bannerbannerbanner
Тысяча и одна ночь

Эпосы, легенды и сказания
Тысяча и одна ночь

Полная версия

Сказка о горбуне (ночи 25–34)

И Шахразада сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что был в древние времена и минувшие века и столетия в одном китайском городе портной, широкий на руку и любивший веселье и развлечения. Он выходил иногда вместе со своей женой на гулянье; и вот однажды они вышли в начале дня и, возвращаясь на исходе его, к вечеру, в своё жилище, увидели на дороге горбуна, вид которого мог рассмешить огорчённого и разогнать заботу опечаленного. Портной и его жена подошли посмотреть на него и затем пригласили его пойти с ними в их дом и разделить в этот вечер их трапезу; и горбун согласился и пошёл к ним.

И портной вышел на рынок (а подошла уже ночь) и купил жареной рыбы, хлеба, лимон и творогу, чтобы полакомиться, и, придя, положил рыбу перед горбуном. И они стали есть, и жена портного взяла большой кусок рыбы и положила его в рот горбуну, и закрыла ему рот рукой, и сказала: «Клянусь Аллахом, ты съешь этот кусок зараз, одним духом, и я не дам тебе времени прожевать!»

И горбун проглотил кусок, и в куске была крепкая кость, которая застряла у него в горле, – и так как срок его жизни кончился, он умер…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двадцать пятая ночь

Когда же настала двадцать пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что жена портного положила горбуну в рот кусок рыбы, и так как его срок окончился, он тотчас же умер.

И портной воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха! Бедняга! Смерть пришла к нему именно так, через наши руки!» А жена его сказала: «Что значит это промедление? Разве не слышал ты слов сказавшего:

 
Зачем утешать себя я стану немыслимым,
Теперь уж не встречу я друзей, чтоб беду снести.
И как на огне сидеть, ещё не пожухнувшем!
Клянусь, на огнях сидеть – пропащее дело!»
 

«А что же мне делать?» – спросил её муж; и она сказала: «Встань, возьми его на руки и накрой шёлковым платком, и я пойду впереди, а ты сзади, сейчас же, вечером, и ты говори: «Это мой ребёнок, а вот это – его мать; мы идём к лекарю, чтобы он посмотрел его». Услышав эти слова, портной встал и понёс горбуна на руках, и жена его говорила: «Дитятко, спаси тебя Аллах! Что у тебя болит и в каком месте тебя поразила оспа?» И всякий, кто видел их, говорил: «С ними больной ребёнок». И они все шли и спрашивали, где дом лекаря, и им указали дом врача-еврея; и они постучали в ворота, и к ним спустилась чёрная невольница и открыла ворота и посмотрела – и вдруг видит: у ворот человек, который несёт ребёнка, и с ним женщина. «В чем дело?» – спросила невольница; и жена портного сказала: «С нами маленький, и мы хотим, чтобы врач его посмотрел. Возьми эту четверть динара и отдай её твоему господину – пусть он сойдёт вниз и посмотрит моего ребёнка: на него напала болезнь». И невольница пошла наверх, а жена портного вошла за порог и сказала мужу: «Оставь горбуна здесь, и будем спасать наши души».

И портной поставил горбуна, прислонив его к стене, и вышел вместе со своей женой, а невольница вошла к еврею и сказала: «У ворот человек с каким-то больным, и с ним женщина. Они мне дали для тебя четверть динара, чтобы ты спустился, посмотрел его и прописал ему что-нибудь подходящее». И евреи, увидав четверть динара, обрадовался и поспешно встал и сошёл вниз в темноте, – и едва ступил ногой на землю, как наткнулся на горбуна, который был мёртв. И он воскликнул: «О великий! О Моисей и десять заповедей! О Ааросни Иисус, сын Ну на! Я, кажется, наткнулся на этого больного, и он упал вниз и умер. Как же я вынесу из дома убитого?» И он понёс горбуна и вошёл с ним в дом и сообщил об этом своей жене; а она сказала: «Чего же ты сидишь? Если ты просидишь здесь до того, как взойдёт день, пропали наши души, и моя и твоя. Поднимемся с ним на крышу и кинем его в дом нашего соседа-мусульманина». А соседом еврея был надсмотрщик, начальник кухни султана, и он часто приносил домой сало, и его съедали кошки и мыши, а если попадался хороший курдюк, собаки спускались с крыш и утаскивали его, и они очень вредили надсмотрщику, портя все, что он приносил.

