Антон Волков
Остров айлатки
День 5
На следующее утро на Безымянный двинулся неистовый шторм. Косой дождь обрушивался на крышу домика, отчего внутри стоял оглушительный гул. Натка проснулась рано утром от шума и глянула в окно. Океан был затянут рябью от непрекращающегося ливня. Крупные капли воды ударяли в стекло с такой силой, что казалось, окно вот-вот разобьется. Натка поежилась и сильнее натянула на себя куцее одеяло, которое совсем не закрывало ей ноги. Заснуть снова ей не удалось, она только ворочалась с бока на бок, пока не услышала, как поднялся кто-то еще. Разбуженные ливнем, обитатели домика вставали с кроватей и нар, выходили на улицу в туалет и возвращались с ручьями воды, стекавшими по груди и плечам.
С утра Мишка приготовила всем овсяную кашу. Натка очень радовалась такой смене рациона. Хотя каша была сварена на воде и отдавала чем-то прогорклым, все равно она умяла ее в два счета. Остальные сидели за столом, медленно работая ложками. Разговоры не шли, возможно, из-за непрестанного гула и завываний ветра – чтобы их заглушить, приходилось говорить чуть громче. Однако и без того атмосфера за столом была густой и липкой, словно лужа мазута. Натка чувствовала ее почти физически. Невысказанные слова вились над столом, будто мошкара, привлеченная светом лампы, но никто ничего не говорил. Отчего мошкары становилось больше, и она уже начинала раздражать Натку. Она сама горела желанием задать вопросы. Самый главный – почему их с Лерой отправляют назад? Чье это было решение? Застывший вопрос, как электрический ток, сообщал энергию ее телу – копясь внутри, он проявлялся в нервных движениях ног, постукиванию носком башмака по полу, а через время девушка начала раскачиваться на стуле, сложив наперекрест руки на груди.
Когда Гумилев закончил трапезу, он утер засаленным рукавом губы и отодвинул тарелку в сторону. Посмотрел на Мишку, будто хотел ей что-то сказать, но вместо этого отвел взгляд. Натка не выдержала:
– Ну чего вы, дочку не поблагодарили даже?
– За что? – удивился Гумилев.
– Как же, каша вышла изумительная! Мишка – ты молодец! – обратилась Натка к девочке.
Та лишь коротко кивнула и сказала «Пожалуйста» будничным тоном.
– Я не вижу, за что ее благодарить, если она просто сделала свою работу. Я ее просил готовить, вот она это делает, – сказал Гумилев.
– Послушайте, у вас дочь вырастет дикаркой такими темпами, – вспылила Натка, – Она ничего не знает, кроме ваших понуканий, кроме этих островов и этой живности всей. Мы же люди, мы общаемся. Нельзя жить, замкнувшись во всем этом.
Шорох капель по крыше нарушил резкий звук. Зорин с силой обрушил свою миску на стол.
– Придержи язык, – сказал он Натке, – Не надо учить других, как жить, если сама еще из пеленок не вылезла.
Натка хотела что-то съязвить в ответ, но сдержалась и только сжала ладонь в кулачок.
– Я сразу скажу. Вас двоих, – Зорин последовательно перевел каменную стрелу пальца с Натки на Леру, – вообще не следовало к себе принимать. Моя ошибка.
– Так зачем вы согласились? – спросила Натка, – Давайте напрямую – вы просто на этот остров хотели попасть с нашей помощью? Сказали, мол, директору, я пойду с волонтерками на Безымянный китов смотреть. А у самого какая-то цель была. Без нас бы вас сюда не пустили.
Губы Зорина странно изломились – то ли улыбка, то ли разочарование. Он перевел взгляд на Гумилева.
– Это вы им рассказали? – спросил он.
– Алексей Исаевич сказал, что у вас здесь какая-то своя цель! – упредила его Натка, – Честно – мне все равно, что вам тут нужно. Но это очень непорядочно по отношению к нам, как волонтерам. Обещать, что привезете нас сюда, а через несколько дней выкидывать, как котят за шкирку.
– Выкидывать? – нахмурился Зорин, – Ты чего болтаешь вообще?
Гумилев поднял руки ладонями вверх, привлекая к себе внимание.
– Володька, это я им сказал. Раз эта тема началась, давайте сразу все решим. Остров в настоящее время слишком опасен для волонтеров, и я сказал им, что завтра они отправятся назад.
