Безбашенный
Не римская Испания. Арбалетчики князя Всеслава. Арбалетчики в Карфагене. Арбалетчики в Вест-Индии

14. Велия

Дни стояли уже прохладные – как-никак, зима на носу. Южноиспанская зима, не наша, снег только на горных вершинах да на перевалах ляжет, но все-таки зима. Для слепней и прочих летучих кровососов уже слишком холодно, и они нам не докучают. Да и дорога – уже не узкая ухабистая тропинка, а почти настоящая дорога – ну, по местным меркам, конечно. До классической римской ей как раком до Луны, но римские дороги в Испании появятся еще очень нескоро – пока что и сама Италия испещрена ими не особо густо. В общем, пойдет для сельской местности. Рассекать по ней на колеснице я бы не соблазнился, но такого героического подвига от меня никто и не требует – мы шагаем на своих двоих. Груз на мулах, дети «почтенной» Криулы тоже на мулах, сама «почтенная» на носилках между двумя мулами – благодать, когда на улице не жарко и слепней нет. Да и нам самим жаловаться особо не на что – темп нашего марша не изнуряющий, а на себе мы тащим только оружие. Мне вообще лафа – запасной колчан с болтами тащит Нирул, у него же на плече и мой старый арбалет. Зачем он его вообще прихватил? Для солидности, что ли? Мой новый, классического средневекового типа, не так дубоват, и при гораздо большей мощности вышел даже легче старого. Дуга, правда, все еще деревянная – ведь этот негодный мальчишка вместо того, чтобы в поте лица выплавлять столь нужную мне пружинную бериллиевую бронзу, весело шагает с нами и прямо-таки лучится от счастья. Даже подпевать нам пытается, хоть и не понимает ни хрена:

 
День-ночь, день-ночь – мы идем по Африке,
День-ночь, день-ночь – все по той же Африке,
Пыль, пыль, пыль, пыль от шагающих сапог,
Пыль, пыль, пыль, пыль, пыль, пыль – видит бог!
 

На самом деле, естественно, никакой пыли под нашими ногами нет и в помине. Поздняя осень и в Средиземноморье дождлива – тут уж как-то все больше лужи и грязь аккуратно обходить приходится, но ведь главный прикол этой пародийной песни Ивана Коваля совсем не в этом…

 
Неважный мир господь для нас создал.
Тот, кто прошел насквозь солдатский ад
И добровольно без вести пропал –
Не беспокойтесь, не придет назад!
Для нас все вздор – голод, жажда, длинный путь,
Но нет, нет, нет, каждый день всегда одно:
Пыль, пыль, пыль, пыль от шагающих сапог,
Пыль, пыль, пыль, пыль, пыль, пыль – видит бог!
Газеты врали вам средь бела дня,
Что мы погибли смертью храбрецов.
Некрологи в газетах – болтовня!
Нам это лучше знать в конце концов!
Брось, брось, брось, брось видеть то, что впереди:
Пыль, пыль, пыль, пыль от шагающих сапог!
Счет, счет, счет, счет пулям в кушаке веди,
Пыль, пыль, пыль, пыль, пыль, пыль – видит бог!
 

Из деревни мы выступили утром, так что вволю поразвлечься с Астурдой – ага, на дорожку – я таки успел. Поэтому в этот первый день моим глазам пока еще нетрудно выдерживать дразнящее зрелище «гарцующей» на упрямом длинноухом «скакуне» Велии. Гарцевание еще то – спасибо хоть лужи и грязь старается объезжать, и время от времени ей это, надо признать, даже удается. И ведь хороша, чертовка, и знает об этом, и дразнит намеренно! И через пару дней, пожалуй, достигнет цели…

 
Мы будем в джунглях ждать до темноты,
Пока на перекличке подтвердят,
Что мы убиты, стало быть – чисты,
Потом пойдем куда глаза глядят.
Восемь, шесть, двенадцать, пять – двадцать миль на этот раз,
Три, двенадцать, двадцать две – восемнадцать миль вчера,
Пыль, пыль, пыль, пыль от шагающих сапог,
Все, все, все, все от нее сойдут с умааааа!
 

