Безбашенный
Не римская Испания. Арбалетчики князя Всеслава. Арбалетчики в Карфагене. Арбалетчики в Вест-Индии
– Давай! Давай! – поддержали ее наши иберийские камрады.
– Ладно, слушайте! – заготовка у меня уже имелась – хоть и уж точно не для нее предназначалась, но я ведь и не тянул ее за язык напрашиваться. – Мужчина с женщиной спят в постели. Стук в дверь. Женщина спросонья: «Скорее вылазь в окно, это муж!» Тот, тоже спросонья, мигом вылазит, выпадает голый во двор, набивает шишку на лбу, весь в грязи извазюкивается, оцарапывается об колючие кусты, встает и спохватывается: «Стоп! Какой муж? А я-то тогда кто?!»
– Гы-гы-гы-гы-гы! – от восторга хроноаборигены аж ладонями по ляжкам себя заколотили.
Деваха же, прикрыв рот обеими руками, беззвучно хихикала:
– Ну ты и похабник!
– Давай еще! – ревели камрады.
И снова меня спас отец-командир, хотя на сей раз и не по своей воле – слева раздались вопли, и из леса выбежали вооруженные люди.
– К бою! – рявкнул Тордул. – Лучники – стрелять самостоятельно! – Еще в том давешнем походе он нанял на обратном пути трех горцев-охотников – как раз по числу захваченных нами хороших кельтских луков, так что были у нас теперь и свои лучники. – Аркобаллистарии – заряжаться и стрелять самостоятельно! Пращники – приготовиться! Копейщики – сомкнуть щиты! Ты, ты, ты и ты – охранять тыл! Рабов, мулов и почтенных – в середину! Да не меня, олухи! Остальных!
Перехмыкнувшись меж собой по поводу объединения командованием мулов с рабами и «почтенными» в одну общую равноценную категорию, мы скинули арбалеты с плеч и взвели их.
– Берегись! – предупредил один из камрадов, поскольку в нас уже летели камни и дротики. Один просвистел совсем рядом, а мне вдруг что-то уперлось в спину, и это что-то оказалось гораздо мягче щитов наших копейщиков…
– Ты?! Какого, млять, хрена! – я довольно грубо – не до куртуазных манер – сдернул Велию с мула, отчего та, ойкнув, оказалась упертой в меня уже не коленкой, а еще более мягкими округлостями. – Ты где должна быть, шмакодявка! Живо на хрен в середину, мать твою за ногу! – я придал ей ускорение резким шлепком по заду. – Кто-нибудь, спровадьте на хрен и этого ишака! – тут я спохватился, что ору это по-русски, но кто-то из пращников уже волок за повод упрямую длинноухую скотину.
Об мой шлем звякнул по касательной камень, но тут выступили вперед уже организовавшиеся копейщики, а лучники принялись усердно отрабатывать жалованье. Два пращника и один метатель дротиков противника рухнули под их стрелами, а затем включились в эту продуктивную работу и мы. Мой болт завалил еще одного метателя дротиков, как раз замахивающегося для броска, рядом с ним рухнул пращник, а за ним еще один метатель дротиков. Включились наши пращники, снова выстрелили лучники, мы заряжались, а из леса выбегало новое мясо, и некогда было считать его по головам…
Дружный залп наших пращников выкосил передних нападающих, но остальные с ревом перли напролом. С двадцати примерно шагов я вогнал болт прямо в раззявленный рот одного из них и резким рывком – некогда было возиться с «козьей ногой» – вздернул тетиву на упор «ореха». Бросок дротиков с десяти шагов смел еще один слой атакующих вражин, которые все никак не хотели кончаться. Словив тяжелый дротик в грудь, рухнул копейщик передо мной, а мой болт остановил лохматого бугая со здоровенным топором, вознамерившегося проникнуть в образовавшуюся брешь и расширить ее. Но лезли новые, и не было уже времени перезаряжаться…
– Возьми, господин! – непонятно откуда взявшийся Нирул протягивал мне мое копье, которое в пути нес на плече вместе с моим старым арбалетом.
– Пригнись! – рявкнул я ему, ухватывая древко копья поудобнее. – Держи! – я выпустил из левой руки арбалет и схватил цетру.
