Эпосы, легенды и сказания
Тысяча и одна ночь
Но это нисколько не удивительнее рассказа о двух везирях и Анис-аль-Джалис». – «А как это было?» – спросила Дуньязада.
Рассказ о двух везирях и Анис аль-Джалис (ночи 34–38)
Дошло до меня, о счастливый царь, – сказала Шахразада, – что был в Басре царь из царей, который любил бедняков и нищих и был благосклонен к подданным и одаривал из своих денег тех, кто верил в Мухаммеда, да благословит его Аллах и да приветствует! И он был таков, как сказал о чем один:
Повелитель ваш, если конный враг кружит вокруг него,
Поражает рать неприятелей острорежущим,
И в сердцах копьём он черты проводит.
Столь гневен он,
Когда видишь ты, как он всадников под щитом разит.
И звали его царь Мухаммед ибн Сулейман аз-Зани, и у него было два везиря, один из которых прозывался аль Муин ибн Сави, а другого звали аль-Фадл ибн Хакан. И аль-Фадл ибн Хакан был великодушнейший человек своего времени и вёл хорошую жизнь, так что сердца соединились в любви к ному, и люди единодушно советовались с ним, и все молились о его долгой жизни – ибо в нем было чистое добро и он уничтожил зло и вред.
А везирь аль-Муин ибн Сави ненавидел людей и не любил добра, и в нем было одно зло, как о нем сказано:
Прибегай к достойным сынам достойных, – поистине,
Породит достойный и сын достойных-достойных.
И оставь злодеев, сынов злодеев, – поистине,
Породят злодеи, сыны злодеев – злодеев.
И люди, насколько они любили аль-Фадла ибн Хакана, настолько ненавидели аль-Муина ибн Сави.
И властью всемогущего случилось так, что царь Мухаммед ибн Сулейман аз-Зейни однажды сидел на престоле своего царства, окружённый вельможами правления, и позвал своего везиря аль-Фадла ибн Хакана и сказал ему: «Я хочу невольницу, которой не было бы лучше в её время и чтобы она была совершенна по красоте и превосходила бы других стройностью и обладала похвальными качествами».
И вельможи правления сказали: «Такую найдёшь только за десять тысяч динаров». И тогда султан крикнул своего казначея и сказал: «Отнеси десять тысяч динаров аль-Фадлу ибн Хакану!» – и казначей исполнил приказание султана.
А везирь ушёл, после того как султан велел ему ходить каждый день на рынок и передать посредникам то, что мы говорили, и чтобы не продавали ни одной невольницы выше тысячи динаров ценою, пока её не покажут везирю. И невольниц не продавали, прежде чем их покажут везирю, но никакая невольница, что попадала к ним, не нравилась ему.
В один из дней вдруг пришёл ко дворцу везиря аль-Фадла ибн Хакана посредник и, у видя его на коне, въезжающим в царский дворец, схватил его стремя и сказал:
«О ты, кто обычай царства снова воссоздал!
Везирь – о, да будешь ты обрадован вечно!
Умершую щедрость ты опять воскресил средь нас,
Да будут труды твои Аллаху приятны!»
«О господин, – сказал он потом, – то, что отыскать было прежде благородное повеление, – готово!» – и везирь воскликнул: «Ко мне с нею!» И посредник на некоторое время скрылся, и пришла с ним девушка стройная станом, с высокой грудью, насурьмлённым оком и овальным лицом, с худощавым телом и тяжкими бёдрами, в лучшей одежде, какая есть из одежд, и со слюной слаще патоки, и её стан был стройнее гибких веток и речи нежнее ветерка на заре, как сказал о ней кто-то:
Диковина прелести, чей лик, как луна средь звёзд,
Великая в племени газелей и нежных серн.
Властитель престола дал ей блеск и возвышенность,
И прелесть, и ум, и стан затем, что похож на ветвь,
И в небе лица её семь звёзд на щеке у ней,
Как стражи её хранят они от смотрящего.
И если захочет муж похитить хоть взгляд у ней –
Сожгут его демоны речей её жаром звёзд.
