Руслан Белов
Сердце Дьявола 2
5. Бельмондо. – Зевс просит помощи. – Орлов обожает печень. – Прощение есть подвиг?
– Рада сообщить, что из графика мы не выбиваемся, – проворковала Стефания, усаживаясь рядом на парковой скамье. – Но есть кое-какие огрехи. Понимаешь, подвиги надо совершать без рассуждений; если человек начинает рассуждать, то подвига, как правило, не получается. Получается предательство.
Борис молчал. Развалившись на изогнутой спинке скамьи, он курил, глядя в ноги. Он пытался угадать, какой подвиг ему предложат совершить во втором туре. Прикажут очистить Авгиевы конюшни в виде среднестатистического городка, погрязшего в преступности и коррупции? А также в нищете и богатстве, в бездушии и поддельной духовности? А каким способом? При помощи воды, как некогда это сделал Геракл? Разверзнуть бесчисленные водохранилища и смыть всю нечисть? Но ведь погибнут невинные? Невинные… А, может, нет невинных? Все виноваты перед Господом?
Борис увидел себя на амбразуре. "Интересно все-таки кровь впитывается в снег… Как в другое существо переходит…"
– Знания и помыслы умножают печали… – прервал его мысли ангельский голос Стефании. – Лучше не думать, а…
– Подвиги совершать, – закончил за нее Борис. Закончил, обернулся к собеседнице и… залюбовался.
– Знаешь, какая ты необыкновенная женщина, – наконец, сказал он, склонив голову набок. – От тебя исходит доброе, проникновенное, ласкающее тепло. Руки мои сами собой тянутся к тебе, но прикоснуться не могут: кощунство! – говорит им мозг…
И, придвинувшись, положил руку на плечи Стефании. Неземная женщина, конечно же, немедленно исчезла, чтобы воплотиться несколько минут спустя, на самом краешке скамейки. Щечки ее пылали румянцем негодования, грудь вздымалась.
– Если это повторится, то мое место займет старшина Архангельский, – сказала она, сверкая глазами. – И вообще, пора приниматься за работу. В этом городе ты должен совершить подвиг…
– Очистить его от лиц кавказской национальности? – усмехнулся Борис.
– Совсем нет. Этот городок, расположенный на расстоянии десяти часов езды от Москвы, называется Энск. В нем семьдесят тысяч жителей, пятнадцать школ, институт по подготовке специалистов для паточной промышленности, межобластной приют для умственно отсталых, котлостроительный и консервный заводы, швейная, кожевенная фабрика и т.п. Руководит городом и районом некто Зиновий Евгеньевич Валуев-Судетский, по прозвищу Зевс. Человек он в принципе неплохой, гневливый, правда, но пожить любит и другим не мешает…
Стефания еще минут двадцать говорила о некоторых подробностях биографии Валуева-Судетского и других интересных вещах.
– Ну что еще?.. – закончив, задумчиво проговорила девушка. – Да, вот ключи от квартиры…
– Где деньги лежат? – усмехнулся Бельмондо.
– Нет, кредитные карточки. И не суетись. Поживи, освойся немного, и лишь потом принимайся за дело. Да, забыла, в Энске ты появишься в качестве…
– Ревизора?
– Нет, скучающего богатого предпринимателя из Москвы. Газеты о тебе напишут. Да вот, съешь конфетку, она голову чистит и реакцию ускоряет.
Эффектно выщелкнутая конфетка типа "Рондо" полетела по параболе в рот Бориса. От изумления он поймал и проглотил ее. Стефания, ободряюще улыбнувшись, растворилась в воздухе, да так быстро, что Борис не успел пригласить ее на вечернюю чашечку кофе.
* * *
В дверь позвонили, когда Бельмондо, осмотрев апартаменты, сидел в кресле и разглядывал кредитные карточки. Недовольно бормоча, он спрятал их в бумажник, открыл дверь, и увидел человека лет пятидесяти, высокого, широкоплечего с большим, но вполне пристойным животом. На его красивом лице играла радость встречи с дорогим товарищем, руки тянулись к нему. И Бельмондо к своему удивлению дал себя обнять и даже похлопал гостя по спине.