Как раз вовремя я перевооружился – шеренга наших копейщиков смялась под напором врезавшихся в нее нападавших, и нас поглотила свистопляска рукопашного боя. Мое копье с хрустом вошло в бок противнику, остервенело лупившему фалькатой по щиту одного из наших копейщиков, да так в нем и застряло – я выпустил его и выдернул меч. Очередной дротик летел в меня, и я принял его цетрой на рикошет, а метнувший его попер на меня с дубиной, замахиваясь. Руку со щитом я напряг впустую – удара не последовало, поскольку оператор самодельного суковатого охреначника уже оседал набок со стрелой в глазнице. Его место занял следующий – вообще с деревянными вилами. Я легко отразил их удар цетрой – это был явно вчерашний мирный пейзанин, не обученный правильному бою – и отмахнул их острую развилку мечом. Тот бросил бесполезную палку и потянулся за топором, но я уже распрямлялся в выпаде. Цетра у него имелась, но какая-то уж больно легкомысленная – сплетенная из ивовых прутьев и обшитая кожаными лучиками в виде стилизованного солнышка. Разве ж это щит? Мой клинок проник между прутьями, легко раздвинув их, и проткнул ему брюхо. Выдергивая меч, я заполучил и застрявшую на нем горе-цетру, которую тут же размочалил парой ударов об башку следующего противника, после чего стряхнул на хрен ее остатки, а самого полуоглушенного вражину продырявил фалькатой один из наших камрадов. А потом нападающие как-то вдруг резко кончились, и остались одни только убегающие, которых продолжали прореживать вдогонку лучники с пращниками.
Я быстро вытер окровавленный клинок об один из трупов, вкинул его в ножны и выхватил у Нирула свой арбалет. Потянулся за болтом и не нащупал в своем колчане ни одного. Млять! Так и есть – рассыпал в горячке рукопашной мясорубки!
– Возьми! – болт лег мне в руку, я машинально уложил его в желобок арбалета, прицелился в загривок одного из драпающих, спровадил его к предкам и только тут вдруг сообразил, что голосок-то…
– Ты?! Млять! Мать твою за ногу!
Велия виновато опустила глазки, в которых плясали веселые и проказливые бесенята, но вместо ретирады в тыл деловито протянула мне еще один болт.
– Мыылять! – нормальных членораздельных возражений у меня не нашлось, а среди убегавших мелькнул один в драном плаще, что-то смутно напомнившем мне, во мне победил охотничий инстинкт, и я прицелился в него. Треньк! – и мой болт отправился навестить свою жертву…
– Мыылять! – буквально перед самым попаданием на линию выстрела выскочил ошалевший от страха беглец, схлопотав не ему предназначенный гостинец, а тот, в плаще, обернулся, и я увидел смутно знакомую чернобородую рожу. Девчонка протянула мне новый болт, но бородатый, взглянув на убитого, мигом сообразил, что к чему, и скрылся в зарослях…
15. Наши в городе
– Мыылять! – прорычал я снова, после чего вернул не понадобившийся болт в колчан и знаком велел Нирулу собрать остальные.
– У тебя все мысли о продажных женщинах, хи-хи! – заметила Велия. – Ведь «милят» – это продажная женщина?
– А ты откуда…
– Вы так часто выражаетесь, когда говорите между собой, что от вас научились уже и наши турдетаны. А некоторые из них не слишком осторожны, когда делятся новым знанием с другими. Так я права?
– В общем – да, права, – врать не самый лучший выход, если это потом придется делать слишком часто, и я решил не лезть в этот капкан. – Но часто мы называем так и какую-нибудь оплошность, неприятность или неожиданность.
– Мне так и показалось, хи-хи! Вряд ли ты думал о женщинах, когда целился и стрелял!
По наивности я решил, что инцидент исчерпан, но не тут-то было!
– А «хриен» – это то, что ублажают с помощью «милят»? – пальчиком она не ткнула, но глазками указала верное направление.
– Так ты что, все поняла? Ну, когда я облаял тебя…
– Не все, но достаточно, чтобы догадаться об остальном, хи-хи!
– Ты обиделась на это?
