Айзек Азимов
Академия и Земля

Полная версия

– Что? Необратимое повреждение мозга? Нет уж, спасибо.

– Голан, ты нарочно не хочешь понять меня. Я имел в виду только тот краткий миг единения. Ты даже не представляешь, что теряешь. Это неописуемо. Блисс говорит, что это ощущение радости. Это все равно что говорить о радости, когда наконец выпьешь глоток воды после того, как чуть не умер от жажды. Я не могу даже придумать сравнения. Ты разделяешь все радости, которые миллиард человек испытывают по отдельности. Это не постоянная радость – будь это так, ты бы быстро перестал чувствовать ее. Это пульсирует… мерцает… такой дивный пульсирующий ритм, который не позволяет оторваться. Это большая – нет, не большая – лучшая радость, чем я когда-либо мог ощущать сам по себе. Мне хотелось плакать, когда она закрывала передо мной двери…

Тревайз покачал головой.

– Ты потрясающе красноречив, мой друг, но это звучит очень похоже на то описание состояния псевдоиндорфинной зависимости или действия других наркотиков, которые дарят краткую радость, за которую приходится потом платить непрекращающимся кошмаром. Это не для меня! Я не собираюсь продавать свою индивидуальность за короткие вспышки радости.

– Я пока свою индивидуальность не потерял, Голан.

– Но надолго ли ты сохранишь ее, если будешь продолжать в том же духе, Дженов? Ты будешь желать еще и еще этого дурмана – до тех пор, пока в конце концов твой мозг не разрушится. Дженов, ты не должен позволять Блисс проделывать такое с тобой. Наверное, лучше мне самому поговорить с ней об этом.

– Нет! Не надо! У тебя не хватит душевного такта, ты же знаешь, а я… я не хочу ее обидеть. Уверяю тебя, она сильнее беспокоится обо мне, чем ты можешь себе вообразить. Ее гораздо сильнее пугает возможность повреждения моего мозга, чем меня, не сомневайся.

– Ну, тогда, Дженов, я бы посоветовал тебе больше не ставить экспериментов. Ты прожил пятьдесят два года, зная другие способы испытывать удовольствие и радость, и твой мозг привык к ним. Не поддайся новому, экзотическому пороку. За это придется расплачиваться, если не сейчас, то потом.

– Но, Голан, – сказал Пелорат тихо, глядя себе под ноги. – Можно на это и так посмотреть. А представь, если бы ты был одноклеточным существом…

– Я понимаю, к чему ты клонишь, Дженов. Забудь это. Блисс и я уже апеллировали к этой аналогии.

– Да, но ты подумай все-таки. Допустим, мы вообразили одноклеточный организм с человеческим уровнем сознания и способностью мыслить. А теперь представь, что ему выпала возможность стать многоклеточным организмом. Не будет ли одноклеточное оплакивать потерю своей индивидуальности и горячо протестовать от мысли о предстоящем насильственном режиме работы клеток во всем организме? И будет ли оно право? Может ли отдельная клетка даже вообразить, какова мощь человеческого мозга?

Тревайз резко тряхнул головой.

– Нет, Дженов, это порочная аналогия. Одноклеточный организм не может обладать сознанием и всякой способностью мыслить, а если может, то способность эта так бесконечно мала, что ее возможно приравнять к нулю. Для таких существ утрата индивидуальности – это утрата того, чего у них, в сущности, никогда и не было. У человека, однако, есть и должна быть способность мыслить. Он на самом деле обладает сознанием и если теряет его, то теряет свой независимый разум. Так что аналогия – на двоечку.

На некоторое время воцарилось молчание, почти гнетущая тишина, и наконец Пелорат, пытаясь сменить тему разговора, спросил:

– А зачем ты смотришь на экран?

– Привычка, – ответил Тревайз, кисло улыбнувшись, – Компьютер сообщает мне, что нас не преследуют геянские корабли и что сейшеллский флот не вылетел нам навстречу. Так что я смотрю на обзорный экран для самоуспокоения – нет ли где чужих кораблей. Правда, компьютерные сенсоры в сотни раз зорче и чувствительнее моих глаз. Более того, компьютер способен воспринимать некоторые свойства пространства очень тонко – такие свойства, которые мои органы чувств не могут ощутить ни при каких условиях. Знаю и все-таки смотрю.