И когда везирь увидал её, он был ею восхищён до пределов восхищения, а затем он обратился к посреднику и спросил его: «Сколько стоит эта невольница?» – и тот ответил: «Цена за неё остановилась на десяти тысячах динаров, и её владелец клянётся, что эти десять тысяч динаров не покроют стоимости цыплят, которых она съела, и напитков, и одежд, которыми она наградила своих учителей, так как она изучила чистописание, и грамматику, и язык, и толкование Корана, и основы законоведения и религии, и врачевание, и времяисчисление, и игру на увеселяющих инструментах». – «Ко мне с её господином!» – сказал везирь, и посредник привёл его в тот же час и минуту, и вдруг, оказывается, он человек из персиян, который прожил, сколько прожил, и судьба потрепала его, но пощадила, как сказал о нем поэт:
Потряс меня рок и как потряс-то!
Ведь року присуща мощь и сила.
Я раньше ходил не уставая –
Теперь же устал, хоть не хожу я.
«Согласен ли ты взять за эту невольницу десять тысяч динаров от султана Мухаммеда ибн Сулеймана аз-Зейни?» – спросил везирь, и персиянин воскликнул: «Клянусь Аллахом, я предлагаю её султану ни за что – это для меня обязательно!» И тогда везирь велел принести деньги, и их принесли и отвесили персиянину.
И работорговец подошёл к везирю и сказал ему: «С разрешения нашего владыки везиря, я скажу!» – «Подавай, что у тебя есть!» – ответил везирь, и торговец сказал: «По моему мнению, лучше тебе не приводить этой девушки к султану в сегодняшний день: она прибыла из путешествия, и воздух над нею сменился, и путешествие поистерло её. Но оставь её у себя во дворце на десять дней, пока она не придёт в обычное состояние, а потом сведи её в баню, одень её в наилучшие одежды и отведи её к султану – тебе будет при этом полнейшее счастье».
И везирь обдумал слова работорговца и нашёл их правильными. Он привёл девушку к себе во дворец и отвёл ей отдельное помещение и каждый день выдавал ей нужные кушанья, напитки и прочее, и она провела таким образом некоторое время.
А у везиря аль-Фадла ибн Хакана был сын, подобный луне, когда она появится, с лицом как месяц и румяными щеками, с родинкой, словно точка амбры, и с зелёным пушком, подобно тому, как поэт сказал о нем, ничего не упуская:
Он луна, что взором разит своим, когда всмотрится.
Или, как ветвь – губящая стройностью, когда склонится.
Как у зипджей[63] кудри, как золото цвет лица его,
Он чертами нежен, а стан его на тростник похож.
О жестокость сердца и нежность стройных боков его!
Отчего нельзя от сердца к стану послать её?
Коль была бы нежность боков его в душе его,
Никогда бы не был жесток с влюблённым и злобен он.
О хулящий нас за любовь к нему, будь прощающим!
Кто отдаст мне тело, что взято в плен изнурением?
Виноваты здесь лишь душа и взоры очей моих;
Так забудь упрёки, оставь меня в этой горести!
И юноша не знал об этой невольнице, а его отец научил её и сказал: «О дочь моя, знай, что я купил тебя только как наложницу для царя Мухаммеда ибн Сулеймана аз-Зейни, а у меня есть сын, который не оставался на улице один с девушкой без того, чтобы не иметь с нею дело. Будь же с ним настороже и берегись показать ему твоё лицо и дать ему услышать твои речи». И девушка отвечала ему: «Слушаю и повинуюсь!» – и он оставил его и удалился.
А по предопределённому велению случилось так, что девушка в один из дней пошла в баню, что была в их жилище, и одна из невольниц вымыла её, и она надела роскошные платья, так что увеличилась её красота и прелесть, и вошла к госпоже, жене везиря, и поцеловала ей руку, и та сказала: «На здоровье, Аниз аль-Джалис! Хороша ли баня?» – «О госпожа, – отвечала она, – мне недоставало только твоего присутствия там». И тогда госпожа сказала невольницам: «Пойдёмте в баню!» – и те ответили: «Внимание и повиновение» И они поднялась, и их госпожа меж ними, и она поручила двери той комнаты, где находилась Анис аль-Джалис, там маленьким невольницам и сказала им: «Не давайте никому войти к девушке!» И они отвечали: «Внимание и повиновение!»
И когда Анис аль-Джалис сидела в комнате, сын везиря, а звали его Нар-ад-дин Али, вдруг пришёл и спросил о своей матери и о девушках, и невольницы ответили: «Они пошли в баню».