Ага, через пару дней я таки точно начну сходить с ума от ладной фигурки этой превосходно сложенной шмакодявки – тем более что не такая уж она и шмакодявка, как оказывается – по турдетанским-то меркам. Шестнадцать скоро должно уже исполниться, в самом соку турдетаночка – по матери, по крайней мере… Мыылять! Пожалуй, мне уже и завтра придется нелегко! Ведь одно дело, когда ты уверен, что ей еще до применения по прямому бабьему назначению в постели как медному чайнику, ее ведь и воспринимаешь тогда как малолетку, и совсем другое, когда знаешь, что девка уже почти созрела! А все проклятый Нирул – ага, просветил, сволочь эдакая! Урыл бы гада! Ох, млять!

 
Причины дезертирства без труда
Поймет солдат, для нас они честны.
А что ж до ваших мнений, господа,
Нам ваши мненья, право, не нужны!
Я шел сквозь ад шесть недель, и я клянусь:
Там нет ни тьмы, ни жаровен, ни чертей,
Лишь пыль, пыль, пыль от шагающих сапог,
Пыль, пыль, пыль, пыль, пыль, пыль – видит бог!
 

Хрен он угадал, этот Коваль! Там окромя той пыли есть еще и недоступные, но жестоко дразнящие своими прелестями красотки – ага, вроде этой, на муле! На рудник мы шли из Кордубы, хотя и не на пределе сил, но и не вразвалочку, все-таки поспешали. Как раз два дня тогда и вышло. Но сейчас, дабы ненароком не растрясти саму «почтенную», которой это «невместно», никто не торопится, и боюсь, как бы переход не растянулся дня на три. Этот день, который первый, я продержусь нормально, спасибо Астурде. Второй, который завтрашний – уже с трудом, Велия ведь, проклятая чертовка, свое дело знает. Но если наступит третий день, а мы будем все еще не в Кордубе с ее местными шлюхами… Ох, млять! Только не это!

Привал, по идее, предназначен для отдыха – ага, душой и телом. Насчет тела – согласен, хотя и… гм… не безоговорочно, млять! О душе и вовсе промолчу – вся так и норовит сконцентрироваться, паскуда, в той самой части означенного тела, которая «не безоговорочно»! Желудок-то, конечно, наслаждается горячим и сытным обедом, но вот ниже… Млять! Местные бабы как-то не носят обувь на толстой подошве или на высоком каблуке, отчего коротконогих видно сразу, даже и не наметанным глазом. Собственно, коротконогие бабы в явном большинстве, и куда менее многочисленные длинноногие на их фоне выделяются довольно резко. Чаще они почему-то встречаются среди блондинок и шатенок, среди брюнеток гораздо реже, ну а среди ярких смуглых брюнеток – особенно редко. Но как раз именно такой ходячей аномалией и оказалась Велия! На привале, когда она пешком, это особенно заметно! Астурда тоже не особо-то коротконога, на таких мой инстинкт самца практически не клюет, у нее зад как раз на середину роста приходится, что для баб вполне нормально и очень даже неплохо. Но у Велии – млять, середина роста приходится чуть ли не на промежность – и это у смуглой брюнетки! Ну и как прикажете такое выдержать?! Ох, млять! Скорее бы добраться до Кордубы!

Марш приносит некоторое облегчение – верхом на муле ее ноги полусогнуты, и их длина не так бросается в глаза. Но сидит-то она по-женски, обе ноги на одну сторону, иначе ведь в длинной юбке и не усядешься, и эта мучительница то и дело закидывает ногу на ногу, да еще и едет поблизости… Млять! Нет, так не пойдет! Погоди, чертовка, теперь моя очередь дразнить!

– «Шварцбраун» на русском! – подсказал я нашим и загорланил сам:

 
Темен ты, лесной орех,
Загорел, как я, совсем как я!
Загорелой быть должна
И девушка моя!
 

Узнав мотив, приколовшись, поржав и мигом сориентировавшись, наши весело подхватили бессмысленный, но узнаваемый припев:

 
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха,
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха!
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха,
Юби-ди-и, юби-юби-ди!
 

Этот перевод знаменитого немецкого марша «Шварцбраун ист ди Хазелнюсс» был, конечно, ни разу не дословным, но наиболее близким по смыслу, который не имел ни малейшего отношения к нацистам, чего бы там ни воображали себе наши малограмотные обыватели, только по советским фильмам про войну этот мотив и запомнившие…

 
Девушка моя скромна,
Но жарка и жжется, как огонь!
Кроме нашей страсти мне
Не нужно ничего!
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха,
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха!
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха,
Юби-ди-и, юби-юби-ди!
 

