Эпосы, легенды и сказания
Тысяча и одна ночь
Когда ужин был приготовлен…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьдесят третья ночь
Когда же настала восемьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал Дау-аль-Макану: «И пятая невольница говорила твоему отцу: «И Муса – мир с ним! – вошёл к Шуайбу, когда ужин был приготовлен. И Шуайб сказал ему: «О Муса, я хочу дать тебе награду за то, что ты принёс им воды. А Муса отвечал: «Я из людей того дома, где не продают деяния будущей жизни за все золото и серебро на земле». – «О юноша, – ответил Шуайб, – ты ведь мой гость, а мой обычай и обычай моих отцов почтить гостя, накормив его пищей». И Муса поел, а затем Шуайб нанял его на время восьми паломничеств, то есть лет, и как плату за это предназначил ему в жены одну из своих дочерей. И работа Мусы для Шуайба была за неё выкупом, как сказал Аллах великий, говоря за Шуайба: «Я хочу женить тебя на одной из этих моих двух дочерей за то, что ты прослужишь у меня восемь паломничеств. И если ты завершишь десяток, это будет от тебя, а я не хочу тебя затруднять».
Один человек сказал своему другу, которого он долго не видел: «Ты заставил меня тосковать, так как я давно не видел тебя». – «Меня отвлёк от тебя ибн Шихаб, – ответил его друг. – Знаешь ли ты его?» – «Да, – сказал спрошенный, – он уже тридцать лет мой сосед, но я с ним не заговариваю». – «Ты забыл Аллаха и потому забыл соседа, а если бы ты любил Аллаха, то любил бы и соседа, – ответил ему друг. – Разве ты не знаешь, что сосед имеет такие же права на соседа, как родственник?»
Говорил Хузейфа: «Мы вступим в Мекку вместе с Ибрахимом ибн Адхамом, и Шакик аль-Бальхи тоже совершал паломничество в этом году. Мы встретились во время обхода, и Ибрахим спросил Шакика: «Как вы поступаете в ваших землях?» – «Когда имеем – едим, а когда голодаем – терпим», – ответил Шакик. И Ибрахим воскликнул: «Так делают собаки из Балха! Мы же, когда имеем, почитаем Аллаха, а когда голодаем, воздаём ему хвалу». И Шакик сел перед Ибрахимом и сказал ему: «Ты мой наставник».
Говорил Мухаммед ибн Имран: «Один человек спросил Хамима Глухого: «Что заставляет тебя полагаться на Аллаха?» И тот отвечал: «Два обстоятельства: я знаю, что мой удел не съест никто, кроме меня, и моя душа спокойна о нем. И я знаю также, что я сотворён не без ведома Аллаха, и потому я в смущении перед ним».
Затем пятая девушка отошла, и выступила старуха, и, поцеловав землю меж рук твоего отца девять раз, сказала:
«Ты слышал, о царь, что они все говорили о подвижничестве. Я последую их примеру и расскажу часть того, что дошло до меня о великих предках.
Говорят, что имам аш-Шафии разделял ночь на три части: первая треть для науки, вторая для сна и третья – для ночной молитвы.
А имам Абу-Ханифа бодрствовал полночи, и один человек указал на него, когда он проходил, и сказал другому: «Этот бодрствует всю ночь». И, услышав это, имам сказал: «Мне стыдно перед Аллахом, что приписывается мне то, чего во мне нет». И стал после этого бодрствовать всю ночь.
Говорил ар-Раби: «Аш-Шафии целиком произносил Коран в течение месяца рамадана семьдесят раз, и все это во время молитвы».
Говорил аш-Шафии – да будет доволен им Аллах! – «Я десять лет не ел досыта ячменного хлеба, так как сытость ожесточает сердце, уничтожает сообразительность, навлекает сон и делает сытого слишком слабым, чтобы стоять на молитве».
