Антон Волков
Остров айлатки
День 2
Натка почти не спала. Ей мешал рев ветра, который бился о стену покосившегося деревянного домика. Кровать с проржавелой сеткой и худым влажным матрасом постоянно скрипела, стоило ей пошевелить рукой или ногой. Эту ночь она просто пролежала в тишине, рассматривая потолок. Заснула только под утро, когда на стене из окна редкие лучи солнца наляпали желтый прямоугольник.
Гумилев с Мишкой вчера привели ее с Федором в старый дом научного сотрудника, располагавшийся на северной оконечности острова. Неподалеку стояла и небольшая вышка – пункт наблюдения за китами. Из раскрашенного в голубой домика с покатой деревянной крышей вырывалась стрела антенны, острым когтем пронзая картину пасмурного неба. Домик был сложен как избушка и, скорее всего, по тому же методу – Натка особенно не разбиралась в местной архитектуре. За годы простоя краска облупилась и выветрилась, словно у домика было заболевание кожи – остов был испещрен рваными пятнами, обнажавшими отсыревшее дерево. Перед входом в дом стояла покрытая ржавчиной жестяная бочка, полная до краев воды. Со всех сторон дом обступали низкие кустарнички, и, чтобы пройти ко входу, приходилось широко шагать, придавливая листья к земле.
Видимо, биолог сам был здесь недавно, и ничего в доме не было обустроено. За порогом в Натку впился затхлый запах пыли и плесени. В домике было всего две комнаты, не считая небольшую прихожую. В первой, с окнами, выходившими в сторону океана, стоял низенький стол и пара табуреток. У стены стояла печь-буржуйка, черный домоход которой выходила из потолка. Рядом были свалены дрова, большинство были отсыревшими. Видимо, из-за этого рядом валялись в великом множестве книги с выдранными страницами. Для любившей читать Натки поначалу это было кощунство, но она еще на Беринга привыкла, что книги здесь для розжига. Во второй комнате с одной стороны высились деревянные, топорно сбитые нары с побледневшими и выцветшими матрасами. В одном из них был разорван край, из которого торчали грязные ватные потроха. Напротив стояли две сеточных кровати, также с матрасами. На одной из них и провела ночь Натка.
Она проснулась от запаха чего-то вареного. Дом наполнился горячим паром, валившим со стороны печки. Натка, потянувшись, встала. Тело ломило, голова была ватной, а нос полон соплей. «Простыла чуть», подумала она, чувствуя, как валится обратно на жесткий матрас. Силой воли она заставила себя встать на ноги. У нее всегда было правило: если чувствуешь себя больной с утра, разогрейся хорошенько и начни что-то делать. Если болезнь уходит, то это просто трюки ленивого ума. А если нет, то действительно придется отлежаться. Натка надеялась, что это именно первый случай: боязливое тело просто избегает действий в новом для себя места, ища комфорта во сне и постели.
Она прошла на «кухню» – так она стала называть место, в котором стояла печка. На широкой чугунной поверхности стояла широкая алюминиевая кастрюля с вмятиной на боку. Поверхность воды в ней бурлила, сквозь лопавшие белые пузыри проступало что-то коричневое и сново ныряло внутрь, в недра пены. На столе в другой кастрюле, поменьше, лежало нечто длинное, темное и склизкое. Натка поморщилась от йодистого запаха, который плотным потоком ударил ей в нос, стоило наклониться над этой странной кучей. Рядом с кастрюлей стояли жестяные миски и тарелки, лежали вилки и ложки. Судя по всему, все готово было к трапезе. «А где же все?» подумала Натка, оборачиваясь обратно в сторону кроватей. Вчера Федор вскарабкался на нары, а теперь его место было пустым. Значит, он уже ушел. Девушка схватила с крючка у входа парку, накинула и вышла в утреннюю морось.