А невольница Анис аль-Джалис услыхала слова Нур-ад-дина Али, сына везиря, будучи внутри комнаты, и сказала про себя: «Посмотреть бы, что это за юноша, о котором везирь говорил мне, что он не оставался с девушкой на улице без того, чтобы не иметь с ней дело! Клянусь Аллахом, я хочу взглянуть на него!» И поднявшись (а она была только что из бани), она подошла к двери комнаты и посмотрела на Нур-ад-дина Али, и вдруг оказывается – это юноша, подобный луне в полнолуние. И взгляд этот оставил после себя тысячу вздохов, и юноша бросил взгляд и взглянул на неё взором, оставившим после себя тысячу вздохов, и каждый из них попал в сети любви к другому.
И юноша подошёл к невольницам и крикнул на них, и они вбежали от него и остановились вдалеке, глядя, что он сделает. И вдруг он подошёл к двери комнаты, открыл её и вошёл к девушке и сказал ей: «Тебя мой отец купил для меня?» И она отвечала: «Да», – и тогда юноша подошёл к ней (а он был в состоянии опьянения), и взял её ноги, и положил их себе вокруг пояса, а она сплела руки на его шее и встретила его поцелуями, вскрикиваниями и заигрываниями, и он стал сосать ей язык, и она сосала ему язык, и он уничтожил её девственность.
И когда невольницы увидали, что их молодой господин вошёл к девушке Анис аль-Джалис, они закричали и завопили, а юноша уже удовлетворил нужду и вышел, убегая и ища спасения, и бежал, боясь последствий того дела, которое он сделал. И, услышав вопли девушек, их госпожа поднялась и вышла из бани (а пот капал с неё) и спросила: «Что это за вопли в доме? – и, подойдя к двум невольницам, которых она посадила у дверей комнаты, она воскликнула: – Горе вам, что случилось?» И они, увидав его, сказали: «Наш господин Нур-ад-дин пришёл к нам и побил нас, и мы убежали от него, а он вошёл к Анис альДжалис и обнял её, и мы не знаем, что он сделал после этого. А когда мы кликнули тебя, он убежал». И тогда госпожа подошла к Анис аль-Джалис и спросила её: «Что случилось?» – и она отвечала: «О госпожа, я сижу, и вдруг входит ко мне красивый юноша и спрашивает: «Тебя купил для меня отец?» И я отвечала: «Да!» – и клянусь Аллахом, госпожа, я думала, что его слова правда, – и тогда он подошёл ко мне и обнял меня». – «А говорил он тебе ещё что-нибудь, кроме этого?» – спросила её госпожа, и она ответила: «Да, и он взял от меня три поцелуя». – «Он не оставил тебя, не обесчестив!» – воскликнула госпожа и потом заплакала и стала бить себя по лицу, вместе с невольницами, боясь за Hyp-ад-дина, чтобы его не зарезал отец.
И пока это происходило, вдруг вошёл везирь и спросил, в чем дело, и его жена сказала ему: «Поклянись мне, что то, что я скажу, ты выслушаешь!» – «Хорошо», – отвечал везирь. И она повторила ему, что сделал его сын, и везирь опечалился и порвал на себе одежду и стал бить себя по лицу и выщипал себе бороду. И его жена сказала: «Не убивайся, я дам тебе из своих денег десять тысяч динаров, её цену». И тогда везирь поднял к ней голову я сказал: «Горе тебе, не нужно мне её цены, но я боюсь, что пропадёт моя душа и моё имущество». – «О господин мой, а как же так?» – спросила она. И везирь сказал:
«Разве ты не знаешь, что за нами следит враг, которого зовут аль-Муин ибн Сави? Когда он услышит об этом деле, он пойдёт к султану…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Тридцать пятая ночь
Когда же настала тридцать пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь говорил своей жене: «Разве ты не знаешь, что за нами следит враг, по имени аль-Муин ибн Сави, и когда он услышит об этом деле, он пойдёт к султану и скажет ему: «Твой везирь, который, как ты говоришь, тебя любит, взял у тебя десять тысяч динаров и купил на них девушку, равной которой никто не видел, и когда она ему понравилась, он сказал своему сыну: «Возьми её, у тебя на неё больше прав, чем у султана». И он её взял и уничтожил её девственность. И вот эта невольница у него». И царь скажет: «Ты лжёшь!» – а он ответит царю: «С твоего позволения, я ворвусь к нему и приведу её тебе». И царь прикажет ему это сделать, и он обыщет дом и заберёт девушку и приведёт её к султану, а тот спросит её, и она не сможет отрицать, и аль-Муин скажет: «О господин, ты знаешь, что я тебе искренний советчик, но только нет мне у вас счастья». И султан изуродует меня, а все люди будут смотреть на это, и пропадёт моя душа». И жена везиря сказала ему: «Не дай никому узнать об этом – это дело случилось втайне – и вручи своё дело Аллаху в этом событии». И тогда сердце везиря успокоилось.
