто крайний? – закричал Габа.
– Я, – отозвался Жилин.
– Мы за тобой, афанде! Ну-ну… – подбодрил штурман командира.
– Ну, что… – затянул командир, – было это аж в позатом году. Афросоюзу только-только передали две ядерные ракеты – старую «Шелонь» и почти что новую «Стрелу» – и меня к ним инструктором прикрепили. Ага… Ну, пока я доехал до Найроби, пока нас устроили в общежитии университета – деньги, считай, все вышли. Африка же, за все платишь наличкой – да, настоящими бумажными деньгами! Я с собой привез маленько, да все раздарил… (Добровольцы подходили и обступали Гирина.) И вот буквально на другой день мне приходит перевод на 500 рублей. Мой аванс. Ну, думаю, живем!
– А что это такое – перевод? – робко спросили из толпы.
– А… Ну, это когда деньги тебе по почте присылают. Как письмо. Ага… А почта там рядом, на Муинди Мбингу-стрит, ну, ты знаешь… (Габа кивнул.) Ага… Я туда. Так и так, говорю, вот, денежки мне пришли. Как мне их получить? И сую свою писульку. А за стеклом негритяночка, симпопончик такой, даже не обтянутая – облитая своим костюмчиком, тычет мне другую, чистую бумажку. «Хапана [14], – говорит, – хапана». Сначала, мол, заполните. Ну, ладно, думаю. Достаю стило, пишу – фамилию вывожу, имя проставляю… И тут – стоп! «Личный номер в паспорте». Я-то совсем забыл, что паспорт нужен! Я ж его сроду в руках не держал, паспорт этот. Привык, что везде компы. А тут – здрасьте, приехали!
Ну, что делать, пришлось идти за паспортом. А теплынь такая на улице, джакаранды в цвету – тротуара не видно, все усыпано фиолетовым… Поднимаюсь я к себе, лап-лап по карманам – нету паспорта! Все сумки перешарил – нету! И ведь я же помню, что он у меня был! Нам их всем перед отъездом выдали – синенькая такая карточка, там стереофото мое – ну, все, как полагается, и вот на тебе! Неужто, думаю, посеял? Вот гадости!
Иду я на почту, руками вожу, вздыхаю тяжко – нету, мол, паспорта, тю-тю! Негритяночка мне посочувствовала, конечно, языком поцокала и говорит – тогда несите другой документ. Щас, говорю, моментом! Возвращаюсь в комнату, достаю членский билет Питерского Клуба Межпланетников и дую обратно на почту. Вот, говорю, билет. А негритяночка мне из-за стекла: «Хапана, хапана!» По членскому, втолковывает, можно на сумму до 50 рублей, а у вас целых 500! Нужно, вдалбливает, удостоверение личности! Ну что ты будешь делать! Я опять в общагу– искал, искал… Ну все перерыл – нету паспорта! Ну хоть ты тресни! Я на почту. В четвертый раз, – поднял Гирин палец.
Габа хихикнул, добровольцы пересмеивались, а те, кто подошел позже, пристраивались к веселящимся и заранее улыбались.
– Ну и вот, – продолжал командир «Боры». – Подхожу – моя негритяночка мне уже улыбается: узнала! Я ей объясняю: м'дами [15], ну, потерял я этот паспорт, понимаете? А может, и ухитили, не знаю. Войдите, говорю, в положение! Дайте по билету хоть 50! Она опять свое: «Хапана, бвана, хапана!» Подзывает заведующего – седого такого индийца, – он ее выслушал и говорит мне: все, мол, ясно, получите по доверенности. Мзури сана [16], говорю, мзее [17], а как это? Те мне объясняли, объясняли, но… то ли я их не понял, то ли они мне чего-то не того наговорили, а только я вернулся в общежитие и постучался к соседу. Слушай, говорю, Мэйсонье, будь другом, выручи! Сходи получи за меня деньги, а то я, раззява, паспорт потерял! Я, говорю, сейчас доверенность накатаю, и тебе по ней выдадут мои денежки. Вырываю лист из тетради и пишу: «Я, Гирин Максим Васильевич, пилот, КДК, Евразия, доверяю Мэйсонье Лассаву, пилоту, ЕКА, Евроамерика, получить за меня денежный перевод на сумму 500 рублей». И подпись.