– Это как же? – спросил Зорин.
– Свяжемся с «Зевсом» сегодня, развернем его. Других вариантов не вижу.
– В такую погоду не факт, что сигнал дойдет.
– Надо пробовать. В любом случае, уходить надо как можно быстрее. Причем всем.
– Постой, Исаич. Не гони так. Ты что-то нашел?
– Нашел. Больше сейчас сказать не могу.
Он красноречиво посмотрел в сторону девушек, намекая, что разговор не для чужих ушей. Натка мгновенно оценила этот невербальный жест. Терять ей было нечего.
– Ну уж нет! Вы нам расскажете, что тут с этим островом не так, что вы тут нашли, – сказала она, – А то мы вернемся и все-все расскажем директору о том, как вы нас привезли на секретный остров и сами тут лазили по этому странному туману.
Гумилев равнодушно пожал плечами.
– Да рассказывай что хочешь кому хочешь. Все в Камчатске это знают, все в Никольском это знают.
– Понятно. Значит, тут какая-то мистификация. Секретный военный объект все-таки?
Последнюю фразу она сказала как-то неуверенно. Слова будто прилипли к языку и вышли с трудом. Все потому, что она столкнулась со странностью на острове и объяснить ее мистификацией не могла. Зорин и Гумилев проигнорировали вопрос.
– Мишка, завари нам чаю, – приказал дочке Гумилев, – Взбодриться бы с утра.
Девочка послушно встала с табуретки и пошла на улицу наполнить водой чайник. Когда на короткое время раскрылась дверь, узкая волна холода ворвалась на кухню, впиваясь в открытую кожу. Лера плотнее укуталась в куртку. Она подумала, что чай сейчас был бы в самый раз. То, что их возвращают на корабль, она услышала еще вчера от Натки. Но, в отличие от последней, это ее особенно не волновало. Косаток можно везде посмотреть. Возможно, в других местах это будет даже удобнее, ведь на Безымянном лежбищ она не увидела. А исследовать остров после вчерашнего инцидента у нее желания не было.
– Похоже, будем весь день в доме сидеть. С такой-то погодой, – сказал Гумилев, – Ну ничего, еда есть. Володька, я видел, даже котиков мясо принес.
Натка презрительно усмехнулась. «Жалкая попытка перевести тему», подумала она, «Какие они оба лицемеры».
– Я это есть не буду, – ответила Гумилеву Лера, – Я мяса вообще не ем.
– А, вегетарианка. Позволь спросить, почему?
– Несколько причин. Во-первых, так мне проще. Я часто на волонтерство езжу куда-нибудь, не везде есть мясо. Лучше к нему и не привыкать. Во-вторых, и это важнее, для меня это идея.
– Жалко животных?
– Если упрощенно.
– Я уже ей сказал, что это дурость, – вставил Зорин, – Девчонка себе проблемы со здоровьем наживает.
– Есть вещи и поважнее собственного благополучия, – возразила Лера, – Человечество потребляет мясо в масштабах, невиданных доселе. Вы знаете, что происходит на промышленном убое? Как убивают цыплят петушков, потому что это просто бессмысленный биологический материал? Как телят отделяют от коров, и они растут без родной матери? И это я не говорю о самом процессе убийства ради мяса. Если у вас кровь не стынет в жилах от такого, то человек вы бесчувственный.
– То есть, ты переживаешь за животных? – спросил Гумилев.
– Я переживаю за планету в целом.
– А зачем она тебе, планета в целом? Ты думаешь, природа не справится без тебя?
– А как она справится? Люди потребляют мясо и продукты, не задумываясь, откуда они к ним попадают. То, что загрязняются океаны, исчезают леса и целые экосистемы лишь из-за их «хотелок» и потребностей, людей не волнует. Вот вы знаете, что диких животных на Земле гораздо меньше чем прирученных, которые в том числе идут на убой? Соотношение примерно 1 к 9.
Дверь снова распахнулась, обдав компанию волной холода и запахом дождя. Мишка прошла мимо стола и поставила чайник на печку. Отряхнулась от воды, совсем как кошка, и села на табуретку. Гумилев раздумывал над ответом Лере и сказал:
– Вот скажи, ты, когда не на волонтерстве, где живешь?
– В Саратове у родителей квартира.