Смысл самый мирный, ведь война для солдатни – это работа, а кому ж охота по своей воле горланить о работе? По собственной воле солдат поет о совсем других вещах:

 
Пусть она бедна как мышь,
Нет у ней ни дома, ни двора,
Все равно на свете всем
Нужна мне лишь она!
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха,
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха!
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха,
Юби-ди-и, юби-юби-ди!
 

Самая обыкновенная песня о небогатой, но любимой невесте. Но мотив! Но ментальные ассоциации! Серега вон даже сквозь веселую ухмылку ухитряется скорчить зверскую рожу, да и Володя от него не отстает – у обоих ведь мотив и припев прежде всего ассоциируются с шагающими по нашей земле вразвалочку наглыми крепенькими мордоворотами-фрицами – ага, в этих лихо сдвинутых на затылок «рогатых» касках, со «шмайссерами», с расстегнутыми воротниками и с закатанными по локоть рукавами!

 
Крепок ты, лесной орех,
Крепок, как и я, совсем как я!
Быть такою же, как я
Должна жена моя!
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха,
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха!
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха,
Юби-ди-и, юби-юби-ди!
 

В чем была главная ошибка советской кинопропаганды? Не на тот типаж героя ставила! Отрицательные герои, вражины – хоть фрицы, хоть белогвардейцы, хоть просто буржуины-империалисты – сплошь альфы, высокоранговые самцы, доминанты. Весь их вид, все их ухватки – именно таковы. Именно таким любит подражать детвора, именно от таких без ума и бабы. А положительные герои – сплошь омеги, низкоранговые задроты, шестерки, то бишь в реале – заведомые неудачники. Ну и кому охота подражать такому? Кто такого любить станет? Именно этот ментальный посыл – мы горланим песню крутых высокоранговых самцов – и выдали ребята наилучшим образом. Ну, и я сам, конечно же, горланил основные куплеты весело, всем своим видом давая понять, что они совсем не о гнетущем задроченного служивого воинском долге! Ну и эфирку, само собой, не забывал надувать – зря, что ли, биоэнергетикой занимался? Не понимая по-русски, именно эту невербальную составляющую и уловила деваха в самом чистом виде. Да и сам мотив – бодрящий, умеют фрицы песни для маршей подбирать. Наши сослуживцы-иберы, тоже не понимавшие ни слова, втянулись в ритм и зашагали энергичнее, пружинистее, быстрее. Да что сослуживцы, вояки как-никак! Упрямые и ленивые мулы – и те стали куда пошустрее переставлять копыта! Вот бы так все время – быстро добрались бы до Кордубы! Кажется, эту мысль я проговорил вслух…

– Ооо, Кордуба! – подхватил Хренио – с аналогичными ассоциациями, судя по масленым глазам.

– Кордуба! – предвкушающе заревели наши иберийские сослуживцы, и снова колонна задвигалась ощутимо быстрее. По всей видимости, далеко не у одного только меня «не безоговорочно», гы-гы!

Весь оставшийся путь до вечернего привала Велия меня больше не дразнила и выглядела задумчивой. Опять не слава богу! Думающая баба – не столь уж частое явление в нашем грубом земном мире, а если она при этом еще и достаточно смазлива… Даже не стремясь раздраконить меня, она один хрен ухитрялась это сделать! За ужином тоже не выпендривалась, хотя глазками постреливала, когда ей казалось, что я не вижу. Ага, типа теперь мы решили поиграть в скромненькую наивную простоту! Ну-ну!

Мы как раз, насытившись, травили анекдоты.

– Так, господа, позднесовдеповские экспериментальные спички помните? – начал я вступление к очередному анекдоту. – Те, у которых чиркало на коробке было не сплошное, а маленькими квадратиками в шахматном порядке?

– Ага, помню, – подтвердил Володя, – Первую пару-тройку спичек об него еще кое-как зажжешь, а дальше – хрен! Звиздец чиркалу! А в нормальных коробках – хрен где найдешь, только такие везде и есть! Вот тогда-то как раз у нас и начали все дружненько переходить на зажигалки!