– Ну, ты же говорил на своем языке, которого мне понимать не полагается, хи-хи! Вот если бы на нашем…
– А почему ты здесь, а не там, где тебе положено быть? – следовало все же закруглить эту скользкую тему, а нападение – лучшая защита.
– В обществе рабов и мулов?
– И ты страшно оскорблена этим?
– Я так сильно похожа на дурочку?
– Общество похабных солдафонов лучше?
– Ты обиделся?
– Зачем? Ты сказала правду, а на нее обижается только глупец. Я сильно похож на глупца?
– А я сильно похожа на тех, кому интересно с глупцами?
– И все-таки, Велия, на войне следует выполнять приказы начальников. Ты разве не слыхала приказа Тордула?
– Слыхала, но…
– Но не выполнила его. Воину за невыполнение приказа в бою после боя не сносить головы. Тебе это известно? Следовало бы хорошенько отшлепать тебя за это…
– Не надо! Ты очень больно шлепаешься, когда не в настроении, хи-хи! У меня и так уже будет синяк на попе! Вот пойду и скажу маме… что упала с мула, и мне было больно идти, хи-хи!
– Впредь все-таки выполняй приказы! Мы на войне!
– А если бы на нас напали и сзади?
– Тебя захватили бы в плен. А здесь тебя мог убить шальной дротик или камень – ты видела сама, что тут творилось…
– И что дал бы мне плен, если бы вас всех перебили? Нет уж, хватит с меня плена!
– А кстати, почему они в самом деле не напали еще и сзади? – вмешался подошедший Васкес. – На их месте я бы обязательно послал часть людей в обход!
– А хрен их знает! – я перешел на русский. – Деревенщина! Ты ведь заметил, что многие были с дрекольем вместо настоящего оружия? Наверное, понадеялись задавить нас числом.
– И понесли лишние потери в лобовой атаке. Этого-то ведь они не могли не понимать! Да еще и атаковали нас снизу, вверх по склону – слишком глупо это даже для безграмотных крестьян!
– Не успели подготовиться?
– Я тоже так думаю. Ты узнал того, в плаще, которого упустил?
– Вроде где-то видел, но вот где…
– Дагон, финикиец – командир тех, которых мы тогда преследовали. – Мент есть мент, и память на имена и лица «клиентов» у него профессиональная.
– Мыылять! – а что я еще мог сказать?
– Я тоже стрелял в него, но мой арбалет слабее. Целился в шею, попал в щит. Жаль, что упустили…
– Упертый тип! Другой бы на его месте вернулся к начальству с докладом о невозможности выполнить задачу, а этот хрен сдается! Уважаю!
– Крутой профи. Его профессиональная гордость не позволяет ему признать неудачу. Думаю, он не отвяжется.
– Тогда нам остается только надеяться, что именно эта его профессиональная гордость его и сгубит.
– Да, похоже на то…
– Велия, где ты опять пропадаешь? Мать обыскалась тебя! – брат девчонки нарисовался неожиданно.
– Уже иду, Велтур! – и, обернувшись ко мне: – Да, это был Дагон, тот финикиец, я расслышала имя в вашем разговоре. Мне пора, но мы еще поговорим с тобой позже – и не о Дагоне, хи-хи!
По-хорошему, нам следовало бы форсированным маршем спешить в город – при должном темпе добрались бы если и не к обеду, то уж всяко засветло. Но по-хорошему не получалось. Мы тоже понесли потери – двоих из нашего отряда и троих из высланного Ремдом эскорта убитыми и семь человек ранеными. Двое из них идти сами не могли, и их нужно было нести на носилках, да и пятеро остальных не потянули бы настоящий темп. И убитых ведь тоже не оставишь, а здесь мы не имели времени похоронить их достойно – значит, и их нести на носилках в Кордубу. Так или иначе, без привала было не обойтись.
Эти, напавшие на нас идиоты, потеряли десятка четыре. В основном это были мятежные пейзане, но в троих начальник рудника опознал сбежавших при нападении на рудник рабов, и одного из них, еще живого, командование теперь допрашивало вместе с остальными тяжелоранеными вражинами. Убиты были – при попытке воспользоваться нападением на нас и взбунтоваться – и двое рабов из числа захваченных нами в походе, что усмирило остальных, и теперь их, как следует поколотив для профилактики, заставили делать носилки, которые они же и понесут. Мы же, кто не был поставлен Тордулом в караул, приведя себя в порядок и избавив убитых мятежников от ненужных им более земных благ – которых, впрочем, много не набралось, – перекусывали и отдыхали.