Габа согнулся от хохота.
– Тебе смешно… – улыбнулся Гирин. – А ты представь, что у меня это в первый раз, вся эта возня с бумажками. Я же в жизни ни с чем таким не сталкивался, пока в Африку не попал. Там же все, как в прошлом веке! И вот, словно дите малое…
А Мэйсонье – такой же балбес, как и я был, иначе помогать не стал бы… Ну, в общем, опять «хапана, хапана», и опять я пошел, солнцем палимый. Надо было, оказывается, чтобы доверенность в отделении КДК подписали и печать шлепнули. Ну что ты будешь делать!
Пришлось плестись аж на Харамбе-авеню, тогда там представительство было. Прихожу – а оно закрыто! Когда откроется, спрашиваю? А после уикэнда, говорят, сразу и приходите! Нет, вы представляете?! Я жрать хочу, сил нет, а они мне – до понедельника! Короче, достаю я свою доверенность и расписываюсь за представителя – была у меня его роспись на пропуске. Это…
– Мы знаем, знаем! – вразноголосицу сказали добровольцы.
– Ага… Расписался я, значит, и печать поставил. На пропуске ведь и печать была – яркая такая, жирная, – я ее послюнявил и к доверенности приложил…
Гомерический хохот потряс кают-компанию. Габа выпучил глаза и сложился пополам. Широкие плечи его мелко затряслись.
– Чего только с голодухи не придумаешь, – горестно вздохнул Гирин. – А пришел на почту, там один заведующий за стеклом – то ли обед у них, то ли сиеста, не поймешь. Тот только на мою доверенность глянул и вернул. Печать, говорит, яйцом сведена. Все! Тут я сдался. Поплелся обратно. А что тут делать станешь? Перекантуюсь, думаю, как-нибудь до понедельника, у Нзубе займу или у Мэйсонье.
А потом прохожу мимо комендантской, мне и стукни в голову: может, думаю, я коменданту за постельное белье паспорт оставил? В залог? Я ж говорю – там все, как в прошлом веке! То справки этим симфорантам подавай, то паспорт, то квитанции разные… Вот уж точно: «Без бумажки ты – букашка, а с бумажкой – человек!»
Захожу я к коменданту – бритоголовый такой масай – и точно! Вынимает он мой синенький! Я аж затрясся весь! Оставил масаю вместо паспорта билет свой, вышел в коридор и – не поверите! – карточку эту синюю расцеловал! И вот тогда – в седьмой раз! – я только и получил свои кровные. Вот позорище…
– Зато есть что вспомнить, – утешил его Жилин.
– Да уж… – довольно ухмыльнулся Максим. – Это тебе не баран начихал!..
– А вот у нас… – начал Габа с воодушевлением, но договорить ему не дали. Стеклянная дверь медотсека раздвинулась, и в кают-компанию, повернувшись спиной, выбрался Йенсен.
– Обижаете! – воскликнул он для кого-то в медотсеке. – Конечно, передам! До свидания! – И обернулся к троице: – Заходите!
– А где девчонки? – спросил Жилин. – Что-то я их нигде не найду…
– А где же им еще быть? – сказал Йенсен, радостно улыбаясь. – В скафандровой, конечно! Да вы заходите, не стесняйтесь!
Кнуров и парочка зашли. В медотсеке все сверкало белизной. Матово белели пластмассовые стены, блестела белая груша киберхирурга под молочным потолком, похрустывали белоснежные халаты громадного старшего врача Клунина и тоненькой девушки-практикантки. Сразу за столом-пультом ждали своих жертв стационарные диагностеры – длинные массивные ящики с герметическими крышками. Тоже белые.
Грузный врач благосклонно посмотрел на вошедших.
– Андросы, – пророкотал он густым архиерейским басом и неодобрительно уставился на сутулого Антона, облачавшегося у шкафчика. – Как бы богатыри! Да, Ленусик?
– Да, – пискнула Ленусик и зарделась, как маков цвет.
