Айзек Азимов
Академия и Земля

– То же самое, что удерживает в пространстве спутники, – ответил Тревайз. – Кольцо состоит из мелких частиц, каждая из которых движется по орбите вокруг планеты. Кольца настолько близки к планете, что центробежная сила не дает им слипнуться.

Пелорат тряхнул головой.

– Просто потрясающе, если задуматься, дружок, как это я, ученый, ухитрился прожить жизнь, так мало зная об астрономии?

– А я совсем ничего не знаю о мифах. Нельзя объять необъятное. Дело в том, что в этих кольцах нет ничего необычного. Они есть почти у каждого одинокого газового гиганта хотя бы в виде тонкой полосы пыли. Так уж вышло, что в планетной системе солнца Терминуса нет настоящего газового гиганта, и если бы терминусианцы не летали в космос или не располагали знаниями по астрономии, они бы ничего о планетных кольцах не знали. Кольца, широкие и яркие, как у этой планеты, – вот что действительно необычно. Это кольцо прекрасно. Должно быть, его ширина не меньше пары сотен километров.

Пелорат прищелкнул пальцами и воскликнул:

– Это именно то, о чем я думал.

– О чем, Пел? – поразилась Блисс.

– Я изучал однажды фрагменты поэмы, очень древней, написанной на архаичной версии галактического языка, так что читать было трудно, но именно это служило надежным доказательством ее древности. Хотя… мне ли жаловаться на архаизмы, дружочек. Моя работа превратила меня в эксперта по разнообразным вариациям древнегалактического, чему я благодарен, даже если и не нахожу этому применения помимо моей работы. Так о чем я говорил?

– О древнем поэтическом отрывке, Пел, милый.

– Спасибо, Блисс, – сказал он и пояснил Тревайзу: – Она следит за моей речью, чтобы вернуть меня назад, если я собьюсь с курса, что частенько происходит.

– Это придает тебе очарование, Пел, – нежно улыбнулась Блисс.

– Словом, оказалось, что в этом отрывке описана планетарная система, частью которой была Земля. Почему – не знаю, так как целиком поэма не сохранилась, по крайней мере, я так и не смог разыскать ее. Только этот единственный отрывок и уцелел – может быть, из-за астрономического содержания. В общем, там говорится о сверкающем тройном кольце шестой планеты «both brade and lange, sae the woruld shronk in comparisoun»^[2]. Как ни странно, я сумел его процитировать. Я не понимал, что это может быть за планетное кольцо. Я, помнится, думал о трех кругах, расположенных в ряд по одну сторону от планеты. Это казалось так бессмысленно, что я даже не включил этот отрывок в мою библиотеку. Какой позор, какое невежество. – Он сокрушенно покачал головой. – Быть мифологом в современной Галактике – такая редкая специальность, что порой забываешь о том, что не грех проконсультироваться у других специалистов.

– Не суди себя строго, Джен, – попытался утешить друга Тревайз. – Это ошибка – принимать буквально поэтические образы.

– Но ведь подразумевалось именно это, – возразил Пелорат, показывая на экран. – Именно об этом говорилось в поэме. Три широких кольца, концентрических, больше, чем сама планета.

– Я никогда не слышал о таком, – сказал Тревайз. – И не думаю, что кольца могут быть столь широки. По сравнению с планетой они обычно очень узкие.

– Между прочим, мы никогда не слышали об обитаемой планете с гигантским спутником. Или с радиоактивной поверхностью. Вот вам и уникальность номер три. Если мы найдем радиоактивную планету, которая, вероятно, раньше была обитаема, с гигантским спутником, неподалеку от которой находится планета с огромным кольцом, не останется сомнений, что мы нашли Землю.

– Согласен, Джен, – улыбнулся Тревайз. – Если мы найдем все три признака, мы сможем быть уверены, что обнаружили Землю.

– Если!.. – вздохнула Блисс.