Через пять минут они сидели в гостиной за бутылкой армянского коньяка. Гость назвался Зиновием Евгеньевичем Валуевым-Судетским, главой районной администрации. Он оказался таким лапушкой, что после третьей рюмки Борис признал его другом, а после пятой сказал, что ему кажется, что он знает Зиновия Евгеньевича, по крайней мере, две тысячи пятьсот лет. И в доказательство угадал (используя, конечно, агентурные данные, полученные от Стефании), в каком году Зиновий Евгеньевич окончил Керосинку (Губкинский институт), и как зовут его любовницу. И более того, угадал, на кого положен глаз Зиновия Евгеньевича – на студентку областного театрального училища Фетиду Сперанскую, семнадцатилетнюю красавицу, приехавшую на каникулы к отцу, любителю греческой истории и мифологии. После шестой рюмки Зиновий Евгеньевич помрачнел и, горестно сгорбившись, уставился в ноги.
– Ты что, Зина? – спросил Борис, участливо заглядывая ему в глаза.
– Да так, Борей, пустое. Извини. Вспомнил кое-что неприятное…
И, приняв нарочито веселый вид, рассказал сальный анекдот. Посмеявшись вежливости ради, Бельмондо подсел к гостю поближе, положил ему руку на плечи и сказал, твердо выговаривая слова:
– Давай, говори, Зина, что там у тебя на душе твориться.
– А что толку? Помочь-то ты мне все равно не сможешь…
– Я не смогу? – засмеялся Бельмондо. – Ошибаешься, начальник! Рассказывай, давай!
– Понимаешь, опутали меня по рукам и ногам…
– Кто опутал?
– Да есть в нашем городе один спортивный клуб… Там все дуболомы района и города собрались. Сначала они просто качались, а когда мышц у них стало вагон и маленькая тележка…
– Они всем на голову сели…
– Да… Девушкам, да что девушкам, девочкам проходу не дают. Кто встанет им поперек дороги, того дочку или жену насилуют. Всех перепортили – глаз не на кого положить. И свидетелей никогда нет… Всю коммерцию в районе под себя подмяли… Мерседеса нового не могу себе купить, обнищал совсем. В районном ФСБ у них свои люди, в налоговой полиции тоже. Прокурор к ним переметнулся, начальник УВД. А вчера их пахан звонил и сказал, чтобы я завтра в отставку по состоянию здоровья подавал, а то они это состояние мне послезавтра устроят…
– А в область не обращался?
– Обращался. Губернатор сказал, что я хочу задавить здоровое национально-патриотическое движение.
– Понятно, – вздохнул Бельмондо, сочувственно рассматривая собеседника. – Зря мы с тобой подружились… Теперь бодаться за тебя придется…
– Зачем? Уезжай сегодня же…
– Ты что? Черный с Баламутом узнают, что я друга бросил – здороваться перестанут. Ну ладно, пошли, давай, закусим. После литра коньяка меня всегда закусить тянет.
– Нет, Борей! Не должны они нас вместе видеть… Увидят тебя со мной – через час в подворотне замочат, а то и на главной площади…
Многословно простившись, Зиновий Евгеньевич уехал в офис. А Бельмондо, постояв у окна и полюбовавшись незатейливым губернским пейзажем, направился в спортивный клуб, о котором рассказывал Валуев-Судетский.
В низком, но обширном подвальном зале тренировалось человек двадцать качков, самый хлипкий из которых мог посостязаться и с асфальтовым катком. Сев на длинную скамейку, стоявшую рядом со шведской стенкой, Бельмондо принял непринужденную позу (нога на ноге, руки в карманах, плечи на стенке) и сделал лицо человека, случайно забредшего в деревенский клуб на представление самодеятельности. Не прошло и нескольких минут, как один из качков – двухметровый титан с помятым греческим носом – толкнув штангу в сто тридцать килограммов, подошел к нему и поинтересовался, глядя, как на едва видимую букашку:
– Ты кто?
– Дед Пихто, – ответил Бельмондо неожиданно для себя. – И, кстати, друг Зины.
– А… – заморгал титан. – Крутой, значит…
– Да нет. Но шею тебе намылить – это я, пожалуй, смогу.
И тут Бориса прошиб холодный пот. Он не хотел говорить ничего подобного – кому может придти в голову дерзить человеку, который только что толкнул штангу более чем в полтора раза тяжелее твоего веса?