Был август, но погода на острове напоминала осеннюю. Капал редкий дождь, порывы ветра с океана подхватывали крупинки воды, орошая ими куртки, бросая в лицо. Позже Натка поняла, что в этом месте ветрено всегда. Не было ни дня с момента ее приезда, когда бы ей не приходилось топать против невидимого полотна, окутывавшего и тянувшего за собой. Солнце появлялось обычно только на закате, рассекая желтой нитью полоску воды, превращая воду и волны в бархатистые силуэты. И тем страннее было вчерашнее явление столпа света. Натка оглянулась, вспоминая, где она видела его вчера. Но глухую пелену тумана, покрывавшую каменный исполин, сейчас ничего не нарушало. Травяной луг просто растворялся вдали, переходя в рваную белую пенку, а где-то за ней виднелись очертания холмов и скал.
– Ты уже проснулась, – услышала она жизнерадостный голос.
Рядом с ней стоял Гумилев. Наверно, он стоял за домом, а пока она оглядывалась, незаметно подошел.
– Пойдем тогда завтрак есть, – сказал он, приглашая обратно в домик.
– А что это там варится? – спросила Натка.
– Все, что можно здесь найти. В кастрюле борщевик, на столе морская капуста. Сделаем салат.
– Борщевик? Он же ядовитый.
– Это смотря какой. У нас в кастрюле сибирский, он как капуста.
Из-за стены дома вышла Мишка. Она процедила с холодным выражением лица:
– Я тоже терпеть не могу это есть.
– А ты чего привередничаешь? Вечером приплывет Зорин, наешься до отвала.
– Да я съем. Просто говорю, что не люблю.
– Зорин приплывает вечером? – уцепилась Натка за слова биолога.
– Должен, – он пожал плечами, – Им от Камчатска сюда три дня плыть, но они еще делали крюк. Так что должны быть вечером. Я тоже на них рассчитываю – у них все оборудование, не только еда. Без генератора особо не поработаешь в этих потемках. А ты чего с ними не поплыла? Он говорил о тебе, я думал возьмет на борт.
Натка рассказала, как она опоздала на корабль и вынуждена была лететь в Никольское «кукурузником».
– Вот оно что, – пробормотал Гумилев, – Тогда тебе тоже ждать его остается. Как никак, он твой начальник. Ты же за китами наблюдать приехала?
Это была ее «официальная» причина приезда на Командорские. Конечно, в качестве волонтера она должна была делать все, о чем ее попросят, но она уговорила взять ее под крыло Владимира Зорина, занимавшегося косатками и китами. Она не могла выложить сразу, что ищет айлатку, полумифическое существо. Ее бы подняли на смех. Нужно было попасть на Безымянный под другой причиной, а по телефону ей удалось выведать, что сюда плывет экспедиция Зорина. Но вот по какой причине здесь Гумилев? О нем она даже не слышала. Можно ли ему рассказать про айлатку? Он, как биолог, должен знать, как найти это редкое создание. А может, он ее уже видел. Эта мысль слегка огорчила Натку, ведь тогда честь первооткрывателя переходила ему, оставляя ее отца в безвестности. Она решила окольным путем выведать, что он тут делает.
– Да, за китами, – сказала она, – Вы тоже?
Он засмеялся. Гумилев был уже в возрасте, Натка дала бы ему около 50 или даже 60 лет. Морщины на лице выглядели как дряблая китовая кожа, а крупная родинка над губой напоминала прицепившийся полип. Сам биолог был человеком тучным, но только у основания. Относительно обычная грудь переходила в округлый живот, словно тело его было посажено в огромную бочку.
– Вы там долго стоять будете? – послышалось из дверного проема бурчание Мишки, – Вода вся почти выкипела.
Локон золотистых волос выпадал из темноты под лучи редкого солнца. Натка вдруг подумала, какие у девочки красивые вьющиеся волосы, и она всегда хотела себе такие же. У нее-то были редкие, сухие и ломкие. Даже не завьешь особо. Наверно, мать Мишки была очень красивой женщиной. Если задуматься, было довольно странно – биолог тащит свою маленькую дочь на далекий остров, где они живут вдвоем без света и нормальной еды. «И куда только ее мать смотрит?» подумала Натка.