– Голан, если мы, правда, друзья… – проговорил Пелорат.

– Обещаю, я не сделаю ничего, что может обидеть Блисс, по крайней мере, насколько позволят обстоятельства.

– Тогда другой вопрос. Ты скрываешь от меня цель нашего путешествия, словно не доверяешь мне. Куда мы направляемся? Ты думаешь, что знаешь, где находится Земля?

Тревайз взглянул на него, удивленно подняв брови.

– Прости. Похоже, будто я не хочу поделиться с тобой своей тайной?

– Да. Почему?

– И правда, почему? Не кажется ли тебе, друг мой, что все дело в Блисс?

– Блисс? Значит, ты не хочешь, чтобы она знала? Поверь, дружочек, ей можно доверять целиком и полностью.

– Не в этом дело. Что толку что-то скрывать от нее? Уверен, она может выудить любую тайну из моего сознания, если пожелает. Прости, это просто я, наверное, в детство впал. Мне казалось, что ты уделяешь внимание только ей, а я больше для тебя не существую.

– Но это неправда, Голан! – ужаснулся Пелорат.

– Знаю. Просто, я пытаюсь понять собственные чувства. Вот ты сейчас пришел ко мне, потому что испугался за нашу дружбу, и, теперь поразмыслив, я понимаю, что у меня были такие же страхи. Я не мог честно признаться себе в этом, но думаю, я чувствовал себя неинтересным тебе из-за Блисс. Возможно, я пытался поквитаться, из каприза скрывая от тебя правду. Да, вышло по-детски.

– Голан!

– По-детски, ну и что? Но покажи мне человека, который время от времени не вел бы себя так? Тем не менее мы друзья. Это решено, значит, я не должен больше играть в эти игры. Мы направляемся на Компореллон.

– Компореллон? – переспросил Пелорат, не сразу вспомнив, о чем речь.

– А ты вспомни моего бывшего приятеля-предателя Мунна Ли Компора. Того самого, которого мы встретили на Сейшелле.

Пелорат облегченно вздохнул.

– Конечно, помню. Он родом с Компореллона.

– Если это правда. Нельзя верить всему, что сказал Компор. Но Компореллон – общеизвестный мир, а Компор говорил, что его обитатели знают о Земле. Вот мы и отправимся туда и наведем справки. Наш визит может ничего не дать, но пока это единственная отправная точка, которая у нас есть.

Пелорат кашлянул и покачал головой:

– Ах, дружочек, ты так думаешь?

– Что тут думать? Есть единственная отправная точка, и, как бы сомнительна она ни была, у нас нет иного пути, кроме как следовать к ней.

– Да, но если мы делаем это, полагаясь на слова Компора, тогда, наверное, следует учесть все, что он сказал. Как я припоминаю, он заявил нам, очень решительно, что Земли как пригодной для жизни планеты больше не существует – ее поверхность радиоактивна и там нет никакой жизни. А если это так, то лететь на Компореллон бессмысленно.

8

Все трое обедали в крохотной столовой, которая с трудом вмещала даже такую небольшую компанию.

– Отлично, – похвалил еду Пелорат. – Это часть наших запасов с Терминуса?

– Нет, что ты, – ответил Тревайз. – Они давно кончились. Это из тех припасов, купленных на Сейшелле до того, как мы направились к Гее. Забавно, не правда ли? Какие-то дары моря. Что же касается этого блюда, я думал, это капуста, когда покупал ее, но на вкус – ничего подобного.

Блисс слушала и помалкивала, брезгливо ковыряясь вилкой в тарелке.

– Ты должна поесть, дорогая, – нежно сказал Пелорат.

– Знаю, Пел, я и ем.

– У нас есть геянская еда, Блисс, – сказал Тревайз с некоторым раздражением.

– Я знаю, – сказала Блисс, – но я предпочитаю приберечь ее. Мы ведь не знаем, как долго будем путешествовать. В конце концов я должна научиться есть пищу изолятов.