– Не частный дом, значит. Получается, ты всю жизнь жила в городе. Ты знаешь, откуда берется еда в большом городе? Ее делают на фабриках и заводах, в том числе на птицефабриках и так далее.
– Я знаю, к чему вы ведете, – перебила его Лера, – Если я такая ярая вегетарианка, почему я не живу в деревне, все не выращиваю сама? Получается, если живешь в городе, то потворствуешь этой порочной системе хищнического потребления. Конечно, я думала об этом. У меня в голове целый проект, вы что! Взять себе домик где-нибудь в деревушке, поставить солнечные батареи, отказаться от интернета и жить полностью и независимо со своей земли. Буду есть только то, что сама вырастила. Живность заводить не буду, ведь это опять же эксплуатация. И это будет каждодневный труд, без поблажек.
– Про живность ты зря, без нее хозяйства не будет, – сказал Гумилев, – Если, допустим, люди переезжают в деревню и заводят собственное хозяйство, со своими коровами, козами и курами, они не будут обращаться с ними так, как это делает мясная промышленность. Я сам рос в своем доме, и у нас были козы, куры, коровы. Но никого из них мы жестоко не эксплуатировали: напротив, это были наши кормильцы, о которых мы каждодневно заботились. А моя мать вставала в 8 утра и до позднего вечера работала на земле, не разгибая спины.
– И мужик тебе нужен, – вставил Зорин, – Одна ты такое не потянешь. Надеюсь, ты еще и не феминистка, вдобавок к веганству.
– Да подождите, – сказала Лера, – То, что я хочу – это одно. Но ведь и о планете надо заботиться. Надо рассказывать людям о вредном воздействии, пропагандировать умеренное потребление, сохранение видов. Эрозия почвы, загрязнение воздуха, загрязнение воды – все это реальные последствия выпаса скота в развитых странах. И это только один пример!
– То, что ты говоришь, это утопия, – ответил Гумилев, – Если ты хочешь добиться результатов, простыми увещеваниями и взываниями к совести этого не добиться. Мы говорим о всемирной экологической диктатуре, когда людей будут сознательно ограничивать, как то – ограничение рождаемости, ограничение рациона, ограничение активности. Иными словами, тотальный фашизм. И ради чего?
– Ну знаете, если речь о будущем планеты и наших детей, то такие жертвы – ерунда!
– То есть, ты была бы не против такой диктатуры?
Зорин расхохотался, прерывая эту дискуссию.
– Да век тому не бывать! – прогремел он, – Мы что, зря подчиняли себе природу, чтобы все вернулось на круги своя? Вы же понимаете, о чем речь здесь? Во главе каждой пищевой цепи стоит сверххищник. Например, в Арктике – белый медведь. В Гвинее – варан. Они никого не боятся и смотрят на других, как на мясо, в прямом смысле. Каждый нормальный вид хочет быть сверххищником, а не едой. Поняли, к чему я клоню? Что в итоге есть человек, как не самый главный сверххищник?
– Это отвратительная идея, – ответила Лера, – Я уж точно не хищник.
– Да ты, Господи, – поморщился Зорин, – Ты не составляешь основной массы. Такие веганы, как ты, это просто погрешность. А мы, люди, добились главенствующего положения на этой планете почему? Правильно – потому что выиграли в самой главной борьбе. Борьбе за выживание. И это нормально, это естественно. Сильный всегда пожирает слабого. И мы диктуем другим видам свои правила – мы пожираем их, а не они нас.
– Да, эту присказку я уже слышала от вас. Ледникового периода не боитесь?
– Переживем! – хохотнул Зорин.
Со стороны печки донесся тихий голос Мишки:
– А если над нами появится другой сверххищник?
– Какой еще другой? – Зорин снисходительно улыбнулся девочке, – У тебя вон чайник закипел, иди снимай.
Из носика большого медного чайника валил сноп пара, распадаясь на косую паутину, падавшую вокруг стола. Мишка расставила чашки с чайными пакетиками и налила каждому кипятку.
– Сахара нет, – добавила она, усаживаясь обратно на табурет.
– Так что ты там насчет хищника говорила? – спросила Лера. Ей хотелось уколоть Зорина через эту ремарку девочки.
– В природе сильный убивает слабого, – сказала Мишка, – Может быть, появится, кто-то сильнее нас.
– Мишка, только поправка, – обратился к ней Гумилев, – Чтобы один вид убил другой, он не должен быть обязательно физически сильнее.
