Автор, пиши еще!
Что такое осень
И Белла поверила…
Юлия Ломухина
Последний раз Белла видела свою мать, когда ей было шесть. Это было одиннадцать лет назад.
Тем утром Белла проснулась очень рано и, спустившись вниз, обнаружила, что входная дверь не заперта. Солнце сквозь щель в проеме поманило девочку длинным лучом. Белла тихонько подошла и открыла дверь, чтобы впитать в себя свежий воздух осеннего утра.
Ее мать стояла на крыльце дома, усыпанного желтыми засохшими листьями. Она была одета в платье цвета серого осеннего неба, которое ей очень шло. С улыбкой на красивых губах она что-то нашептывала. В руках она держала новорожденного щенка их собаки Найды. С той же улыбкой на губах мать Беллы, не обращая внимания на жалобный истошный писк маленького щенка, начала отрывать лапы и класть их себе в рот. Она начала с задних. Хрустя еще не сформировавшимися мягкими сухожилиями, она тихо мычала что-то невнятное.
Осенний воздух застрял в легких Беллы тяжелым камнем, который не давал произнести ни звука. К ее горлу медленно подкатывал ужас, сковавший каждый сантиметр тела. Не давая даже закрыть глаза. Оставив их широко раскрытыми. Чтобы она могла смотреть.
Через некоторое время мать Беллы повернулась и заметила свою дочь. Она широко улыбнулась, обнажив зубы с пузырьками слюней вперемешку с кровью.
Что было потом, Белла не могла вспомнить, но с тех пор мать она больше не видела. Однажды отец посадил Беллу перед собой и сказал:
– Мама была очень больна, и ей пришлось уехать далеко. Туда, где она чувствует себя гораздо лучше.
И Белла поверила. Мама действительно часто болела, особенно осенью. Тогда папа закрывал ее в комнате, чтобы она не могла заразить Беллу.
После исчезновения матери отец сильно изменился. Он стал еще более молчаливым и угрюмым, чем раньше. Днем он работал и занимался домашними делами, а вечером всегда спускался в подвал. Он проводил там всю ночь, а утром выходил и закрывал его на ключ, который он всегда держал при себе. Он строго настрого запретил Белле подходить к двери подвала даже близко. Он сказал, что это может быть опасно.
И Белла поверила. Иногда она слышала, что в подвале кто-то гремит цепями. Она представляла, как ее папа каждую ночь борется со страшным чудовищем, чтобы защитить ее, Беллу. Но утром, когда папа выходил из подвала, она слышала, что оно вновь играет рваными цепями.
И однажды это прекратилось. Белла решила, что папа, наконец, победил чудовище. Но почему-то продолжал каждую ночь спускаться в подвал.
Через некоторое время папа сказал Белле, что ей придется пожить с тетей в другом городе. Папа сказал, что там ей будет лучше. Он сказал, что это не навсегда.
И Белла поверила. Но прожила у тети очень долго. Первое время папа часто звонил, обещал, что они скоро увидятся, что пока еще не время. Потом звонки стали все реже и реже, пока совсем не прекратились.
И вот, спустя много лет Белла стояла перед дверями своего родного дома. Засохшие листья также лежали на залитом утренним осенним солнцем крыльце, как в тот день, когда она последний раз видела свою мать.
Белла открыла незапертую дверь и вошла в пустой мертвый дом. Немного побродив по комнатам, молодая девушка подошла к двери в подвал. Толкнув ее, Белла обнаружила, что подвал тоже не заперт. Она зашла в темноту, и в нос ударил тошнотворный запах. Белла спускалась вниз, сдерживая рвотный рефлекс. Нащупала выключатель.
Первое, на что обратила внимание Белла, было платье цвета осеннего неба. В нем уже много лет лежала ее мать, прикованная цепями. Отец, который лежал с ней рядом и бережно обнимал обеими руками, не снял с нее цепи даже после того, как она умерла.
Он победил чудовище.
Дочки-матери
Аня Вяткина
– Елена Сергеевна?
– Да, я слушаю. Кто это?
– Вам звонят из больницы. Ваша мать сегодня скончалась. Просим приехать и оформить бумаги.
М-да… Похоже, история нашей войны, наконец, закончилась. Не скажу, что я была рада. Слишком много сил ушло и слишком много ран оставалось свежими. Наши отношения сложно было назвать хорошими. С детства мне в голову методично вдалбливали, что я ленивая, безответственная и что другие дети в сто раз лучше меня. Получилось то, что получилось: я моральный инвалид, без семьи и обросшая комплексами, как снежный человек – шерстью. Нет, я никого не виню. Возможно, меня чморили из лучших побуждений, теперь я этого точно не узнаю.