Передают со слов Абд-Аллаха ибн Мухаммеда ас-Суккари, что он говорил: «Я беседовал с Омаром, и он сказал мне: «Я не видел человека благочестивей и красноречивей, чем Мухаммед ибн Идрис-аш-Шафии. Случилось, что я вышел вместе с аль-Харисом ибн Лабибом ас-Саффаром, – а аль-Харис был учеником аль-Музани, – и у него был прекрасный голос. И он прочёл слова Аллаха – велик он: «Вот день, когда они не заговорят и не будет им позволено оправдаться». И я увидел, что у имама аш-Шафии изменился цвет лица и волосы поднялись на его коже, и он сильно задрожал и упал без сознания. Придя в себя, он воскликнул: «У Аллаха ищу спасения от того, чтобы быть на месте лжецов и в толпе небрегущих. О боже, перед тобою смиряются сердца знающих! О боже, подари мне прощение моих грехов по твоей щедрости и укрась меня твоим покровом и прости мне моё неумение по величию лика твоего!» А затем я поднялся и ушёл.
Говорил кто то из верных людей: «Когда я пришёл в Багдад, аш-Шафии был там. Я сел на берегу, чтобы омыться для молитвы, и вдруг мимо меня прошёл человек и сказал мне: «О молодец, совершай хорошо омовение, и Аллах даст тебе хорошее и в здешней жизни и в будущей». И я обернулся и вижу – идёт человек, за которым следует толпа. Я поторопился с омовением и пошёл по его следам, и он обернулся ко мне и спросил: «Есть у тебя какая-нибудь нужда?» – «Да, – ответил я, – научи меня тому, чему научил тебя Аллах великий». – «Знай, – сказал человек, – что тот, кто правдив с Аллахом – спасается, а кто любит свою веру – уцелеет от гибели. Кто воздержан в здешней жизни, глаза того прохладятся в жизни будущей». – «Не прибавить ли тебе ещё?» – спросил он. И когда я ответил: «Да», он сказал: «Будь воздержан в этой жизни и жаден до будущей. Будь правдив в твоих делах и спасёшься со спасающимся». И он ушёл, а я спросил о нем, и мне сказали: «Это имам аш-Шафии».
Имам аш-Шафии говорил: «Я хотел бы, чтобы люди извлекли пользу из моегония с тем, чтобы ничто потом не приписывалось мне…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьдесят четвёртая ночь
Когда же настала восемьдесят четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал Дау-аль-Макану: «И старуха говорила твоему отцу: «Имам аш-Шафии говорил: «Я хотел бы, чтобы люди извлекли пользу из моего знания с тем, чтобы ничто потом не приписывалось мне. Споря с кем-нибудь, – говорил он, – я всегда хотел, чтобы Аллах великий поддержал его в истине и помог ему её проявить. Я никогда ни с кем не спорил иначе, как для того, чтобы проявить истину, и я не думаю о том, изъяснит ли Аллах истину моими устами или устами моего соперника».
И говорил он – да будет доволен им Аллах! – «Если ты боишься из-за знания твоего стать гордым, вспомни, чьего благоволения ты ищешь и какого блага желаешь и какой кары страшишься».
Сказали Абу-Ханифе: «Повелитель правоверных АбуДжафар аль-Мансур поставил тебя судьёй и назначил тебе десять тысяч дирхемов». И Абу-Ханифа не согласился. Когда же настал день, в который было назначено принести ему деньги, он совершил утреннюю молитву, а затем закрылся одеждой и не говорил. И к нему пришёл посол от повелителя правоверных с деньгами и, войдя к Абу-Ханифе, обратился к нему, но тот не ответил. И посол халифа сказал: «Эти деньги дозволены». Но Абу-Ханифа ответил: «Я знаю, что они мне дозволены, но я не хочу, чтобы мне в сердце запала любовь к притеснителям». – «А если бы ты вошёл к ним и старался уберечься от любви к ним», – сказал посол. И Абу-Ханифа ответил: «Я не уверен, что, войдя в море, не замочу своей одежды». А вот слова аш-Шафии, – да будет доволен им великий Аллах! –
«Душа моя, коль речи мои ты примешь,
Богатою ты и славною вечно будешь.
Мечты оставь и страстные ты желанья!