– Неужели она так плоха? Или Гея должна есть только Гею?

– Верно, – вздохнула Блисс, – у нас есть поговорка, которая гласит: «Когда Гея ест Гею, никто ничего не теряет и не приобретает». Просто перемещение разума вверх и вниз по шкале. Все, что я ем на Гее, является Геей, и когда большая часть этого усваивается и становится мной – это по-прежнему Гея. При этом в процессе еды часть того, что я ем, имеет возможность стать частью более развитого разума, в то время как другая ее часть превращается в разного рода отбросы и, следовательно, опускается вниз по шкале разума. – Она взяла очередной кусок с тарелки, энергично пожевала его некоторое время, а затем продолжила: – Это – всемирный круговорот. Растения растут и поедаются животными. Животные едят и сами бывают съедены. Любой погибший организм поглощается плесенью, гнилостными бактериями, и так далее – словом, Геей. В этом громадном круговороте сознания участвует даже неорганическая природа, и все обладает возможностью стать частью высокоинтенсивного разума.

– Такое, – возразил Тревайз, – можно сказать о любом мире. Каждый атом во мне имеет долгую историю. Некогда он мог быть частью многих живых существ, включая людей, а когда-то мог быть каплей океанской воды, жить в обломке угля, камня, летать по свету под порывами ветра.

– На Гее, однако, – сказала Блисс, – все атомы являются также неотъемлемыми частицами высшего, планетарного сознания, о котором ты не знаешь ничего.

– Ладно. А что же произойдет с этими сейшеллскими овощами, которые ты съела? Станут ли они частью Геи?

– Станут, но очень медленно. И мои испражнения постепенно перестанут быть частью Геи. В конце концов, то, что покидает меня, навсегда теряет связь с Геей. И не участвует даже в менее непосредственном гиперпространственном контакте, который я могу поддерживать с Геей благодаря высокому уровню моего разума. Именно этот гиперпространственный контакт приводит к тому, что не-геянская пища становится Геей – очень медленно – после того, как я съем ее.

– Ну, а геянская пища в нашей кладовой? Становится ли она постепенно не-Геей? Если так, лучше уж съешь ее, пока не поздно.

– Нет нужды беспокоиться об этом. Наши геянские продукты обработаны таким образом, что могут довольно долгое время оставаться частью Геи.

– А что случится, если мы съедим геянскую пищу? – неожиданно спросил Пелорат. – Мы ведь ели геянскую пищу на Гее. Не превратились ли мы сами постепенно в Гею?

Блисс покачала головой, и необычно тревожное выражение промелькнуло по ее лицу.

– Нет. То, что ели вы, было потеряно для нас. Или, по крайней мере, та часть, что была усвоена вашими организмами, была потеряна для Геи. То, что вы не усвоили, осталось Геей или постепенно стало ею, так что в принципе баланс сохранился, но ряд атомов Геи стал не-Геей в результате вашего визита к нам.

– Это почему? – спросил Тревайз с любопытством.

– Потому что вы не могли бы перенести превращение, даже частичное. Вы были нашими гостями, прибывшими в наш мир поневоле, так сказать, и мы должны были защитить вас от опасности даже ценой потери некоторой части Геи. Это цена, уплаченная нами добровольно, но без особого восторга.

– Искренне сожалеем, – сказал Тревайз, – но ты уверена, что не-геянская пища, или какой-нибудь вид не-геянской пищи, не может, в свою очередь, повредить тебе?

– Нет, – ответила Блисс. – То, что съедобно для тебя, должно быть съедобно и для меня. У меня, безусловно, есть кое-какие трудности в усвоении такой пищи и превращении ее в Гею, как и в мои ткани. Это создает психологический барьер, который слегка портит мне радость от еды и заставляет меня есть медленно, но я преодолею это со временем.

– А как же инфекции? – воскликнул Пелорат в тревоге. – Как же я не подумал об этом раньше, Блисс! В любом мире, где мы приземлимся, наверняка есть микроорганизмы, против которых ты беззащитна. Ты можешь умереть от обыкновенной простуды. Тревайз, мы должны вернуться.

