Антология
Антология социально-экономической мысли России. XIX–XX века. Том 1
Очевидно в то же время, что между этим субъективным логическим приемом и тем объективным содержанием, которое впоследствии влагает в него Зомбарт, нет и не может быть никакой внутренней связи. Ценность в первом, логическом, смысле есть пустая форма, которую можно наполнить каким угодно содержанием, подобно тому, как пустое пространство, образующее геометрическое тело, можно вообразить наполненным и деревом, и металлом, и всяким другим веществом. Продукты человеческого труда с полным логическим правом могут быть сделаны соизмеримыми (раз дело идет только о соизмеримости) и по весу, и по объему, и по цвету, и по запаху, и по какому угодно фантастическому признаку, лишь бы он был общим всем этим продуктам. Если же это так, то не ясно ли, что это логическое понятие ценности ничего не прибавляет к характеристике товаров как трудовых ценностей, раз оно сосуществует и со всякими другими признаками соизмеримости и помимо труда?
Из сказанного следует, что первый признак ценности, выставленный Зомбартом, должен быть отвергнут a limine: 1) он является субъективным там, где требуется объективная характеристика; 2) он является вечным там, где требуется охарактеризовать определенную историческую эпоху; 3) он нисколько не выделяет характеризуемое понятие из ряда других, не имеющих с ним ничего общего; поэтому он должен быть устранен.
III
У Зомбарта остался совсем невыясненным характер прибавочной стоимости, а его определение совсем не определяет последней; он становится при этом в противоречие уже не только с духом, но и с буквой рассматриваемого учения. Где же причина этого явления? Нам думается, что причина лежит в его крайне странном и своеобразном понимании слова общественный. Зомбарт постоянно повторяет, что ценность и прибавочная стоимость суть общественные факты, понимание которых возможно только с общественной точки зрения.
Нам кажется, что здесь есть двусмысленность в употреблении слова общественный: в одном значении слово это значит общий, типичный, и противоположно понятию особенный, индивидуальный, в другом смысле общественный значит имеющий отношение к обществу, но не частным лицам и поэтому противоположно понятию частный. Попытаемся выразить это различие примерами. Отношение наемного работника к капиталисту есть факт, общий отношениям и всех других работников ко всем другим капиталистам; он предполагает поэтому известные общие условие, характеризующие с этой стороны общество капиталистов и работников. Это факт общественный в первом смысле этого слова. Капиталист А производит прибавочную стоимость и получает прибыль; тоже делает и капиталист В и С и т. д. Очевидно, производство прибавочной стоимости и получение прибыли обусловлено какими-то общими причинами общественной организации, которые и делают сходным положение А и В и С и т. д. Это факт общественный также в первом смысле. Противоположный пример представляют дружеские отношения Петра к Ивану; эти отношения распространяются только на этих лиц и вызваны какими-либо исключительными событиями из жизни Петра и Ивана; отношения эти представляют особенный, индивидуальный факт. В пример второго значения слова общественный приведем хотя отношение общества к путям сообщения, площадям и под. Все они представляют собственность общества, как такового, как целого, но ничью в частности. Органы управления, суды и т. п. существуют в интересах всего общества, но не данного частного лица, пользующегося ими лишь как член общества, чрез посредство его. Понятие общественный в последнем смысле удобнее для отличия назвать непосредственно общественный, – предмет или качество, к которому общество относится, как таковое, без посредствующих звеньев.
В этом последнем смысле Зомбарт и употребляет слово общественный. Так, он говорит: «в понятиях ценности и прибавочной стоимости констатируются и делаются доступны нашему мышлению общественные факты, издержки же производства и прибыль суть эмпирические факты частной, индивидуальной жизни». Как мы показали, издержки производства и прибыль суть такие же общественные факты в первом значении этого слова, как ценность и прибавочная стоимость; очевидно Зомбарт здесь разумеет отношение непосредственно общественное. Здесь и лежит punctum saliens всей его теории. Капиталистическое производство как раз характеризуется именно тем, что здесь нет непосредственно общественных отношений. Возьмем ли мы товар, который, как мы уже видели, есть частно-общественный предмет; возьмем ли капитал, командующий общественным сочетанием труда под частным контролем и по частной инициативе; возьмем ли регулирование производства применительно к общественным потребностям, регулирование, которое совершается путем рыночных удач или неудач частных производителей и т. д.