Как часто мечта влечёт за собой погибель»
А вот слова Суфьяна ас-Саури из его наставления Али ибн аль-Хасану ас-Сулами: «Будь правдив и берегись лжи, обмана, лицемерия и заносчивости, ибо Аллах уничтожает праведное дело одним из этих свойств. Не заимствуй своей веры ни от кого, кроме тех, кто оберегает свою веру, и да будет твой собеседник из воздержанных в этой жизни. Вспоминай чаще о смерти и учащай просьбу о прощении. Проси у Аллаха благополучия на оставшийся срок твоей жизни и будь искренним советчиком всякому правоверному, когда он спросит тебя о делах своей веры; бойся обмануть правоверного, ибо кто обманул правоверного, тот обманул Аллаха и его посланника. Оставь споры и препирательства; брось то, что внушает тебе сомнение, ради того, что для тебя несомненно, и будешь благополучен. Призывай к благому и удерживай от порицаемого – будешь возлюбленным Аллаха; укрась свои тайные мысли – Аллах украсит твои явные действия; принимай оправдания оправдывающихся и не питай ненависти ни к кому из мусульман; сближайся с тем, кто порывает с тобою, и прощай обижающим тебя – будешь товарищем пророков, пусть будет твоё дело вручено Аллаху и в тайном и в явном. Бойся Аллаха, как боится тот, кто знает, что умрёт и восстанет и что ему суждено воскреснуть и стоять перед всесильным. И знай, что ты идёшь к одной из обителей: либо в возвышенный рай, либо в жаркий огонь».
Потом старуха села рядом с девушками, а твой покойный отец, услышав их слова, понял, что они достойнейшие женщины своего времени. И он увидал их красоту и прелесть и великое образование и приблизил их к себе и, обратившись к старухе, оказал ей почёт и отвёл ей и девушкам тот дворец, где была царевна Абриза, дочь царя румов, и прислал им то, что им было нужно из благ.
И они пробыли у него десять дней, и старуха с ними. И всякий раз, как царь входил к ней, он находил её погруженной в молитву, и ночь она выстаивала, а днём постилась. И в сердце царя запала любовь к ней, и он сказал мне: «О везирь, поистине эта старуха из числа праведниц, и велико почтение к ней в моем сердце!»
А когда настал одиннадцатый день, царь встретился с нею, чтобы отдать ей деньги за девушек, и она сказала: «О царь, знай, что цена этих девушек выше того, о чем люди заключают сделки, но я не потребую за них ни золота, ни серебра, ни драгоценных камней, мало это будет или много».
И, услышав её слова, твой отец удивился и спросил: «О госпожа, а какова цена за них?». И старуха ответила: «Я продам их только за пост в течение целого месяца, чтобы ты днём постился, а ночью стоял бы на молитве ради Аллаха великого. И если ты это сделаешь – они твоя собственность в твоём дворце, и делай с ними, что хочешь».
И царь удивился её совершённой праведности, воздержанию и благочестию, и она стала великой в его глазах, и он воскликнул: «Да сделает Аллах эту праведную женщину нам полезной!»
А потом он условился с нею, что пропостится месяц, как она его обязала, и старуха молвила: «А я помогу тебе молитвами и буду за тебя молиться. Принеси мне кувшин воды».
И царь велел принести ей кувшин воды, и она взяла его и стала над ним читать и бормотать и просидела немного, говоря слова, которых мы не понимали и ничего не уразумели в них. А затем она накрыла кувшин лоскутом материи, запечатала его и, подав его твоему отцу, сказала: «Когда ты пропостишься первые десять дней, разреши пост в одиннадцатую ночь, выпив то, что в этом кувшине: питьё извлечёт из твоего сердца любовь к здешнему миру и наполнит его светом и верой. А завтра я уйду к моим друзьям, людям невидимого мира, (Люди невидимого мира – святые) – я стосковалась по ним, – и вернусь к тебе, когда пройдут первые десять дней».