Вот что было с везирем. Что же касается Нур-ад-дина Али, то он испугался последствий своего поступка и проводил весь день в садах, а в конце вечера он приходил к матери и спал у неё, а перед утром вставал и уходил в сад. И так он поступал месяц, не показывая отцу своего лица. И его мать сказала его отцу: «О господин, погубим ли мы девушку и погубим ли сына? Если так будет продолжаться, то он уйдёт от нас». – «А как же поступить?» – спросил её везирь. И она сказала: «Не спи сегодня ночью и, когда он придёт, схвати его – и помиритесь. И отдай ему девушку – она любит его, и он любит её, а я дам тебе её цену».
И везирь подождал до ночи и, когда пришёл его сын, он схватил его и хотел его зарезать, но мать Нур-ад-дина позвала его и спросила: «Что ты хочешь с ним сделать?» – «Я зарежу его», – отвечал везирь, и тогда сын спросил своего отца: «Разве я для тебя ничтожен?» И глаза везиря наполнились слезами, и он воскликнул: «О дитя любви, как могло быть для тебя ничтожно, что пропадут мои деньги и моя душа?» И юноша отвечал: «Послушай, о батюшка, что сказал поэт:
Пусть и грешен я, но всегда мужи разумные
Одаряли грешных прошением всеобъемлющим.
И на что же ныне надеяться врагам твоим,
Коль они в почине, а ты по месту превыше всех?»
И тогда везирь поднялся с груди своего сына и сказал: «Дитя моё, я простил тебя!» – и его сердце взволновалось, а сын его поднялся и поцеловал реку своего отца, и тот сказал: «О дитя моё, если бы я знал, что ты будешь справедлив к Анис аль-Джалис, я бы подарил её тебе». – «О батюшка, как мне не быть к ней справедливым?» – спросил Нур-ад-дин.
И везирь сказал: «Я дам тебе наставление, дитя моё: не бери, кроме неё, жены или наложницы и не продавай её». – «Клянусь тебе, батюшка, что я ни на ком, кроме неё, не женюсь и не продам её», – отвечал Нур-ад-дин и дал в этом клятву и вошёл к невольнице и прожил с нею год. И Аллах великий заставил царя забыть случай с этой девушкой.
Что же касается аль Муина ибн Сави, то до него дошла весть об этом, но он не мог говорить из-за положения везиря при султане.
А когда прошёл год, везирь аль-Фадл ибн Хакан отправился в баню и вышел оттуда вспотевший, и его ударило воздухом, так что он слёг на подушки, и бессонница его продлилась, и слабость растеклась по нему.
И тогда он позвал своего сына Нур-ад-дина Али и, когда тот явился, сказал ему: «О сын мой, знай, что удел распределён и срок установлен, и всякое дыхание должно испить чашу смерти». И он произнёс:
«Умираю! Преславен тот, кто бессмертен!
Я уверен, что скоро мёртвым я буду.
Нет в деснице владыки смертного власти,
И тому лишь присуща власть, кто бессмертен».
«О дитя моё, – сказал он потом, – нет у меня для тебя наставления, кроме того, чтобы бояться Аллаха и думать о последствиях дел, и заботиться о девушке Анис аль-Джалис». – «О батюшка, – сказал Нур-ад-дин, – кто же равен тебе? Ты был известен добрыми делами и за тебя молились на кафедрах!»
И везирь сказал: «О дитя моё, я надеюсь, что Аллах меня примет!» И затем он произнёс оба исповедания[64] и был приписан к числу людей блаженства.