И вот еврей и его жена поднялись на крышу, неся горбатого, и опустили его на землю. Они оставили его, прислонив вплотную к стене, и, спустив его, ушли; и не успели они опустить горбуна, как надсмотрщик подошёл к дому и отпер его и вошёл с зажжённой свечкой. Войдя в дом, он увидел человека, стоящего в углу, под вытяжной трубой, и сказал: «Ох, хорошо, клянусь Аллахом! Тот, кто крадёт мои запасы, – оказывается, человек!» И, обернувшись к нему, надсмотрщик воскликнул: «Это мясо и сало таскаешь ты, а я думал, что это дело кошек и собак! Я перебил всех кошек и собак на улице и взял на себя из-за них грех, а ты, оказывается, спускаешься с крыши». И, схватив большой молоток, он взмахнул им и подошёл к горбуну и ударил его в грудь – и увидал, что горбун умер. И надсмотрщик опечалился и воскликнул: «Нет, мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого!» Он испугался за себя и сказал: «Прокляни Аллах сало и курдюки! И как это гибель этого человека совершилась от моей руки». А потом он взглянул на него – и видит: это горбатый. «Мало того, что ты горбун, ты стал ещё вором и крадёшь мясо и сало! – воскликнул надсмотрщик. – О покровитель, накрой меня своим благим покровом!» И он поднял горбуна на плечи и вышел с ним из дому на исходе ночи и нёс его до начала рынка, а там он поставил его возле лавки у проулка и бросил его и ушёл.

И вдруг появился христианин, маклер султана. Он был пьян и вышел, отправляясь в баню, так как хмель подсказал ему, что утреня близко; и он шёл покачиваясь, пока не приблизился к горбуну. Он присел напротив него помочиться и вдруг бросил взгляд – и видит: кто-то стоит. А у христианина в начале этого вечера утащили тюрбан, и, увидя стоящего горбуна, он подумал, что тот хочет стянуть его тюрбан, и сжал кулак и ударил его по шее. И горбун упал на землю, и христианин кликнул сторожа рынка и от сильного опьянения бросился на горбуна и стал бить его кулаком и душить. И сторож пришёл и увидал, что христианин стоит коленями на мусульманине и колотит его, и спросил: «Что такое с ним?» – «Он хотел утащить мой тюрбан», – отвечал христианин. «Встань, оставь его», – сказал сторож; и христианин поднялся, а сторож подошёл к горбуну и увидал, что он мёртвый, и воскликнул: «Клянусь Аллахом, хорошо! Христианин убивает мусульманина!» Затем сторож схватил христианина и, связав ему руки, привёл его в дом вали, а христианин говорил про себя: «О Мессия, о Дева, как это я убил его, и как быстро он умер, от одного удара!» – И хмель исчез, и пришло раздумье.

И маклер-христианин и горбун провели ночь, до утра, в доме вали, а утром вали пришёл и велел повесить убийцу и приказал палачу кричать об этом. И для христианина сделали виселицу и поставили его под нею, и палач подошёл и накинул на шею христианина верёвку и хотел повесить его, как вдруг надсмотрщик прошёл сквозь толпу и увидал христианина, которого собирались вешать, и он растолкал народ и крикнул палачу: «Не надо, это я убил его».

«За что же ты его убил?» – спросил надсмотрщика вали. И тот ответил: «Вчера вечером я пришёл домой и увидел, что он спустился по трубе и украл мои припасы, и тогда я ударил его молотком в грудь, и он умер, и я снёс его на рынок и поставил его в таком-то месте у такого-то проулка…

И он воскликнул: Недостаточно мне убить мусульманина, чтобы я ещё убил христианина! Не вешай никого, кроме меня!» И вали, услышав эти слова надсмотрщика, отпустил маклера-христианина и сказал палачу: «Повесь этого, согласно его признанию».

