Антонио Менегетти
Клиническая онтопсихология
2.2. Обыденное ложное «Я» и его влияние на достоверность исследования
Не так просто проанализировать и решить проблему «Я». Тому есть множество причин, но главной из них я считаю повсеместное распространение обыденного, или ложного, «Я», которое наблюдается у многих индивидов, в том числе у ученых и исследователей. Ученые в области психологии и философии исследуют истоки существования «Я», образующего внутреннюю основу личности, основу любой персонологии, сквозь призму ложной идеи собственного «Я», то есть неаутентичного «Я». Но до тех пор, пока «Я» неаутентично, оно не может соотнести себя с самостной формой «Я».
Если бы ученые, прежде чем заниматься исследованиями какой-либо проблемы, смиренно обратились к поиску самих себя, провели бы психотерапевтический анализ и удостоверились, что их зрение не замутнено, чувства и ощущения непосредственны и отражают фактическую данность, а не искажены или фальсифицированы, то, возможно, многие неразрешимые проблемы исчезли бы, а исследования точнее бы отражали действительность. На мой взгляд, в области научного исследования обитает слишком много ложных «Я», претендующих на звание изыскателей истины, в реальности далеких от собственной целостности. Многое в научных исследованиях, особенно в области психологии, является следствием самонадеянности обыденного ложного «Я», а не «Я», подлинно связанного с аутентичной реальностью целого.
Большинство работ о характере, о власти над собой или над окружающими, о том, как быть самим собой, как вырасти, как преодолеть комплекс неполноценности или состояние неуверенности, представляются примитивной тактикой избегания собственных внутренних конфликтов, стремлением банализировать возможность психического созревания. Зачастую это лишь несерьезные обещания успеха, выведенные со слов других людей.
На этом фоне наблюдается отчуждение другого рода, которое проявляется в многочисленных психологических идеях, в сложности языка медицины, в абстрактности философской критики, в тайнах теологии. Зачастую эти крупные теории дезориентируют человека.
Аналогичным образом мания некоторых людей к порядку, к точности или скрупулезности, превращающаяся в приступообразную навязчивость, представляет собой детскую веру, из-за которой целостная природа высшего становления остается неопределенной. Я думаю, что «бытие» не соотносится с понятиями точности, последовательности в традиционном смысле этих слов. Это, прежде всего, течение в переменчивом русле, способ притяжения, привлечения, усиления, соблазна.
«Я» можно увидеть или понять только после того, как оно прожито. Нет более верного способа познать «Я», нежели прожить его в действии.
«Самой непосредственной данностью психологического сознания является не его состояние (каким бы тонким и уникальным оно ни было), а утверждение, схваченное как таковое, сначала в его исполнении и затем в рефлексии по поводу сделанного. Заняв данную исходную позицию, поневоле приходится прибегнуть к незаменимому опыту: те, кто его проживает, авторитетно относят тех, кто отказывается признавать его, к разряду «слепых в отношении человека», как говорил Шиллер. Их слепоту побеждают не доказательства, а лишь преобразование»[8].
Считаю важным подчеркнуть, что определенные аспекты психической жизни нельзя понять, если прежде мы не удовлетворим требование осуществленного преобразования.
Доказывать может только тот, кто уже фактически живет своей внутренней аутентичностью. Здесь важно вспомнить также высказывание Поля Клоделя*: «“Познавать” в какой-то степени равно “рождаться с”, “рождаться вместе”». Познание происходит одновременно с рождением: «Я» создает себя, рождаясь вместе с тем, что познает.
2.3. Эмбриология
Чтобы целиком и полностью понять «Я», можно обратиться к эмбриологии – науке о формировании человеческого организма. Альфельд, специалист в области эмбриологии*, изучая человеческий эмбрион на шестой неделе развития, когда еще не развиты легкие и сердце, зафиксировал наличие ритмов, импульсов, то есть вибраций в околоплодной жидкости. Биение (сердечное) и импульсы (легочные) появляются еще до того, как возникают органы. Когда появляется орган, в нем уже существует энергетическая динамика. Движение задается раньше, чем обычная физическая субстанция: энергетическая информация предвосхищает появление материи.