И тогда дворец перевернулся от воплей, и весть об этом дошла до султана, и жители города услышали о кончине аль-Фадла ибн Хакана, и заплакали о нем дети в школах. И его сын Нур-ад-дин Али поднялся и обрядил его, и явились эмиры, везири, вельможи царства и жители города, и в числе присутствующих на похоронах был везирь аль-Муин ибн Сави. И кто-то произнёс при выходе похорон из дома:
«В день пятый расстался я со всеми друзьями
И мыли потом меня на досках от двери.
И сняли все то с меня, в чем прежде одет я был,
И снова надели мне одежду другую.
Снесли меня четверо на шеях в моленную,
И многие близ меня с молитвой стояли;
С молитвой надгробною, когда ниц не падают,
И все, кто мне другом был, о мне помолились.
Потом отнесли меня в жилище со сводами,
Где дверь не откроется, хоть кончится время».
И когда схоронили аль-Фадла ибн Хакана в земле и вернулись друзья и родные, Нур-ад-дин тоже вернулся со стенаниями и плачем, и язык его состояния говорил:
«В день пятый уехали они перед вечером,
Когда попрощались мы – простились и тронулись.
И только уехали – за ними душа ушла.
«Вернись», – я позвал её, – спросила: «Куда вернусь?
В то тело, где духа нет и крови иссякнул ток,
Где кости одни теперь гремят и встречаются?»
Ослепли глаза мои от плача безмерного,
И на уши туг я стал – не слышат они теперь».
И он пребывал в глубокой печали об отце долгое время и в один из дней, когда он сидел в доме своего отца, вдруг кто-то постучал в дверь. И Нур-ад-дин Али поднялся и отворил дверь, и вошёл один из сотрапезников и друзей его отца, и поцеловал Нур-ад-дину руку, и сказал: «О господин мой, кто оставил после себя подобного тебе, тот не умер, и такой же был исход для господина первых и последних. О господин, успокой свою душу и оставь печаль!»
И тогда Нур-ад-дин перешёл в покой, предназначенный для сидения с гостями, и перенёс туда все, что было нужно, и у него собрались его друзья, и он взял туда свою невольницу. И к нему сошлись десять человек из детей купцов, и он принялся есть кушанья и пить напитки и обновлял трапезу за трапезой и стал раздавать и проявлять щедрость.
И тогда пришёл к нему его поверенный и сказал ему: «О господин мой, Нур-ад-дин, разве не слышал ты слов кого-то: «Кто тратит не считая – обеднеет не зная», а поэт говорит:
Я деньги храню и дальше от них гоняю –
Известно ведь мне, что дирхем – мой щит и меч мой,
И если раздам я злейшим врагам богатство,
Сменю средь людей я счастье своё на горе.
Так съем же их я и выпью я их во здравье,
Не дав никому из денег моих ни фельса.
И буду хранить богатства свои от всех я,
Кто скверен душой и дружбы моей не хочет.
Приятнее так, чем после сказать дурному:
«Дай дирхем мне в долг, – я пять возвращу – до завтра.
А он отвратит лицо от меня, и будет
Душа тут моя подобна душе собаки.
Как низки мужи, лишённые состоянья,
Хоть были бы их заслуги ярки, как солнце.
О господин, эти значительные траты и богатые подарки: уничтожают деньги», – сказал он потом.
И когда Нур-ад-дин Али услышал от своего поверенного эти слова, он посмотрел на него и ответил: «Из всего, что ты сказал, я не буду слушать ни слова! Я слышал, как поэт говорил:
Коль есть у меня в руках богатство и я не щедр,
Пусть будет рука больна и пусть не встаёт нога!
Подайте скупого мне, что славен стал скупостью,
И где, покажите, тот, что умер от щедрости!»
«Знай, о поверенный, – прибавил он, – я хочу, чтобы, если у тебя осталось достаточно мне на обед, ты не отягощал меня заботой об ужине».
И поверенный ушёл от него своей дорогой, а Нур-ад-дин Али предался наслаждениям, ведя приятнейшую жизнь, как и прежде, и всякому из его сотрапезников, кто ему говорил: «Эта вещь прекрасна!» – он отвечал: «Она твоя как подарок». А если другое говорил: «О господин мой, такой-то дом красив!» Нур-ад-дин отвечал ему: «Он подарок тебе».
И Нур-ад-дин до тех пор устраивал для них трапезу в начале дня и трапезу в конце дня, пока не провёл таким образом год. А через год, однажды, он сидит и вдруг слышит: девушка Анис аль-Джалис произносит стихи:
«Доволен ты днями был, пока хорошо жилось,
И зла не боялся ты, судьбой приносимого.