– Ну пошли тогда, пободаемся? – впился в его растерянные глаза титан. – Бокс, каратэ, борьба? Или просто попку нашлепать?
– А как получиться, – пожал плечами Борис. – В драке я себя не контролирую.
Титан сделал знак своим товарищами, и те освободили середину зала. Некоторые из них сделали это неохотно: зачем все это? Эту букашку залетную можно было и по шведской стенке растереть, как помидор на терке.
И вот, они стоят друг против друга. Борис к своему удивлению видит, как медленно, очень медленно поднимается рука соперника и медленно, медленно движется к его лицу. "Ничего себе конфетка "Рондо"! – думает он. – Но и самому надо действовать". И, молнией подскочив, бьет титана ребром ладони по шее. И титан уже совершенно нормально – не быстро, не медленно – падает на пол. А Бельмондо (в выигрышных ситуациях он действовал артистично) обводит доброжелательным взглядом онемевших друзей поверженного соперника и говорит:
– Какой поссаж! А ведь в полсилы ударил…
К нему бросились трое. И вновь конфетка подействовала: их руки и ноги двигались, как в замедленном кино. Не прошло и сорока секунд, как они надолго перестали двигаться.
Придя в себя, Бельмондо хотел сказать что-нибудь остроумное, но не смог – услышал клацанье автоматного затвора. Медленно обернувшись, увидел "Беретту" в руках у титана с изрядно помятым греческим носом. Однако пострелять помятому носу не вышло: члены клуба, посверкав глазами, разделились на две примерно равные группы. Одна встала на сторону титана, вторая, образовавшаяся вокруг широкоплечего и хромоногого человека по прозвищу Гефест, – на сторону Зевса и честно сражавшегося за него Бельмондо.
Это спонтанное разделение стало началом конца спортивной банды… Тем же вечером Бельмондо убедил ставших на его сторону спортсменов поддержать Валуева-Судетского, и скоро последний навел в районе относительно конституционный порядок. Многие члены спортклуба попали на зону, другие были вынуждены бежать в столицы.
После того, как Зевс укрепился во власти, его отношения с Борисом ухудшились. Зиновий Евгеньевич, одинаково круто обошелся со всеми членами клуба, в том числе и с теми, кто помог ему. Это Борису не понравилось. А Валуеву-Судетскому не понравилось то, что Бельмондо от делать нечего (Стефания все не появлялась и не появлялась) решил помочь приюту для умственно отсталых горожан. С помощью Гефеста (Геннадия Федоровича Студеникина, главы известного в Энске ЗАО "Литье и ковка") он купил и привез уголь в котельную, а также подключил электричество и газ, отрубленные за неуплату по личному приказу Валуева-Судетского. Еще на свои деньги (кредитные карточки оказались неиссякаемыми) он накупил лекарств, а также нанял преподавателей для обучения полоумных искусству, грамоте и ремеслу. И городской, а вслед за ним и районный люд заговорил о нем, как о будущем кандидате на пост главы районной администрации…
Зиновий Евгеньевич счел все эти действия Бориса популистскими и всерьез озаботился: кому нужны соперники на предстоящих осенью выборах? К тому же Зевса беспокоила странная осведомленность Бельмондо. Слова, вскользь брошенные Борисом: "Я могу тебе сказать, как и чем ты кончишь", глубоко запали ему в душу.
"Компру, негодяй, на меня имеет, точно… А откуда он знает, что я живу с поповской дочерью Светланой? И о ясноглазой Фетиде откуда ему ведомо?" – думал Зиновий Евгеньевич на банкете по поводу назначения нового главы УВД, в пол-уха слушая, как Бельмондо, распустив перья, рассказывает поповне Светлане о своих друзьях Черном и Баламуте.
– Это такие люди, Света, такие люди! – самозабвенно говорил Борис. – С ними я без всякой "Бури в пустыне" уговорил бы Саддама Хусейна переехать на постоянное жительство в Биробиджан!
Зиновий Евгеньевич хорошо знал женщин. Пристально посмотрев в глаза поповны, он понял, что сегодня ночью она сошлется на сумасшедшую головную боль и, поцеловав его в лысеющую голову, смоется в постель к этому ублюдку. И не даст ему покою всю ночь… Своим жарким телом, своими штучками и… и своими чарующими черными глазами. От этой мысли у Зевса пошла дрожь по всему телу. Выпив стакан воды, он пошел на улицу приходить в себя.