– Не паникуй, Пел, дорогой, – улыбаясь, сказала Блисс. – Микробы тоже ассимилируются Геей, проникая в мое тело каким-либо путем. Если окажется, что они приносят вред, они ассимилируются быстрее; и как только станут Геей, больше не причинят мне зла.

Трапеза подходила к концу. Пелорат прихлебывал подогретую смесь фруктовых соков со специями.

– Дружочек, – сказал он, облизав губы, – я думаю, пора сменить тему. Похоже, мое единственное занятие на борту этого корабля – смена тем разговоров. Почему бы это?

– Потому что Блисс и я все время вредничаем, – торжественно произнес Тревайз, – о чем бы ни говорили, даже о смерти. Мы зависим от тебя, ты спасаешь нас от безумия. О чем ты хотел поговорить, старина, сменив тему на сей раз?

– Я просмотрел свои справочные материалы по Компореллону. Весь сектор, частью которого он является, богат древними легендами. Они относят свои поселения к довольно давним временам – к первому тысячелетию гиперпространственных путешествий. На Компореллоне толкуют даже о легендарном основателе по имени Бенбелли, хотя не могут точно сказать, откуда он появился. Говорят, что первоначальное название их планеты было «Мир Бенбелли».

– Как ты думаешь, много ли в этом правды, Дженов?

– Как и во всякой легенде – зернышко, да есть.

– Я никогда не слыхал ни о каком Бенбелли, вошедшем в историю. А ты?

– Я тоже. Но ты же знаешь, что в конце Имперской эры отмечалось старательное замалчивание пред-Имперской истории. Императоры в последние беспокойные века Империи были озабочены подавлением местного патриотизма, считая его, видимо, фактором, несущим дестабилизацию. Почти в каждом секторе Галактики, следовательно, истинная история с полными записями и точной хронологией существовала лишь с момента его присоединения к тренторианской Империи или аннексии ею.

– Я не подозревал, что историю так легко уничтожить, – сказал Тревайз.

– Далеко не всегда это происходит таким образом, – ответил Пелорат, – однако решительно настроенное и мощное правительство может сильно исказить историю. В таких случаях ранняя история сводится к рассеянным материалам, вырождается в устные предания. Как правило, такие легенды полны преувеличений и стремятся выставить сектор более древним и могущественным, чем он есть. И неважно, насколько наивны некоторые легенды или насколько невероятны описываемые в них события, эти предания становятся предметом патриотизма среди местного населения, верящего в них. Я мог бы показать тебе рассказы из каждого уголка Галактики, в которых говорится о первоначальной колонизации, начавшейся непосредственно с самой Земли, хотя это не всегда то имя, которое дают планете предков.

– Как еще называют ее?

– Как угодно. Иногда они называют ее «Единственной», а временами – «Старейшей». Или зовут ее «Лунным миром», что, согласно некоторым авторитетам, служит упоминанием о ее гигантском спутнике. Другие утверждают, что это означает «Утерянный мир» и что «Лунный» – вариант слова «Утерянный».

– Дженов, остановись! – мягко сказал Тревайз. – Ты можешь без конца цитировать авторитетов и их противников. Ты говоришь, эти легенды повсеместны?

– О да, мой друг. Именно так. Нужно только разобраться в них, для того чтобы понять эту способность человека – начать с малейшего зернышка правды и накручивать вокруг него слой за слоем совершеннейшее вранье – подобно моллюску Rhamopora, который наслаивает жемчуг на обломок камня. Я пришел к этой точнейшей метафоре только тогда, когда…

– Дженов! Погоди! Скажи, а есть ли что-нибудь в компореллонских легендах, что отличает их от других?

– О! – Пелорат бросил отрешенный взгляд на Тревайза. – Отличия? Ну, например, они утверждают, что Земля относительно близка. Это странно. На большинстве планет, где рассказывают о Земле, каким бы именем ее ни называли, есть тенденция туманно указывать ее местоположение – размещая ее бесконечно далеко или вообще, как говорится, в стране «никогда-никогда».