Пользуясь привалом, Велия снова – ага, как бы невзначай – завернула к нашему костерку. Присела рядышком, разогнала ладошкой дым от моей трубки и огорошила:
– Максим, а в твоей стране продажные женщины лучше, чем у нас?
– Ну, всякие есть. Но те, что получше ваших, берут очень дорого, а жалованье нам князь платит поменьше, чем здесь.
– Да, Астурда тебя не разоряет, хи-хи! В Кордубе подобные ей возьмут с тебя полшекеля за ночь, но и это тоже не разорит тебя.
– А почему тебя это вдруг так заинтересовало?
– В городе вы получите хорошую награду и свою долю добычи. У вас появятся деньги, на которые можно уехать очень далеко. Ваш «киняз» щедро наградит тебя, когда ты вернешься к нему?
– Не думаю. Мы ведь не выполнили его повеления – тут бы голову на плечах сохранить, а не награды ждать.
– А ждет ли тебя там кто-то, ради кого тебе стоило бы туда возвращаться? – и придвинулась – тоже как бы невзначай – поплотнее, коснувшись плечиком и бедром, дабы понятнее было, что она имеет в виду.
– Из таких – никто не ждет.
– И ты совсем не похож на глупца, Максим.
– И не собираюсь им становиться.
Этот вопрос мы с ребятами обсуждали уже не раз. Ну, доберемся мы, допустим, до матушки России, которой в природе еще не существует – и чего? Кто нам эти предки финнов или балтов или кто там сейчас обитает? И кто им мы? Или, допустим, при очень уж большом везении, найдем мы таки и дражайших предков – праславян. Ну, найдем – дальше-то что? Здрасьте, я ваша тетя? Язык их нынешний едва ли ближе к современному русскому, чем польский или болгарский, а что у нас с ними будет общего кроме языка? Ровным счетом ничего. Мы, современные русские – люди европейской культуры, а она родом отсюда, из Средиземноморья. Для Васькина же, вообще ни разу не русского, а самого натурального испанца – тем более. Так зачем же нам тогда переться хрен знает куда? Чтобы рвать жилы на пахоте весной, корячиться на ремонте хат и землянок летом, надрываться на жатве осенью и мерзнуть зимой? А ведь так там, скорее всего, и будет. В суровом климате скудные урожаи, и для прокорма воина или грамотея там нужно гораздо больше простых землепашцев, чем в теплом и обильном Средиземноморье, в котором мы уже и сейчас устроились неплохо. Конечно, нынешняя иберийская Испания – ну никак не центр средиземноморской цивилизации, и иберы – дикари еще те, но благодаря влиянию финикийцев и греков и на этих не романизированных еще ни разу дикарях уже появился некоторый налетец цивилизованности.