30

Позади осталось большинство планет системы. Проскочив между двумя самыми большими планетами, корабль мчался вперед. Теперь в пределах полутора миллиардов километров не было крупных объектов. Впереди лежало только обширное кометное облако, в гравитационном отношении опасности не представляющее.

Скорость «Далекой звезды» возросла до 0,1 с. Тревайз хорошо знал, что теоретически корабль мог быть разогнан почти до скорости света, но он также знал, что 0,1 с было вполне достаточно.

При такой скорости можно было избежать столкновения с любым объектом со значительной массой, но не было возможности избавиться от неисчислимых космических пылинок, в особенности от гораздо чаще попадающихся на пути отдельных атомов и молекул. На очень большой скорости даже такие крошечные частички могут нанести кораблю вред, царапая и скребя корпус корабля. При скорости, близкой к световой, каждый атом, попадающий в корпус корабля, обладает свойствами частиц космических лучей, а под воздействием проникающей космической радиации всякий бы недолго протянул на борту корабля.

Далекие звезды неподвижно застыли на обзорном экране, и, хотя корабль летел со скоростью тридцать километров в секунду, казалось, что он стоит на месте.

Компьютер сканировал пространство на большую глубину в поисках любого встречного объекта, представляющего опасность при столкновении с кораблем. И слегка лавировал, когда это было необходимо, чтобы избежать подобной встречи. Учитывая ничтожно малые размеры любого встречного объекта, скорость корабля и отсутствие эффекта инерции в результате изменения курса, было невозможно понять, происходило ли в действительности что-либо вроде того, что зовется «звонками с того света».

Тревайз, впрочем, совсем не беспокоился о таких вещах или вспоминал о них очень редко. Он полностью погрузился в размышления о трех системах координат, которые ему передал Дениадор, в особенности о той, что указывала ближайший к кораблю объект.

– Что-нибудь напутано в цифрах? – озабоченно спросил Пелорат.

– Пока не могу сказать. Координаты сами по себе бесполезны, пока не знаешь точку отсчета и принцип построения системы – направление, в котором считывается расстояние, чему равняется нулевой меридиан и так далее.

– Как же ты собираешься определить все это? – удивился Пелорат.

– Я нашел координаты Терминуса и некоторых других планет относительно Компореллона. Если я введу их в компьютер, он сможет определить принципы построения этих координат, если координаты Терминуса и прочие координаты указаны верно. Я просто пытаюсь собраться с мыслями, чтобы поточнее запрограммировать компьютер. Как только принцип будет определен, цифры, имеющие отношение к Запретным мирам, вероятно, обретут смысл.

– Всего лишь вероятно? – спросила Блисс.

– Боюсь, что так, – ответил Тревайз, – И потом, это старые расчеты, предположительно – компореллонские, но не на сто процентов. Что, если расчеты основаны на других принципах?

– Что тогда?

– Тогда перед нами всего-навсего бессмысленные цифры. Была не была, посмотрим.

Пальцы Тревайза запорхали над приглушенно светящимися клавишами компьютера, вводя нужную информацию. Затем он положил руки на контуры пульта и стал ждать, пока компьютер выработает и выдаст принципы построения координат известных планет, затем интерпретирует координаты ближайшей из запретных планет на основе этих же принципов и, наконец, найдет эти координаты на хранящейся в его памяти карте Галактики.

На экране звездное поле возникло и быстро задвигалось, занимая правильное положение. Когда картинка остановилась, пошло увеличение. Звезды бледнели по мере удаления от центра, покуда почти все не исчезли. Наконец их осталось совсем немного. Глаз не мог уследить за всеми быстрыми изменениями, подобными мерцанию светящихся крапинок. И вот остался лишь квадрат с длиной стороны в одну десятую парсека, судя по цифрам внизу. Дальнейших изменений не происходило, и только полдюжины тусклых огоньков вносило некоторое оживление в темноту на экране.

– Которая из них Запретная Планета? – негромко спросил Пелорат.