– Ну да, как некоторые сейшеллцы, которые говорили нам, что Гея находится в гиперпространстве.

Блисс рассмеялась.

Тревайз бросил на нее быстрый взгляд:

– Честно-честно. Именно так нам и говорили.

– Да нет, я верю. Просто забавно. Мы не хотим, чтобы нам мешали, и вера сейшеллцев в недостижимость Геи – то, что нужно. Где бы мы могли быть в большей безопасности, чем в гиперпространстве? И если люди полагают, что мы находимся там, – это почти то же самое, как если бы Гея там и находилась.

– Да, – сказал Тревайз сухо, – и похоже, есть что-то подобное, что заставляет людей полагать, что Земли не существует, или что она безумно далеко, или что ее поверхность радиоактивна.

– За исключением, – отметил Пелорат, – компореллонцев, которые утверждают, что она относительно недалеко от них.

– И тем не менее приписывают ей радиоактивную поверхность. Так или иначе, каждый народ, имеющий легенду о Земле, считает ее недостижимой.

– Более или менее так, – сказал Пелорат.

– Многие на Сейшелле говорили, что Гея недалеко от них. Некоторые даже верно определяли ее звезду, но все считали ее недостижимой. Может оказаться, что некоторые компореллонцы, настаивающие на радиоактивности Земли, смогут указать ее звезду. Тогда мы сумеем добраться до этой планеты, даже если они считают ее недостижимой. Добрались же до Геи.

– Гея хотела принять тебя, Тревайз, – возразила Блисс. – Вы были беспомощны в наших объятиях, но мы не думали причинять вам зла. Но что, если Земля столь же могущественна, но не благосклонна? Что тогда?

– Я должен все равно попытаться достигнуть ее и готов к любым последствиям. Однако это моя проблема. Как только я найду Землю и решу направиться к ней, вам будет еще не поздно покинуть корабль. Я высажу вас на ближайшей планете Академии или доставлю обратно на Гею, если пожелаете, а затем отправлюсь к Земле один.

– Дружочек, – с укором проговорил Пелорат, – не говори так. Я не хочу расставаться с тобой.

– А я – с Пелом, – сказала Блисс, нежно коснувшись рукой щеки Пелората.

– Ну что ж, хорошо. Вскоре мы будем готовы к Прыжку на Компореллон, а затем, надеюсь, и к Земле.

Часть вторая
Компореллон

Глава третья
На орбитальной станции

9

– Тревайз сказал тебе, что мы в любой момент должны быть готовы к Прыжку и полету через гиперпространство? – спросила Блисс, зайдя в каюту. Пелорат оторвался от дисплея и взглянул на нее.

– Да, он только что заглянул и предупредил: «в течение получаса».

– Мне так неприятно, Пел. Терпеть не могу Прыжки. Будто меня наизнанку выворачивает.

Пелорат выглядел слегка удивленным.

– Вот уж не думал, что ты – космический путешественник, Блисс, дорогая.

– Я не так уж опытна и не столь самостоятельна. У Геи не было причин для регулярных космических полетов. По своей природе я/мы/Гея не нуждаемся в исследованиях, торговле и других связях через пространство. Но остается необходимость кому-то дежурить на орбитальных станциях…

– Как тогда, когда мы имели счастье встретиться с тобой?

– Да, Пел. – Она нежно улыбнулась ему, – Но иногда приходится посещать Сейшелл и другие звездные системы с разными целями, как правило, тайно. Но, как бы то ни было, Прыжки делать приходится, и, конечно, когда любая часть Геи совершает Прыжок, вся Гея чувствует это.

– Наверное, это не слишком приятно, – посочувствовал Пел.

– Могло быть и хуже. Большая часть Геи не участвует в Прыжке, так что ощущения получаются, так сказать, разбавленными. Однако я, похоже, более чувствительно воспринимаю Прыжки, чем большая часть Геи. Я уже пыталась объяснить Тревайзу, хотя все на Гее – Гея, отдельные компоненты не идентичны. У нас есть различия, и я по каким-то причинам особенно чувствительна к Прыжкам.