Появление органической деятельности заранее обусловлено; функция создает орган*, жизнь предшествует инструментам, которые делают ее возможной и оперативной. Нечто предсуществующее стремится к локализации: формальная сила предустанавливает себя прежде, чем проявится в виде органических структур.
Впрочем, огромные пласты энергии остаются в нетронутом состоянии. Некоторые нейроны за всю свою жизнь так и не специализируются, образуя анатомическую основу для феноменов замещения, констатируемых, например, в случаях нарушения деятельности отдельных участков коры головного мозга. Однако если дифференциация произошла, то обратного хода нет. Единожды запущенный процесс развития стремится к полному завершению, непрерывно и прогрессивно специфицируясь в собственной дифференциации.
«Развитие предполагает модификацию функций живого организма в постоянно меняющейся среде». В этом заключается смысл того, что Мукиелли называл «обоюдным структурированием». Мир и «Я» взаимозависимо образуют и структурируют друг друга[9].
В период внутриутробного развития постоянство внешних условий и относительная скудность стимулов выводят на первый план вышеописанные процессы органической саморегуляции. Именно внутреннее эмоциональное состояние матери в период беременности является той питательной средой, которая создает ребенка. Соматическая структура, проявленная структурой ДНК, – всего лишь один из множества различных аспектов процесса развития, самая ярковыраженная основа, но детерминирующей для нее причиной служит эмоционально окрашенная информация, переживаемая матерью.
Интересен и тот факт, что мышечные клетки появляются одними из первых, то есть они дифференцируются прежде нервных клеток. Даже здесь, в отличие от общепринятого мнения – что сначала формируется центральная нервная система, а потом все остальное, – наблюдается совершенно иная картина: «С первых моментов развития зародыша и далее, начиная с восьмой-девятой недели, уже имеется структурное обеспечение перехода от нейросоматического состояния, характеризующегося так называемыми спонтанными движениями, к сенсорно-моторному состоянию; однако все необходимое для обеспечения поведения устанавливается много раньше, чем возникает само поведение»[10].
А. Гессель[11]*, в свою очередь, в качестве самостоятельной формулирует следующую проблему: «Что первично: структура или функция. Структура создает функцию, или функция создает структуру.» Одна не может существовать без другой в обоюдном действии в пространстве и времени. В целом, во многих теориях принимается то, что функция предшествует органу.
2.4. Жизненный инстинкт
Мы отдаем себе отчет в том, что наш организм состоит из потребностей, побуждений, инстинктов: он представляет собой некоторое целое, пронизанное инстинктами. Инстинкт – это разновидность врожденной расположенности, обуславливающей организм быть таким, каков он есть, и далее распознавать все то, что позволяет конкретизировать и ослабить возникающее в нем напряжение.
Согласно психоаналитическому подходу, считается, что инстинкт является силой, предположительно действующей в глубинах импульсов Ид и представляющей собой, в конечном счете, потребности соматического порядка. Я предпочитаю рассматривать инстинкт в более широком значении, а именно, в качестве силы, которая идентифицируется с самой жизненной силой. Это состояние напряжения, которое приводит в движение организм: на первой стадии жизненный инстинкт определяет рождение организма, а на последующей стадии создает в нем состояние особого напряжения в глобальной совокупности, которое его постоянно провоцирует и структурирует.
В каком-то смысле жизнь сменяет саму себя, непрерывно придерживаясь принципа константности. Инстинктивная или мотивирующая сила до наступления вторичного акта подобна направленности, силе, которая обосновывает себя в складывающихся отношениях или еще до формирования организма. Во вторичном акте она становится актуальной данностью, согласованной с органической индивидуальностью.
Вследствие вышесказанного немыслимо, чтобы инстинкт, в своей основе опирающийся на организм, затем действовал сам по себе, отдельно от совокупности. Одна и та же сила пронизывает инстинктами окружающую среду и организм, подталкивая их к развитию. То, что мы называем организмом, есть не что иное, как прогрессирующее уточнение себя, достигающее своей зрелости, приближающееся к исчерпыванию. И это исчерпывание вновь приводит его к недифференцированному состоянию.