– Ага, теперь и я вспомнил! – оживился Серега. – Да, были такие – редкостная хрень!

– Вот именно. Тогда слухайте сюды – анекдот вот про эти спички! Выползает, значится, из кустов партизан к железнодорожному полотну, копает яму между шпалами, закладывает в нее прямо под рельс связку толовых шашек, вытягивает бикфордов шнур и достает спички. Чирк первую – хрен там! Чирк снова – сломалась! Чирк вторую – хрен там! Чирк опять – сломалась! Чирк третью – хрен там! Ну, поняли, короче. Вдоль полотна идет себе часовой-эсэсовец, видит эту картину маслом, тихонько подкрадывается сзади, заглядывает из-за плеча, въезжает в ситуевину и ржет. Партизан, значит, оглядывается – ну и соответствующая ситуевине немая сцена.

«Ти есть руссиш партизан?»

«Ну, партизан», – отпираться-то без толку, ясно же все и козе.

«Ти есть делляйт мина?»

«Ну, делаю…»

Фриц забирает у него спички, разглядывает:

«Ооо, Балябанево-эксперименталь! Ну, тафай, тафай!» – я показал жестом возвращение партизану спичек обратно.

– Гы-гы-гы-гы-гы! – заржали наши, включая и Васькина.

– Эй, друзья! Вы веселитесь, а мы нет – разве это хорошо? – обратился к нам один из турдетан. – Расскажите что-нибудь веселое и нам – мы тоже хотим посмеяться!

Вот это озадачили иберийские камрады! Им же, аборигенам античным, надо что-нибудь попроще, без скрытого смысла! Разве только чего-нибудь эдакое из ходжи Насреддина для них переделать? Помнится, из позднесоветского опыта, один и тот же анекдот смешнее, если он про человека важного, известного, перед которым трепетать положено. Так, кажется, придумал!

– Ладно, слушайте. Про карфагенского суффета Ганнона слыхали? Ну, это тот, который в ихнем «совете ста четырех» против Баркидов всегда выступал. Вот, пригласил этот Ганнон к себе на обед богатого работорговца – о выгодной сделке договориться. Ну, люди важные, солидные, сразу о деле говорить – не по достоинству. Поели, вина выпили, весело им, шутят. Тут Ганнон спрашивает купца:

«Если бы я попал в плен, а оттуда на рабский рынок, то за сколько бы вот ты, например, меня купил?»

Купец его внимательно рассматривает и отвечает:

«Триста шекелей!» – уверенно говорит, без колебаний.

«Да ты с ума сошел! Триста шекелей стоит один только вот этот мой перстень, который застрял и не снимается с пальца!»

«Да я, почтеннейший, только его, собственно, и оценивал!»

– Гы-гы-гы-гы-гы! – заржали и хроноаборигены, и наши. И похоже, за кострами улыбнулась и захихикала в кулачок Велия. Или показалось?

– Давай еще чего-нибудь! – попросил все тот же самый сослуживец. Вот ведь ненасытный! Ну, сюрприза-то он мне этим не преподнес, я и такой расклад предвидел – спасибо ходже Насреддину, про которого придумано столько анекдотов…

– Мелкий торговец с навьюченным мулом входит в город. Лето, жара, он весь потом обливается, пить хочется – спасу нет. Снял тунику, повесил на мула поверх вьюка, сам к водоносу – воды попить. Напился вволю, освежился, возвращается – нет туники, воры уволокли. Он мулу:

«Ах ты ж, скотина, тунику мою проморгал! – Снимает с мула вьюк, взваливает себе на плечи: – Иди и ищи мою тунику! Пока обратно мне ее не принесешь – своего вьюка назад не получишь!»

– Гы-гы-гы-гы-гы! Давай еще!