Вечер был чудный – тихий, обнадеживающий. Наслушавшись сверчков, Зиновий Евгеньевич вынул мобильник и позвонил Студеникину:
– Вас слушают, – раздалось в трубке.
– Возьми пятерых своих качков и приходи к ресторану. Часам к двенадцати. Повяжешь Борика – он пьяный будет – и отвезешь по-тихому на мою дальнюю усадьбу. А чтобы не дергался – прикуй его в гроте, ну, там, где мой медведь сидел. К утру я подъеду.
– Зиновий Евгеньевич…
– Будешь вякать – по миру пущу, понял?
* * *
Задуманное осуществилось без сучка, без задоринки. Зевс получил удовольствие, особенно от поповны Светланы. Когда они остались одни, Лампочка (так ласково называл поповну Зиновий Евгеньевич) сослалась на страшную головную боль и ушла якобы домой. Но через полчаса явилась обратно к своему посмеивавшемуся покровителю и показала себя весьма напористой любовницей. Так что на свою дальнюю усадьбу Зиновий Евгеньевич ехал в прекрасном настроении.
…Грот представлял собой фрагмент каменоломни, в которой в незапамятные времена добывали известняк. Бельмондо был прикован цепями к ее забою, обшитому толстыми досками.
– Ну и пошляк вы, Киса, – сказал он, увидев Зевса. – Прокуратора Пилата из себя изображаешь?
– Интересная мысль! – улыбнулся на это Зиновий Евгеньевич. – Ты знаешь, один йог мне трюк показывал – он себе грудь, вот здесь, спицей прокалывал и так несколько дней ходил. Интересно, у тебя так получится? Геннадий Федорович, голубчик, не найдется ли у тебя гвоздя подходящей длины?
Гефест, всю ночь ливший слезы у прикованного им друга, ушел и скоро явился с бутылкой "Гжелки" и длиннющим, сантиметров в тридцать гвоздем. Продезинфицировав его, он влил остатки водки в рот Бельмондо. Немного живительно влаги пролилось на голую грудь Бориса, и Гефест растер ее по месту, которое предстояло пробить гвоздю. Разотря, вопросительно обернулся к Зевсу.
– Ты, Гена, будь осторожен… – вкрадчиво сказал тот. – Если он раньше времени помрет, тебе, дорогой, не жить, а мучаться.
И продолжил, обращаясь уже к Бельмондо:
– А ты, Борик, может быть, сразу скажешь, что на меня имеешь? И откуда про меня и поповну все знаешь? И кто это такой в Первопрестольной мною интересуется?
– Иди в задницу, – выцедил Бельмондо. – Знай, сукин сын, что только я могу тебя погубить, и только я могу тебя спасти. И, пока ты сучишься, жизнь твоя в опасности!
– Вставляй, давай, гвоздь! – чуточку побледнев, приказал Зевс Гефесту. – Но помни, что я тебе говорил.
Зиновий Евгеньевич сделал знак сопровождавшим его телохранителям, те намертво прижали Бельмондо к дощатому щиту, и Гефест медленно вкрутил гвоздь в его грудь… Когда гвоздь вышел из спины, Гефест мощным ударом ладони вогнал его в дерево…
Вечером к Бельмондо пришел Герман Меркулович Степанян, глава клуба "Гермес", объединявшего бизнесменов Энска. Он попытался убедить несчастного мученика отдать компромат Зевсу и все ему по-свойски рассказать. Но Борис, хотя каждое слово причиняло ему боль, ответил сдавленным голосом:
– Ни фига я не скажу! Я не шестерка, как ты. Я лучше сдохну здесь, чем буду блюдолизом у этого гада.
…Еще долго они разговаривали, но Степанян так и ушел ни с чем, хоть был и хитрым армянином. После его ухода в гроте выключили освещение, и Бельмондо на долгое время утонул в темноте.
…Когда свет зажегся, Борис уже потерял счет времени и, вообще перестал понимать, что с ним происходит.