– Верно, – кивнула девочка, – Муравьи маленькие, но могут жука убить целой группой. А еще есть вирусы и паразиты, они изнутри убивают.
– Тогда сверххищник – это чума или эбола, по-твоему? – спросил Зорин, – От эпидемий мы не застрахованы, согласен.
– Может быть и не болезнь, – возразил Гумилев, – Пандемия – это страшно, но представь себе создание, которое появилось в природе, чтобы охотиться исключительно на людей?
– Вот-вот! – воскликнула Лера, – Знаете, природе надоело это наше господство, и она выпустила на нас своего сторожевого пса! Чтоб не расслаблялись.
– Тогда у этого сторожевого пса трудная задача, – сказал Гумилев, – Вот ты знаешь, что нужно хищнику, чтобы успешно охотиться на свою жертву? Тут ведь целая динамика, гонка вооружений, так сказать.
– Предполагаю, что жертва не должна особо сопротивляться хищнику?
– А почему она не будет сопротивляться? Такое может произойти только если хищник – это совершенно новый и до того неизвестный вид, против которого еще не придумано средство защиты. И этот хищник должен атаковать свою жертву совершенно неожиданным для нее образом.
– Думаете, такой вид может появиться? – спросила Лера.
– Скажу честно, если человечество и вымрет, то скорее от глобальной катастрофы. Метеорит там или ледниковый период, как сказали. А если гипотетически рассуждать о сверххищнике для человечества, то тогда такой вид должен ударить по нашей самой больной точке.
– Это какой же?
– Склонность к иллюзиям. Наш мозг – потрясающий орган. Именно благодаря ему мы достигли величайших успехов на Земле. Мы придумывали системы и воплощали их в жизнь. Благодаря мозгу, мы познали и освоили весь мир. Но, кроме научных схем, кроме планов действий, наш мозг плодит и химеры. Мы можем придумать то, чего не существует, а потом следовать за этим. Часто – прямиком в бездну. Достаточно посмотреть на мировую историю последних веков, чтобы понять – безумные идеи загубили больше людей, чем любые хищники.
– Исаич верно говорит, – кивнул Зорин, – Человек человеку хищник и есть. Если кто нас загубит, так это мы сами. Сейчас достаточно какому-нибудь безумному лидеру нажать красную кнопочку – и все. Назад в каменный век.
– А если этот хищник залезет к нам в голову? – тихо спросила Мишка.
– Что ты имеешь в виду? Как Неглерия, та амеба? – откликнулся Гумилев.
– Нет, я имею в виду – он будет нам показывать то, чего нет.
– Вызывать галлюцинации, ты имеешь в виду? Но с какой целью? И все равно – играет роль, какой это вид. Если это бактерия или амеба, залезшие в мозг, то это шальные гости. Паразитам невыгодно сразу убивать своего хозяина, потому что тогда они лишаются кормушки. В стабильной динамической системе хищник и жертва уравновешивают друг друга. Если хищники уничтожат сразу всех жертв, то им нечем будет питаться, и они сами вымрут. В этом, кстати, глубокая этическая ценность хищника. Он регулирует популяцию животных в своей экосистеме. Если какой-то вид начинает бесконтрольно размножаться, он грозит уничтожить все. Вот когда-то в Австралию завезли кроликов и коз, и из-за них вымерли многие родные австралийские виды, а с эрозией почвы там воюют до сих пор. Кроликов в итоге пришлось травить миксоматозом.
– Постойте, – вмешалась Лера, – Хотите сказать, что нехищный вид привел к таким разрушениям?
– Естественно, а ты думала, хищники – это зло? Это переменная в великом уравнении природы. Хищники не могут без жертв. И наоборот. Видела, как маятник у часов колеблется – вверх-вниз? Идеальная система, где каждый взмах точно выверен. Даже если качнешь слишком сильно – он все равно в конце концов выравняется. Так и в идеальной среде обитания. Именно поэтому самые стабильные системы образуются там, где есть группы – как хищников, так и жертв. Такая система устойчива и долгосрочна – первые потихоньку таскают вторых, но сразу всех сожрать не могут, из-за чего сохраняется баланс. То же и насчет вирусов и болезней. Ты думаешь, почему простуда с нами так долго? А потому что она научилась «подъедать» нас, не убивая.