И твой отец взял кувшин, а затем он поднялся и выбрал отдельное помещение во дворце, куда и поставил кувшин, а ключ он положил за пазуху. И когда пришёл день, царь стал поститься, а старуха ушла своей дорогой…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьдесят пятая ночь
Когда же настала восемьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан говорил Дау-аль-Макану: «И когда пришёл день, царь стал поститься, а старуха ушла своей дорогой. И царь завершил десятидневный пост, а на одиннадцатый день он открыл кувшин и выпил из него и нашёл, что питьё приятно действует на его душу. А когда пришли вторые десять дней месяца, явилась старуха, и у неё был кусок сладкого в зеленом листе, не походившем на листья деревьев. Она вошла к царю и приветствовала его. И царь, у видя её, поднялся и сказал: «Добро пожаловать, праведная госпожа!» – «О царь, – отвечала она, – люди невидимого мира приветствуют тебя. Я рассказала и про тебя, и они возрадовались и посылают тебе эти сласти – они из сластей будущей жизни. Вкуси же от них в конце дня».
И твой отец обрадовался великою радостью и воскликнул: «Слава Аллаху, который сделал моими братьями людей невидимого мира!» А потом он поблагодарил старуху и поцеловал ей руки из уважения и оказал девушкам величайший почёт.
И минуло двадцать дней, как твой отец постился, а в конце двадцатого дня старуха пришла к нему и сказала: «Знай, о царь, я рассказала невидимым людям о нашей любви и сообщила им, что я оставила девушек у тебя, и они очень обрадовались, что красавицы находятся у царя, подобного тебе, так как они, когда видят их, усердно возносят за них молитвы, исполняемые Аллахом. Я хочу отправиться с ним к невидимым людям, чтобы их благое дыхание коснулось девушек, и, может быть, они вернутся к тебе с сокровищами земли. И по окончании твоего поста ты позаботишься об их одеждах. И те деньги, которые они тебе принесут, помогут тебе в твоих нуждах».
Услышав слова старухи, твой отец поблагодарил её за это и сказал: «Если б я не боялся перечить тебе, я не согласился бы ни на сокровища, ни на что другое. Но когда ты уходишь с ними?» – «В двадцать седьмую ночь, – отвечала старуха, – а вернусь я к тебе в начале месяца, когда ты уже завершишь свой пост и пройдёт время очищения девушек и они будут твои, под твоей властью. Клянусь Аллахом, цена каждой из этих девушек во много раз больше твоего царства». – «Я знаю это, о праведная госпожа», – ответил царь. А старуха после этого сказала: «Ты непременно должен послать со мной кого-нибудь, кто тебе дорог, чтобы он нашёл утешение и получил благословение невидимых людей». – «У меня есть невольница румийка, по имени Суфия, и она меня наделила двумя детьми, девочкой и мальчиком, но они исчезли несколько лет тому назад, – отвечал царь. – Возьми её вместе с девушками, чтобы ей досталось благословение…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьдесят шестая ночь
Когда же настала восемьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал Дау-аль-Макану:
«И твой отец сказал старухе, когда она потребовала у него девушек: «У меня есть невольница румийка, по имени Суфия, и она меня наделила двумя детьми, девочкой и мальчиком, но они исчезли несколько лет назад. Возьми её с собою, чтобы ей досталось благословение. Быть может, невидимые люди помолятся за неё Аллаху, чтобы он возвратил ей детей и она свиделась бы с ними».
И старуха воскликнула: «Прекрасно то, что ты сказал!» А когда твой отец стал близок к концу поста, старуха сказала ему: «О дитя моё, я отправляюсь к невидимым людям, приведи же мне Суфию».
И царь позвал её, и она тотчас же явилась. И когда царь передал её старухе, та присоединила её к прочим девушкам. А затем она вышла в свою горницу и, вынеся запечатанный кубок, подала его царю и сказала: «Когда наступит тридцатый день, пойди в баню, а потом выйди из неё, войди в одну из тех комнат, что в твоём дворце, выпей этот кубок и засни. Ты достигнешь тогда того, чего желаешь, и мир тебе от меня».
И царь обрадовался и поблагодарил старуху и поцеловал ей руки, и она сказала ему: «Поручаю тебя Аллаху». – «А когда я увижу тебя, о благочестивая госпожа? Я хотел бы не разлучаться с тобою», – сказал царь. И старуха призвала на него благословение и отправилась с невольницами и царицей Суфией.