Конечно, еще лучше был бы какой-нибудь культурный центр – большой город с водопроводом, канализацией, общественными банями и частными купальнями, но не все ведь сразу. На жизнь в мегаполисе еще заработать надо, да и гражданство здесь – вопрос не пустяковый. Римское нам едва ли светит, его и их собратья-латиняне все еще не имеют. Латинское, правда, не хуже – плевал я на «дискриминацию» в допуске к выборам римских властей предержащих, но и его получить нелегко. Да и не тот еще центр культуры этот Рим, чтобы туда рваться, хоть и перспективен в отдаленном плане. Афинское гражданство тоже вот так вот запросто не получишь, как и гражданство других греческих полисов, да и не самое лучшее место сейчас та Греция – не без помощи того же Рима, кстати. Гадес же, например, тоже город очень даже неплохой, а в мятежах он не участвует, и репрессии от римлян ему не грозят, да и Тарквинии в нем люди не последние, и с гражданством, надо думать, подсобят. Или, допустим, тот же Сагунт. От погрома войском Ганнибала он уже оправился, вместо убитых и проданных в рабство греков его теперь населяют в основном иберы, так что гражданство там получить полегче, а сам город по культуре так и остался греческим, со всеми вытекающими. И тоже вроде в бунтах с последующими репрессиями не замечен. Вот в таких примерно местах и надо тут пускать корни и остепеняться – всем вместе, держась друг за друга. Ведь мы ближе друг другу, чем любой из аборигенов этого мира – ну, за исключением, возможно – со временем, конечно, – некоторых аборигенок. Вот вроде этой турдетаночки-акселераточки, например. Как подойдет время – надо будет обязательно вот такую же примерно себе и подыскать – симпатичную, умную и здоровую, от которой и дети пойдут такие же, поскольку яблоко от яблони далеко не падает. Млять! Чего это за хрень со мной происходит? Съел я сегодня чего-то не то, что ли? Это ж только вдуматься непредвзято – меня! – и вдруг посещают мысли на предмет «остепениться»…
А означенная акселератка – все равно что мысли мои читает:
– Я слыхала, что ты смог наладить на руднике выплавку черной бронзы. Люди, которые умеют решать трудные проблемы, ценятся у нас очень высоко. Их мало, и если ты добьешься, чтобы твой раб справлялся с этим и без тебя – тебя очень щедро наградят и переведут в Кордубу, и уже не простым воином. А может быть, и в Гадес. Там тоже нужны такие люди. И там живем мы, – и снова она плотненько эдак прижимается ко мне своими округлостями, да еще и плечико разворачивает так, что касается меня и другой выпуклостью, которая у нее помягче плечика…
– Велия, где ты опять пропадаешь?!
– Иду, мама! – вставая, она «случайно» проводит тугой ягодицей по моему плечу и едва заметно улыбается, чертовка!
Начальство наше тоже тем временем хренью всякой не страдало. Допросив с пристрастием мечтающих о легкой смерти пленников, оно развязало им языки и узнало поболе нашего. Староста их деревни – опознанный среди убитых – возглавлял мятежное ополчение своих пейзан и в качестве их вождя – ага, в теории – подчинялся кармонскому Луксинию, одному из вожаков мятежа. На практике же, как и следовало ожидать от этой «партизанской» вольницы, староста действовал по собственному усмотрению, и врагов от друзей, а тем более от нейтралов, отличал весьма произвольным образом. Прекрасно зная цену своему крестьянскому воинству, на настоящих вояк он старался обычно не нападать. Не напал бы, скорее всего, и на нас сегодня, если бы не этот финикиец. Дагон появился у них дней пять назад, приведя с собой пару десятков беглых рудничных рабов – силу более чем скромную и – в военном отношении – ничем не лучшую, чем ополченцы самого старосты. Но сам финикиец оказался в военном деле весьма сведущ и внушил тому изрядное уважение – пару дней назад с его помощью совершили удачный набег на одну из не участвовавших в мятеже деревень близ Кордубы. И теперь, когда Дагон предложил встретить и уничтожить внезапным нападением небольшой воинский отряд, суля ценную добычу и щедрую награду от «очень больших людей» за нескольких пленников, которых он укажет – староста прислушался к его совету.