Ага, давай им! У меня уже мозги плавятся! Мне ведь не только вспоминать и переделывать для них анекдот – мне ведь его еще и с русского на турдетанский для них перевести надо! Но за кострами уже без всяких «кажется» хохочет и Велия, и тут уж надо держать марку. Наверное, не спас бы меня уже и знаменитый среднеазиатский ходжа – ну где тут напастись подходящих простеньких анекдотов на такую толпу? Но выручил отец-командир, приказав мне заступить в караул по биваку. Спасибо хоть – в первую смену, так что успею еще и более-менее выспаться…

Вроде затихает народ, таки умаялись все за день. Нирул – молодец все-таки парень – принес мне трубку и кисет с куревом. Отпустив парня спать – это я на службе, а ему-то, спрашивается, зачем клевать носом? – набил трубку, убедился, что никто не видит, достал зажигалку и трут. Газа в моей зажигалке, конечно, давно уже нет, но она удобнее туземных кремня с огнивом. Прикурил, с удовольствием затянулся, спрятал зажигалку – от греха подальше.

Решивший проверить посты Тордул шагал тихо, но не на того напал. Это нюх у меня слабый, как у всех курильщиков, а на слух я не жалуюсь – особенно когда ожидаю нечто подобное. Не застав меня врасплох, командир принюхался к моему дыму из трубки – не конопля. Я показал ему содержимое кисета, и он молча кивнул – дыми, раз нравится. Курение в античном Старом Свете не очень-то распространено, и запретить его часовому на посту никто еще пока не додумался.

– Взведи свою аркобаллисту! – приказал он мне напоследок. – Мы уже у спуска в долину, а там неспокойно!

– Даже возле Кордубы, почтенный?

– Мятежники приближаются к городу. Пока, хвала богам, на город не нападают, но накапливают силы. Всякое может быть…

Я молча взвел тетиву «козьей ногой» и расстегнул колчан с болтами, после чего в знак полной боеготовности опер взведенный арбалет на сгиб левого локтя. Начальник одобрительно кивнул и удалился почивать – ему еще не раз придется вставать этой ночью. Не теряли зря времени и многие из наших товарищей по оружию, заворачиваясь в плащи и укладываясь поудобнее на подстилке из ветвей кустарника. Настоящий солдат никогда не упустит случая хорошенько поспать, а спать он умеет практически в любом положении своего организма и практически при любых обстоятельствах. Мне уже доводилось видеть, как дремлют на посту часовые-копейщики – стоя и опираясь на копье. Пока не подойдешь вплотную – хрен заметишь, что этот прохвост дрыхнет! И, если не цепляться к мелочной формалистике, в первые ночные смены это простительно – нападают-то обычно ближе к утру, когда сон особенно крепок. Вот в это предутреннее время, если обстановка реально опасна, опытный служака спать на посту и сам не станет, и другим хрен позволит…

Сейчас начало ночи, так что обстановка безопасная, и караулящий со мной в паре копейщик-турдетан с нетерпением ждет, когда улягутся все. Мы уже не первый раз заступаем с ним вместе, и сегодня моя очередь бдеть, а его – забивать хрен на службу. Опытные командиры – те, что сами выслужились из солдат – прекрасно все это знают и понимают. И если не увидел и не заложил никто посторонний – сами «ничего не видят». Для того и назначают, если есть возможность, парами, да еще и устоявшимися, чтоб люди договорились меж собой и хоть кто-то из караульных на посту действительно бдел, а не имитировал бдительность. Да и на случай дневного боя лучше иметь под рукой бойцов выспавшихся и отдохнувших, а не хлопающих глазами от хронического недосыпа. Хвала богам, не современная армия, в которой уставы – священная догма…

Свои – это свои, и из них хрен кто заложит, и начальник рудника тоже свой, как и его люди, а вот препровождаемые на продажу рабы из походной добычи и «почтенное» семейство – это посторонние. Ну, рабы – те и сами рады храпака задать, да и связаны они надежно, это-то первым делом проверено, а вот охраняемые «гражданские»… Криула-то, естественно, занята какими-то своими важными делами – вроде перебирания тряпок и побрякушек на завтра – в поставленной для нее небольшой палатке, а вот неугомонный Велтур все еще шныряет по биваку. То у одного затухающего костерка посидит, болтая с вояками, то у другого, но в конце концов все улеглись спать, пацану стало скучно, и он улегся сам возле палатки матери. Мой товарищ по смене уже было обрадовался, но рано.

– Покарауль меня, Максим, чтобы меня опять не украли злоумышленники, хи-хи! – Велия тихонько проскользнула в кустики, а сделав там свои дела, как-то не особо-то поспешила в палатку к матери, а задержалась возле меня.