Вместе с биологом она вошла внутрь. Мишка, словно хозяйка домика, уже раскладывала вязкую кашицу, бывшую листьями борщевика, по мискам. Туда же она щедро насыпала ламинарии из второй кастрюли. Подтащив табуретки к столу, она уселась первой и взяла вилку в правую руку. Но есть пока не стала: посмотрела на отца, словно ожидая приказа начать.
– Ну что ж, приятного всем аппетита, – прокряхтел Гумилев. Он уселся на табурет с некоторыми сложностями: из-за крупного живота ему пришлось чуть выставить в стороны руки, а во время приземления ухватиться за стол. Натка сидела перед своей миской, откуда валил пар и несло йодом с примесью не то вареного щавля, не то капусты, и раздумывала, насколько сильно она голодна.
– У вас есть соль? – спросила она.
Мишка понимающе кивнула и пошла к небольшой тумбочке.
– Так вот, отвечая на твой прошлый вопрос, – сказал Гумилев Натке, – Нет, китами я не занимаюсь. Приплыл сюда не за ними.
«А ради чего тогда?» спросила мысленно Натка. Сердце ее странно скакнуло, на миг унеслось вперед, а затем вернулось в привычный ритм. Она поняла, что предвкушает от него определенный ответ. Мишка тем временем принесла соль и поставила покрытую сажей солонку прямо перед ее миской.
– Ого, как тебе Мишка услуживает, – удивился Гумилев, – Она вообще нелюдимая у меня. Как куда-нибудь придем, она обычно сама по себе, не разговаривает ни с кем. И уж точно соль не носит.
Под золотом волосом словно набух огромный помидор. Мишка отвернулась в сторону и стала вертеть вилкой в руке. Натка поняла, что слова отца ей совсем не по нраву. Гумилев же продолжал:
– Это я виноват. Никогда не думал, что детей заведу. А потом встретил одну женщину тут, на Командорских. Гидрологом была, ненадолго приехала над проектом работать. Через год появилась Мишка. Летали в Камчатский, других родильных домов тут нет. Не повезло, мать при родах умерла. Мишка с тех пор везде со мной, не на кого оставить.
Он говорил об этом так спокойно и отстраненно, словно все это происходило не с ним. «Что за человек такой?» подумала Натка, чувствуя, как подступает к горлу окаменевшее сердце, «Такие вещи говорит при своем ребенке. Это же равносильно сказать, чтобы она вовсе не родилась. Будто она обуза для него. Или кукла какая». Мишка сидела, уперев кулачок в подбородок и крутила вилку в свободной руке. Судя по всему, к подобным речам папы она уже привыкла.
– Значит, не за китами здесь? – Натка поспешила переменить ход беседы.
– Нет, – повторил Гумилев и нанизал на вилку огромный шмат борщевика. Поднес вареное растение к губам, но есть пока не стал.
– Папа сюда новый вид открывать приехал, – сказала Мишка.
– Новый вид! – воскликнула Натка. – И какой же?
Гумилев отложил борщевик, так и не отправив его в рот. Махнул огромной и широкой, будто ласт кита, ладонью, сказал:
– Вид это громко сказано. С этим островом интересная история связана. И я давно хотел в ней покопаться.
– Расскажи ей, папа, – подначивала Мишка.
– Я же рассказываю. Не перебивай. Наташа, скажи мне, сколько обитаемых поселений есть на Командорских?
– Ну Никольское, – протянула она и задумалась. Географию Командорских она изучала перед полетом, но сейчас все словно вылетело из головы.
– Можешь не думать. Это и все, – улыбнулся Гумилев, – Действительно, Никольское – единственный поселок на Командорских, на острове Беринга, самом крупном в архипелаге островов. Помимо Беринга, есть также острова Медный, Топорков, Арий Камень и Безымянный. Безымянного нет в атласе и упоминаний о нем тоже нет. А между тем, именно на этом острове мы сейчас и находимся.
– Но почему так?