Нападение на нас было спланировано с умом, и они уже подходили к дороге для устройства полноценной засады, и успей они – звиздец наверняка был бы нам всем. Но мы появились слишком рано, не дав им времени подготовить засаду, а дальше была уже долина, где они рисковали нарваться и на кордубские отряды, так что выбора у них не оставалось, и им пришлось атаковать с ходу. Если бы они налетели все дружно – полторы сотни, – нас бы один хрен смяли и раскатали в лепешку, но крестьяне – они крестьяне и есть. Увидев хорошо вооруженных профессионалов вроде тех, с которыми случалось уже сталкиваться, и воспоминания были не из приятных – многие струхнули. А когда мы в считанные мгновения организовались, сомкнули щиты и открыли ответную стрельбу, перетрусило большинство. Ведь что толку тебе от победы в бою, если лично тебя в этом бою убьют? Поэтому в действительности из тех полутора сотен нас атаковало десятков шесть, не больше, и результат нам известен…
По прикидкам Тордула выходило, что Дагон – в том, что «тот самый», не было сомнений и у нашего командира – сейчас не властен над сбежавшими от нас пейзанами. Слишком велики потери, да еще и по его милости. Староста мертв, а без него – кто он им? В кулак-то он их потом, скорее всего, возьмет, волчара ведь матерый, но не прямо сейчас, попозже. На это ему понадобятся дни, в лучшем для него случае – часы. Но кто-нибудь из нас собирается предоставить ему эти дни или часы? Правильно, дураков нет! Или, может быть, кто-то собирается преследовать беглецов, вынуждая их сражаться с нами уже ради собственного спасения? Правильно, таких дураков среди нас тем более нет! Такие дураки – целых четыре десятка – вон они, валяются на склоне и на обочине. А мы – умные, мы уже к ночи будем в Кордубе, которая не по зубам и доброму десятку таких деревенских ополчений. При выступлении туземные камрады долго смеялись, когда командование – ага, само с трудом превозмогавшее смех – перед строем выразило особую благодарность нашей четверке за нашу сексуальную озабоченность, заразившую и весь наш отряд, что ускорило его марш и спутало нашему противнику все его злодейские замыслы. Хохотали, конечно, и мы – когда ж это солдатне колола глаза правда? И я, конечно, не стал тыкать пальцем в главную виновницу, тоже хихикавшую в кулачок. Вряд ли ее «почтенная» мамаша обрадовалась бы, узнав, что «это все она»!
В целом расчет нашего начальства оказался верным, хотя и не без сюрпризов. Оказалось, что за последние дни обстановка изменилась к худшему. Встреченный нами конный разъезд «своих» сообщил, что к окрестностям города стягиваются мятежные отряды Кулхаса, уже имевшие несколько столкновений с римлянами. И хотя сами гордые квириты уверяют, что мятежники разбиты и отброшены, им мало кто верит. Если римляне побеждают, почему каждое новое столкновение происходит все ближе к Кордубе? Уже неподалеку от города мы кое-что увидели и собственными глазами. Горели деревни, валялись убитые поселяне – явно дело рук таких же «партизан», как и те, что огребли от нас. По словам Тордула, и с Кулхасом, и с Луксинием у городских властей имелись негласные договоренности, что их войска ни на саму Кордубу, ни на ее ближайшие окрестности нападать не будут, если только в нее не вступят римляне, чем и была теперь озабочена городская элита. Да только ведь сельские ополченцы мятежников, реально не подчиняющиеся никому, рассуждают по принципу «кто не с нами, тот против нас», и им плевать на все договоренности больших и уважаемых людей. Но, с другой стороны, от этой бандитствующей партизанщины и защищаться было проще – не станут воины-профи мятежных вождей вступаться за нарушителей договора. Как раз один такой случай мы и увидели – небольшой отряд конницы из города обратил в бегство и рассеял одну из таких банд прямо на глазах у такого же конного отряда кулхасовских кельтиберов, невозмутимо понаблюдавших за происходящим и спокойно удалившихся…
Разогнавшие мародеров кавалеристы, командир которых оказался знакомым нашего, как раз и сопроводили нас до самых городских стен. Произошло это уже под вечер, но высланный вперед гонец передал известие о нашем подходе заблаговременно. В ворота нас впустили без малейшего промедления, а во дворе у «досточтимого» Ремда для нас уже был приготовлен хороший бивак, горячий ужин с вином и даже нагрета вода для помывки. Конечно, на настоящую баню это не тянуло, но нам ли, солдатам, капризничать? А уж приготовленная для нас чистая смена одежки и вовсе привела народ в восторг. Нет, приятно все-таки служить такому нанимателю!
Идти по бабам было, конечно, уже поздно, да и разморило всех после мытья – нам вдобавок пришлось озаботиться тем, чтобы при смене тряпья – грязное рабыни Ремда забрали у нас постирать – некоторые из наших вещей не попались на глаза не в меру зыркучим аборигенам. Справились мы с этим, отвлекая их внимание по очереди – мне пришлось занять их рассказом про Гасдрубала Барку – незадачливого младшего брата самого Ганнибала – и яблоки, в который я с ходу переделал бородатый анекдот про «план завтрашнего наступления дивизии» из детской чапаевской серии. Тут, конечно, добрая половина прикола пропадает, если ты не смотрел старый фильм «Чапаев» со сценой, где лихой комдив с помощью картошки разъясняет Фурманову, где в тех или иных случаях должен быть командир, но туземным камрадам хватило и оставшейся половины.