И палач снял верёвку с шеи христианина и накинул её на шею надсмотрщика: он поставил его под виселицей и хотел повесить, но вдруг врач-еврей прошёл сквозь толпу и закричал людям и палачу: «Не надо! Это я один убил его вчера вечером. Я был дома, и вдруг в ворота постучали мужчина и женщина, и с ними был этот горбун, больной. Они дали моей невольнице четверть динара, и она сообщила мне об этом и отдала мне деньги, а мужчина и женщина внесли горбуна в дом и положили его на лестницу и ушли. И я спустился, чтобы посмотреть, и наткнулся на него в темноте, и он упал с верху лестницы и тотчас же умер. И мы с женой взяли его и поднялись на крышу (а дом этого надсмотрщика – рядом с моим домом) и спустили его, мёртвого, в вытяжную трубу в доме надсмотрщика; и когда надсмотрщик пришёл, он увидел горбуна в своём доме и предположил, что это вор, и ударил его молотком, и горбун упал на землю, и надсмотрщик подумал, что убил его. Мало мне разве убить мусульманина неумышленно, чтобы я взял на свою ответственность жизнь другого мусульманина умышленно!»

Услышав слова еврея, вали сказал палачу: «Отпусти – надсмотрщика и повесь еврея». И палач взял еврея и положил верёвку ему на шею, но вдруг портной прошёл сквозь толпу и крикнул: «Не надо! Его убил не кто иной, как я! Я днём гулял и пришёл к вечеру и увидал этого пьяного горбуна, у которого был бубен, и он пел под него. Я пригласил его и привёл к себе домой, и купил рыбы, и мы сели есть; и моя жена взяла кусок рыбы, положила его горбуну в рот и всунула ему в горло, но кость стала ему поперёк горла, и он тотчас же умер. И мы с женой взяли его и принесли к дому еврея, и девушка спустилась и открыла нам ворота, и я сказал ей: «Скажи твоему господину: у ворот мужчина и женщина, и с ними больной, – поди посмотри его». И я дал ей четверть динара, и она пошла к своему господину, а я внёс горбуна на верх лестницы, поставил его и ушёл вместе с женой; а еврей спустился и наткнулся на горбуна – и решил, что он убил его». И портной спросил еврея: «Правда?» И тот сказал:

«Да!» И тогда портной обратился к вали и сказал: «Отпусти еврея и повесь меня». И вали, услышав его слова, изумился происшествию с этим горбатым и воскликнул:

«Поистине, такое дело записывают в книгах! – А потом он сказал палачу: Отпусти еврея и повесь портного, по его признанию». И палач подвёл его и сказал: «Мы устали – одного подводим, другого отводим, а никого не вешают», – и накинул верёвку на шею портного.

 

Вот что было с этими. Что же касается горбуна, то он, говорят, был шутом султана, и тот не мог расстаться с ним: и когда горбун напился и пропадал эту ночь и следующий день до полудня, султан спросил о нем у кого-то из присутствующих, – и ему сказали: «О владыка, мы принесли к вали мёртвого, и вали приказал повесить его убийцу; и когда он собирался его вешать, явился второй убийца и третий, и все говорили: «Я один убил его», и каждый рассказывал вали о причине убийства. И султан, услыша эти слова, кликнул привратника и сказал ему: «Сходи к вали и приведи их всех ко мне».

И привратник пошёл и увидел, что палач собирается вешать портного, и крикнул ему: «Не надо!» Он сообщил вали, что сказал царь, и взял его с собою, а также и горбуна, которого несли, и портного, и еврея, и христианина, и надсмотрщика, – и всех их привели к царю. И вали, представ перед лицом султана, поцеловал землю и рассказал ему, что случилось со всеми, – а в повторении пользы нет. И когда царь услышал рассказ, он удивился, его взяло восхищение, и он велел записать это золотыми чернилами, и он спросил присутствующих: «Слышали ли вы что-нибудь более удивительное, чем история этого горбуна?» И тогда выступил вперёд христианин и сказал: «О царь, наметь время, – если позволишь, я тебе расскажу о чемто, что случилось со мною, и это удивительнее и диковиннее, чем история горбуна». – «Расскажи нам то, что ты хочешь!» – сказал царь.

Рассказ христианина

О, царь времени, – начал христианин, – когда я вступил в эти земли, я пришёл с товарами, и предопределение привело меня к вам, но место моего рождения – Каир. Я из тамошних коптов[57] и воспитывался там, и мой отец был маклером; и когда я достиг возраста мужей, мой отец скончался и я сделался маклером вместо него. И вот в один из дней я сижу и вдруг вижу едет на осле юноша, которого нет прекрасней, одетый в роскошнейшие одежды. И, увидав меня, он пожелал мне мира, а я встал из уважения к нему; и он вынул платок, в котором было немного кунжута, и спросил:

«Сколько стоит ардебб[58] вот этого?» – «Сю дирхемов», – отвечал я; и юноша сказал: «Возьми грузчиков и мерильщиков и отправляйся к Воротам Победы, в хан аль-Джавали – ты найдёшь меня там». И он оставил меня и уехал и отдал мне кунжут с платком, где был образчик; и я обошёл покупателей, и каждый ардебб принёс мне сто двадцать дирхемов. И я взял с собою четырех грузчиков и отправился к юноше, которого нашёл ожидающим; и, увидев меня, он поднялся и открыл кладовую, и из неё взяли зерно; и когда мы его перемерили, то его оказалось пятьдесят ардеббов, на пять тысяч дирхемов. И юноша сказал: «Тебе за посредничество десять дирхемов за ардебб; получи деньги и оставь у себя четыре тысячи и пятьсот дирхемов для меня: когда я кончу продавать свои запасы, я приеду и возьму у тебя деньги». И я сказал «Хорошо!» – и поцеловал ему руки и ушёл от него, и мне досталась в этот день тысяча дирхемов.

А юноша отсутствовал месяц, и потом он пришёл и спросил меня: «Где деньги?» А я встал и приветствовал его и спросил: «Не хочешь ли ты чего-нибудь поесть у нас?» Но он отказался и сказал: «Приготовь деньги, я приду и возьму их у тебя», – и ушёл. А я приготовил ему деньги и сидел, ожидая его; и его не было месяц, и я подумал: «Этот юноша совершенство доброты». А через месяц он приехал верхом на муле, одетый в роскошное платье и подобный луне в ночь полнолуния; и он словно вышел из бани, и лицо его было как месяц – с румяными щеками, блестящим лбом и родинкой, словно кружок амбры, подобно тому, как сказано:

 
И солнце и месяц тут в созвездье одном слились,
Во всей красоте своей и счастье взошли они;
За прелести их сильней смотрящие любят их.
О благо, когда их глас веселья к себе зовёт!
 
 
Изящною прелестью красот их закончен ряд,
И ум укрепляет их и скромность великая.
Аллаха благословляй, создавшего дивное!
 

Что хочет господь высот для тварей, то сотворит, И, увидев его, я поцеловал ему руки, и поднялся перед ним и призвал на него благословение, и спросил: «О господин, не возьмёшь ли ты свои деньги?» И юноша ответил: «А зачем торопиться? Я кончу свои дела и возьму их у тебя», – и ушёл. А я воскликнул: «Клянусь Аллахом, когда он в следующий раз придёт, я непременно приглашу его, так как я торговал на его дирхемы и добыл через них большие деньги!»

А когда наступил конец года, он приехал, одетый в ещё более роскошное платье, чем прежде; и я стал заклинать его зайти ко мне и отведать моего угощенья. И юноша сказал: «С условием, чтобы то, что ты на меня потратишь, было из моих денег, которые у тебя». И я сказал: «Хорошо!» – и посадил его и сходил и приготовил какие следует кушанья и напитки и прочее, и принёс это ему и сказал: «Во имя Аллаха!» И юноша подошёл к столику и, протянув свою левую руку, стал со мною есть, – и я удивился этому. А когда мы кончили, я вымыл его руку и дал ему чем её вытереть, и мы сели за беседу, после того как я поставил перед ним сладости. И тогда я сказал: «О господин мой, облегчи мою заботу: почему ты ел левой рукой? Может быть, у тебя на руке что-нибудь болит?» И, услышав мои слова, юноша произнёс:

 
«О друг мой, не спрашивай о жарком волнении,
Что в сердце горит моем, – недуг обнаружишь ты мой
Не доброю волею я Лейлу сменил теперь
На Сельму, но знай – порой нужда заставляет нас».
 

И он вынул руку из рукава, и вдруг я вижу – она обрубленная: запястье без кисти. И я удивился этому, а юноша сказал мне: «Не дивись и не говори в душе, что я ел с тобой левой рукой из чванства, отсечению моей правой руки есть диковинная причина». – «А что же причиною этому?» – спросил я; и юноша сказал: «Знай, что я из уроженцев Багдада, и мой отец там был знатен; и когда я достиг возраста мужей, я услышал рассказы странников, путешественников и купцов о египетских землях, и это осталось у меня в сердце. И когда мой отец умер, я взял много товаров и багдадских и мосульских и, собрав все это, выехал из Багдада; и Аллах предначертал мне благополучие, и я вступил в этот ваш город, – и потом он заплакал и произнёс:

 
Спасается ослепший от ямы той,
Куда слетит прозорливый, видящий!
Глупец порой от слова удержится,
Которое погубит разумного.
 