– Постой, – сказал Пелорат, внезапно припоминая, – Тревайз объяснял мне однажды. Это в обычных кораблях ты испытываешь ужасные ощущения. В обычных кораблях ты покидаешь Галактическое гравитационное поле при входе в гиперпространство и возвращаешься в него, выходя в обычное пространство. Именно уход и возвращение приводят к таким ощущениям. Но «Далекая звезда» – гравитационный корабль. Он не зависит от гравитационного поля и, собственно говоря, не покидает его и не возвращается в него. По этой причине мы не почувствуем ровным счетом ничего. Поверь моему опыту.

– Но это просто замечательно. Как жаль, что я не додумалась сказать тебе об этом раньше. Не пришлось бы мучиться и переживать.

– У нашего корабля есть и другое преимущество, – продолжал Пелорат, взяв на себя необычную роль крупного специалиста по вопросам астронавтики. – Обычные корабли в обычном пространстве должны удалиться от объектов с крупной массой, типа звезд, на довольно большое расстояние, для того чтобы произвести Прыжок. Отчасти потому, что чем больше интенсивность гравитационного поля звезды, тем болезненнее ощущения от Прыжка, отчасти потому, что чем сильнее гравитационное поле, тем сложнее системы уравнений, от решения которых зависит безопасность Прыжка и определение точки выхода в обычное пространство. На гравитационном судне, однако, отсутствуют, как я уже сказал, любые ощущения Прыжка. К тому же, корабль снабжен компьютером, который по совершенству значительно превосходит обычные и может решать сложнейшие уравнения с необычайным умением и быстротой. В итоге, вместо того чтобы улетать от звезды пару недель только из-за необходимости выбора безопасной и удобной для Прыжка дистанции, «Далекая звезда» проделывает это всего за два-три дня.

– Это прекрасно, – сказала Блисс. – Трев молодец, может управлять таким необыкновенным кораблем.

Пелорат едва заметно нахмурился:

– Пожалуйста, Блисс, зови, его Тревайз.

– Да, да. Его здесь нет, и я немножко забылась.

– Не стоит. Пусть это войдет у тебя в привычку, милая. Ему не нравится, когда…

– Дело не в имени. Ему не нравлюсь я.

– Это неправда, – горячо возразил Пелорат. – Я говорил с ним о тебе. Подожди, подожди, не хмурься. Я был осторожен и вежлив, детка. Он уверил меня, что дело не в том, что ты ему не нравишься. Он с сомнением относится к Гее и удручен тем, что был вынужден назвать ее будущим человечества. Мы должны считаться с этим. Он наверняка передумает, по мере того как со временем осознает преимущества Геи.

– Надеюсь, что так и будет, но дело не только в Гее. Что бы он тебе ни говорил, Пел, не забывай, что он очень привязан к тебе и не хочет делать тебе больно – он не любит меня.

– Нет, Блисс. У него нет для этого никаких причин.

– Меня не обязаны любить все только потому, что любишь ты, Пел. Дело в том, что Трев, то есть Тревайз, думает, что я робот.

Пелорат необычайно изумился.

– Не может быть. Искусственным человеческим существом? Не может быть!

– Почему ты так удивлен? Гея была создана при помощи роботов. Это общеизвестный факт.

Роботы могли помогать людям, как могут помогать машины, но Гею основали люди, люди с Земли. Именно так думает Тревайз. Я точно знаю.

– Но в памяти Геи нет ничего о Земле, я так и сказала тебе и Тревайзу. Однако в древнейших воспоминаниях есть роботы, работающие даже спустя три тысячи лет над задачей превращения Геи в обитаемый мир. В то же время мы формировали Гею как планетарное сознание. Это отнимало много времени, Пел, милый, и стало еще одной причиной того, почему наши ранние воспоминания смутны, и, возможно, дело тут вовсе не во вмешательстве Земли и уничтожении упоминаний о себе. Тревайз…

– Послушай, Блисс, – сказал озабоченно Пелорат, – но куда же девались роботы?