– Холодно! – пожаловалась она, зябко кутаясь в плащ – слишком уж показушно и подчеркнуто, да и не ежилась она буквально только что. – А ты разве не мерзнешь?

– Я ведь из холодной страны, – ответил я ей. – Это разве зима? Вот у нас зима – так это зима!

– И как же вы выдерживаете ее?

– Мы теплее одеваемся. Живем в деревянных домах, и у нас в них печи вместо открытых очагов, – тут я соврал, откровенно говоря, поскольку традиционная «каменка» – предшественница настоящей «русской» печи – только во времена Киевской Руси, как мне сильно кажется, постепенно вытеснила очаги, но кто ж поедет туда проверять?

– Боги! Это ж какие у вас должны быть холода, чтобы жить таким образом! Я как представила себе – мне еще холоднее стало! – и бочком ко мне прижалась. Точнее, бочок-то ее до меня не достал, талия у девахи ярко выраженная, но плечиком и бедром уперлась вплотную.

– Ты теплый, но все равно холодно! – и ныряет ко мне под плащ, да еще и свой откидывает с плеча за спину, и между нами остаются лишь туники – моя и ее. И сквозь эти два слоя ткани я прекрасно ощущаю ее округлости – тугие и упругие. Ох, млять!

– Велия! – раздался из палатки голос Криулы. – Велтур, найди ее!

– Мне пора, Максим! Придется соврать маме, что ходила не «по-маленькому», а «по-большому», хи-хи! Спокойной ночи!

– Издеваешься?

– Прости, я и забыла, что ты на посту, хи-хи! Не засни тут тогда! – и убежала, чертовка – ага, докладывать матери об успешном завершении своего пищеварительного процесса…

– Ну, теперь-то хоть мне можно поспать? – ехидно поинтересовался напарник.

– Спи, кто тебе не дает?

– Сам-то не уснешь?

– Еще один! Уснешь тут!

– Гы-гы-гы-гы-гы! Это тебе наказание от богов!

– За что?

– За те муки, которые я терпел, когда ты тискал эту кралю!

– Спи уж!

– Ну, спасибо, ты настоящий друг! – И этот скот, расставив пошире ноги, всем своим весом с наслаждением оперся на копье.

Он-то дрыхнет с надежной подпоркой, а я-то тут изображаю столб безо всякой опоры, да еще и находящийся под неслабой поперечной нагрузкой – а как еще прикажете охарактеризовать в терминах сопромата мой жесточайший сухостой? Выколотил трубку, снова набил, прикурил – вроде немного полегчало. Ну, акселератка! Вот я тебе сейчас за это! Докурив, я погрузился в медитацию, накачал как следует эфирку и выпустил мощное эфирное щупальце – ради куртуазности манер умолчу, из какой именно части организма. Расширил эфирку с захватом входа палатки, после чего аккуратно нащупал эфирки обеих обитательниц – интересовала меня не та, эфирка которой пообъемистее в верхней части, а другая, у которой она покомпактнее и посвежее. Ну, держись! Отдэирю тебя сейчас во все дыры! Сперва, конечно, хорошенько огладил ее эфирку щупальцем, да не один раз, а несколько, да с нажимчиком, да по всем чувствительным зонам – я же не маньяк какой-нибудь, в конце концов, правила обхождения знаю, гы-гы! Эфирка девахи завибрировала под моим напором, и лишь тогда я ей впендюрил – эфирное щупальце, конечно, но уж по самые эфирные гланды – после чего медленно и методично проработал ее вдоль основных энергетических потоков. А напоследок сформировал ей плотный энергетический шарик – правильно, в точности посередине ее роста и с полным соблюдением осевой симметрии. Программами этот шарик накачал, конечно, соответствующими и активизировал их при завершающем мощном толчке щупальца. Вот теперь – спокойной ночи, детка, – ага, если сумеешь уснуть!