 
Кто верует, с трудом лишь прокормится:
Неверные, развратники – все найдут.
Что выдумать, как действовать молодцу?
Ведь так судил судящий, дарующий.
 

А окончив эти стихи, он сказал: «И я прибыл в Каир и сложил ткани в хане Масрура и, отвязав свои тюки, вынес их и дал слуге денег, чтобы купить нам чего-нибудь поесть, и немного поспал; а поднявшись, я прошёлся по улице Бейн-аль-Касрейн и вернулся и проспал ночь. А наутро я встал и вскрыл тюк с тканями и сказал себе: «Пойду пройдусь по рынкам и посмотрю, как обстоят там дела!» И я взял кое-какие ткани и дал их отнести одному из моих слуг и пошёл на рынок Джирджиса, и маклеры встретили меня (а они узнали о моем прибытии) и взяли у меня ткани и стали кричать, предлагая их; но они не принесли даже своей цены, и я огорчился этим. И староста маклеров сказал мне: «О господин, я знаю что-то, от чего тебе будет прибыль. Сделай так, как делают купцы, и отдай твои ткани в долг на несколько месяцев при писце, свидетеле и меняле. Ты будешь получать деньги каждый четверг и понедельник и наживёшь дирхемы: на каждый дирхем два, и, кроме того, посмотришь Каир и Нил».

И я сказал: «Это правильная мысль!» – и, взяв с собою маклеров, отправился в хан, а они забрали ткани на рынок, и я продал их и записал за ними цепи и отдал бумажку меняле, взяв у него расписку, и вернулся в хан. И я провёл много дней, ежедневно, в течение месяца, завтракая с кубком вина и посылая за мясом барашка и сладостями; и наступил тот месяц, когда мне следовало получать, и каждый четверг и понедельник я отправлялся на рынок и садился возле лавок купцов, а меняла и писец уходили и приносили деньги после полудня, а я пересчитывал их, запечатывал кошельки, брал деньги и уходил в хан. И вот в один из дней (а это был понедельник) я вошёл в баню и, вернувшись в хан, отправился в своё помещение и позавтракал с кубком вина и поспал, а проснувшись, я съел курицу и надушился и пошёл в лавку одного купца, которого звали Бедр-ад-дин аль-Бустани. И, увидев меня, он сказал мне: «Добро пожаловать!» – и разговаривал со мной некоторое время, пока не открылся рынок.

И вдруг подошла женщина с гибким станом и гордой походкой, в великолепном головном платке, распространявшая благоухание; и она подняла покрывало, и я увидел её чёрные глаза, а женщина приветствовала Бедр-ад-дина, и тот ответил ей на приветствие и стоял, беседуя с нею; и когда я услышал её речь, любовь к ней овладела моим сердцем. А она сказала Бедр-ад-дину: «Есть у тебя отрез разрисованной ткани с золотыми прошивками?» И он вынул ей отрез из тех кусков, которые купил у меня, и они сошлись в цене на тысяче двухстах дирхемах. «Я возьму кусок и уйду и пришлю тебе деньги», – сказала тогда женщина купцу; но он возразил: «Нельзя, госпожа, вот владелец ткани, и я связан перед ним сроком». – «Горе тебе! – воскликнула женщина. – Я привыкла брать у тебя всякий кусок ткани за много денег и даю тебе нажить больше того, что ты хочешь, и присылаю тебе деньги». А купец отвечал: «Да, но я принуждён расплатиться сегодня же». И тогда она взяла кусок и бросила его в лицо Бедр-ад-дину и воскликнула: «Ваше племя никому не знает цены!» – и встала. С её уходом я почувствовал, что моя душа ушла с нею. И я поднялся и остановил её и сказал: «О госпожа, сделай милость, обрати ко мне свои благородные шаги!» И она воротилась, и улыбнулась, и сказала: «О, ради тебя возвращаюсь», – и села напротив, возле лавки.