А царь прожил после этого три дня, и показался новый месяц, и тогда царь поднялся и пошёл в баню и, выйдя оттуда, вошёл в одну из комнат во дворце и велел никому не входить и запер дверь. И он выпил кубок и лёг спать, а мы сидели, ожидая его до конца дня, но он не вышел из комнаты. «Быть может, он устал от бани, бессонных ночей и многодневного поста и потому спит», – сказали мы и прождали его до следующего дня, но он не вышел» Тогда мы встали у дверей в комнату и начали говорить, возвысив голос, и думали, что, может, он проснётся и спросит, в чем дело. Но этого не случилось. И мы сорвали дверь и вошли к нему и увидели, что он уже разложился и его мясо сгнило и кости раскрошились. И когда мы увидели его в этом состоянии, нам стало тяжело, и мы взяли кубок и нашли на его крышке кусок бумаги, на котором было написано: «Кто сделал зло, о том не будут тосковать. Таково воздаяние тому, кто строит козни дочерям царей и портит их. Мы оповещаем всякого, кто прочтёт эту бумажку, что Шарр-Кан, прибыв в наш город, восстановил против нас царевну Абризу, но ему было недостаточно этого, и он взял её от нас и привёз к вам, и потом отослал с чёрным рабом, и тот убил её. И мы нашли её убитой в пустыне и брошенной на землю. Так не поступают цари. И воздаянием тому, кто это сделал, будет то, что случилось с ним. Не подозревайте никого в его убийстве: убила его ловкая распутница, имя которой Зат-ад-Давахи. И вот я забрала жену царя, Суфию, и отправилась с ней к её родителю Афридуну, царю аль-Кустантынии. Мы непременно нападём на вас и убьём вас и отнимем у вас ваши жилища; вы погибнете до последнего, и не останется среди вас живущих в домах или раздувающих огонь, кроме тех, кто поклоняется кресту и поясу»[149].
И, прочитав этот листок, мы узнали, что старуха обманула нас, и её хитрость с нами удалась. И тут мы стали кричать и бить себя по лицу и плакать, но от плача не было нам никакой пользы.
И среди войск возникло разногласие о том, кого сделать над собою султаном. И некоторые хотели тебя, а другие твоего брата Шарр-Кана. И мы пребывали в несогласии целый месяц. А затем некоторые из нас объединились, и мы захотели отправиться к твоему брату Шарр-Кану и ехали до тех пор, пока не нашли тебя. Вот почему умер султан Омар ибн ан-Нуман».
Когда везирь Дандан кончил свои речи, Дау-аль Макан и сестра его Нузхат-аз-Заман заплакали, и царедворец также заплакал, а затем он сказал Дау-аль-Макану: «О царь, от плача нет никакой пользы, и польза для тебя лишь в том, чтобы укрепить своё сердце, усилить свою решимость и утвердить своё господство. Ибо, поистине, тот, то оставил подобное тебе, не умер».
И тогда Дау-аль-Макан перестал плакать и велел поставить престол перед входом в палатку. А затем он приказал выстроить войска, и царедворец встал сбоку, и все оруженосцы встали позади, а везирь Дандан впереди него. И каждый эмир и вельможа знал своё место.
А потом Дау-аль-Макан сказал везирю Дандану: «Расскажи мне о казнохранилищах моего отца». – «Слушаю и повинуюсь», – отвечал везирь и осведомил его о казнохранилищах и о сокровищах и драгоценностях, находящихся там, и показал ему, сколько в его казне денег, И Дау-аль-Макан выдал войскам деньги[150] и одарил везиря Дандана роскошным платьем и сказал ему: «Ты остаёшься на своём месте». И везирь поцеловал землю меж его рук и пожелал ему долгой жизни.
Потом Дау-аль-Макан наградил эмиров, а затем он сказал царедворцу: «Покажи мне подать Дамаска, которую ты везёшь с собою». И царедворец показал ему сундуки с деньгами, редкостями и драгоценными камнями.