Но ему напомнили. На очередной отказ назвать местонахождение чемоданов с компроматом, Зиновий Евгеньевич вызвал в каменоломню Орлова, главу хирургического отделения Энской городской клинической больницы. Последний провел антисептическую обработку лобного места и самого Бельмондо, затем, взяв молоток с гвоздями и крепкие кожаные ремни, обездвижил его ноги и тело. Полюбовавшись своим трудом, подкатил к операционному театру столик с хирургическими инструментами, цинично блестевшими никелем. Затем со вкусом перекурил, пуская, время от времени, дым в лицо Бориса; покурив, вдавил окурок в его лоб, потер руки и споро, без всякой анестезии и ассистентов вскрыл жертве брюшную полость.
Печень Бельмондо вывалилась наружу.
– Ай-я-яй! – вскричал на это развеселившийся Орлов. – Наружу свесилась! Как из бараньей туши в мясной лавке. Даже я, хирург с пятнадцатилетним стажем, такого не видел!
Бельмондо было хуже некуда. Нет, боли он не чувствовал – ее без остатка поглотил охвативший его ужас. Сначала он призывал на помощь Стефанию, но та, видимо, пила кофе у небесных подруг и не услышала зова. Потом он призвал маму, потом – первую жену Люду. Первая жена Люда помогла: Бельмондо вспомнил супружескую жизнь с ней и решил, что все происходящее – наказание за непростительные ошибки того периода. Однако Люда действовала недолго – Орлов, схватив зажимом печень, начал ее внимательно рассматривать. Рассмотрев, сказал Борису:
– Мне кажется, у вас киста… Да-с, киста печени. Но, однако, мне пора идти – через два часа у меня шунтирование одного богатенького буратино. Так что отложим осмотр вашего ливера на завтра.
И, аккуратно зашив операционный разрез, удалился.
Как только за ним захлопнулась дверь, воплотилась Стефания. С любопытством рассматривая лоб Бориса, подпорченный сигаретой хирурга, она спросила ангельским голосом:
– Ты меня звал, милый?
– Ага… – размежил очи Борис, серый, как ноябрьское небо. – Меня интересует одна штука…
Он замолчал, задавливая силой воли всколыхнувшуюся боль. Стефания тихонечко вздохнула и сделала так, что Борису стало не очень больно.
– Так что тебя интересует? – спросила она, когда глаза подопечного посмотрели осмысленно.
– Твой начальник случайно модных детективчиков не читает? – Сценарий моего текущего подвига, убей меня на месте, напоминает мне какой-то популярный детектив времен троянских и покоренья Крыма…
– С Мифа о подвиге Прометее он списан, один к одному. Он любит похохмить.
– Что-то мне этот подвиг не по нутру. Болезненный и дешевый. С дзотом интереснее было – раз и готово… Полна горница свинца, хоть выплевывай.
– Да брось ты маяться! Подвиг – это подвиг и ничего больше. Они всегда готовятся наверху, а выполняются внизу. Вот и ему пришло в голову в научных целях поставить тебя на место Прометея в современных декорациях. Ты сам своими мыслями подвиг его на это. И должен понять, что в этом твоем подвиге очень много человеческой гордыни, а гордыня – это смертный грех. Так что делай выводы, выполняй и не мучайся. То есть мучайся и выполняй. Могу тебе сообщить, что все пока идет нормально и почти по графику. И знай, что я всегда с тобой.
– Тебя бы на гвоздь посадить… "Все идет нормально"…
– Опять ты не про то. Ты просто вбей себе в голову, что ты – солдат, воин. Вбей и совершай. И станешь великим героем, как Геракл, который, кстати, очень мало рассуждал. И спасешь мир и станешь известным во веки веков!
– Слушаюсь, товарищ майор!
Стефания испарилась по-английски. Борис расстроился и стал пенять себе, что не удосужился рассмотреть пристальнее ее высокую грудь и нежное, одухотворенное личико.
Утром опять прилетел Орел. Без лишних слов он натянул резиновые перчатки, надел марлевую маску, срезал нитки и разверз зажимами брюшную полость бледного от боли и ужаса Бельмондо. Затем выбрал скальпель и, постояв с приподнятыми руками, вонзил его в печень узника.
– И в самом деле, у тебя киста… Пять сантиметров. И еще парочка поменьше. Если бы не я, через годик-полтора печень твоя бы лопнула от некачественного алкоголя…
Закончив свою мясницкую работу, Орлов закурил. Докурив, затушил бычок о боковину столика с инструментами и метко забросил его в брюшную полость Бориса. Затем обработал ее антисептиком, взял иглу, зашил разрез и, не сказав и слова, направился к двери. На полпути хлопнул ладонью по лбу, обернулся и, смеясь, сказал:
– Вот склеротик! Я скальпель внутри тебя забыл! Ну, ничего, завтра достану, – и ушел, аккуратно затворив за собой дверь.