– Постой, не гони. Я у тебя спросил, сколько сейчас поселений. Ответ – одно. Но в советское время было три. Кроме Никольского, было также село Преображенское – располагалось на Медном острове. И было еще село Отрадное вот на этом самом острове, где сейчас мы. Там жило по 100-200 человек, в основном, алеуты. Но в 1970-х годах оба поселка эвакуировали. Жителей переселили в Никольское. Преображенское и Отрадное стали необитаемы. А все потому, что в Отрадном люди стали сходить с ума.
– Что значит «сходить с ума»?
– Например, они уходили в море и топились там. Своим говорили «Море меня зовет». Другие просто сидели на земле, громко смеялись и будто с кем-то разговаривали. На слова других не реагировали. Пребывали словно под куполом в своем мире. Один алеут спрыгнул со скалы, а до того, как это сделал, сказал, что следует за своим отцом. А отца его уже давным-давно не было в живых.
– Ужас какой… Серьезно?
– Ну что я, врать стану. Тогда власти что подумали – совсем рядом ведь американцы, там на горизонте уже их острова начинаются. Тогда еще между нами и Америкой шла Холодная война, ходили слухи о самом безумном оружии, в том числе ультразвуковом. Власти подумали, что это американцы испытывают новые технологии на местных алеутах, возможно, через спутниковые волны, и быстро эвакуировали оба поселка. В официальной прессе, конечно, написали, что село упразднено для ускорения экономического развития.
– И что потом?
– Да ничего. В Никольском все спокойно было, никто с ума не сходил. Но обратно на Медный и Безымянный никого не переселяли, потому что вот это уже было бы экономически затратно.
– Подождите. Вы сейчас мне такую сверхсекретную штуку рассказали просто так, за завтраком?
Между опухшими веками и дряблыми мешками кожи биолога родился снисходительный взгляд.
– Я тебе рассказал, не потому что я дурак, – усмехнулся он, – А потому что это все чушь. Дело не в американцах и не в секретном оружии. Я думаю, причина сумасшествия местных была биологической.
– Поняла, – заключила Натка, – Вы приплыли сюда найти эту причину.
– В заповеднике закрывают глаза на то, что произошло пятьдесят лет назад, а меня тайна Безымянного заботила все эти годы, – продолжал Гумилев, – Мне тогда восемь было, и мы с мамой жили в Никольском. До сих пор помню корабли с Медного, откуда выходили недоуменные алеуты. Здесь много странного. Взять вот то, что ты говорила – острова нет на картах. Да это потому, что со спутника его не видно. Эхолокация показывает пустое пространство над водой, только подводный камень. Согласно всем приборам измерения, Безымянного просто не существует.
– Это невозможно.
– Действительно, в наш век, когда географические объекты измерены до мельчайших деталей, ты точно знаешь глубину океана в том или ином месте, высоту горы там-то или там-то, остров, которого нет, воспринимается дикостью. Но факт остается фактом – мы сейчас на острове, который не нанесен ни на одну карту.
– Ну хорошо… – сказала Натка, – Почему вы думаете, что это явление биологическое?
– Девочка моя, это мое предположение. На самом деле, я понятия не имею о природе этого острова. Может быть, здесь вовсе нарушены законы физики…
– Да бросьте! – не выдержала Натка.
– Я не шучу, – сухо сказал биолог, – Марина, мама Мишки – я сказал тебе, что она гидрологом была. Так вот, мы плавали с ней на Безымянный один раз. Она сказала, что такой туман, как здесь, физически невозможен.
– Тогда остров тоже был в тумане?
– Да он всегда в тумане, – Гумилев словно изрекал общеизвестную истину, – Когда ты ни приплыви сюда, он клубится и клубится. Утро, день, вечер – неважно. И дело не в том, что здесь всегда дожди и пасмурно. Этот туман состоит не из воды. Он не оставляет следов ни на какой поверхности. Под микроскопом не видно капелек.
– Вы меня разыгрываете? – не выдержала Натка.
– Ты еще спроси, правда ли я биолог, – пожал плечами Гумилев.
– Сейчас папа говорит правду, – сказала Мишка, глядя Натке в глаза.