И я спросил Бедр-ад-дина: «За сколько ты купил этот кусок?» – «За тысячу сто дирхемов», – отвечал он; и я сказал: «Тебе будет ещё сто дирхемов прибыли; дай бумагу, я напишу тебе расписку на эту цену». И я взял кусок ткани и написал Бедр-ад-дину расписку своей рукой и отдал женщине и сказал ей: «Возьми и иди; и если хочешь, принеси деньги в следующий рыночный день, а если пожелаешь – это тебе подарок, как моей гостье». – «Да воздаст тебе Аллах благом и да пошлёт тебе мои деньги и сделает тебя моим мужем!» – сказала женщина (и Аллах внял её молитве). А я воскликнул: «О, госпожа, считай этот отрез твоим, и тебе будет ещё такой же, но дай мне посмотреть на твоё лицо». И когда я взглянул ей в лицо взглядом, вызвавшим во мне тысячу вздохов, любовь к ней привязалась к моему сердцу, и я перестал владеть своим умом. А потом она опустила покрывало и взяла отрез и сказала: «О господин, не заставляй меня тосковать!» – и ушла; а я просидел на рынке до послеполуденного времени, и ум мой исчез и любовь овладела мною. И от силы охватившей меня любви я поднялся и спросил купца об этой женщине, и он сказал: «У неё есть деньги. Она дочь одного эмира, и отец её умер и оставил ей большое богатство».

И я простился с ним и ушёл и пришёл в хан, и мне подали ужин, но я вспомнил о той женщине и не стал ничего есть и лёг спать. Но сон не шёл ко мне; и я не спал до утра и встал и надел не ту одежду, что была на мне раньше, и выпил кубок вина и поел немного на завтрак, и пошёл в лавку того купца. Я приветствовал его и сел у него, и молодая женщина, как обычно, пришла, одетая ещё более роскошно, чем раньше, и с ней была невольница. И она поздоровалась со мной, а не с Бедр-ад-дином, и сказала красноречивым языком, нежнее и слаще которого я не слышал: «Пошли со мной кого-нибудь, чтобы взять тысячу и двести дирхемов – плату за кусок ткани». – «А что же торопиться?» – сказал я ей, и она воскликнула: «Да не лишимся мы тебя!» – и отдала мне деньги; и я сидел и разговаривал с нею. И я сделал ей знак, и она поняла, что я хочу обладать ею, и встала поспешно, испуганная, а моё сердце было привязано к ней. И я вышел с рынка следом за ней, и вдруг ко мне подошла девушка и сказала: «О господин, поговори с моей госпожой!» И я изумился и сказал: «Меня никто здесь не знает». Но девушка воскликнула: «О господин, как ты скоро её забыл! Моя госпожа-та, что была сегодня в лавке такого-то купца». И я пошёл с девушкой на рынок менял; и, увидев меня, её госпожа привлекла меня к себе и сказала: «О мой любимый, ты проник мне в душу, и любовь к тебе овладела моим сердцем, и с той минуты, как я тебя увидела, мне не был приятен ни сон, ни питьё, ни пища». – «У меня в душе во много раз больше этого, и положенье избавляет от нужды сетовать», – ответил я. И она спросила: «О любимый, у меня или же у тебя?» – «Я здесь человек чужой, – отвечал я, – и нет мне где приютиться, кроме хана. Если сделаешь милость пусть будет у тебя». И она сказала: «Хорошо; но сегодня канун пятницы и ничего не может получиться, – разве только завтра, после молитвы. Помолись, сядь на осла и спрашивай квартал аль-Хаббания, а когда приедешь, спроси, где дом Бараката – начальника, по прозвищу Абу-Шама, – я там живу. И не медли, я жду тебя».

 

И я обрадовался великою радостью, и потом мы расстались; и я пришёл в хан, где я жил, и провёл ночь без сна и не верил, что заря заблистала. И я встал и переменил одежду, и умастился, и надушился, и, взяв с собой пятьдесят динаров в платке, прошёл от хана Масрура до ворот Зубиле, а там сел на осла и сказал его владельцу: «Отвези меня в аль-Хаббанию». И он доехал в мгновение ока и очень скоро остановился у ворот в квартал, называемый квартал аль-Мункари; и я сказал ему: «Зайди в квартал и спроси дом начальника». И ослятник ушёл и недолго отсутствовал, и, вернувшись, сказал: «Заходи!» И я сказал ему: «Иди впереди меня к дому! Рано утром придёшь сюда и отвезёшь меня, – сказал я потом ослятнику; и он отвечал: «Во имя Аллаха!», и я дал ему четверть динара золотом.