Давидович М
Петербургский текстильный рабочий[22]
Несколько слов о программе и методе
Непосредственным поводом к настоящей работе послужила производившаяся зимой 1907–1908 года бюджетная анкета XII отдела И. Р. Технического Общества. Существовавшая тогда при правлении петербургского профессионального союза текстильных рабочих специальная анкетная комиссия, рассмотрев присланный для распространения среди членов союза опросный листок этой анкеты, усомнилась, в виду его сложности и не совсем удачной формы вопросов, в возможности его заполнения ткачами и прядильщиками, представляющими наименее образованный элемент рабочего населения Петербурга. Единогласно было признано, что сколько-нибудь сносный материал возможно добыть лишь через специальных опросчиков. Но раз так, то затем решение было видоизменить соответствующим образом и программу анкеты, заменив в ней прямые вопросы об общих цифрах более или менее детальным описанием фактического положения. Идя по этому пути, комиссия имела в виду получить не только возможно более полное и точное исчисление доходов и расходов, но и возможно более детальную картину жизни текстильного рабочего, что для нее и составляло сущность анкеты.
Не тот длинный ряд частичных – крупных и мелких – упущений анкетного листка, который потом обнаружил в нем его автор, С. Н. Прокопович[23], смутил главным образом анкетную комиссию текстильного союза. Можно сказать, что значительной части этих упущений она и не замечала, поскольку она увидела прежде всего слишком общие, суммарные вопросы. Суммарностъ вопросов, возлагавшая на опрашиваемое лицо большие подсчеты и ответственность за крупные цифры, вот – первое, что смутило комиссию. Переходя к описанию фактического положения, вместо вопросов об общих цифрах, и перенося, следовательно, центр тяжести подсчета из стадии собирания материала в стадию его разработки, комиссия обходила указанную опасность. При этом, конечно, само собой восполнялись и все те упущения программы, которые пересчитывает г. Прокопович: от непростительных жильцов до безобидных синьки и кинематографа. Но суммарность вопросов, при известном культурном уровне опрашиваемой группы, еще не так большое зло, тем более что в анкетах не через опросчика ее избежать нельзя. Главный недостаток анкеты XII Отдела, который в комиссии текстильного союза вызвал наибольшее смущение, – это форма вопросов, требующая ответов в средних за год или месяц цифрах. А именно, все вопросы поставлены в ней в такой форме: «Сколько тратите (расходуете) вы в год (месяц) на…». Так называемые, субъективные средние, в которых должны, при такой форме вопросов, быть выражены ответы, являются самыми ненадежными элементами для статистических операций, и особенно в бюджетной статистике, где их субъективизм и «наглазность» достигают максимума. Пародируя слова проф. Гиршберга, разрабатывающего берлинскую анкету 1903 г., мы здесь уже имеем дело не с «мнениями о фактах, вместо самих фактов», с чем поневоле приходится мириться бюджетной статистике, а «с мнениями об абстракциях», что совсем плохо. Этой то форме вопросов и обязано преимущественно своим существованием то, отмечаемое г. Прокоповичем, явление, что «многие рабочие совершенно не отдают себе отчета о действительном размере своих расходов по отдельным статьям. Ибо, извольте-ка определить свой средний расход в год на платье или на мебель!
Но, заранее ограничивая себя, в соответствии со своими силами, небольшим количеством бюджетов, комиссия текстильного союза не могла отказаться от определения именно средних величин и заменить их величинами последнего года, которые обязательны для массовых анкет. Наоборот, в своих изменениях программы XII Отдела и, дальше, в собирании материала комиссия везде руководилась целью получить средние, обычные для опрашиваемого субъекта величины, остерегаясь возможной случайности величин последнего года. А различие в данном отношении анкеты текстильного союза от анкеты XII Отдела лучше всего формулируется так, что первая добывала средние величины, вторая же спрашивала о них: в результате, первая получала более или менее фактическую среднюю, вторая – субъективную. Если же, конечно, и анкете текстильного союза приходилось оперировать с мнениями, то программа комиссии переносила их, во-первых, от абстракций к фактам, а во-вторых, – к фактам мелким и знакомым для опрашиваемого лица: от вопроса, напр., о среднем расходе в год на платье к вопросу, сколько времени прослужит еще данный пиджак.
Анкетная программа комиссии текстильного союза не совсем похожа на программы этого рода вообще. Это была не столько программа-опросник, содержащая определенный ряд пунктов, на каждый из которых необходимо получить ответ, сколько, по выражению одного из членов комиссии, программа-инструкция, перечислявшая не детальные вопросные пункты, а только более или менее крупные отделы (приход, одежда, пища и т. д.) и указывавшая, какие и как собирать материалы по каждому отделу.