И Дау-аль-Макан взял их и роздал войскам…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьдесят седьмая ночь
Когда же настала восемьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Дау-аль-Макан велел царедворцу показать ему подать Дамаска, которую он вёз. И царедворец показал ему сундуки с деньгами, редкостями и драгоценностями. Дау-аль-Макан взял их и роздал все войскам, ничего не оставив. И эмиры поцеловали землю меж его рук и пожелали ему долгой жизни, говоря: «Мы не видели царя, который бы давал подобные подарки». Потом они отправились в свои шатры, а наутро Дау-аль-Макан велел им выезжать, и они ехали три дня, а на четвёртый день увидели Багдад и вступили в город, и оказалось, что он украшен. И султан Дау-аль-Макан вошёл во дворец своего отца и сел на престол. И войска и везирь Дандан и царедворец из Дамаска встали перед ним, и тогда Дау-аль-Макан приказал своему личному писцу написать письмо его брату Шарр-Кану и упомянуть в нем о том, что случилось, с начала до конца, а в конце написать: «Тотчас, как прочитаешь это письмо, снаряжайся и явись с твоими войсками: мы отправимся в поход на неверных, чтобы отомстить за нашего отца и снять с себя позор». А затем он свернул и запечатал письмо и сказал везирю Дандану: «Никто, кроме тебя, не отправится с этим письмом, но тебе надлежит говорить с Шарр-Каном мягко и сказать ему: «Если ты желаешь царства твоего отца, – оно твоё, а брат твой будет твоим наместником в Дамаске, как он сообщил нам».
И везирь Дандан вышел и собрался в путь, а потом Дау-аль-Макан велел отвести истопнику роскошное помещение и постелить лучшие циновки (а у этого истопника длинная история).
Однажды Дау-аль-Макан выехал на охоту и ловлю и воротился в Багдад. И один из эмиров предложил ему чистокровных коней и прекрасных невольниц, которых бессилен описать язык. И одна из этих невольниц понравилась султану, и он уединился с нею и вошёл к ней в эту ночь, и она тотчас же понесла от него.
А через некоторое время везирь Дандан воротился из путешествия и рассказал Дау-аль-Макану про его брата Шарр-Кана, что тот идёт к нему. «Тебе следует выйти и встретить его», – сказал он султану. И Дау-аль-Макан отвечал: «Слушаю и повинуюсь». И он выступил со своими приближёнными из Багдада и продвинулся на один день пути и разбил свои палатки, ожидая брата, а к утру царь Шарр-Кан прибыл с войском Дамаска, где были неустрашимые витязи и свирепые львы и разящие храбрецы.
И когда подошли конные отряды и налетели облачка пыли и приблизились полки и затрепетали торжественные стяги, Шарр-Кан со своей свитой вышел навстречу Дау-аль-Макану, и тот, увидев своего брата, хотел спешиться, но Шарр-Кан стал его заклинать не делать этого. И он сам спешился и прошёл несколько шагов, и когда он оказался перед Дау-аль-Маканом, тот бросился к нему, и Шарр-Кан прижал его к груди. И они громко заплакали и стали утешать друг друга, а потом оба сели на коней и ехали вместе с войском, пока не приблизились к Багдаду. И они спешились, и Дау-аль-Макан со своим братом Шарр-Каном, вошли в царский дворец и провели там ночь, а наутро Дау-аль-Макан вышел и приказал собирать войска со всех сторон и объявить поход и священную войну[151].
И затем стали ждать, пока прибудут войска со всех земель, и всякому, кто являлся, оказывали почёт и обещали хорошее, пока не прошёл таким образом целый месяц, а люди все шли непрерывными толпами.
И потом Шарр-Кан сказал своему брату: «О брат мой, расскажи мне свою повесть». И Дау-аль-Макан осведомит его обо всем, что ему выпало, с начала до конца, и о том, такую милость оказал ему истопник. «Вознаградил ли ты его за его милость?» – спросил Шарр-Кан. И Дау-аль-Макан ответил: «О брат мой, я не вознаградил его до сего времени, но я его награжу с волею Аллаха великого, когда вернусь из похода…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьдесят восьмая ночь
Когда же настала восемьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Шарр-Кан спросил своего брата Дау-аль-Макана: «Вознаградил ли ты истопника за его милость?» И тот отвечал: «О брат мой, я не вознаградил его до сего времени, но я его награжу, если захочет Аллах великий, когда вернусь из похода и освобожусь».