– Когда создание Геи завершилось, роботы ушли. Мы не хотели, чтобы они оставались на Гее, чтобы стали ее частицами. Мы были убеждены и остаемся при этом мнении сейчас, что длительное присутствие роботов вредно для человеческого общества независимо от того, изоляты люди или планетары. Я не знаю, откуда взялось такое утверждение, но возможно, что оно имеет в своей основе события, датирующиеся очень ранними временами галактической истории, а память Геи не простирается так далеко в прошлое.

– Но если роботы ушли…

– А вдруг некоторые остались? Вдруг я – одна из них? Вдруг мне пятнадцать тысяч лет? Тревайз так думает.

Пелорат обескураженно покачал головой.

– Но ведь это не так.

– А ты в этом уверен?

– Конечно, уверен. Ты не робот.

– Откуда ты знаешь?

– Блисс, я знаю, В тебе нет ничего искусственного. Если уж я не знаю ничего такого, то и никто не знает.

– Но разве не может быть так, что абсолютно во всем, от общего облика до мельчайших подробностей, я неотличима от настоящего человека? Если я такова, как ты сможешь найти различие между мной и настоящим человеком?

– Не думаю, чтобы ты могла быть столь мастерски изготовлена.

– Ну, а если это было возможно, несмотря на то что ты думаешь?

– Я просто не могу поверить.

– Тогда посмотри на это как на гипотезу. Если бы я была неотличимым от человека роботом, как бы ты к этому отнесся?

– Ну, я… я…

– Ну, еще точнее. Допустим, занимался любовью с роботом? Что скажешь?

Пелорат неожиданно щелкнул пальцами.

– А знаешь, есть такие легенды – о женщине, влюбившейся в искусственного мужчину, и… и наоборот. Я-то думал, что это всего лишь аллегория, и никогда не мог вообразить, что эти истории могут иметь отношение к правде. Ни Голан, ни я даже не слышали слова «робот» до тех пор, пока не оказались на Сейшелле, но теперь я понимаю, что упоминаемые в легендах искусственные мужчина и женщина наверняка и были роботами. По-видимому, такие роботы действительно существовали в древние времена. Это означает, что отношение к таким легендам как к вымыслу должно быть пересмотрено…

Он внезапно умолк и, когда Блисс резко хлопнула в ладоши, испуганно вздрогнул.

– Пел, дорогой, ты углубился в мифологию, чтобы уйти от ответа. Я повторяю: как бы ты отнесся к тому, чтобы заниматься любовью с роботом?

Пелорат обескураженно посмотрел на нее.

– Совсем-совсем неотличимым роботом? Таким, что похож на человека, как две капли воды?

– Да.

– Ну… тогда я скажу так: робот, который неотличим от человека, является человеком. Если бы ты даже и была таким роботом, для меня ты все равно останешься человеком.

– Именно это я и хотела от тебя услышать, Пел.

Пелорат немного помолчал и спросил:

– Ну, а теперь, дорогая, может быть, ты скажешь, что ты – настоящий человек и мне не нужно решать эту гипотетическую проблему?

– Нет. Не скажу. Ты определил настоящего человека как объект, имеющий все свойства человеческого существа. Если тебя устраивает то, что я обладаю всеми этими свойствами, тогда дискуссия окончена. Мы пришли к рабочему определению и не нуждаемся в ином. Кроме всего прочего, как я могу узнать, что ты, например, не робот, которому посчастливилось оказаться неотличимым от человека?

– Но я же сказал тебе, что я не робот.

– О, но если бы ты был таким роботом, то мог бы быть устроен так, чтобы утверждать, будто ты – настоящий человек, и мог бы даже быть запрограммирован на веру в это утверждение. Рабочее определение – вот все, что у нас есть, и все, что у нас может быть.

Она обвила шею Пелората руками и поцеловала его. Поцелуй становился все более страстным и продолжался, пока Пелорат не оторвался от губ Блисс и не сказал вполголоса:

– Мы обещали Тревайзу не смущать его, превращая полет в свадебное путешествие.

– Давай не будем думать об этих обещаниях, – умоляюще проговорила Блисс.