– То есть, вы что хотите сказать – хищники и жертвы это постоянные величины? Всегда один будет поедать другого?
– Именно. Любой, кто разбирается в биологии, это знает. А если это не так, то такая популяция хиреет и вырождается.
– Как она вырождается? Если взять, к примеру, травоядных животных каких-нибудь, они просто спокойно едят себе травку, а та снова растет. Идеальная система, как по мне.
– Нет, не идеальная. Я ведь уже рассказывал тебе об австралийских кроликах, – улыбнулся Гумилев.
– Так они оказались в иной среде обитания, причем насильно, из-за людей.
– Хорошо, если тебя это не убеждает, давай представим такую ситуацию. Допустим, есть популяция тех же кроликов или мышей. Они живут в комфортных для себя условиях – нет хищников, температура всегда идеальная для размножения, скажем, 20 градусов. Есть еда и питье в изобилии, добывать ничего не нужно. Есть гнезда для самок, то есть, расти потомство сколько тебе угодно.
– О, я знаю о чем вы, – сказала Натка с другого края стола, – Вселенная-25, или как ее там?
– Эх, испортила мне такую завязку, – прицокнул Гумилев.
– Что еще за вселенная? – спросила Лера, глядя на Натку.
– Так вот я тебе и рассказываю, – объяснил Гумилев, – Американский ученый, имя не помню, устроил такой эксперимент. Закрыл в комфортных условиях группу мышей – условия я тебе описал – и посмотрел, что с ними будет. В первые дни мыши размножались как бешеные – каждые два месяца население этого мышиного царства удваивалось, а мыши активно осваивали территорию. Но потом наступил спад. Постепенно мыши стали размножаться все реже и реже.
– Естественно, ведь места и питания на всех было мало в таких условиях.
– Это тоже. Но ведь у мышей тоже есть своя социальная иерархия. И вот, в таком идеальном обществе старые особи не хотели делиться с молодыми ресурсами. Они били их и изгоняли из своей иерархии. Новое поколение не получало доступа к самкам, а те, кто получал, не умели или не хотели их защищать. Как результат – самки сошли с ума от стресса и начали съедать свое потомство. Многие стали отшельниками и переставали размножаться. В конце концов, в этом «мышином раю» остались только молодые самцы, которые ничего не хотели и ничего не добивались. Они только ели и спали, избегая драк и столкновений. Поразительно, что даже когда они остались без конкурентов, они все равно не вернулись к нормальному для животных поведению – размножению и дракам за территорию. В итоге все мыши выродились, потому что никто не размножался, а пассивно доживал свои дни.
– Этот эксперимент не все признают, – сказала Натка.
– Да, я тоже вижу в нем огрехи, – согласился Гумилев, – Во-первых, в естественных условиях мыши могли бы мигрировать, если население стало слишком большим. Во-вторых, животных нельзя воспринимать оторванно от среды – от местности, от погоды и от всей экосистемы. Такая утопия в природе невозможна.
– Но она возможна у людей, – заметила Натка.
– Конечно. Все большие города на планете – это «Эксперименты-25», где население приучается к изобилию и праздности, а жизненные трудности если и есть, то искусственного свойства. Выброси изнеженного городского жителя куда-нибудь в глушь сибирской тайги, я посмотрю, сколько он там продержался. Все живые существа выковываются средой, опасной и недружелюбной, а если они помещены в тепличные условия, то энергия, выделенная природой на выживание, направляется против самих себя. Отсюда тревоги на пустом месте, вырождение, а потом сокращение демографии в так называемых «развитых» странах. Когда нет угрозы жизни, теряет смысл и сама жизнь.
– Это какое-то отсталое мышление, – сказала Лера, – Вот вы сейчас это все рассказываете, значит, сами люди все понимают. Мы можем умом дойти, что нужно размножаться, но контролируемо, что нужно потреблять, но умеренно. И тогда все люди на земле будут жить в гармонии с планетой.
– Мы ведь уже говорили об этом, – ответил Гумилев, – Этого никак не добиться, кроме как через разновидность фашизма. Попробуй объясни эти идеи всему населению. А сколько грамотных, чтобы вообще их понять? А сколько будут против? Тут только силой такого добиваться. Но если силой, то никакой гармонии не получится, только фальшь из-под палки. Нет, мы, хоть и ставим себя выше животных, сами такие же животные. Мы созданы природой для выживания. Наши тела были выкованы в эволюционной борьбе, чтобы превзойти все остальные виды. Вот Володя правильно сказал: мы – сверххищник.