Во вторичной фазе мотивация стремится удовлетворить себя через специфический объект, отвечающий актуальным потребностям организма. Инстинкт представляет собой уточненную энергетическую часть, которая определяет характер отношений с миром.
При завершении этой специфической эволюции начинается периодическая и постоянная «практика», то есть проявление определенных усилий в направлении какой-то цели. В некотором смысле эти проявления выражают интенциональный аспект любого акта человеческого поведения, в основе которого лежит индивидуальный поведенческий опыт, приобретенный на базе первичного опыта.
2.5. Инстинкт обладания и окружающая среда
С точки зрения экспериментальной психологии, «Я» формируется и устанавливается одновременно с конкретной данностью. «Я» рождается в процессе осознания собственного тела по мере постепенного овладения им.
Тело свидетельствует о себе как о чем-то, устремленном к получению; мы видим, что все тело основано на инстинкте обладания. Ребенок проявляет себя в качестве индивидуации с потребностью в обладании, достижении чего-либо. Это необходимо его собственной индивидуации. Все (еда, питье, сон, каприз, чувство любви, агрессивности, эдипов комплекс) можно свести к одному общему инстинкту – инстинкту обладания.
Жизнь едина и неизменно тождественна самой себе. Она стремится размножиться в виде различных индивидов, которые живут, утверждая себя над другими индивидуациями. Индивидуация выживает до тех пор, пока способна поддерживать в себе инстинкт обладания и координировать себя в направлении успешной его реализации. Инстинкт обладания представляет собой первичную феноменологию индивидуализированного существования, которому он гарантирует сохранение и расширение, или рост.
Может показаться неожиданным то, что инстинктом, который тяготеет к своему обнаружению в новорожденном ребенке и затем перерастает во все более развитые формы, является инстинкт обладания.
Еще прежде инстинкта самосохранения, эротического инстинкта, инстинкта голода мы могли бы органически представить «Я» как некий вид захвата с целью обладания: инстинкт, который затем становится «Я», который лежит в основе всех форм жизни, является именно инстинктом обладания.
Мы могли бы рассматривать в качестве наиболее примитивной формы инстинкта обладания хватание и глотание предметов в тот момент, когда чувство голода достигает определенной степени интенсивности.
Первая реакция на стимул – схватить и съесть. В процесс дальнейшего развития ребенка к обслуживанию этого инстинкта подключаются не только зрение, но и другие органы чувств. Так ребенок, почувствовав запах и услышав звук, начинает глазами искать источник стимула (предмет), чтобы затем схватить его и положить в рот. Итак, наиболее ярко развитие инстинкта обладания проявляется в этой примитивной форме: схватить и съесть. Поведение ребенка, который берет предметы и тут же их кидает (период разбрасывания предметов), может показаться необъяснимым. В действительности же одновременно с этим происходит различение «Я», то есть понимание взаимодополняемости предметной данности. Тем самым природа словно хочет сказать нам, что во всем этом существует определенная форма первичной целостности. Важен не предмет как таковой, а его отличие, позволяющее ребенку отличить себя от предмета. В опыте кидания или разбрасывания предметов, помимо завоевания пространства и утверждения индивидуации в окружающей среде, будто бы еще раз подтверждается способность индивида к автономии. Мы непрерывно наблюдаем такое поведение у детей до трех лет: увидеть, схватить, съесть, то есть завладеть; поставить проблему, спросить, проверить, самому убедиться, то есть завладеть. Так последовательно и прогрессивно развивается самосознание.
Вера Шмидт* пишет: «Часто в завершающий период этой фазы ребенок демонстрирует такое поведение, будто для него невозможно отличить себя от того предмета, который он считает своим. Он словно бы говорит: «Я не могу дать тебе эту игрушку, потому что это я сам»[12].