– Никакая, – ответил Тревайз. – Четыре из них – красные карлики, один – недоформировавшийся красный карлик, а остальные – белые карлики. На орбите вокруг любого из них возможно обнаружить пригодный для обитания мир.

– А как ты, только взглянув на экран, узнал, что это красные карлики?

– Мы же смотрим не на реальные звезды; мы смотрим на часть карты Галактики, хранящейся в памяти компьютера. Каждая имеет обозначение. Вам обозначения не видны, и чаще всего я тоже их не вижу, а только тогда, когда мои руки лежат на клавишах компьютера, как сейчас. Тогда я узнаю довольно многое о любой звезде, на которой остановится взгляд.

– Значит, все координаты бесполезны и бессмысленны, – страдальчески вымолви. Пелорат.

– Не спеши, Джен, – взглянул на него Тревайз. – Я не закончил. Это еще и вопрос времени. Координаты Запретной Планеты были записаны двадцать тысяч лет назад. Все это время и Компореллон, и эта планета вращались вокруг центра Галактики, и с таким же успехом они могли вращаться с другой скоростью, иметь иной наклон орбиты и эксцентриситет. Следовательно, со временем два мира могли как приблизиться друг к другу, так и отдалиться, и за двадцать тысяч лет Запретная Планета могла совершить дрейф в любом направлении на расстояние от полутора до пяти парсеков от отмеченной точки. Тогда, очевидно, он может не попасть в квадрат со стороной в одну десятую парсека.

– И что же нам делать?

– Мы заставим компьютер перенести Галактику на двадцать тысяч лет назад относительно Компореллона.

– Он и такое может? – спросила Блисс с нескрываемым благоговением.

– Ну, не саму Галактику, а содержащуюся в его памяти карту.

– А можем мы увидеть, как это происходит?

– Смотрите, – сказал Тревайз.

Звезды очень медленно поползли по экрану. Вдруг слева появилась звезда, которой прежде не было на экране, и Пелорат радостно воскликнул:

– Вот она! Вот!

– Извини, – сказал Тревайз. – Еще один красный карлик. Их очень много. По крайней мере, три четверти звезд в Галактике – красные карлики.

Изображение на экране сдвинулось вниз и замерло.

– Ну? – нетерпеливо проговорила Блисс.

– Ну вот, – сказал Тревайз. – Вот вам вид на данный участок Галактики, каким он был двадцать тысяч лет назад. В самом центре экрана точка, где должна была бы находиться Запретная Планета, если бы дрейфовала с некоторой средней скоростью.

– Должна была быть, но ее нет, – выпалила Блисс.

– Нет, – бесстрастно согласился Тревайз.

Пелорат только грустно вздохнул.

– Ах, какая досада, Голан.

– Погоди, не отчаивайся. Я не ожидал увидеть здесь эту звезду.

– Не ожидал? – удивленно спросил Пелорат.

– Нет. Я же сказал тебе, что это не сама Галактика, а компьютерная ее карта. Если реальная звезда не нанесена на карту, мы не увидим ее. Если планета зовется «запретной» и называлась так двадцать тысяч лет, велика вероятность того, что ее не нанесли на карту. И это так и есть, поскольку мы не видим ее.

– Но мы можем не видеть ее еще и потому, что ее не существует, – возразила Блисс. – Легенды Компореллона могут лгать, а координаты быть ошибочными.

– Не исключено. Однако теперь компьютер может оценить, каковы должны быть координаты Запретной Планеты в наше время, поскольку нашел точку, где ее звезда находилась прежде. Используя скорректированные по времени координаты (такую коррекцию я могу сделать только при помощи звездной карты), мы можем сейчас переключиться на реальную картину звездного поля.

– Но ты только предположил, какова могла быть средняя скорость дрейфа Запретной Планеты. Что, если она была другой? Тогда тебе не скорректировать координаты.

– В общем, ты права, но коррекция с учетом предполагаемой средней скорости почти наверняка приблизит нас к реальному положению звезды, чем тогда, когда бы мы вообще не проводили временной коррекции.