Физически, а точнее – физиологически этот эфирный процесс мне не очень-то помог, но моральное удовлетворение – тоже немало. Поскольку никто из аборигенов за мной не наблюдал, я рискнул достать свои часы «Ориент» – до смены нам оставалось уже немного. Выкурил еще трубку, подзавел часы, затем спрятал их от лишних глаз обратно и растолкал напарника. Нас сменили Хренио и еще один турдетан-копейщик, я с помощью «козьей ноги» аккуратно снял тетиву арбалета со взвода, прогулялся до ветра в кустики и, с сознанием выполненного долга, поплелся давить на массу. Спасибо Тордулу, людей он в караул всегда ставит достаточно, и больше одной смены за ночь никто у него никогда не бдит и столб не изображает. Прокачав эфирку, я провалился в сон…

– Мать вашу за ногу! – прорычал я, когда меня растолкали утром. – Уроды, млять, ущербные!

– Да ладно тебе, Макс, завтра свой сон досмотришь! – посочувствовал Володя.

– Этот – уже вряд ли!

Ни один из наших не понял, что я имею в виду, зато очень даже понимающе загоготал абориген-напарник. Я кинул ему за это в лоб сосновую шишку.

– Милят! – доложил мне этот «сипай» об удачном попадании и кинул ее в меня.

– А хрен тебе! – уведомил я его о промахе и проснулся окончательно. Но все равно уроды! В том грубо прерванном этими скотами сне я не столько наблюдал, сколько действовал, и действовал весьма приятно. В общем, приснилось мне вполне физическое воплощение в жизнь того, что я устроил поздним вечером этой шаловливой акселератке на эфирном плане. Близился завершающий аккорд действа… ага, близился, да так и не приблизился. Ну, уроды, млять! Ненавижу эту гнусную армейскую команду «Подъем»!

– Так чего снилось-то? – допытывается Володя.

– Иди ты на хрен!

– Кажется, я догадываюсь, – вкрадчиво проговорил испанец.

– Если догадываешься – так и подержи при себе, ладно?

– Гы-гы-гы! – эти двое тоже догадались.

– Мать вашу за ногу!

– Ну, извини! – хохотнул Володя. – Сам понимаешь, распорядок.

– На хрену я видал этого Распорядка!

– А мы думали, ты видал на хрену кое-кого другого! – схохмил Серега.

– Пасть порву! Моргалы выколю! В угол поставлю! – раздражение уже прошло, но надо ж прекращать этот балаган.

– Доцент, ну зачем ты такой злой? Как собака!

– Женится – подобреет, – прикольнул спецназер. – Ты как, Макс, договорился уже о свадьбе? На калым заработков хватит?

– Тримандогребить тебя в звиздопровод через звиздопроушину!

– Чего, слишком большой калым за нее просят? – поинтересовался этот скот, когда оторжался вволю.

– Там видно будет, – буркнул я.

Калым не калым, но какой-то выкуп за невесту здесь, конечно, тоже в обычае. Но камешки приныканные засвечивать категорически противопоказано, а официально, то бишь «на одну зарплату», я гол как сокол.

– Ничего, скоро Кордуба! – подбодрил наш мент за завтраком.

– Кордуба! – восторженно взревели «сипаи» за соседними кострами.

А от костра возле палатки стрельнула глазами Велия – озадаченная, задумчивая такая, серьезная, а глаза усталые – явно не выспалась. Поймав ее взгляд, я весело кивнул и подмигнул ей, и она смущенно опустила глазки. То-то же!

 
На марше Володя загорланил:
Который день, который день шагаем твердо,
Нам не дают ни жрать, ни пить, ни спать!
Но если ты поставлен в строй когорты…
 

– Отставить! – рявкнул я ему, узнав песню.

– Яволь, герр фельдфебель! – дурашливо гаркнул тот. – А что так?

– Припев данной конкретной очень даже неплохой в целом песни политически несвоевременен, – пояснил я ему менторским тоном армейского замполита. – Сипаи могут понять некоторые словечки, а к Риму тут отношение – ну, скажем, своеобразное…

– Понял! На хрен, на хрен!