Утром, после завтрака, нас, конечно, не сдержала бы уже никакая в этом мире сила, но никому и в голову не пришло подобного сумасбродства. Не дать истомившейся солдатне выпустить пар со шлюхами – кто ж посмеет покуситься на святое! Когда мы ломанулись со двора в город, нас сопровождали шутки домочадцев Ремда и полезные советы, в доброй половине которых мы, впрочем, не нуждались. Например, о том, что дома шлюх отмечены красной тряпкой на двери, я уже знал и без чужих подсказок. Этот обычай по всей стране одинаков, и точно такая же была и на двери Астурды. Основная масса рванулась туда, где такие тряпки висели повсюду, указывая дешевые бордели с рабынями, я же поискал индивидуалку поприличнее – из тех, которые берут полшекеля за ночь, зато уж точно не наградят – в нагрузку к удовольствию – никакой хренью вроде триппера. Город есть город – хватало в нем и таких, так что долго искать подходящую не пришлось. А поскольку речь шла не о ночи – какая ночь, когда день только начался, – то и обслужила она меня с хорошей скидкой – не за полшекеля, а за четверть.
Выпустив пар, я прогулялся с Нирулом на рынок, где вскоре встретили и начальника рудника – тот ухмыльнулся и с таинственным видом поманил меня пальцем.
– Подожди-ка нас пока тут, – сказал я парню и последовал за компаньоном. Результатом стало знакомство с купчиной, давно уже покупавшим у того его левые камешки. По совету начальника рудника я продал ему только самый мелкий, пополнив свой кошелек лишь семью шекелями, но совет был разумен. Во-первых, ни к чему было сбивать устоявшиеся цены, да еще и привлекать ненужное внимание, а во-вторых – торговец, понявший, что приобретает постоянного клиента, тоже подтвердил это – в приморских городах вроде Гадеса или Малаки они стоят раза в полтора дороже, а за морем – в Карфагене, например – и во все два. Понятно, что туда мы специально для сбыта левака не поедем, но мало ли как судьба сложится? В Гадес она меня вполне может привести, а в полтора раза – тоже не хрен собачий…
С рынка Нирул пригласил меня к своему отцу, у которого мы и пообедали. За обедом обговорили будущее парня, чем кузнец остался весьма доволен. Поговорили и об оружейном деле, на котором мужик, как говорится, собаку съел. Осмотрев мой меч, он сказал мне, что его рукоять – кельтиберская, но это новодел вместо износившейся старой, а вот клинок – гораздо старше рукояти, лет пятьдесят ему как минимум, и он уж точно турдетанский. Это сразу видно – несколько длиннее кельтиберских и более «треугольной» формы, унаследованной еще от бронзовых мечей предков турдетан – тартессиев. И это очень хороший меч – клинок почти не сточен и полностью сохранил исходную форму.
Вот взять, к примеру, тот же ксифос греческих гоплитов – почему его клинок «листовидной» формы, то есть суженный у рукояти? Да от переточек постоянных! Сталь у большинства мечей мягкая – тверже и пружинистее она становится только после долгой холодной ковки, но это слишком дорого для большинства. А удары далеко не всегда удается принять на щит, часть их приходится и на клинок у рукояти, вот и стачивается он в этом месте при выведении зазубрин. Совсем не таковы те новенькие греческие ксифосы, которые только что из кузницы. Так же стачиваются и фалькаты, скопированные с этрусских кописов и греческих махайр. Для конного это хорошее оружие, а вот для пешего удобнее прямой меч. Но конными воюют те, кто побогаче, и им подражают остальные – ему, например, практически одни только фалькаты и заказывают. Вот римляне – не дураки. Фалькату Сципион разрешил своей кавалерии, но пешим легионерам – только прямой кельтиберский меч.