– Ну, это ты только надеешься, – с сомнением сказала Блисс.

– Совершенно верно, – подтвердил Тревайз. – Надеюсь. А сейчас давайте взглянем на реальную Галактику.

Пелорат и Блисс, с трудом сдерживая нетерпение, смотрели на экран, пока Тревайз (возможно, чтобы унять собственное волнение и оттянуть решающий момент) неторопливо, словно читал лекцию, пояснял:

– Наблюдать реальную Галактику очень сложно. Карта в компьютере – искусственное творение. Свечение звезд на ней далеко от истинного. Если поле зрения заслоняет туманность, я могу убрать ее. Если для моих наблюдений не годится угол зрения, я могу изменить его, и так далее. Реальную Галактику, однако, я должен принимать такой, какова она есть, и, если я хочу изменений, я должен физически двигаться сквозь пространство, что может отнять намного больше времени, чем применение карты.

Пока он говорил, экран заволокла такая густая пелена звезд, что отдельные светила казались беспорядочным облаком светящейся пудры.

– Это общий вид части Млечного Пути, – пояснил Тревайз, – и я пожелал, естественно, передний план. Если я его увеличу, то задний план в сравнении с ним может стать практически не различим. Координаты нужной точки довольно близки к Компореллону, так что я все-таки могу увеличить изображение до размеров, которые мы видели на карте. Погодите, я попытаюсь уговорить компьютер, если мой организм еще сможет работать. Ну вот.

Звездный узор рывком увеличился, так что тысячи звезд исчезли за краями экрана, давая наблюдателям настолько реальное ощущение движения к экрану, что все трое автоматически отклонились назад, словно по инерции.

На экране возник прежний вид, но картина была не такая темная, как на карте, а с полудюжиной звезд, показанных такими, какими они выглядели на самом деле. А еще здесь, ближе к центру, горела другая звезда, гораздо более яркая, чем остальные.

– Это она.. – испуганным шепотом произнес Пелорат.

– Возможно. Я попросил компьютер определить ее спектр и проанализировать его. – После довольно долгой паузы Тревайз продолжил: – Спектральный класс G-4, значит, она лишь ненамного тусклее и меньше, чем солнце Терминуса, но гораздо ярче, чем солнце Компореллона. К тому же звезды класса G не должны быть пропущены в компьютерной карте Галактики. Так как она отсутствует, это явный признак того, что именно вокруг нее вращается Запретная Планета.

– А не может быть так, что у этой звезды вообще нет планет? – спросила Блисс.

– Может быть. Тогда мы попытаемся найти две других запретных планеты.

– А если другие две тоже обманут наши ожидания? – упорствовала Блисс.

– Тогда мы попытаемся придумать что-нибудь еще.

– Что, например?

– Я и сам хотел бы знать, – мрачно ответил Тревайз.

Часть третья
Аврора

Глава восьмая
Запретная планета

31

– Голан, – спросил Пелорат. – Ничего, если я посмотрю? Не помешаю?

– Вовсе нет, Джен.

– Можно спросить?

– Валяй.

– Чем ты занят?

Тревайз оторвался от дисплея.

– Собираюсь измерить расстояние до каждой звезды, которая на экране кажется близко расположенной к Запретной Планете, и тогда смогу определить, насколько она близка к ней на самом деле. Важно узнать параметры их гравитационных полей, а для этого мне нужно выяснить значение их массы и расстояние до них. Не располагая такими сведениями, нельзя точно рассчитать Прыжок.

– И как ты этого добьешься?

– Ну… каждая звезда, которую я вижу, имеет свои координаты в банке памяти компьютера, и они могут быть переведены в систему координат, принятую на Компореллоне. Полученные данные можно, в свою очередь, немного подкорректировать с учетом положения «Далекой звезды» в пространстве относительно солнца Компореллона, и это даст мне возможность определить расстояние до каждого светила. Все эти красные карлики выглядят на экране довольно близко расположенными к Запретной Планете, но некоторые могут быть намного ближе к ней, а другие – намного дальше. Видишь ли, нам необходимы их пространственные координаты.