– Я не согласна с этим, – покачала головой Лера, – Я никого не хочу превосходить.
– Хочешь или нет, твое тело создано для этого. Если ты отрицаешь свое происхождение и, в определенном смысле, свое предназначение, то ты отрицаешь и свою глубинную сущность. Сущность, которая гораздо древнее всех интеллектуальных концептов и особенно идеи заботы об экологии. Человек как вид существует 300 тысяч лет. Экологические проблемы всплыли лишь 50 лет назад.
Лера задумалась. Дым от чашки с чаем тонкой нитью вился над ее головой, словно воплощая поток мыслей в голове.
– Знаете что? – наконец сказала она, – Если мы доминируем на планете, то появление другого сверххищника не просто возможно. Оно неизбежно. Чтобы подавлять наши непомерные амбиции.
– Исаич, как она тебя! – рассмеялся Зорин и отхлебнул чая из чашки. Он хлопнул себя по коленям и чуть приподнялся над столом, привлекая к себе внимание, – Ладно, мальчики и девочки, болтовня была занятная. А мне надо телеграфировать в штаб, чтоб вас, школьницы, забрали домой.
– Пейте чай, – подытожила Мишка, наклонив чашку и окуная туда губы.
После чаепития разбрелись: девушки вернулись к своим кроватям, Гумилев остался беседовать о чем-то с Мишкой на кухне, а Зорин пытался настроить рацию, стоявшую в прихожей. Дождь все еще барабанил по крыше, без всяких признаков утихания. Натка натянула на себя одеяло и закрыла глаза, надеясь проспать остаток дня. Настроение у нее было прескверное.
Она проснулась ближе к вечеру. Мужчины сидели на кухне и переговаривались. Прислушавшись, Натка поняла, что по рации с кораблем связаться не удалось из-за непогоды. Сотовая связь тоже не ловила, не говоря об интернете. Она выглянула в окно: ливня уже не было, на землю сыпались редкие капли, как вода из сита. Она встала с кровати и шепнула Лере, читавшей книгу:
– Разговор есть. Давай снаружи.
Оделась и вышла. Укрываться от дождя она не стала: ей было приятно чувствовать, как капли расплываются цветами холодка на ее голове и плечах. Леру долго ждать не пришлось – та появилась на пороге и сразу поежилась от холода. Накинула капюшон и спросила Натку:
– О чем поговорить хотела?
Натка замялась. Момент был поворотный. Она должна была рассказать Лере об айлатке и о последней истории своего отца. Но сделать это означало полностью довериться девушке, которую она встретила несколько дней назад.
– Ты что-то ищешь здесь? – задала Лера вопрос на упреждение.
– Можно и так сказать. Послушай… Этот остров и впрямь необычный.
Сбиваясь, Натка рассказала Лере о встрече отца с айлаткой.
– Если я ее найду, – Натка проглотила ком в горле, – То мой отец не зря умер, а его имя останется в веках.
Лера молчала. Натка напряженно ожидала ее реакции.
– У тебя в рюкзаке я случайно видела рисунок. Это и есть айлатка? – спросила Лера.
– Да!
Ей вдруг стало досадно, что Лера видела ее набросок. Она не понимала причину досады, и от того начинала сильнее нервничать.
– Ты хочешь, чтобы мы отправились вместе ее искать?
– Если ты не против, конечно. Мы улизнем завтра утром. Эти дундуки сегодня ни с кем уже не свяжутся. А даже если завтра с утра вызовут «Зевс», то он будет у острова в лучшем случае послезавтра. Нам хватит дня, чтобы все тут хорошенько исследовать. Остров-то маленький. Просто туман везде…
– В этом тумане и дело, – сказала Лера, – Я сама в него ходила.
– Я так и подумала. Что-то услышала?
– Услышала и увидела. Только не хочу говорить, извини. Наташ, тут что-то не так. Я тебе не советую завтра никуда ходить. Лучше нам правда убраться восвояси.
– Понятно.
В этой короткой фразе Натка вместила сразу несколько смыслов – горечь от разочарования и злость на саму себя за раскрытие самой важной тайны – тайны айлатки, которую отец наказал ей найти перед смертью. Лера была единственной, кому Натка могла довериться на острове. Но сейчас она безжалостно предала это доверие. Девушка почувствовала, что Натка закрылась и поспешила добавить:
– Там, в тумане, я увидела свою собаку. Собаку, которая мертва уже восемь лет и которую я очень любила.