Вот Мишке Натка верила безоговорочно. Такая, как она, не станет принимать участия в дурацких розыгрышах. Такая, как она, даже врать не умеет, наверно. Будто пытаясь схватить выпадающие из рук катушки с нитками, которых она взяла слишком много, Натка протараторила:
– Если… если все, что вы говорите, правда… если остров не видно с неба, если локаторы не берут, если тумана нет, но он есть, если люди сходили с ума… То здесь не вы один должны быть, а ватага исследователей! Физики, химики, биологи, да еще куча кого!
– Согласен, – кивнул Гумилев, – Да кто же поверит в такую чушь, что я сказал? Если принять это на веру, то сколько фундаментальных законов, на которых основано наше изучение мира, нарушено?
Натка не ответила.
– Понимаешь, ученые, особенно современные ученые – это люди, для которых два плюс два всегда будет четыре, а иначе они мыслить не могут. Им нужны готовые системы. Открытые за них кем-то великим законы, которые позволяют поддерживать стабильность картины мира, где все можно измерить и подсчитать. А когда они сталкиваются с тем, что выбивается из этого, такое явление становится «слепым» пятном. Может, мы на него посмотрим, но позже. А лучше и вовсе забыть. Потом впихнем в устойчивое мировосприятие «задним» числом.
– Но ведь два и два правда будет четыре, – сказала Натка.
– Да речь не об этом, – с досадой сказал Гумилев, – Скажи мне вот что: если бы ты была рыбой, знала бы ты о том, что существует суша?
– Так ведь рыбы и выбрались наконец на сушу.
– Смелые рыбы, – поправил Гумилев, – Или глупые. И первая такая рыба наверняка сдохла в страшных мучениях, совершенно не понимая, что ее убило. Видела, как беспомощно они бьются в конвульсиях, стоит нам выбросить их на крючке на сушу? Вот так, наверно, было и у самой первой. И только через боль и страдания, получая постепенно конечности, отращивая легкие, смелые рыбы смогли освоить сушу. А обычные рыбы до сих плавают себе под водой.
– Вы сейчас что имеете в виду? Причем тут рыбы?
– Мы изучаем наш мир мозгом, Наташа. Мозгом, состоящим из плоти и крови, мозгом, который приспособлен эволюцией под конкретные задачи. Я ведь биолог, и я верю в эволюцию. Наш мозг нужен нам, чтобы выживать. По крайней мере, был нужен до недавнего времени. Но выше головы с нашим мозгом, прости за каламбур, мы прыгнуть не можем. Теперь ты понимаешь, о чем я говорю?
– Не совсем… Вообще, у вас странные речи для ученого. Каким-то мистицизмом веет.
Гумилев вздохнул, распустив паруса плоских губ.
– А первые ученые были богословами и алхимиками. Тебя это не смущает?
– Да я и не знала…
– Благодаря научным открытиям, мы завоевали весь мир, – сказал Гумилев, – Все подсчитали и измерили. И каков результат? До жути скучно стало жить. И вот если появляется что-то, как этот Безымянный, мы отводим взгляды и говорим: «Этого нет». А надо говорить: «Этого нет в мире, к которому мы привыкли. В мире, в котором мы не прыгнем выше головы». Но второе мы сказать не можем, потому что это сильно уязвляет самолюбие ученого человека. Но я не боюсь себе этого сказать.
Натка подумала, что перед ней эдакая разновидность юродивого от мира ученых – наверняка, коллеги смеются над ним. Девушка пожалела, что не проверила информацию про Безымянный перед отплытием – действительно ли были правдивы все дикие вещи, что он сейчас рассказывал. Ее смущало, что Гумилева поддержала Мишка, но, возможно, маленькая девочка просто особенно не смыслила в науке. «А ведь с посторонними она не разговаривала» подумала Натка, «Вот он ей и напихал бреда в голову». Про себя она твердо решила, что все сказанное Гумилевым было лютой ахинеей, а сам он – полусумасшедший. Ей стало жалко Мишку, которая находилась в компании такого отца. Ее особенно не заботило, что, расскажи она про айлатку, Гумилев, возможно, подумал бы про нее точно так же. Как и многие современные люди, Натка предпочитала верить в свою правду, оберегая ее от остальных и никому не раскрывая. Очень просто сберечь то, что никому не показываешь.