Собственно говоря, «когорты Рима, императорского Рима» не так уж особо и страшны. Слово «когорта» в устоявшийся обиход еще не вошло – далеко еще до военной реформы Мария, а Рим только на русском языке звучит так, а в Средиземноморье – Роме, Роман или Ромен, но вот «легион», который непобедим – это не есть хорошо. Он на всех языках примерно так и звучит. Но это в современных армиях могут быть и свои легионы типа французского Иностранного, а в античном мире легионы есть только у Рима. И хотя мы с гордым племенем квиритов вроде бы не воюем и даже вроде бы на одной стороне, но уж очень значимо это «вроде бы». В нашем мире у нас тоже вроде бы мир-дружба с Германией, но распевать вслух тот же самый старинный и уж точно ни разу не нацистский «Шварцбраун» где-нибудь в глухой белорусской глубинке и до сей поры, спустя добрых полвека, дружески не рекомендуется. Категорически не поймут-с. Но Володю я оборвал вовремя, и рискованный припев про непобедимый легион не прозвучал, так что никаких неудобных вопросов мы от хроноаборигенов, хвала богам, не схлопотали. Жаль, конечно, песня очень даже хороша в качестве бодрящего марша, но – на хрен, на хрен! Недолго думая, мы загорланили «садистские» частушки на мотив «Белая армия, черный барон»:

 
Маленький мальчик нашел огнемет,
Мама сказала: «Не трогай, убьет!»
Мальчик случайно нажал на курок,
От мамы остался один уголек!
 
 
Недолго мучилась старушка
В высоковольтных проводах!
Ее обугленную тушку
Нашли тимуровцы в кустах!
 

За теми частушками последовала «В лесу родилась елочка» на мотив «Вставай, страна огромная», после нее – «Однажды, в студеную зимнюю пору» на мотив «Союза нерушимого» – до конца не удалось допеть ничего. Васькин, понимавший уже по-русски достаточно и кое-что из нашего официоза в свое время слыхавший, но к нашим циничным приколам пока еще непривычный, начинал ржать первым, а там уж не могли удержаться и мы. А нашим весельем заражались и не понимавшие ни слова иберийские камрады, и это взбадривало всю колонну, ускоряя движение. Да и дорога пошла уже на спуск в долину, что тоже подталкивало делать шаги пошире. А вдали уже, хоть и едва-едва, но виднелись и стены Кордубы.

– Кор-ду-ба! Кор-ду-ба! Кор-ду-ба! – заскандировали наши сослуживцы, да и мы вместе с ними – что тут удивительного? Колонна еще больше ускорила шаг…

– Ты тоже спешишь в Кордубу, Максим? – ехидно поинтересовалась Велия, подъехав поближе.

– Как и все! – весело ответил я ей. – Пока наши почтенные начальники будут решать свои важные дела, мы сами найдем в городе достаточно маленьких солдатских радостей!

– Почему ты так уверен в этом?

– В городе есть своя городская стража, и нам не придется стоять в карауле. И это значит, что все время в городе – наше. Неужто мы не найдем, чем занять его?

– Продажными женщинами? Чем они так привлекают тебя?

– Тем, что они всегда на все согласны! Чем же еще?

– А разве непродажные не лучше?

– Может, и лучше. Но они стоят настолько дорого, что не по кошельку простому солдату.

– Гы-гы-гы-гы-гы! – загоготали наши, да и кое-кто из иберов.

– Я говорю не о рабынях, а о свободных! – уточнила эта акселератка, когда тоже отсмеялась.

– Свободные, что ли, дешевле? Вытрясут из тебя жалованье за десять дней и спустят его на тряпки и побрякушки за один-единственный поход на рынок! А потом тебя же еще и будут попрекать скудным заработком!

И снова Велия невольно расхохоталась вместе с окружающими.

– И ты считаешь, что все таковы?

– Другие мне пока не попадались.

– Да нету их, других! – вставил Серега.

– Точно! Хорошо, что наши остались на руднике! – добавил Володя.

– Голос народа – голос богов! – наставительно прокомментировал я, вознеся указующий перст к небу и снова заставив девчонку рассмеяться.

– Но разве плохо, когда у тебя своя женщина, которая всегда с тобой?

– У которой то голова болит, то месячные, то ты мало заработал, то она просто не в настроении?

И снова народ вокруг нас ржал, хватаясь за животы.

– Разве у продажных женщин не бывает таких дней?

– В такие дни они мне еще ни разу не продавались, гы-гы!

И опять смеялись и наши, и Велия. При этом ее мул как-то постепенно, шаг за шагом, оказался еще ближе, ее нога закинулась на ногу, а рука оправила юбку так, что ее налитые бедра оказались туго обтянутыми…

– Похабный солдафон! Рассказал бы уж лучше тогда что-нибудь веселое, как вчера, за ужином!