– Что там у нас?.. – громыхнул старший врач, плавно перебирая клавиши на пульте. Компьютер забубнил, услужливо выдавая на экран какую-то врачебную цифирь. – Порядок… Раздевайтесь и ложитесь в любой, какой на вас смотрит.
Диагностеры стояли рядком. Жилин выбрал крайний слева, за коим стыдливо прятался Антон, Стажер явно комплексовал из-за своих узких плеч и тонкой, кадыкастой шеи. Трепыхаясь и вертясь в воздухе, он неловко запихивал ноги в мягкий распах комбинезона, нервно дергая его и подсмыкивая.
Рот Жилина сложился в беглой усмешке. Он распустил комбез до самого низу– Ленусик шарахнула паническим взглядом, – выпростал одну ногу, уцепился за поручень, разделся и нырнул в диагностер. Было тепло, как в нагретой постели.
– Как бы расслабьтесь! – грянул врач. – Ноги врозь, руки вдоль тела!
Девушка-практикантка неловко придвинулась, ухватилась обеими руками за крышку и, отводя глаза, захлопнула ее. Диагностер басисто загудел. Присоски биодатчиков облепили кожу; мягко, щекочуще, прошлись по ней микрощупы – словно кошка потерлась. Звонок колокольчика – и крышка пошла вверх.
– Можете одеваться, – прогремел голос эскулапа. – Ленусик, сделай доброе дело – включи стерилизацию.
– Сейчас! – пропищала Ленусик. И снова закраснелась.
«Наверное, переживает из-за какой-нибудь ерунды, – подумал Жилин, – из-за голоса или из-за того, что невысокая. Небось считает себя коротышкой-недоростком. Глупенькая…»
– А теперь куда? – спросил он у Гирина. – Макс!
Тот отвел взгляд от миниатюрной практиканточки.
– А?..
– Куда теперь?
– На борт, – спокойно сказал Гирин, скрепляя магнитные застежки на башмаках. – Все уже… Нет, ты погляди, какая лапочка! – произнес он приглушенным голосом.
– «Бе бо женолюбец, яко ж и Соломон»! – процитировал Габа нараспев и заклеймил друга: – Маньяк, сразу видно!
Гирин ответил немедленно:
– Сам ты маньяк! Смотри ты на него – нашел маньяка! Котяра хренов…
– Хватит вам ругаться, – благодушно проворчал Жилин. – Габа, что ты к нему пристаешь постоянно?
– Я?! – возмутился Габа. – Да он сам ко мне лезет, афанде! Ты его еще не знаешь просто!
– Ничего – протянул Гирин, – он меня однажды выведет…
– «Я мстю, – съязвил Габа, – и мстя моя страшна!»
Покачав головой, Жилин попрощался с медиками и направил стопы в скафандровую. Голос Ленусика за его спиной промяукал: «Следующие, пожалуйста!»
Жилин отворил круглый люк и шагнул в отсек без иллюминаторов, но со множеством шкафов и стеллажей. Ну, естественно… Все девушки были здесь. Они оживленно обсуждали фасоны спецкостюмов, прикладывали их к себе, вертелись перед зеркалами, дефилировали и прихорашивались.
– А вам что, особое приглашение нужно? – весело спросил Жилин. – А ну, марш в медотсек!
– Да мы сейчас! – хором заныли девушки. – Мы только померить!
– Мы что, – сказала Марина прекрасным голосочком, – и скафандры будем мерить? Никогда не надевала скафандра…
– Ты мне тут зубки не заговаривай, – сказал Жилин, улыбаясь. – Давай-ка топай…
– Нет, ну правда!
– Будем, – заверил ее Жилин. – И мерить будем, и подгонять. Ну, что ты на меня так смотришь?
Марина одарила его чарующей улыбкой.
– Думаю, что бы такое умное сказать… – проговорила она. – О! А давай я тебе глазки буду строить?!
– Я тебе дам «глазки»! – засмеялся Жилин и сгреб завизжавшую девушку в охапку.
Он вынес Марину в коридор и шлепнул по тугой попке, налаживая в медотсек.
Пересмеиваясь, покачивая крутыми бедрами, девушки проследовали в кают-компанию.