Ночами ты был храним и дал обмануть себя,
Но часто, хоть ночь ясна, случается смутное».
Когда она кончила говорить стихотворение, вдруг постучали в дверь, и Hyp-ад-дин поднялся, и кто-то из его сотрапезников последовал за ним, а он не знал этого. И, открыв дверь, Hyp-ад-дин Али увидел своего поверенного и спросил его: «Что случилось?» И поверенный отвечал: «О господин мой, то, чего я боялся, – произошло». – «А как так?» – спросил Нур-ад-дин, и поверенный ответил: «Знай, что у меня в руках не осталось ничего, что бы стоило дирхем, или меньше, или больше, и вот тетрадь с расходами, которые я произвёл, и записи о твоём первоначальном имуществе».
И, услышав эти слова, Нур-ад-дин Али опустил голову к земле и воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха!»
Когда же тот человек, который тайком последовал за ним, чтобы подслушать, услыхал слова поверенного, он вернулся к своим друзьям и сказал: «Что станем делать? Нур-ад-дин Али разорился».
И когда Али Нур-ад-дин вернулся к ним, они ясно увидели у него на лице огорчение, и тут один из сотрапезников поднялся на ноги, посмотрел на Нур-ад-дина Али и спросил: «О господин, может быть ты разрешишь мне уйти?» – «Почему это ты уходишь сегодня?» – спросил Нур-ад-дин, и гость ответил: «Моя жена рожает, и я не могу быть вдали от неё. Мне хочется пойти к ней и посмотреть её». И Нур-ад-дин позволил ему.
Тогда встал другой и сказал: «О господин мой Нур-ад-дин, мне хотелось бы сегодня быть у брата – он справляет обрезание своего сына».
И каждый стал отпрашиваться, с помощью выдумки, и уходил своей дорогой, пока не ушли все, и Нур-ад-дин Али остался один.
И тогда он позвал свою невольницу и сказал ей: «О Анис аль-Джалис, не видишь ты, что меня постигло?» – и рассказал ей, о чем говорил ему поверенный. А она отвечала: «О господин, уже много ночей назад намеревалась я сказать тебе об этих обстоятельствах, но услышала, что он произнёс такие стихи:
Коль щедро дарит тебя мир здешний – и ты будь щедр
На блага его ко всем, пока не изменит жизнь.
Щедроты не сгубят благ, пока благосклонна жизнь,
Когда ж отвернётся жизнь, скупым не продлить её.
И когда я услышала, что ты произносишь эти стихи, я промолчала и не обратила к тебе речи».
«О Анис аль-Джалис, – сказал ей Нур-ад-дин Али, – ты знаешь, что я раздарил свои деньги только друзьям, а они оставили меня ни с чем, но я думаю, что они не покинут меня без помощи». – «Клянусь Аллахом, – отвечала Анис аль-Джалис, – тебе не будет от них никакой пользы».
И тогда Нур-ад-дин воскликнул: «Я сейчас же пойду и постучусь к ним в дверь, быть может, мне что-нибудь от них достанется, и я сделаю это основой своих денег я стану на них торговать и оставлю развлечения и забавы».
И в тот же час и минуту он встал и шёл, не останавливаясь, пока не пришёл в тот переулок, где жили его десять друзей (а все они жили в этом переулке). И он подошёл к первым воротам и постучал, и к нему вышла невольница и спросила его: «Кто ты?» – и он отвечал ей: «Скажи твоему господину: «Нур-ад-дин Али стоит у двери и говорит тебе: «Твой раб целует тебе руки и ожидает твоей милости».
И невольница вошла и уведомила своего господина, но тот крикнул ей: «Воротись, скажи ему: «Его нет!» И невольница вернулась к Нур-ад-дину и сказала ему: «О господин, моего господина нет».
И Нур-ад-дин пошёл, говоря про себя: «Если этот, сын прелюбодеяния, и отрёкся от себя, то другой не будет сыном прелюбодеяния». И он подошёл к воротам второго друга и сказал то же, что говорил в первый раз, но тот тоже сказался отсутствующим, и тогда Нур-ад-дин произнёс:
«Удалились те, кто, когда стоял ты у двери их,
Одарить тебя и жарким могли и мясом».