– Не могу, дорогая, – покачал головой Пелорат. – Знаю, это обидит тебя, Блисс, но я все время думаю… Словом, я не могу позволить эмоциям захватить меня целиком. Эта черта характера развивалась во мне всю мою жизнь и, вероятно, досаждает окружающим. Я никогда не жил бы с женщиной, которая бы начинала возражать, против этого рано или поздно. Моя первая жена… но я полагаю, что это не совсем подходящая тема для разговора…

– Да, не очень-то, но… Впрочем, ты не первый мой любовник.

– О! – сказал Пелорат в замешательстве, но затем, заметив добрую улыбку Блисс, продолжил: – Я хочу сказать, что все понимаю. Конечно, нет. Я даже не задумывался, какой я у тебя по счету. Все равно моя первая жена этого терпеть не могла.

– А я – наоборот. Ты мне очень нравишься такой… задумчивый.

– Не могу поверить. Но я о другом. Робот или человек – не важно. Тут мы согласны. Однако я изолят, и ты знаешь это. Я не часть Геи, и, когда мы ласкаем друг друга, ты разделяешь чувства с не-Геей. Даже когда ты позволяешь мне стать частью Геи на краткий миг, это не могут быть столь же сильные эмоции, какие ты испытываешь, когда Гея любит Гею.

– Любить тебя, Пел, – в этом есть своя прелесть. Я не заглядываю дальше в будущее.

– Но это ведь не только твое дело, что ты любишь меня. Ты – это не только ты. Что, если Гея сочтет подобное поведение извращением?

– Если бы дело обстояло так, я бы знала: ведь я – Гея. А так как мне приятно быть с тобой, Гее это тоже приятно. Когда мы занимаемся любовью, вся Гея разделяет мои ощущения в той или иной степени. Когда я говорю, что я люблю тебя, это означает, что Гея любит тебя, хотя только одна ее часть, которую я собой представляю, принимает в этом непосредственное участие. Ты смущен?

– Я изолят, Блисс, и не совсем улавливаю смысл всего этого.

– Можно представить это в виде аналогии с телом изолята. Когда ты насвистываешь мелодию, все твое тело, весь твой организм, хотел бы свистеть, но непосредственная задача производить звуки доверена твоим губам, языку и легким. Твой правый большой палец в этом не участвует, верно?

– Он может отстукивать ритм.

– Но это не нужно для свиста. Отстукивание ритма – не само действие, но отклик на действие, и, наверное, все части Геи могут откликнуться так или иначе на мои эмоции, как я откликаюсь на твои.

– Значит, мне не стоит мучиться и смущаться?

– Конечно, нет.

– Но у меня все равно какое-то странное чувство ответственности. Когда я пытаюсь доставить тебе счастье, то, оказывается, должен осчастливить распоследний организм на Гее.

– Распоследний атом, если точнее, но ты так и делаешь. Ты добавляешь к чувству общей радости то, что я позволяю тебе ненадолго разделить со мной. Я полагаю, твой вклад слишком мал, для того чтобы его легко было измерить, но он есть, и знание этого должно усилить твою радость.

– Эх, знать бы наверняка, что Голан погружен в маневрирование в гиперпространстве и еще в рубке.

– Хочешь устроить медовый месяц?

– Верно.

– Тогда возьми лист бумаги и напиши: «Медовый месяц, не беспокоить!» Прикрепи его снаружи на двери, и если он захочет войти, то это его проблема.

Пелорат так и сделал, и все дальнейшее происходило уже во время совершения Прыжка. Но ни Пелорат, ни Блисс не заметили при этом ничего необычного, да и не смогли бы заметить, даже если бы и очень старались.

10

Всего лишь несколько месяцев прошло с того времени, когда Пелорат познакомился с Тревайзом и впервые в жизни покинул Терминус. До той поры, больше пятидесяти лет (галактических стандартных лет), он не расставался с родной планетой.

Думая о себе, он считал, что стал за эти месяцы старым космическим волком. Он повидал из космоса уже три планеты: сам Терминус, Сейшелл и Гею. А сейчас на обзорном экране он видел четвертую, правда, пока через компьютерную телескопическую установку. Этой планетой был Компореллон.