– Так что вы конкретно ищете? – спросила она, – Вы так и не ответили. Если острова нет или он непознаваем, как можно его изучать?
– Я здесь, чтобы посетить Отрадное.
– Там, где люди с ума посходили?
– Да. Я думаю, причина всех странностей, связанных с островом, идет оттуда.
– Так причем здесь новый вид?
– Кто знает, что я там найду? – посмеялся Гумилев, – Может, там и нет ничего, а копать надо в другом месте.
– А где находится Отрадное?
Гумилев снова взял в руку вилку с нанизанным на зубья борщевиком.
– Это я не могу сказать. Пойду я туда сам. А если я скажу тебе место, ты еще за мной увяжешься, а это вполне опасное предприятие.
– Чего мне, на берегу все время сидеть? Я не пленница тут.
– Не пленница, конечно. А разве я сказал, что тебе никуда нельзя? Как приплывет Зорин, будешь китами с ним целый день заниматься, ни на что времени не будет.
«Вот противный мужик», подумала Натка, «Еще указывает. На место меня, блин, поставил. А остров мне все равно надо весь облазить, иначе айлатку не найти». Что-то в истории биолога не сходилось, она интуитивно это чувствовала. Но вытягивать из него больше ничего не стала.
После еды Мишка собрала все миски и понесла их наружу. Выходя, Натка увидела, как она полоскает их в бочке с водой. Девушке не хотелось сидеть в домике, нужно было уже начинать исследовать остров. Она решила, что вернется на тот же утес, откуда они с Федором обозревали окрестности. Он был достаточно высоким, чтобы можно было разглядеть остров. Она взяла рюкзак, в котором была запасная одежда, пакетик с орехами и маленькая кружка-термос. Поплотнее запахнула парку и пошла в сторону пляжа, где они увидели вчера ученого с девочкой. Уже будучи довольно далеко от домика, она услышала окрик. Ей показалось, что это ветер или крик баклана – она плотно набросила капюшон, поскольку дождь усиливался – но покрутив головой, она увидела позади себя фигуру Гумилева. Он стоял размахивая рукой. Сложив руки рупором, он что-то прокричал. Натка не услышала, сбросила капюшон и показала на уши. Она сердилась: чего он от нее еще хочет? Но Гумилев рубанул рукой воздух, развернулся и ушел к домику. Натка пожала плечами и начала спускаться по откосу к каменистому берегу.
Вдоль кромки океана, где она шла, медленно наступала и отступала вода. Погода была спокойной, лишь иногда со стороны океана налетал внезапный шквал. Натка остановилась. Она почувствовала, что идет слишком быстро, на автомате, будто убегает от чего-то. Покопавшись в себе, она поняла в чем было дело. В голове прокручивались слова Гумилева: «Этот туман состоит не из воды. Он не оставляет следов ни на какой поверхности».
– Не может быть, – прошептала она и подняла глаза в сторону острова.
Все было как утром. Белая пелена висела как покрывало, под которым проступали пики скал и округлости холмов. Нутро Безымянного было надежно укрыто от посторонних глаз. «Что толку тогда идти на утес» подумала она, «Все равно ничего не увижу. Наверно, это и пытался биолог сказать». Исследовать остров можно было, только пройдя сквозь завесу. Но девушку смущали слова биолога. Хотя она и решила, что он нес полный бред, но что если нет? «Все-таки он действительно человек с именем, даже тот паренек-энтомолог его знал. Хотя и посмеялся, когда я спросила кто такой этот Исаевич» думала она. Вскоре ей стало понятно, что такие размышления не приведут ни к чему, кроме топтания на месте. Она должна была решить, соваться в туман или остаться на береге. Натка помотала головой, отбросила сомнение, и врубаясь подошвами в камень, пошла вверх по склону.