Мы могли бы увидеть, как обнаруживается неразличимость «Я» от его собственного опыта, от самоосуществления, неразличимость «Я», которое живет, от того, чем оно живет; у ребенка может проявиться этот скрытый фон, когда ему кажется абсурдной сама возможность отделить себя от игрушки-объекта, от любимого человека, в особенности от своей матери. Подтверждается факт, что ребенок испытывает огромное удовольствие от исследования объектов: оно вызывает его неизменное любопытство. Чтобы уловить новизну некоторого движущегося объекта, ребенок в возрасте до трех лет способен отвлечься от еды или сна: кажется, что объектная новизна требует всей полноты его внимания, вовлекает всю интенциональность его существования.
После трех лет начинается исследование проблемного объекта. Ребенок в усиленной форме воспроизводит инстинктивные указания на свою автономию и задает вопросы: «Как я родился. Откуда я взялся. Как возможно то, что я умру.». Его исследование кажется обращенным к экзистенциальным аспектам. В этот период ребенка, которого до сих пор ответы родителей обычно оставляли неудовлетворенным или вводили в заблуждение, следовало бы подходящими средствами подвести как можно ближе к объективной реальности. Ребенок наиболее близок к реальному положению вещей, и для него не существует специфики «эротического», «хорошего», «нехорошего». Просто все естественно, все просто совершается, все просто соотносится одно с другим, и ребенок живет в непосредственности жизненной объективности мироздания.
После трех лет у ребенка, судя по всему, также происходит преодоление проблемы собственного тела, а значит, «Я» впервые проявляется по отношению к той целостности, которая не ограничивается объективной данностью тела и ближайшего окружения.
Например, все мы знаем, в какой мере для ребенка важна игровая активность: это реалистическое переживание себя в опыте. В игре ребенок приобретает знания и умения. Это подобно возможности модулировать различные объективные ситуации в соответствии с собственными достижениями. С помощью вещей ребенок учится приспосабливаться, достигать единообразия со средой или выделяться из нее. В известном смысле он учится тому, как использовать различные объективные аспекты окружения в качестве инструмента для достижения своих целей. Только игровая активность ведет к разрядке, росту, удовлетворению, к интроекции реальности, а также и самоопределению «Я» перед лицом внешнего мира и самого себя. В известном смысле психоорганическая реальность всей игровой активности ничем не отличается от деятельности взрослого художника, политика, ремесленника, поэта: это действие в ряду того эволюционного развития, которое определяет собой высшую целостность будущего всеохватного «Я». От серьезности игры зависит будущая творческая сила взрослого индивида.
Величие энергетического движения жизни невозможно понять исключительно в отношении свойственной нам частоты волны. Все в мире: земля, свет, кислород, люди – все то, что дано и существует, неизбежно растет вместе со мной и знаменует некую возможность, которая реализуется, только если продолжает оставаться в целом. Перед лицом этой общности жизни человек превращает бытие в капитал своей индивидуации.
Посмотрим на отношения между клеткой и ее средой. Клетка не может существовать без среды. Где же подлинная реальность. Она не в клетке и не в среде: и та, и другая суть одна и та же реальность жизни.
Что такое тело. Это стабильный безвозмездный дар, предоставляемый нам жизнью как бы авансом, для того чтобы мы не потерялись. Разложение тела есть разложение «Я» как индивидуальности, как части бытия, которая в свою очередь может отразить тотальность бытия.
Процесс индивидуализации начинается с тела. «Я» помещается в контакт со средой, пространством, временем, родителями; с их помощью ребенок постигает многочисленные оттенки разных реальностей, людей, вещей.
Исходя из того факта, что переживание своего тела и родительская среда становятся посредником реальности, к сожалению, возникает риск ограничиться только матерью, отцом, наукой, религией, школой одного типа. В таком случае мы получили бы лишь одну часть, в рамках которой нас бы одолевали тревожные импульсы, идущие от всей исключенной реальности. В этом случае мы становимся рабами и начинаем говорить, что жизнь – сплошное несчастье, что все нас ограничивает и принуждает. Если мы конституируем себя только как одну часть и отдаем ей на откуп всю свою жизнь, то не можем претендовать на то, чтобы выносить суждение по поводу всего остального.