Пелорат кивнул и спросил:

– И ты уже определил координаты Запретной Планеты?

– Да, но этого мало. Мне необходимо знать расстояние до других звезд с точностью до сотых. Воздействие их гравитационных полей неподалеку от Запретной Планеты настолько ничтожно, что небольшая погрешность не сделает погоды. Солнце, вокруг которого вращается Запретная Планета – вернее, может вращаться, – создает сильнейшее гравитационное поле рядом с планетой, и мне необходимо знать расстояние между ними с точностью, возможно, в тысячи раз большей, чем до соседних звезд. Одних только координат для этого мало.

– Что же ты будешь делать?

– Я измерю кажущееся расстояние от Запретной Планеты, вернее, от ее звезды – до трех ближайших звезд, которые настолько тусклы, что придется прибегнуть к значительному увеличению, дабы сделать их видимыми. Предположительно, все три звезды очень отдалены. Мы располагаем одну из них в центре экрана и прыгаем на одну десятую парсека в направлении, перпендикулярном воображаемой прямой, соединяющей «Далекую звезду» и Запретную Планету. Это мы можем проделать без особых опасений, даже не зная расстояний до сравнительно далеких звезд.

Звезда, которая находится в центре экрана, должна, остаться на своем месте и после Прыжка. Две другие тусклые звезды, если все три действительно очень далеки, серьезно не изменят своего положения. Запретная Планета, однако, достаточно близка, чтобы изменить видимую позицию из-за сдвига параллакса. На основании значения параллакса можно определить расстояние до нее. Если нужна более высокая точность, я могу выбрать другие три звезды и попытаться повторить все снова.

– И сколько времени все это займет?

– Не очень много. Черную работу сделает компьютер, Я лишь отдам ему распоряжения. Что действительно потребует времени, так это проверить результаты и убедить себя в том, что они верны и что в мои инструкции компьютеру не вкралась какая-нибудь ошибка. Если бы я был одним из тех сорви-голов, что на все сто верят себе и компьютеру, это могло бы быть проделано за пару минут.

– Просто удивительно. Подумать только, как много компьютер делает для нас.

– Я тоже не устаю удивляться.

– Что бы ты без него делал?

– А что бы я делал без гравилета? Что бы я делал без своей практики астронавта? Что бы я делал без двадцатитысячелетнего опыта гиперпространственной технологии за плечами? Я таков, каков есть. Здесь и сейчас. Попробуем вообразить себя через двадцать тысяч лет. За какие чудеса мы тогда благодарили бы науку и технику? Правда, может случиться так, что через двадцать тысячелетий человечества уже не будет.

– Вряд ли, – сказал Пелорат. – Вряд ли человечества не станет. Далее если мы не станем частью Галаксии, нас все равно будет направлять психоистория.

Тревайз отвернулся от пульта и сложил руки на груди.

– Пусть поработает – уточнит расстояние, проверит все несколько раз. Спешить не стоит. – Вопросительно посмотрев на Пелората. он хмыкнул: – Психоистория! Ты знаешь, Джен, эта тема дважды затрагивалась на Компореллоне, и оба раза психоистория выставлялась как суеверие. Однажды это сказал я сам, а потом то же самое повторил Дениадор. В конце концов, как еще можешь ты определить психоисторию, кроме как суеверие, бытующее в Академии? Разве это не вера без доказательств? Что скажешь, Джен? Это скорее твоя область, чем моя.

– Почему ты говоришь, что нет доказательств, Голан? Образ Гэри Селдона появлялся в Склепе и высказывался о случившемся. Он не мог знать в свое время, что за события произойдут в будущем, если бы не был способен предсказывать их на основании психоистории.

Тревайз кивнул.

– Звучит впечатляюще. Он, правда, промахнулся в случае с Мулом, но, даже невзирая на это, все равно впечатляюще. И все же есть во всем этом какой-то неприятный осадок таинственности. Любой фокусник может проделывать подобные трюки.