И Шарр-Кан узнал, что его сестра, царевна Нузхат-аз-Заман была правдива во всем, что она рассказала. И он скрыл своё дело с нею и послал ей привет с царедворцем, и она тоже послала с ним привет, пожелала ему счастья и осведомилась о своей дочке, Кудыя-Факан. И Шарр-Кан сообщил ей, что девочка в безопасности и в полнейшем здравии и благополучии, и Нузхат-аз-Заман восхвалила и поблагодарила Аллаха великого. А Шарр-Кан обратился к своему брату за советом, выступать ли им, но Дау-аль-Макан отвечал: «О брат мой, когда войска соберутся полностью и придут отовсюду кочевники». И затем он велел заготовить припасы и доставить военное снаряжение.
А потом Дау-аль-Макан вошёл к своей жене, которая носила уже пять месяцев, и отдал её под начало учёных и счётчиков, назначив им жалование и выдачи. А на третий месяц по прибытии сирийских войск он двинулся и путь, когда явились кочевые арабы, и все войска отовсюду, и войска, и отряды отправились, и полки потянулись непрерывно, и имя главы войска дейлемитов было Рустум, а главу турецкого войска звали Бахрам.
И Дау-аль-Макан поехал посреди войска, и справа от него был его брат, Шарр-Кан, а слева – царедворец, его зять. Они ехали в течение целого месяца и каждую неделю делали привал в каком-нибудь месте и отдыхали там три дня, так как людей было много. И они ехали таким образом, пока не достигли земель румов. И жители селений и деревень и нищие убежали и устремились в аль-Кустантынию.
И когда Афридун, их царь, прослышал о случившемся, он поднялся и направился к Зат-ад-Давахи, а это она измыслила хитрость и, отправившись в Багдад, убила царя Омара ибн ан-Нумана и потом взяла своих девушек и царевну Сусрию и вернулась с ними всеми в свою страну. Когда же она вернулась к своему сыну, царю румов, и почувствовала себя в безопасности, она сказала ему «Прохлади твои глаза! Я отомстила за твою дочь, царевну Абризу, убила царя Омара ибн ан-Нумана и привезла Суфию. Поднимайся теперь, поезжай к царю аль-Кустантынии и возврати ему Суфию, его дочь. Осведоми его о том, что случилось, чтобы мы все были настороже и приготовили бы военное снаряжение. Я поеду вместе с тобою к Афридуну, царю аль-Кустантынии. Мне думается, что мусульмане не устоят в бою с нами». – «Дай срок, пока они приблизятся к нашим землям, а мы приготовимся», – отвечал царь румов, а затем они стали собирать людей и снаряжаться. И когда пришла к ним весть о мусульманах, они были уже готовы и собрали людей, и в передовых отрядах отправилась Зат-ад-Давахи.
И когда они достигли аль-Кустантынии, её величайший царь, царь Афридун, прослышал о прибытии Хардуба, царя румов, и вышел к нему навстречу. И, встретившись с царём румов, Афридун спросил его, как он поживает и почему он явился. Хардуб осведомил его, какие хитрости предлагала его мать Зат-ад-Давахи, которая убила царя мусульман и отняла у него царевну Суфию, и сказал: «Мусульмане собрали войска и пришли, и мы хотим быть все, как одна рука, и встретить их». И царь Афридун обрадовался прибытию своей дочери и убийству Омара ибн ан-Нумана. Он послал во все области, требуя подкрепления, и сообщил всем, почему был убит Омар ибн ан-Нуман. И войска христиан устремились к нему, и не прошло трех месяцев, как полностью собралось войско румов, а потом подошли и франки из разных краёв: французы, немцы, дубровничане, жители Зары, венецианцы, генуэзцы и прочие войска желтолицых[152].