Здесь я взываю к принципу нахождения вне морали, которым должен обладать человек по отношению к любым формам индивидуации, чтобы быть готовым к тому, что есть целое. Если его жизнь есть прогрессирующее совпадение с онто Ин-се, то «Я» становится той единицей, которая «совместна» любому другому существованию. Как следствие, «Я» познает, что нет больше ни прошлого, ни будущего, что все уже дано, все уже присутствует, и только априорное «Я» любуется собой в процессе самоосуществления, говоря: «Все отлично».
Чтобы реализовать эту цель, необходимо все тело целиком, во всех его многочисленных аспектах. Телесность – незаменимая основа для полноты нашего «Я», потому что тело служит органической точкой отсчета всего «мирского» в его всеохватном смысле.
Я говорю о таком организме, который неизбежно синхронизирован с организмом всего существующего, то есть об индивидуации суммированного организма. Это «Я», пребывающее в целостности со всем остальным миром. Мое «Я» дано мне в составе целого, дано в совокупности с другими, в неотменяемой любви и сосуществовании со всем тем, что существует.
Как только я загоняю себя в одну-единственную индивидуальность, я останавливаюсь на некоторой стадии процесса и теряю из вида конечную цель, желанную для каждой частицы меня самого; из-за этой потери я буду испытывать тоску.
Человек постигает свое соприсутствие с целым благодаря умению интегрировать все тела, все сопротивляющиеся препятствия, встречающиеся на пути. Уклоняясь от препятствий, он уклоняется от самого себя. Всякое вытеснение составляет утрату «Я». Перемещаясь от одного отношения к другому, инстинкт обладания прогрессивно опосредует одновременность целого. Это побуждение, которое опосредует часть целому, историческое – априорному.
2.6. Посредничество семейной среды
Ребенок узнает и воспринимает себя в соответствии с тем, каким его признает, воспринимает и любит мать. Сначала ребенок воспринимает себя, не проводя различия между собой и матерью. Вследствие этого, первое его самовосприятие сопряжено с теми чувствами, которые питает к нему мать, с ее любовью и отношением к нему. В определенном смысле он не может принять, любить, желать себя, если мать его не принимает, не любит и не желает.
Пока длится стадия дуалистического отношения «субъект – объект», ребенок не в состоянии даже выступить против другого в целях самозащиты. Он остается связанным с собственной нарциссической частью, с так называемыми первичными нарциссическими силами. B некотором смысле он не способен к позитивному нарциссизму, ему необходимо отражаться в матери; жизнь не одухотворяется без первичной любви, полученной извне.
Способность к самовосприятию позволяет субъекту постоянно исследовать реальность. Возможность понимания развивается из детских прототипов. Она обусловлена отношением идентификации, единой в двоих – в матери и ребенке. Рождение «Я» («Я» на первичном уровне) подобно возникновению осязательного восприятия вообще: развиваются все сенсорные органы, вследствие чего внутреннее представление рождается всегда на основе идентификации, проведенной по первому объектному отношению. «Я» рождается как бы в результате усвоения понимания, переданного матерью. Но мать является не причиной, а возможностью, которая приводит к интроекции «Я». В некотором смысле «Я» изучает самое себя через диатропное общение* с первым объектом среды – матерью.
Здесь необходимо повторить, что ребенок опосредует самого себя через другого. Младенец появляется на свет как нечто замкнутое на самом себе (момент аутизма), он рождается как клетка, как зародыш, но скорее живут им, чем он сам. Он пребывает в первичном организмическом нарциссизме, будучи обособленным лишь объективно, а не субъективно.