– Ни один фокусник не может предсказать события на столетия вперед.

– Ни один фокусник не может на самом деле делать то, что, как тебе кажется, он вытворяет.

– Послушай, Голан. Я не могу вообразить ни одного трюка, с помощью которого я бы мог предсказать, что случится через пять столетий.

– Ты не можешь представить и трюк, который позволил бы фокуснику прочитать текст сообщения, спрятанного в псевдотессеракт^[3] на необитаемом орбитальном спутнике. А я своими глазами видел человека, который сделал это. Откуда ты знаешь, что склеп, в котором появляется образ Гэри Селдона, куплен правительством.

Пелорат взглянул на Тревайза, словно это предположение вызвало у него содрогание.

– Они не посмеют этого сделать! – Тревайз презрительно фыркнул. – Их бы поймали за руку, попытайся они сделать такое, – добавил Пелорат.

– Вот уж не уверен. Ну да ладно, дело-то не столько в этом, сколько в том, что мы совсем не знаем, как работает психоистория.

– Я не знаю, как работает компьютер, но знаю, что он работает.

– Это потому, что другие знают, как. А если никто не знает, как он работает? Тогда, случись ему сломаться, никто не сможет его починить. А теперь представим на месте компьютера психоисторию.

– Вторая Академия знает о психоистории все.

– Откуда тебе это известно, Джен?

– Так говорят.

– Сказать можно все что угодно. А, прости, компьютер заговорил. Так… Он определил расстояние до звезды Запретной Планеты и, надеюсь, очень точно. Дай-ка подумать.

Тревайз глядел на цифры довольно долго, беззвучно шевеля губами, словно что-то подсчитывал про себя. Наконец, не отрывая глаз от экрана, спросил:

– А Блисс что поделывает?

– Отсыпается, дружочек, – ответил Пелорат. Затем, словно желая защитить ее, добавил: – Ей необходим сон, Голан. Поддерживать с Геей непосредственный контакт через гиперпространство – на это нужны силы.

– Не спорю, – кивнул Тревайз, положил руки на пульт и пробормотал: – Попробую несколько раз, проверю и перепроверю. – Оторвав руки от пульта, он обернулся. – Я серьезно, Джен. Что ты на самом деле знаешь о психоистории?

Пелорат не без труда вернулся к прерванному разговору.

– Ничего. Историк и психоисторик – это огромная разница. Конечно, два фундаментальных постулата психоистории мне известны, но они известны каждому.

– Даже мне. Первое требование – количество людей, вовлеченных в исторический процесс, должно быть достаточно велико, чтобы результаты статистических подсчетов были достоверными. Но что такое «достаточно велико»? Сколько?

– По последней оценке, население Галактики – что-то около десяти квадриллионов, и это, вероятно, заниженные цифры. Наверняка это и есть «достаточно великой.

– Как ты можешь судить?

– Поскольку психоистория действительно работает, Голан. Как бы ты ни изощрялся в логике, она действительно работает.

– А второе требование, – сказал Тревайз, – заключается в том, чтобы люди пребывали в неведении относительно существования психоистории, и тогда знание будущего не извратит их поведения. Но они не пребывают в неведении, вот ведь какое дело.

– Но ведь все знают только одно, что она в принципе существует, дружочек. Это не в счет. Второе требование на самом деле заключается в том, чтобы люди не были осведомлены о предсказаниях психоистории, – и они-таки ничего о них не знают, за исключением адептов Второй Академии, но о них разговор особый.

– И только на этих двух постулатах зиждется вся психоистория? Верится с трудом.

– Не только, – сказал Пелорат. – В ее основе лежат передовые и тщательно разработанные метафизические и статистические методы, Традиционная версия такова: якобы Гэри Селдон изобрел психоисторию, взяв за модель кинетическую теорию газов. Каждый атом и молекула в газе движется настолько беспорядочно, что невозможно вычислить положение или скорость любой из них. Тем не менее, с помощью статистики можно выработать законы, довольно точно диктующие образ поведения в целом. Селдон стремился разработать подобные этим законам обобщенные принципы поведения человеческого общества, пускай и не приложимые к поведению отдельных людей.