А произнеся этот стих, он воскликнул: «Клянусь Аллахом, я непременно испытаю их всех: может быть, среди них будет один, кто заступит место их всех!» И он обошёл этих десятерых, но никто из них не открыл ему двери и не показался ему и не разломил перед ним лепёшки, и тогда Нур-ад-дин произнёс:
«Когда преуспеет муж, подобен он дереву,
И люди вокруг него, покуда плоды на нем.
По только исчезнет плод, как тотчас уходят все,
Оставив страдать его от пыли и зноя дней.
Погибель да будет всем сынам этих злых времён!
Среди десяти никто не чист помышлением».
Потом он вернулся к своей невольнице (а его горе увеличилось), и она сказала ему: «О господин, не говорила ли я, что они не принесут тебе никакой пользы!» И Нурад-дин отвечал: «Клянусь Аллахом, никто из них не показал мне своего лица, и ни один из них не признал меня». И тогда она сказала: «О господин, продавай домашнюю утварь и посуду, пока Аллах великий не приуготовит тебе чего-нибудь, и проживай одно за другим».
И Нур-ад-дин продавал, пока не продал всего, что было в доме, и у него ничего не осталось, и тогда он посмотрел на Анис аль-Джалис и спросил её: «Что же будем делать теперь?» – «О господин, – отвечала она, – моё мнение, что тебе следует сейчас же встать и пойти со мною на рынок и продать меня. Ты ведь знаешь, что твой отец купил меня за десять тысяч динаров; быть может, Аллах пошлёт тебе цену близкую к этой, а когда Аллах предопределит нам быть вместе, мы будем вместе».
«О Анис аль-Джалис, – отвечал Нур-ад-дин, – клянусь Аллахом, мне не легко расстаться с тобою на одну минуту». И она сказала ему: «Клянусь Аллахом, о господин мой, и мне тоже, но у необходимости свои законы, как сказал поэт:
Нужда порой заставляет в делах идти
Не той стезёй, что прилична воспитанным.
Такого нет, чтоб решился на средство он,
Коль нет причин, подходящих для средств таких.
И тогда Нур-ад-дин поднялся на ноги и взял Анис-ал-Джалис (а слезы текли у него по щекам, как дождь) и произнёс языком своего состояния:
«Постойте! Прибавьте мне хоть взгляд пред разлукою!
Отдал им сердце я, едва не погибшее
В разлуке; по если в том для вас затруднение,
Пусть гибну от страсти я – усилий не делаете».
А затем он пошёл и привёл Анис аль-Джалис на рынок и отдал её посреднику, сказав ему: «О хаджи[65] Хасан, знай цену того, что ты будешь предлагать». И посредник отвечал ему «О господин мой Нур-ад-дин, корни сохраняются!»
«Это не Анис аль-Джалис, которую твой отец купил у меня за десять тысяч динаров?» – спросил он потом, и Нур-ад-дин сказал: «Да».
Тогда посредник отправился к купцам, но увидал, что не все они собрались, и подождал, пока сошлись все купцы и рынок наполнился невольницами всех родов: из турчанок, франкских девушек, черкешенок, абиссинок, нубиянок, текрурок[66], гречанок, татарок, грузинок и других. И, увидав, что рынок полон, посредник поднялся на ноги и выступил вперёд и крикнул: «О купцы, о денежные люди, не все, что крупно – орех, и не все, что продолговато, – банан; не все красное – мясо и не все белое – жир! О купцы, у меня эта единственная жемчужина, которой нет цены. Сколько же мне выкрикнуть за неё?» – «Кричи четыре тысячи динаров и пятьсот», – сказал один из купцов, и зазыватель открыл ворота торга четырьмя тысячами и пятьюстами динаров.
И когда он произносил эти слова, вдруг везирь аль-Муин ибн Сави прошёл по рынку, и, увидав Нур-ад-дина Али, который стоял в конце рынка, он произнёс про себя: «Что это ибн Хакан стоит здесь? Разве осталось у этого висельника что-нибудь, на что покупать невольниц?» И он посмотрел кругом и услышал зазывателя, который стоял на рынке и кричал, а купцы стояли вокруг него, и тогда везирь сказал про себя: «Я думаю, он наверное разорился и привёл невольницу Анис аль-Джалис, чтобы продать её».