Через ориентацию на мать и живую связь с ней ребенок аффективно выталкивается из собственного объективного нарциссизма. Тем не менее, с помощью аффективной привязанности к родительской среде, включая братьев и сестер, и прежде всего к матери, он делает первый шаг к жизненному отмежеванию от ситуации аутизма. Далее, на второй стадии, за счет аффективной среды, но прежде всего с помощью матери, он должен подготовиться к автономному усвоению реальности. Так должно бы происходить. Но, к сожалению, в действительности в большинстве случаев происходит прямо противоположное.
Теодор Лидз* подчеркивал: «Как мне уже приходилось говорить по поводу семейных партнеров, родители выстраивают свои отношения с детьми так, как если бы последние существовали лишь как нечто связанное с ними и их потребностями. Они используют детей для того, чтобы заполнить свою жизнь, чтобы прожить в ребенке ту жизнь, которая не удалась им самим, чтобы заполнить зияющую между ними пропасть, разверстую их браком, используя ребенка как искупительную жертву, чтобы скрыть брачный конфликт и т. д.»[13]
Отказ от признания потребностей ребенка приводит к тому, что центр импульсов его «Я» смещается к потребностям родителей. Это смещение обретает столь ужасную силу, что ребенок начинает верить, будто его мысли и чувства могут глубоко влиять на родителей. В чем-то ребенок более сосредотачивается на своих родителях, нежели на своем «Я».
Такие дети считают, что они находятся в центре жизни родителей, что, возможно, позволяет им ощущать свою значительность, чувствовать себя центром для всех и каждого, включая Бога. «Включая Бога», поскольку примитивное представление о нем формируется на основе родительского образа.
Подобные дети в будущем обречены быть сверхригидными во внешних проявлениях. На это их вынуждает неспособность к самостоятельным отношениям с внешней реальностью: к гиперпоглощающему симбиозу их принуждает необходимость компенсировать неуверенность, которую они мучительно испытывают перед лицом действительности.
За исключением крайних случаев, заканчивающихся психозами, мы, как правило, имеем дело со скрытыми формами незрелости, являющимися следствием нехватки по-настоящему благоприятной атмосферы в семье, то есть семейной среды, в которой взрослые стремились бы воспитать ребенка в соответствии с его целью, отличной от их собственной.
Действительно, мало кто из родителей способен к этому; возможно, это один из первородных грехов человечества, предопределяющий неспособность большинства людей к самоутверждению в собственной аутентичности.
Если отражение среды обуславливает индивидуацию или ее реализацию либо вылепливает сознание «Я», если «Я» самоопределяется в тесной связи с отражением в нем, в частности, семейного окружения, то нам, очевидно, следует уточнить понятие среды.
В связи с этим в онтопсихологии мы должны не только учесть особенности окружающей среды и все модальности предметов (цвет, плотность, твердость, мягкость, звучность – все то, что проявляется в координатах пространства и времени, органическими посредниками которых выступают пять органов чувств), но и определить специфику той реальности, которая еще более насыщена, оперативна и глубока, чем внешнее проявление среды. Нам следует обратиться к измерению динамических перенесений от одного бессознательного к другому (обнаружению семантических полей).
В своей онтотерапевтической практике, имея дело с ребенком от двух-четырех лет до шестнадцати лет (в некоторых случаях даже до двадцати – двадцати двух лет), я предпочитаю воздействовать на мать, на семейную среду. Если же воздействовать на семейную среду невозможно, я прошу, чтобы ребенка отдалили от нее. Когда он обретет собственную силу, то сможет вернуться в семейную среду, уже обладая должной независимостью.
Существует интенциональное воздействие одного бессознательного на другое. В зависимости от типа фрустрированного, обычно ложного, «Я», свойственного многим людям, бессознательное воздействует на зависимых от него индивидов, порождает в них свою реальность. Например, мать может иметь самые лучшие намерения с точки зрения окружающих, быть крайне религиозной и целомудренной, но ее бессознательное передаст слабому и зависимому от нее ребенку совершенно иную реальность. Оно будет транслировать ту реальность, которая была подавлена в матери и не нашла удовлетворения на внешнем уровне. Бессознательная динамика находит свое историческое проявление* в ситуации зависимого ребенка.