– Возможно. Однако люди – не атомы.

– Верно. Человек обладает сознанием, и его поведение значительно сложнее. Существует так называемая свобода воли. Как Селдон справился с этим, я не имею понятия, и уверен, что не смог бы понять, даже если бы специалист-профессионал попытался объяснить – но ему это удалось.

– И все зависит от поведения множества ни о чем не подозревающих людей? Не кажется ли тебе, что грандиозное математическое здание психоистории построено на песке? Если постулаты сформулированы неверно, оно должно рухнуть…

– Не рухнуло же до сих пор.

– …Либо, если постулаты не так уж ошибочны или неадекватны, а просто недостаточно устойчивы, психоистория могла работать без перебоев целые столетия, а потом, по достижении какого-нибудь очередного кризиса, рухнуть – как, собственно, и случилось в эпоху Мула. Или… вдруг существует третий постулат?

– Какой еще третий постулат? – оторопело спросил Пелорат.

– Я не знаю, – сказал Тревайз. – Всякое доказательство может казаться безупречно логичным и элегантным и все-таки содержать скрытые допущения. Может быть, третий постулат как раз и представляет собой допущение, настолько принимаемое на веру, что никто и не думал упоминать о нем.

– Допущение, которое так аксиоматично, как правило, исключительно верно, иначе оно не было бы таким само собой разумеющимся.

Тревайз фыркнул.

– Если бы ты знал историю науки так же хорошо, как и обычную историю, Джен, ты бы понял, как жестоко ошибаешься. Так… Похоже, приближаемся к солнцу Запретной Планеты.

И действительно, в центре экрана сияла яркая звезда – настолько яркая, что компьютер автоматически убавил яркость до такой степени, что все остальные звезды угасли.

32

Помещения для личной гигиены на борту «Далекой звезды» были компактными, и пользование водой обычно сводилось к минимуму во избежание перегрузки систем очистки. Тревайз строго напоминал об этом и Пелорату, и Блисс.

Но даже в таких условиях Блисс всегда выглядела свежей и чистенькой: ее темные длинные волосы всегда блестели, а ногти были старательно ухожены.

– Вот вы где! – воскликнула она, войдя в рубку.

Тревайз взглянул на нее исподлобья и хмыкнул:

– Где же нам еще быть? Мы вряд ли могли покинуть корабль, а за полминуты нас можно легко найти внутри, даже если ты и не можешь засечь нас мысленно.

– Это всего-навсего форма приветствия, и нет нужды воспринимать ее буквально, как ты прекрасно понимаешь, – сказала Блисс. – Где мы? Только не говори «в рубке».

– Блисс, милая, – сказал Пелорат, подняв руку, – мы внутри планетарной системы ближайшей из трех запретных планет.

Блисс подошла, встала сбоку и коснулась рукой плеча Пелората. Он обнял ее за талию.

– Вряд ли тут так уж запретно, – сказала Блисс. – Никто не остановил нас.

– Планета запрещена лишь постольку, поскольку Компореллон и другие миры второй волны колонизации намеренно прервали отношения с мирами первой волны – Внешними. Если мы сами не чувствуем себя связанными этими запретами, что может удержать нас? – сказал Тревайз.

– Но космониты, если кто-либо из них еще жив, могли также разорвать связь с мирами второй волны. То, что нас не заботит наше вторжение к ним, вовсе не означает, что и им нет дела до нас.

– Верно, – сказал Тревайз, – если они сохранились. Но до сих пор мы даже не знаем, есть ли хотя бы одна планета, на которой они могли бы жить. Пока мы видим обычные газовые гиганты. Их два, и не особенно крупные.