Выйдя на промозглый осенний воздух, я мысленно порадовалась, что никто мне теперь не скажет, что я одета не по погоде или еще что в этом духе. Хотя и было достаточно прохладно. На местами зеленой, но чаще желтой, траве была видна изморозь. Солнца не было, да и вообще район напоминал заброшенное старое гетто. Дома были серыми, лишь где-то вдали лучи солнца скользили по верхушкам деревьев в парке.
Сев в трамвай, я уставилась в окно. Мать мне всегда говорила, что я похожа на гадкого утенка или позднюю осень. Неприметную, некрасивую и ждущую уже зиму. Листва уже слетела с деревьев, остались торчать голые ветки. Действительно, ноябрь – самый мерзкий осенний месяц. Поскорее бы выпал снег, чтобы хоть как-то скрасить всю эту безликую тьму.
Подъехав к больнице, я посильнее закуталась в шарф и пошла. Раньше закончу – раньше свалю.
Только я зашла, мне сразу бросилась в глаза какая-то мрачная тишина. Да, раннее утро. Да, не 10 часов. Но было странное ощущение, что в больнице вообще никого нет. Поднимаясь на второй этаж, я как будто чувствовала, что за мной кто-то следит. Может, я себе все это придумала, но мурашки по коже бегать не переставали. Проходя мимо палат и туалетов, я услышала, как течет кран. Может, я в свое время просто обчиталась Кингом и со мной играет мое воображение? Но я буквально физически чувствовала, что вот-вот случится что-то плохое. Странно, да? Вроде как плохое уже случилось.
Подходя к палате матери, я услышала громкий звук. Словно кто-то упал и что-то тяжелое ударилось о пол. Зайдя, я застыла.
– Ну здравствуй, доченька, – безумно ухмыльнувшись и держа в руке костыль, сказала мать. – Чай, хоронить меня пришла? Не дождешься, скотина такая.
На полу лежал санитар. Здоровенный, между прочим, мужик. Как у нее только сил хватило так его опрокинуть?
– Мне позвонили и сказали, что ты умерла. Это твоих рук дело?
– Конечно. Иначе как ты еще придешь навестить родную маму? Ты же только рада тому, что я сюда загремела.
– Ты сделала предостаточно, чтобы меня это известие не огорчило.
– Что ты об этом знаешь? Я не хотела тебя рожать, но родила! А ты, неблагодарная тварь, не ценишь, что я тебя не сдала в детдом.
– Да лучше бы сдала! Там бы я, может, научилась давать сдачи и драться. А тебе дать сдачи у меня рука не поднималась.
– Мало я тебя била!
С этими словами она замахнулась на меня, но я каким-то чудом увернулась. Выскочила в коридор и побежала. Пробежав метров десять, я завернула в первую попавшуюся палату и, споткнувшись, упала и ударилась головой о кровать.
Пришла я в себя резко. Поняла, что не могу пошевелить шеей и руками.
Я лежала на кровати. Моя шея была стянута леской и руки связаны медицинскими бинтами. Я попыталась дернуться, но леска больно врезалась в шею.
В комнату зашла мать. В руке у нее был скальпель.
– Отпусти меня, и давай поговорим по-человечески.
– Нет. Это ты меня сюда упекла. Поэтому разговаривать мы будем с некоторыми ограничениями.
– Ты сама себя сюда упекла! Живешь, ненавидя все и вся, вот и допрыгалась.
– Умолкни! Никакого уважения к старшим!
– Я тебе больше не пятилетняя девчонка, чтобы затыкать меня! Уважение нужно заслужить! Делай, что хочешь, больше под твою дудку я плясать не собираюсь.
После моих слов она покраснела от злости. Подойдя ко мне, она занесла руку и через мгновение по моей руке потекла струйка крови. Она резанула неглубоко, но от самого вида крови мне стало плохо.
– Я тебя никогда не любила. Я думала, ты мне поможешь удержать твоего отца, но он оказался такой же дрянью, как и ты. Ты вставала между мной и мужчинами, которых я любила. Как же я тебя ненавидела! Испоганила мне всю жизнь! Сейчас ты мне за все ответишь.
От услышанного мне становилось все хуже и хуже. Если раньше я надеялась, что где-то в глубине души она все равно меня любит, как умеет, то теперь иллюзий не осталось, и у меня больше не было оправданий для нее. Мать явно хотела сполна насладиться местью, прежде чем я отправлюсь на тот свет.