Наряду с этой бессознательной интенциональной деятельностью действуют флюиды эфирного поля. Например, мать ласкает ребенка, но важно, чтобы через эту ласкающую руку действительно передавалась чувственная теплота, подлинная любовь, неподдельный интерес, спокойствие, безмятежность, жизнь. Мать может знать наизусть все лучшие труды по педагогике, она даже может пригласить к своему ребенку самого лучшего в мире воспитателя, но если этот воспитатель, сама мать или социальный работник не образуют собой эти флюидные поля эфирной любви, то они неспособны передать то, что питает жизнь. Ребенку может не хватать многого, без многих вещей он может обойтись. Главное для него – иметь биологически необходимое. Настоящая среда ребенка определяется бессознательной сутью родственников, особенно матери. Эта бессознательная внутренняя суть должна покоиться на эфирной теплоте, питающей, пробуждающей и стимулирующей доверие к жизни.
Эфирное поле имеет особую функцию. Оно никогда не провоцирует зависимое жизнедействие, а побуждает жизнь к автономному расширению. Поэтому важнее, чем ласки и поцелуи, то живительное общение, посредством которого передается радость жизни. Если при изучении среды не принимают во внимание эту двойственную динамику бессознательного и эфира, значит, мы имеем дело с социологическим, статистическим, вероятностным исследованием среды, никак не связанным с внутренним существом ее причин. Но именно их мы должны учитывать в первую очередь. Так, ребенок может не знать своего отца, родиться в нищете, может оказаться участником социальных потрясений. Но нас интересует лишь то, была ли его мать способна отличать себя от ребенка и не объективировать себя в нем, была ли у нее возможность передавать ему действенное эфирное поле.
Можно сказать, что психическая динамика среды и есть бессознательно-эфирная динамика, устанавливаемая во взаимоотношениях с матерью. Я не стремлюсь подчеркнуть нечто новое, используя термин «бессознательно-эфирная динамика». Многие авторы уже выделяли ее, трактуя как паранормальный опыт или нечто магическое. По сути, речь идет об универсальной и всемогущей функции человеческого тела, действующей в зависимости от бессознательного (личного, коллективного или космического). Реальность этой динамики заключается в жизнеутверждающем или разрушительном внутреннем стремлении, проявляющемся в ее носителе или других людях.
Оставив в стороне вопрос о психической интенциональности и эфирном поле, я намерен лишь сказать, что бессознательно-эфирная динамика является конкретной энергетической причиной, обуславливающей психическую действительность среды, в которой воспитывается «Я» ребенка.
Людвиг Витгенштейн* делает следующее замечание: «Если ребенок случайно делает себе больно и его мать особым тоном говорит ему: "Тебе больно, ох, тебе очень больно!", – то возникающее при этом взаимодействие, эта подмена матерью ребенка словно частично замещает действие в нем боли, и мы видим, что ребенок автоматически успокаивается, как будто мать способна воздействовать на его инстинкт, поглощая болезненное ощущение»[14].
Для более подробного рассмотрения данной темы было бы уместно прочитать некоторые книги, повествующие о парапсихическом опыте с научных позиций. В одной из книг я прочитал: «Каждый из нас беспрестанно оказывает вовне невидимое воздействие – сильное или неустойчивое, притягивающее, нейтральное или отталкивающее, конструктивное или дезорганизующее, но всегда неразрывно связанное с психической деятельностью». «За жалким внешним видом существа, не оказывающего видимого воздействия на окружение, может скрываться значительная психическая сила или способность систематически присваивать себе такую силу. Его невидимое воздействие, независимо от слов и взгляда и в целом от внешних проявлений, распространяется с большой силой, и как на расстоянии, так и в непосредственной близости передает всем, на кого оно направлено, свои мысли, вдохновение или импульсы, отражающие его ожидания от этих людей. Ему удается воздействовать даже на людей, о существовании которых он не знает, если их ментальность, культура и социальная позиция позволяют им вступить в отношения с человеком, распространяющим это влияние, и конкретно действовать в соответствии с ним»[15].