И ко мне вышли две молоденькие девушки, высокогрудые девы, подобные лунам, и сказали мне: «Входи, наша госпожа тебя ожидает! Она не спала ночь, радуясь тебе». И я вошёл в верхнее помещение с семью дверями, вокруг которого шли окна, выходившие в сад, где были всевозможные плоды, и полноводные каналы, и поющие птицы; и все было выбелено султанской извёсткой, в которой человек видел своё лицо, а потолок был покрыт золотыми надписями, написанными лазурью, которые заключали прекрасные славословия и сияли смотрящим. А пол в комнате был выстлан пёстрым мрамором, и посреди был водоём, по краям которого находились чаши, литые из золота и извергавшие воду, похожую на жемчуг и яхонты; и помещение было устлано разноцветными шёлковыми коврами и уставлено скамейками. И, войдя, я сел…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двадцать шестая ночь

Когда же настала двадцать шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша купец говорил христианину: «И, войдя, я сел, ине успел я очнуться, как та женщина уже подошла – в венце, окаймлённом жемчугом и драгоценностями, разрисованная и расписанная. И, увидев меня, она улыбнулась мне в лицо, и обняла меня, и прижала к своей груди и, приложив рот к моему рту, стала сосать мой язык; и я делал так же. И она сказала: «Это правда? Ты пришёл ко мне?» И я отвечал ей: «Я твой раб!» А она воскликнула: «Привет, добро пожаловать! Клянусь Аллахом, с того дня, как я тебя увидала, мне не был сладок сон и неприятно кушанье». – «И мне также», – отвечал я; и мы сели и стали разговаривать, и я держал голову опущенной к земле от стыда. И вскоре мне подали на скатерти роскошнейшие кушанья: мясо в уксусе, поджаренную тыкву в пчелином меду и курицу с начинкой, и я поел с ней, и мы насытились, и мне подали таз и кувшин, и я вымыл руки; а потом мы надушились розовой водой с мускусом и сидели разговаривая, и она произнесла такие стихи:

 
«Если б ведом приход ваш был, мы б устлали
Кровью сердца ваш путь и глаз чернотою
И постлали б навстречу вам наши щеки, –
Чтоб тянулась дорога ваша по векам».
 

И она жаловалась на то, что испытала, и я жаловался ей на то, что испытал, и любовь к ней овладела мною, и все деньги сделались для меня ничтожны. И мы играли, возились и целовались, пока не подошла ночь, и тогда девушки подали нам кушанье и вино, и вдруг вижу – это целый пир! И мы пили до полуночи, а затем легли и заснули, и я проспал с ней до утра, и в жизни не видел ночи, подобной этой. Когда же настало утро, я поднялся и бросил ей под постель платок, в котором были динары, и простился с ней и вышел, а она заплакала и сказала: «О господин мой, когда я опять увижу это прекрасное лицо?» И я сказал ей: «Я буду у тебя вечером». А выйдя, я нашёл ослятника, привёзшего меня вчера, который ждал меня у ворот, и сел с ним и приехал в хан Масрура, и сошёл, и дал ослятнику полдинара и сказал ему: «Приходи опять ко времени заката!» И он отвечал: «Хорошо!» И я позавтракал и пошёл взыскивать деньги за ткани, а потом возвратился и приготовил ей жареного ягнёнка и сладостей, а затем позвал носильщика, положил все это ему в корзину, заплатил ему и вернулся к своим делам и был занят до захода солнца.

А на закате ослятник пришёл ко мне, и я взял пятьдесят динаров, положил их в платок и пошёл к ней; и я увидел, что там вытерли мрамор и начистили медь и заправили светильники, зажгли свечи, разложили кушанья и процедили вино. И при виде меня моя возлюбленная закинула руки мне на шею и воскликнула: «Ты заставил меня тосковать!» А затем подали столы, и мы ели, пока не насытились, и девушки убрали столы и поставили вино. И мы пили, не переставая, до полуночи, а потом перешли в спальню и проспали до утра; и я поднялся и дал ей, как обычно, пятьдесят динаров и вышел от неё. И я увидал ослятника и поехал в хан, и поспал немного, а затем я встал и собрал ужин, и приготовил орехи и миндаль к рисовому пилаву, и жареный бронник, и взял свежих и сушёных плодов на закуску, и цветов – и отослал ей это; и, зайдя домой, взял пятьдесят динаров в платке и вышел и, как обычно, поехал с ослятником к её дому. И я вошёл, и мы поели и попили и спали до утра, а потом я поднялся и бросил ей платок и, как всегда, поехал в хан. И так продолжалось некоторое время; и вот однажды я провёл ночь и проснулся, не имея ни дирхема, ни динара. И я сказал себе: «Все это дело сатаны! – и произнёс такие стихи:

 
От бедности богатого меркнет свет,
Как солнца луч бледнеет в вечерний час.
Коль нет его, помянут не будет он,
А в стан придёт, так доли там нет ему.
 