И когда войска собрались и на земле стало тесно от их множества, величайший царь Афридун приказал им выступать из аль-Кустантынии, и они отправились, и, выступая, войска их следовали через город десять дней. И они шли, пока не остановились в просторной долине ан-Нумана (а эта долина была вблизи от солёного моря), и стояли три дня, а на четвёртый день они хотели трогаться. Но к ним пришли вести о приближении войск ислама, защитников народа лучшего из людей[153]. И они пробыли в долине ещё три дня, а на четвёртый день увидали взлетевшую пыль, которая застилала края неба. И не прошло часа дневного времени, как эта пыль рассеялась и разорвалась в воздухе на клочки и улетела, и мрак её разогнали звезды зубцов копий и молнии белых клинков, и из-за неё показались исламские знамёна и мухаммеданские стяги, и приблизились витязи, подобные разлившемуся морю и одетые в кольчуги, которые ты сочтёшь за облака, покрывающие луну.
И тогда войска встали друг против друга, и оба моря столкнулись, и глаза встретились с глазами, и первый, кто выступил на бой, был везирь Дандан с войсками Сирии (а их было тридцать тысяч всадников). И с везирем были предводитель дейлемитов Рустум и глава турок Бахрам с двадцатью тысячами. И сзади них шли люди, пришедшие с солёного моря, одетые в тяжёлые кольчуги и подобные открытой луне в тёмную ночь. И христиане принялись кричать: «О Иса, о Мариам, о крест» (будь он проклят!), и обрушились на везиря Дандана и на бывшие с ним сирийские войска.
А все это случилось по измышлению Зат-ад-Давахи, ибо царь обратился к ней перед тем, как выступить, и спросил: «Как поступить и что придумать? Ведь ты виновница этого тяжёлого дела». И она сказала ему: «Знай, о великий царь и грозный волхв, я укажу тебе дело, которое не в силах измыслить Иблис[154], даже если он призовёт на помощь свои поверженные рати…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьдесят девятая ночь
Когда же настала восемьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что все это было по измышлению старухи, ибо царь обратился к ней перед тем, как выступить, и спросил её: «Как поступить и что придумать? Ведь ты виновница этого тяжёлого дела». И она сказала ему: «Знай, о великий царь и грозный волхв, я укажу тебе дело, которое бессилен придумать Иблис, даже если он призовёт на помощь свои поверженные рати. Пошли пятьдесят тысяч человек, и пусть они сядут на корабли и едут по морю, до самой Дымовой горы, и остаются там, не трогаясь с места, пока не придут к вам знамёна ислама, и тогда расправляйтесь с ними. А потом выйдут на них войска с моря и будут сзади них, а мы встретим их с суши, и никто из них не спасётся, и прекратится наша забота и будет нам вечный мир».
И царь Афридун одобрил план старухи и воскликнул: «Твой план – прекрасный план, о госпожа хитроумных стариц и прибежище волхвов, когда подымаются смуты!»
И когда войско ислама налетело на них в этой долине, они не успели опомниться, как уже огонь пылал в шатрах и мечи работали среди тел; а потом подошли войска Багдада и Хорасана, – сто двадцать тысяч всадников, и в передовых отрядах был Дау-аль-Макан.
И, увидя их, войска неверных, бывшие в море, вышли к ним из воды и последовали за ними. И Дау-аль-Макан, увидав их, воскликнул: «Обратитесь на неверных, о племя избранного пророка, и сразитесь с людьми нечестия и вражды, повинуясь милостивому, милосердному!»
А тут подошёл Шарр-Кан с другими отрядами мусульманских войск, числом около ста двадцати тысяч, а войск неверных было около тысячи тысяч и шестисот тысяч. И когда мусульмане соединились друг с другом, их сердца укрепились, и они закричали: «Поистине, Аллах обещал нам поддержку и пригрозил неверным покинуть их!» А затем столкнулись мечи и зубцы, и Шарр-Кан прорвал ряды и ворвался в гущу тысяч, и бился боем, от которого поседеют дети. И он гарцевал среди неверных и работал острорежущим мечом, возглашая: «Аллах велик!», пока не прогнал врагов обратно к берегу моря.