Нирулу я дал «увольнительную с ночевкой», и они с отцом пошли улаживать свои дела с родителями зазнобы парня, а я снова прогулялся по рынку, приглядываясь и прицениваясь. Хоть и на довольствии мы у нанимателя, но оно ведь в античном мире не такое уж и полное – кормить тебя у Тарквиниев кормят, а вот одеваться, например, изволь на собственный кошт. Да и служить всю жизнь солдатом-наемником как-то не слишком охота. Перекантоваться да скопить первоначальный капиталец – эпоха первоначального накопления называется – это да, это можно и таким путем, раз лучшего не подвернулось, но на перспективу надо присматриваться к тутошним раскладам и присматривать себе место в жизни поприличнее да посолиднее. Ну и, раз уж с первоначальным накоплением дела у меня складываются удачно, то самое время и в ценах здешних на все для начала разобраться. Поскольку моему рабу уже относительно недолго оставалось им быть, а я уже успел привыкнуть к статусу простого турдетанского рабовладельца, меня невольно потянуло понаблюдать за торговлей «говорящими орудиями». По военному времени их тут хватало, и продавали их недорого. Ну, по сравнению. Где-нибудь в Греции простой раб стоил бы в среднем, как мне говорили, около двухсот драхм, то есть в районе сотни с лишним шекелей – ага, дешевые рабы, называется. Здесь же за таких просили от двадцати до шестидесяти. Причем я не сразу въехал, почему средненького, а то и щуплого ливийца или нумидийца – североафриканца, короче – отдают не меньше чем за сорок, а то и пятьдесят шекелей, а здоровенного кельтибера или кельта оценивают в двадцать, максимум – тридцать. Позже, впрочем, сообразил. Приковывать надо сразу же этих мордоворотов-военнопленных, не то однозначно сбегут. А бежать им недалеко, и навыки соответствующие у них имеются – воины как-никак. Ну и кому здесь нужна эта лишняя головная боль? Североафриканцу же бежать отсюда некуда – моря ему на своих двоих не пересечь и втихаря на корабле не заныкаться. Да и приметен он здесь – сразу видно, что беглый раб. Потому и покупать его не так рискованно. Местные иберы стоили средне, шекелей тридцать-сорок. В основном – оказавшиеся на свою беду не там и не тогда пейзане. В принципе им есть куда смазать салом пятки, но решительности у них маловато, да и больших бед при попытке сбежать не наворотят – не бойцы. В общем, с работничками более-менее ясно.
Стоит ли удивляться тому обстоятельству, что мой инстинкт самца довольно быстро перенаправил мое внимание туда, где торговали рабынями? Тем более что если рабам-мужикам покупатели только щупали мускулы и осматривали зубы, то рабынь-баб требовали раздеть и не просто разглядывали, а еще и лапали достаточно откровенно, а толпа зевак все это дело весело комментировала.
В основном бабенки были местные, но встречались и рыжие кельтки, и смуглые ливийки, и даже одна негритяночка – довольно симпатичная, кстати. То ли случайно, то ли чувство юмора у работорговца было такое, но рядом со знойной африканкой сидела и маленькая обезьянка. Вместе он их продает, что ли? «Шоколадка», конечно, как товар экзотический и потому особо престижный, продавалась за полторы сотни шекелей. С обезьянкой или без оной – я так и не понял, да и не стал вникать – один хрен жаба задавит при такой цене. Гораздо дешевле, но тоже сурово – сотню шекелей – стоила одна ливийка. Тридцатилетнюю лузитанку с десятилетней девочкой отдавали за шестьдесят, бабенки от шестнадцати до тридцати, тоже испанки, шли от тридцати до пятидесяти, а дешевле всех – всего двадцать шекелей – просили за молодую и довольно симпатичную кельтиберку со связанными и оттянутыми вверх руками – видимо, спрос и цену сбивал ее непокорный нрав, поскольку ее даже не раздели. Из тех девиц, что шли от тридцати до пятидесяти, я как раз разглядывал одну за пятьдесят – шекелей, конечно, лет ей было около двадцати, гы-гы! Покупать ее я уж точно не собирался, но отчего ж не поглазеть на стриптиз-шоу, когда показ бесплатный? Это была бастулонка с южного побережья, явно с небольшой финикийской примесью, и своей цены она явно стоила – смуглая, с вьющимися черными волосами, черноглазая, фигуристая – верхние выпуклости так и просятся в руки!