– Помогите! – завопила я, понимая, что сама не смогу выбраться. – Помогите, я здесь! Кто-нибудь!
– Никто тебе не поможет. Я тщательно все подготовила, – мать погладила меня по голове. – Разговор нам предстоит долгий и душевный.
Я похолодела. По спине тек холодный пот, меня трясло. Похоже, даже сдохнуть спокойно у меня не получится.
– Почему в больнице никого нет? Ты всех убила? – я старалась тянуть время и говорить хотя бы немного спокойно, надеясь, что кто-нибудь придет на помощь.
– Троих, да. О, это было прекрасно. Никто не ожидал этого, в этом вся прелесть. Один выпил чаю со мной. В чай я ему подсыпала снотворное. Он уснул, а когда проснулся, я его уже связала. Перерезала ему горло. Я люблю смотреть, как такая тоненькая штучка способна забрать человеческую жизнь.
Я опять дернулась. Если я выживу, то уеду. Это единственное, чего я хотела. Я даже не желала ей смерти, потому что она явно помешалась на своей ненависти ко всему.
– Помогите! Пожалуйста! – не сдавалась я. – Я здесь, помогите!
– Да когда ты уже заткнешься? – с этими словами она заткнула мне рот большим куском бинта. – Вечно ты все портишь.
Стало ясно, что моя песенка спета. Приготовившись терпеть, сколько возможно, я начала мысленно просить у всех прощения. И только я приготовилась к дикой боли, как мать вышла.
Едва ли в ней проснулась гуманность и сопереживание, горько подумала я. И не ошиблась: через минут пять она снова зашла в палату, толкая вперед тележку со шприцами, какими-то щипцами и большой бутылкой спирта.
– Итак, – внезапно она вытащила кляп. – Давай приступим. Я не хочу вести монолог. Мы будем разговаривать. Но если ты будешь мычать от боли или молчать – я буду лить на твои раны этот спирт. Я предупредила.
– Я не хочу с тобой разговаривать. Ты старая маразматичка. Режь меня на куски, я больше не буду тебе потакать.
Старуха озверела. Схватив мою шею, она начала меня душить. «Давай уже, покончим с этим», – молилась я про себя. Но она резко отпустила меня.
– Ты умрешь, но не сразу. Все будет, как я хочу. Все-таки я твоя мать, и ты будешь делать, что я скажу.
Плеснув на мою рану хорошую дозу спирта и обрадовавшись моему воплю, она взяла в руки огромные щипцы.
– Мне всегда было интересно, для чего врачам нужны эти щипцы. Не зубы рвать, это точно. А вот парочку пальцев переломать – возможно! – с этими словами она взяла мой безымянный палец и что есть силы сжала этими щипцами. Раздался громкий хруст. Боль была такая, будто мне сломали не палец, а отрезали ногу. Я начала громко материться.
– Будь ты проклята! – орала я. – Ненавижу тебя! Что я тебе сделала?!
Хлебнув спирта из бутылки, она как раз хотела ответить, но вдруг вздрогнула от громкого, резкого хлопка. Звук был такой силы, что у меня уши заложило. Мать обмякла и медленно упала на живот, уронив при падении ту проклятую тележку. Больше она не шевелилась. На спине расплывалось ярко-красное пятно.
В комнату зашел мужчина. В руке у него был пистолет.
– Извините, сейчас я вас развяжу. Все закончилось.
Когда он меня развязал, я не шевелилась. Я не понимала, что происходит. Я не верила, что все закончилось. Я схватила бутылку и хотела бросить в нее, чтобы убедиться что это и правда финал. Но незнакомец не дал мне это сделать. Он перехватил мою руку и просто прижал к себе.
– Как вы здесь оказались?
– Я медбрат. Позвонил главврачу. Никто не ответил. Ни один телефон в отделении не отвечал. Я взял пистолет и приехал. Ваша мать. Мы все знаем о ее помешательств, поэтому я понял, что что-то случилось. В полицию не звонил, потому что это было всего лишь предчувствие, они бы просто подняли меня на смех. А теперь… Теперь у нас тут несколько трупов. Думаю, самое время позвонить в полицию.
Я плохо спала после того, как чудом выжила, но я радовалась тому, что все закончилось. Осень, доползем ли, долетим ли до ответа… Свой ответ я нашла. Я буду просто жить и слушаться только одного человека – себя. Самого главного человека в своей жизни.