– Ясно, – сказала Натка, – Ты думаешь, что и айлатка ненастоящая? Плод воображения?
– Я думаю, в рассказах Гумилева есть доля правды. Помнишь, он говорил о жителях Отрадного, которые сходили с ума? Возможно, им тоже приходили видения.
– Он нас отпугнуть хочет! – повысила голос Натка, – Я верю своему отцу. Если он видел, значит, видел.
– Я понимаю. Пальма, собака моя, тоже была мне очень дорога.
Натка отвернулась и взметнула вверх руку с распущенными в сторону пальцами – прощальный жест.
– Мне надо пройтись, – сказала она.
– Постой.
Но Натка, не оглядываясь, быстрым шагом отправилась в сторону берега. Она шла, куда двигались ноги – без плана и замысла. На остров надвигались сумерки, и на фоне темнеющего неба облака выглядели сгустками чернил, выпущенных в глубине моря каракатицами. Звезды слабо мерцали сквозь разорванные лоскуты, возвещая о скором наступлении ночи. Порыв ветра всколыхнул траву у ног Натки, пощекотал лодыжки, больше не стесненные сапогами, как вчера на лодке. Она шла вдоль берега, не сводя взгляда с бесконечного океана неба над головой. Внизу, под ним, расстилался другой океан – они были точно отторгнутыми братьями-близнецами, живые свидетельства бесконечного разнообразия бытия и вечное напоминание человеку о его мелкой роли. «Мы так незначительны на фоне всего этого», думала Натка, вглядываясь сквозь прорехи облаков в мерцающие точки звезд, «Почему люди так много думают о себе?». Этот ужас, который она испытывала тогда, во время плавания к острову, оказавшись один на один с безбрежьем океана, теперь таял в ее душе, обращаясь в смирение перед непознаваемой, но несокрушимой силой, которая беспрестанно рождала и поддерживала жизнь.
Она села на песок. Справа, чуть в отдалении вздымались отвесные скалы, исполинским клинком преграждая путь дальше по берегу. Ветер был слабый, он пах солью и перегнившими водорослями. Где-то вдали, в океане, послышался громкий всплеск. Натка посмотрела в ту сторону: светлыми блестками в редком закатном солнце рассыпался букет водных капель. «Наверно, кит пустил фонтан», подумала девушка. Она уперлась ладошками в землю, откинула назад тело. Пальцы растолкали в сторону вязкий мокрый песок, ладони схватил холод. Натке было все равно. Она сидела, не считая времени, пока золото волн перед ее глазами не начало меркнуть, исчезая во тьме ночи. Чернила облаков рассеялись, открывая полностью небосвод, на котором звезды засветили ярче и смелее. Ночное небо было покрывалом над тихой колыбелью острова, где волны баюкали берег мерными приливами и отливами. Натка завороживал этот вид ночного океана и неба, и она подумала, что эта красота неотделима от опасности, которую несла с собой природа. Океан запросто мог погубить ее, как, например, вчера, но, господи, как же он был прекрасен! «Если бы я хотела погибнуть, то непременно здесь», – неожиданно ворвалась в ее голову импульсивная мысль. До этого мысли о смерти не посещали ее. В рутине городского существования, где ей непрестанно приходилось думать лишь о пропитании и крыше над головой, она редко останавливалась и просто смотрела на что-то красивое. И сейчас, внезапно, когда она увидела настолько прекрасную картину, написанную природой, ей вдруг захотелось остаться в ней навечно, слиться с этой великолепной гармонией в смерти, оторвавшись навсегда от уныния будничной жизни.
– Да, если умирать, то здесь, – прошептала Натка. В глазах ее мерцали звезды.
Позади послышалось шуршание. Натка подумала, что кто-то идет по берегу к ней. Ей стало досадно – больше всего ей не хотелось, чтобы кто-то из группы прервал сейчас ее уединение, оторвал от прекрасного момента. Она обернулась. И застыла как камень. Натка увидела, что прямо за ней стоит отец. Он посмотрел на нее, как привычно – добрым, чуть замутненным, взглядом из-под морщинистых век и ласково сказал:
– Доченька, как давно я тебя не видел.