 
На рынке он проходит украдкой,
И слезы льёт в пустыне он горькие.
Клянусь Аллахом, муж среди родичей,
Коль бедностью испытан он, – всем чужой!»
 

И я вышел из хана и прошёл по улице Бейн-аль-Касрейн и дошёл до самых ворот, и я увидел, что люди стоят толпой и ворота забиты множеством народа. И по предопределённому велению я увидал солдата и невольно прижал его, и моя рука оказалась у его кармана, и я потрогал его и нащупал кошелёк в том кармане, на котором лежала моя рука. И я почувствовал, что моя рука касается кошелька, и взял его из кармана солдата. И солдат заметил, что его карман стал лёгким, и положил туда руку, но ничего не нашёл там; и он обернулся ко мне и, подняв руку с дубиной, ударил меня по голове, и я упал на землю. И люди окружили нас и схватили за уздечку лошадь солдата и сказали: «Из-за тесноты ты ударил этого юношу таким ударом!» Но солдат закричал на них и сказал: «Это проклятый вор!» И тут я очнулся и услышал, что люди говорят: «Это красивый юноша, он ничего не взял!» – некоторые верили, а другие не верили, и толки и пересуды умножились.

И люди потащили меня и хотели меня освободить из рук солдата; и по предопределённому велению вдруг въехали в ворота вали и начальник и стражники, и они увидели, что народ собрался около меня и солдата. И вали спросил: «В чем дело?» И солдат сказал: «Клянусь Аллахом, господин, это вор! У меня в кармане был голубой кошель с двадцатью динарами, и он взял его, когда я был в толпе». – «А был с тобой кто-нибудь?» – спросил вали у солдата; и солдат ответил: «Нет!» И тогда вали крикнул начальника, и тот схватил меня, и покров Аллаха был с меня снят. И вали сказал начальнику: «Раздеть его!» И когда меня раздели, кошель нашли в моем платье. А когда кошель нашли, вали взял его и открыл и пересчитал деньги, и увидел, что в нем двадцать динаров, как и сказал солдат.

И вали рассердился и кликнул стражников, и меня подвели к нему, и он спросил: «О юноша, скажи правду, ты украл этот кошелёк?» И я опустил голову к земле и сказал про себя: «Если скажу «не украл», – но ведь он вытащил его из моего платья; а если скажу «украл» – испытаю мучение». И я поднял голову и сказал: «Да, я взял его». И, услышав от меня эти слова, вали удивился и позвал свидетелей, и они явились и засвидетельствовали мои слова, – и все это происходило у ворот Зукбале. И вали отдал приказ палачу, и тот отрубил мне правую руку; и сердце солдата смягчилось, и он заступился за меня, и вали оставил меня и уехал. А люди остались около меня и дали мне выпить кубок вина, а солдат отдал мне кошель и сказал: «Ты красивый юноша, не должно тебе быть вором». И после этого я произнёс:

57Копты – так средневековые арабские авторы называли потомков исконных обитателей древнего Египта в отличие от арабов.
58Ардебб – мера ёмкости, составляет приблизительно два гектолитра.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58  59  60  61  62  63  64  65  66  67  68  69  70  71  72  73  74  75  76  77  78  79  80  81  82  83  84  85  86  87  88  89  90  91  92  93  94  95  96  97  98  99  100  101  102  103  104  105  106  107  108  109  110  111  112  113  114  115  116  117  118  119  120  121  122  123  124  125  126  127  128  129  130  131  132  133  134  135  136  137  138  139  140  141  142  143  144  145  146  147  148  149  150  151  152  153  154  155  156  157  158  159  160  161  162  163  164  165  166  167  168  169  170  171  172  173  174  175  176  177  178  179  180  181  182  183  184  185  186  187  188  189  190  191  192  193  194  195  196  197  198  199  200  ...
Рейтинг@Mail.ru