В этом месте над ней висел обрыв, и идти было слишком круто. Она лихо взяла, так что наверху пришлось хвататься руками за низкую траву и подтягиваться ко склону. Мокрая поросль чуть не выскользнула из рук, но девушка удержала равновесие и, быстро перенеся вес туловища вперед, выбралась на край обрыва. Она жадно вогнала в легкие воздух, отдышалась и быстрым шагом, буквально вырубая ботинками кочки, пошла в разлившуюся перед глазами белесую мглу. Сердце забилось чаще, когда она поняла, что полупрозрачные щупальца тумана уже окутывают ее по бокам. Она задержалась рассмотреть его поближе, пыталась понять, что же в нем не так. Но пелена вокруг рассеивалась поблизости ее тела, а щупальца медленно смыкались за спиной. Натка взглядывалась в пенку дыма, но не видела ничего особенного. «Туман как туман» подумала она. После этой мысли ей стало спокойнее, словно с тела сняли неудобную одежду. Тревога ушла. Она уже шла спокойнее, размеренным темпом.
С того места, где она оказалась, перед ней лежали крутые бока зеленой травы с редкими бородавками камней. Словно изогнутые спины мифического азиатского дракона, холмы уходили наверх, откуда из тумана проступали зубцы каменистого кряжа. Натка подумала, что вот там ей и откроется прекрасный вид на остров. Она стала неспеша подниматься, нащупывая ботинками прочную опору с каждым новым шагом. В горах она никогда не была, а в ее родном городе холмов не было, так что во время подъема грудь ее постоянно вздымалась и опускалась, обеспечивая приток кислорода в кровь. Она не считала, сколько времени поднималась, но, когда за спиной осталось три драконьих кольца, она присела отдохнуть на продолговатый кусок базальта. Он выглядел как ограненный рубин. Кусок камня был теплым. Натка провела по нему рукой, подушечками пальцев чувствуя шершавую пористую текстуру. Она достала из рюкзака пакетик с орехами и термос.
Ей показалось странным, что океан в той стороне, откуда она пришла, было не видно. Она ведь не так далеко отошла. В таком тумане видимость должна быть очень высокой. Но девушка видела перед собой только камни и траву, пересеченную разломами в почве. Все остальное осталось за покровом белой мглы, стоявшей как стена. Ей подумалось, будто она прошла за какой-то невидимый барьер, который скрывал центр острова от берегов. В носу засвербило, и Натка чихнула. Глаза увлажнились, и она протерла их кулачком. От этого слезы пошли еще сильнее, Натка часто заморгала, пытаясь унять жжение в глазнице. «Все-таки заболела я», подумала она. Отпила из термоса облепихового чая. Где-то она читала, что такой чай очень полезен при простуде. Успокоенная этой мыслью, она почувствовала себя легче.
Где-то сбоку ей показалось движение. Натка инстинктивно повернула голову – это мог быть опасный зверь, вроде медведя. Но она ничего не увидела, только молчаливо лежащие камни, да гряду скал вдалеке. Будь здесь какой-нибудь зверь, он сразу был бы виден в пустом пейзаже. Она отвела взгляд, но через несколько секунд боковое зрение снова что-то уловило. Натка развернулась более резко на случай, если существо ускользнуло из поля зрения в первый раз. Она по-прежнему никого не видела. А затем она ясно услышала голос. Ее позвали. Внутренности девушки стали как ледяные – она узнала голос. «Натка», так ее звал лишь отец. Голос был отчетливым, с теплыми нотками, которые у девушки всегда связывались с чаем в граненом стакане и бутербродом с маслом – отец всегда их делал, когда садился рассказывать свои истории. Натка зажала уши, надеясь, что это только слуховая галлюцинация. Но стоило ей только отнять пальцы от мочек, как родной голос снова повторил ее имя.