– Но это не означает, что космонитской планеты не существует! – выпалил Пелорат. – Любая обитаемая планета должна быть гораздо ближе к солнцу и меньше по размерам. И очень трудно различить ее в солнечном сиянии на таком расстоянии. Нам нужно совершить микропрыжок к центру системы, чтобы обнаружить такую планету. – Он, казалось, прямо-таки лучился гордостью, говоря как испытанный космический путешественник.

– Если так, – сказала Блисс, – почему бы нам, и правда, не подойти поближе?

– Не сразу, – ответил Тревайз. – Мне необходимо произвести компьютерное сканирование в поисках каких-либо искусственных объектов. Затем мы двинемся вперед скачками – десятком скачков, проверяя все досконально на каждом этапе. Я не хочу попасть в ловушку, как это случилось при первом нашем приближении к Гее. Помнишь, Джен?

– Ловушки, подобные той, могут подстерегать нас хоть каждый день. Та, на Гее, подарила мне Блисс. – Пелорат нежно посмотрел на возлюбленную.

– Ты хочешь сказать, что каждый день надеешься получать по новой Блисс? – ухмыльнулся Тревайз.

Пелорат, похоже, был не на шутку задет, а Блисс с досадой проговорила:

– Дружочек, или как там Пел тебя называет, ты можешь без опаски двигаться гораздо быстрее. Пока я с тобой, ты не попадешь в ловушку.

– Это Гее по силам?

– Определить присутствие чужого сознания? Конечно.

– Ты уверена, что достаточно сильна, Блисс? Думаю, тебе нужно немного отдохнуть, чтобы с новыми силами поддержать контакт с большой Геей. Насколько я могу положиться на твои способности? Вряд ли они такие уж большие на таком расстоянии от источника?

– Сила связи не ослабевает, – вспыхнула Блисс.

– Не обижайся, – сказал Тревайз. – Я просто поинтересовался. Не кажется ли тебе, что быть Геей не так уж хорошо? Я не Гея. Я самодостаточная и независимая личность. Это значит, что я могу улететь так далеко от моей планеты и моего народа, как пожелаю, и все-же оставаться Голаном Тревайзом. Какими бы способностями я ни обладал, они остаются при мне, где бы я ни был. Если бы я был один-одинешенек в космосе, на много парсеков от любого человеческого существа, лишенный какой-либо связи с людьми, не мог бы разглядеть искорку хотя бы одной звездочки во мраке небес, я бы все равно остался Голаном Тревайзом. Пусть бы я не смог выжить и умер, но я бы умер Голаном Тревайзом.

– Один в космосе, вдалеке от всех на свете, ты не мог бы позвать на помощь своих друзей, воззвать к их талантам и знаниям, не похожим на твои. Ты был бы свободен и независим, но страдал бы от осознания своей ничтожности по сравнению с тем, что ты мог бы совершить, оставаясь частью интегрированного сообщества. Ты должен это понимать.

– И все-таки моей ничтожности было бы далеко до твоей. Связь, существующая между тобой и Геей, гораздо сильнее, чем между мной и моими собратьями; эта связь тянется через гиперпространство и требует энергии для своего поддержания, так что ты должна психологически буквально задыхаться в попытке удержать эту связь, наверняка ты должна чувствовать себя ничтожной и одинокой гораздо сильнее, чем я при подобных обстоятельствах.

Юное лицо Блисс стало по-взрослому суровым. Сейчас на Тревайза скорее смотрела Гея, а не Блисс.

– Даже если все, что ты сказал, правда, Голан Тревайз, – сказала она, – то так есть, было и будет, и тут нечего прибавить и отнять. Даже если все так и есть, не кажется ли тебе, что за выгодное преимущество нужно заплатить? Разве не лучше быть теплокровным существом – таким, как ты, а не холоднокровным, вроде рыбы или еще кого-нибудь.

– Черепахи тоже холоднокровные, – сказал Пелорат. – На Терминусе их нет, но они обитают на некоторых планетах. Это существа, покрытые панцирем, очень медленно передвигающиеся, но зато долго живущие.