Проснулся и заревел громкоговоритель всеобщего оповещения:
– Внимание! Экипажу «Боры» собраться на борту! Объявляется готовность один! Повторяю…
* * *
Жилин взял Марину за руку своей мозолистой левой, а правую прижал к отпечатку пятерни, выдавленному на терминале регистратора.
Прямо перед Глебом и Мариной, за прозрачным люком, тянулась длиннющая галерея-переходник. Круглая снаружи, восьмигранная внутри, она метров на двадцать уходила в перспективу, стягиваясь вокруг внешнего люка «Боры».
– Идентификация успешна, – произнес терминал нежным женским голосом. – Доступ разрешен.
Пройдя вакуум-отсек «Боры», Жилин выбрался в кольцевой коридор и повел девушку, огибая выпуклую стену. Их обгоняли, толкаясь и спеша, добровольцы с чемоданами и модными заплечными мешками. Откатывались толстые двери, чмокали люки, цокали и гремели подковки. Удалые добровольцы были очень шумным народом и никак не могли успокоиться, все в них играли гормоны и кипел энтузиазм.
– Четвертый БО, – прочел Жилин. – Наш.
Он отодвинул дверь и заглянул. Чисто. Опрятно. Пусто. Бытовой отсек номер четыре состоял из двух хают. В первой, с мягкими стенами кремового цвета, стояли пара кресел и диван, в стене наличествовал шкаф, а под обзорным экраном был выдвинут столик. В маленькой каюте за перегородкой были откинуты две койки с широкими эластичными ремнями. Голая функциональность.
Развесив одежду, Глеб с Мариной уселись в кресла и пристегнулись. Жилина сморило. Он потянулся и, с облегчением выдохнув, откинулся на спинку кресла. Лениво смежил веки.
Марина улыбнулась: ей пришел на память лев Кларенс из Серенгети-Цаво, где дядя Саша работал рейнджером-аскари. Кларенс, тот тоже после легкого завтрака (полбака «живого» мяса и тазика витаминизированной воды) делал «потягушечки» и ложился в тенечке – подремать. Однако спал он вполглаза и вполуха: ни одна тень, ни один звук не проходили мимо царственного лентяя. Всегда готовый к отпору, он с легкостью взрывался движениями, и не было среди них ни одного лишнего. Удар его лапы ломал хребет буйволу-мбого…
Глаза девушки задержались на Жилине. Какое у него лицо… Твердое, суровое… Линии рта и подбородка жесткие, тонкий шрам на щеке…
«Мой мачо…» – подумала Марина с нежностью.
…Посмотришь, вроде бы и Глеб, как все мужчины – из мягкого такого, податливого воска, и ты берешься лепить его по-своему. Но пальчики нет-нет да и нащупают под воском прочнейший стержень, этакий костяк жилинской натуры – и все! Не смять его, не согнуть. Может, этим и отличен стопроцентный мужчина? Да и так ли уж плохо, если вдуматься, чувствовать себя слабой и ведомой? Неужто ее влечет душа, покорная малейшей женской прихоти?
Как же, знавала она такую «душу», знавала… Биологом он был, что ли? Помнится, клялся ей: «Я всегда буду говорить тебе „Да!“ А она ему сказала… что же она ему ответила тогда? Что-то вроде: „Незачем со всем соглашаться“. „Я всегда буду говорить „Нет!“ – метнулась „душа“. „Противиться – тоже не лучше“, – рассудила она. „Тогда я буду молчать“, – сник он. А она сказала: „Ну, молчать – это и вовсе никуда не годится“. „Так что же мне делать?!“ – возопила бедная «душа“. Гордая дева лишь пожала плечами…
– Внимание! – раздался из интеркома напряженный голос Гирина. – Готовность ноль!
Жилин с удовольствием потянулся – до хруста, до приятной ломоты, до звонкого пульса, – положил голову на спинку кресла и сомкнул глаза.
– Отдохни еще, – сказала Марина ласково. – И так весь день на ногах…
Жилин улыбнулся, не раскрывая глаз, и переплел свои пальцы с Мариниными.
– Приготовиться! – огласилась каюта гиринским басом. – Старт!