Она в мгновение распрямилась и вскочила с места, осматривая окрестности. «Что за нелепая шутка!», вопил внутренний голос. Вокруг никого не было, да если бы и был, Натка, скорее всего, сошла с ума. Она рванула к себе рюкзак, спешно сунув туда термос, и не шагами, а прыжками понеслась вниз по склону. Длинные ноги живыми шестами несли ее тело обратно к берегу. На скользкой траве при такой скорости можно было легко поскользнуться и полететь вниз кубарем, но девушка об этом не думала. Все, что ей хотелось это вырваться обратно к Гумилеву и Мишке – к другим людям, которые и скажут, сумасшедшая она или нет.
Когда белая стена расступилась и перед ней раскинулся океан, Натка замедлила бег, прошла по инерции несколько шагов, а потом, как марионетка, которую бросил кукловод, сложилась на песок. Маленькое сердце бухало в груди ударами молота, перед глазами расплывались темные круги, она шумно дышала. Оперевшись на локти, она подняла туловище. В ушах звенело, что-то щелкало, но голоса больше не было. Натка просидела долгое время, вслушиваясь в шум ветра и прибоя, с ужасом ожидая, что ее снова позовет отец.
Где-то сбоку раздался шорох шагов. К ней подошла Мишка. Она посмотрела на Натку сверху вниз, потом повернула голову к туману.
– Ходила туда, – сказала она, – Тебе же папа сказал, что это опасно.
Натка поднялась с песка и отряхнулась. Ей не хотелось смотреть в сторону тумана, и она развернулась к океану.
– А ты ходила туда? – спросила она девочку.
Мишка помотала головой. Ее золотистые локоны были сведены в косичку, спадавшую витым лучиком солнца за спиной. На лбу выбилась непослушные пряди, ветер слегка их подбрасывал над лицом девочки.
– Зачем ходить туда, где опасно? – спросила она.
– Что же там опасного?
– Ты уже знаешь что.
Натка с изумлением воззрилась на нее. По ее позе и тону голоса девочка уловила, что она только что пережила по ту сторону. Как же прекрасно у нее развита интуиция!
– Пойдем к морю, – вдруг сказала девочка, – Надо ламинарию на ужин собрать.
Не дожидаясь ее согласия, она сама пошла к берегу. Натка поспешила за ней. Пока они шли, Натка спросила:
– Когда мы вчера встретились, ты сказала, что мы все умрем. Ты имела в виду туман? Мы умрем, если забредем глубоко в туман?
– Не знаю.
– Но почему мы умрем? Что нас убьет?
Девочка остановилась и задумчиво посмотрела себе под ноги. Потом взглянула на Натку.
– Папа тебе говорил, что я родилась в заповеднике. Это так. И я очень много наблюдала за животными. Постепенно я стала различать хищников и травоядных по одному взгляду. Вот, например, косатка – она нас не убьет.
– Разве косатки человека не трогают?
– Они едят морских котиков, а от нас бегут. Для человека косатка безобидна. А вот бурый медведь нас задерет. Причем это не из книжек мне пришло. Я просто гляжу и понимаю – вот это опасно.
Натка поняла, о чем говорит девочка. Когда-то она читала в одной книжке об эволюции человека, как над детьми, еще не вышедшими из колыбели, проводили эксперимент. Им показывали изображения животных на слайдах, вместе с тем регистрируя активность нейронов в мозгу. Животным, на которое была самая сильная реакция, оказалась змея. Активировались нейроны в затылочной доле мозга, отвечающей за зрение. Выходило, что люди, только выходя из утробы, уже могли распознавать хищников – природа позаботилась об этом. Натка подумала, что Мишка, проводившая все время с природой островов, уже настолько тонко чувствовала местную экосистему, что сама стала ее частью. И если она говорила, что туман опасен, значит, так оно и было. Вот только объяснить это девочка не могла.
Они собрали ламинарию и отнесли ее в домик. Гумилева не было. Биолог вернулся поздно вечером, когда солнце уже зашло. Натка не стала спрашивать, где он был. Корабль Зорина так и не приплыл. Им снова пришлось укладываться в полной темноте. Он и еще одна девушка появились только на следующий день.