«О, как освежает она моё сердце!» – подумал он потом и позвал зазывателя, и тот подошёл к нему и поцеловал перед ним землю, а везирь сказал: «Я хочу ту невольницу, которую ты предлагаешь».
И зазыватель не мог прекословить и ответил ему: «О господин, во имя Аллаха!» – и вывел невольницу вперёд и показал её везирю.
И она понравилась ему, и он спросил: «О Хасан, сколько тебе давали за эту невольницу?» – «Четыре тысячи и пятьсот динаров, чтобы открыть торги», – отвечал посредник. И аль-Муин крикнул: «Подать мне четыре тысячи пятьсот динаров!»
Когда купцы услыхали это, никто из них не мог набавить ни дирхема, наоборот, они отошли, так как знали несправедливость везиря. А аль-Муин ибн Сави посмотрел на посредника и сказал ему: «Что же ты стоишь? Пойди предложи от меня четыре тысячи динаров, а тебе будет пятьсот динаров».
И посредник подошёл к Нур-ад-дину и сказал ему: «О господин, пропала твоя невольница ни за что!» – «Как так?» – спросил Нур-ад-дин, и посредник сказал: «Мы открыли торг за неё с четырех тысяч пятисот динаров, но пришёл этот злодей аль-Муин ибн Сави, который проходил по рынку, и когда он увидел эту невольницу, она понравилась ему, и он сказал мне: «Предложи от меня четыре тысячи динаров и тебе будет пятьсот динаров». Я думаю, он наверное узнал, что эта невольница твоя, и если он сейчас отдаст тебе за неё деньги – будет хорошо; но я знаю – он, по своей несправедливости, напишет тебе бумажку с переводом на кого-нибудь из своих управителей, а потом пошлёт к ним, вслед за тобою, человека, который им скажет: «Не давайте ему ничего». И всякий раз, как ты пойдёшь искать с них, они станут говорить тебе: «Сейчас мы тебе отдадим», – и будут поступать с тобою таким образом один день за другим, а у тебя гордая душа. Когда же им наскучат твои требования, они скажет: «Покажи нам бумажку», – и возьмут от тебя бумажку и порвут её, и деньги за невольницу у тебя пропадут».
И, услышав от посредника эти слова, Нур-ад-дин Али посмотрел на него и сказал: «Как же поступить?» И посредник ответил: «Я дам тебе один совет, и если ты его от меня примешь, тебе будет полнейшее счастье». – «Что же это?» – спросил Нур-ад-дин. «Ты подойдёшь сейчас ко мне, когда я буду стоять посреди рынка, – отвечал посредник, – и возьмёшь у меня из рук невольницу и ударишь её и скажешь: «О девка, я сдержал клятву, которую дал, и привёл тебя на рынок, так как поклялся тебе, что ты непременно будешь выведена на рынок и посредник станет предлагать тебя!» И если ты это сделаешь, может быть везирь и все люди попадутся на эту хитрость и подумают, что ты привёл её на рынок только для того, чтобы выполнить клятву». – «Вот это правильно!» – воскликнул Нур-ад-дин.
Потом посредник покинул его и пошёл на средину рынка и, взяв невольницу за руку, сделал знак везирю аль Муину ибн Сави и сказал: «О господин, вот её владелец подходит». А Нур-ад-дин пришёл и вырвал из его рук невольницу и ударил её и воскликнул: «Горе тебе, о девка, я привёл тебя на рынок, чтобы сдержать клятву! Иди домой и не перечь мне другой раз! Горе тебе! Нужны мне за тебя деньги, чтобы я стал продавать тебя! Если бы я продал домашнюю утварь, я выручил бы много больше, чем твоя цена».
А везирь аль-Муин ибн Сави, увидав Нур-ад-дина, сказал ему: «Горе тебе, разве у тебя ещё осталось что-нибудь, что продаётся или покупается?» И аль-Муин ибн дин хотел броситься на него, и тут купцы посмотрели на Нур-ад-дина (а они все любили его), и он сказал им: «Вот я перед вами, и вы знаете, как он жесток!» А везирь воскликнул: «Клянусь Аллахом, если бы не вы, я бы наверное убил его!» И все купцы показали Нур-ад-дину знаком глаза: «Разделайся с ним! – и сказали: – Ни один из нас не встанет между ним и тобою».