* * *
…Орлов приходил к Бельмондо почти каждый день. Хирург и врач он был отменный, и его жертва и не думала погибать от инфекции или оплошности. А в Энске, тем временем произошло одно событие, кардинальным образом изменившее статус-кво. Этим событием был опрос общественного мнения, проведенный Германом Меркуловичем Степаняном. Опрос показал, что Валуев-Судетский пользуется в городе незыблемой популярностью и соперников практически не имеет. Случись выборы через месяц, он набрал бы на них 80-85% процентов голосов.
И Зевс расслабился, и решил поладить с Бельмондо. Скоро подвернулся удобный случай – из Англии приехал на каникулы один из бесчисленных сынов Зиновия Евгеньевича. За неимоверную русскую силу и добродушие оксфордские однокашники прозвали его Эркюлем, то есть Гераклом по-английски. Зиновий Евгеньевич попросил его подвалиться к Бельмондо друганом, да так, чтобы тот разговорился, как некогда с ним.
И сын сделал все наилучшим образом. Первым делом он сдружился с мучеником на почве совместных возлияний, а затем и вовсе оставил Энск без ведущего хирурга. Сделал он это в дружеском рукопожатии, после коего все пальцы правой руки изувера Орлова оказались переломанными. В это время в каменоломню, как бы невзначай, явился Гермес-Степанян. Дружески попинав ногами Орлова, плакавшего от боли и профессионального дефолта, он сказал Бельмондо, что пора кончать с этим затянувшимся спектаклем и ехать на его дачу пить молодое вино Саперави и кушать шашлыки из молодого барашка а кавказской национальности.
– Ну что ты уперся с этим Зевсом? Ты уж, наверное, не помнишь, с чего все это началось? – спросил Степанян, подойдя вплотную к Бельмондо (от армянина попахивало шашлычным маринадом, и он рассчитывал, что его аромат ослабит упорство пленника).
Бельмондо попытался вспомнить, но не смог.
– Ну, вот, видишь! И Зиновий Евгеньевич тоже не помнит. Позвать его? А то шашлыки перемаринуются?
В печени Бельмондо что-то очень больно екнуло, он потерял сознание, и голова его упала на грудь. Степанян расценил это движение, как жест согласия и побежал за дверь привести Зевса. Нашел он его на переднем сидении нового Мерседеса, стоявшего на дорожке перед гаражом. На заднем сидении возлежала высокомерно-томная Фетида, возлежала, божественными пальчиками лениво листая модный зарубежный журнальчик.
Придя в себя, Борис посмотрел на Зиновия Евгеньевича, виноватого на вид. "Не судите и не судимы будете" – возникла в его голове известная фраза. "Нет, не подходит… – решил, он подумав. – Эта фраза для уголовников. Нужна какая-то другая семантическая конструкция. Так… Страдать бесконечно – это не подвиг… Это – бесполезное мученичество, очень вредное для печени… К тому же страдание рождает лишь страдание. Или сострадание, то есть примирение со страданием. Приятие его. А может быть, прощение!!? Можно сказать, что прощение рождает прощение? В принципе можно. И если я прощу, действительно прощу, одной болью, одним страданием станет на свете меньше. Пусть его страданием. И одним ожесточившимся человеком меньше – мною…
И Бельмондо сдался. Или победил.
– Не спи с Фетидой, умоляю… – сказал он почти по буквам. – Без резинок…
Зевс, решив, что над ним издеваются, плюнул в пол и решительно направился к двери. Но перед тем, как выйти, резко обернулся и спросил:
– Почему?
– Потому… – ответил Борис и провалился в безболезненное небытие.
* * *
Бельмондо висел на цепях и гвозде еще сутки. За это время Фетиде сделали анализ, который выявил чреватое заболевание. Узнав об этом, Зевс со всей своей свитой ринулся в каменоломню. После того, как Геракл, прибежавший первым, вырвал гвоздь из груди Бельмондо и разорвал сковывающие его цепи, Валуев-Судетский обнял Бельмондо, и они заплакали…