Так, для сложной расходной рубрики платья, комиссией был принят метод переписи всего наличного платья, с указанием сроков его приобретения, первоначальной стоимости, дальнейших расходов по починке и переделке и, предполагаемого еще, срока носки. Определялась, таким образом, годичная изнашиваемость, которая, затем, и принималась за средний годовой расход. Но для менее ценных и быстро изнашивающихся частой костюма (рабочие брюки, блузы, рабочее женское платье) допускался наравне с данным – и, фактически, чаще применялся – метод непосредственного определения среднего расхода их в определенный срок (три блузы по 70 коп., два передника но 35 коп. в год, двое-трое брюк по 1 р. – 1 р. 30 к. в 1,5–2 года, и т. д.). Последний же способ применялся в большинстве случаев и для носильного белья, а также для женской и детской обуви, хотя в программе для белья стоял основной вопрос об общем расходе за последний год и контрольный о том, был ли этот расход обычным, а для обуви предполагался и применялся – для менее расхожей и более ценной, – всегда – метод переписи. Для постельного и столового белья большей частью приводились в известность траты за три последних года, а в нередких случаях – для белья вообще – а расходы с женитьбы (в семьях) или поступления на «фабрику (у одиноких), если белье было заготовлено когда-нибудь сразу в большом количестве. Тот же способ, перечисления трат за три последних года, был поставлен в программе и применялся для мебели и других предметов домашней обстановки, исключая обычной кухонной и столовой посуды, где программа сочла достаточными вопросы о расходе за последний год и о его обычности. Эти же два последних вопроса были поставлены и для расходов на врачебную помощь, но, при случайности расходов по этой рубрике, и здесь нередко приходилось доходить в изысканиях до упомянутых уже границ: образования семьи или поступления па фабрику.
Таковы те бюджетные рубрики, где программа комиссии текстильного союза считала необходимыми искусственно определенные средние величины. В остальных рубриках расхода такими средними a priori признавались величины последнего года, точнее говоря, вычисленные для него величины, на основании фактического потребления и расходования в данный момент, так как только по рубрике отсыла и незначительным рубрикам: почты, литературно-образовательной, развлечений и, отчасти, религии, действительно, подсчитывались расходы за истекший год. По остальным статьям годичные расходы везде определялись по расходам в месяц или другой промежуток времени. Переходной от предыдущих здесь является рубрика спиртных напитков, вопрос для которой в программе говорил об «обычном ежедневном, субботнем, праздничном, понедельничном потреблении водки, пива и других напитков», и где к предыдущему времени приходилось обращаться в таких исключительных случаях, как «запил недавно» или «первый раз в жизни прогулял на Пасхе 10 целковых». В прочих статьях расхода справки о предыдущем уже не требовались. При этом исчисление годичного расхода на жилище отправлялось от сейчас занимаемого помещения, хотя бы в течение года жилище и переменялось. А определение расходов питания исходило из описания завтрака, обеда, ужина в мясоед и пост и, затем, из суточного потребления продуктов, потребляемых регулярно в определенном количестве (4 ф. хлеба и 2 французских булки по 3 коп. в сутки, 1,5 ф. мяса и столько же капусты для щей, и т. д.), и недельного и месячного, скажем, так как сроки для удобства крайне варьировались, потребления продуктов, к суткам не приуроченных (3 ф. сахару в месяц, 2 раза в неделю селедок по штуке, колбасы по 0,5 фунта, три раза трески за пост по 2 ф., 2 раза салаки весной по десятку, и т. д.). Для этой важной статьи расхода ставился всегда и контрольный вопрос – об общем расходе в месяц. Аналогично предыдущему определялись и остальные статьи расхода, как на табак, на стирку белья и пр.
Приход, в обоих своих частях: фабричного и внефабричного заработка, определялся по последнему году. Для фабричного заработка предпочитались, конечно, расчетные книжки, но, так как они большей частью находились «в конторе», то приходилось довольствоваться и показаниями о получках, которые еще в памяти, о среднем месячном заработке, о заработке в получку, о дневной выработке, о цеховом окладе и т. д., всячески контролируя одни из этих величин другими. Из статей внефабричного заработка нередкая статья прихода от «услуг жильцам» определялась по однообразно принятой, на основании специальных опросов, норме оплаты этих услуг: 45 коп. в месяц с жильца за стирку белья и 15 кон. за варку пищи. Эти суммы вычитывались из квартирной платы, если помещение сымалось или сдавалось со стиркой и варкой, что и следует иметь в виду при сравнении наших данных с данными других исследователей. Зато они фигурируют у нас в соответствующих графах таблиц: «плата за варку» в отделе пищи и «плата за стирку» в отделе гигиены, что также следует помнить. Исчисление прихода произведено у нас не совсем полно, как не полно частью и исчисление расхода. Употребляя терминологию государственных росписей, мы подсчитывали только обыкновенные доходы и обыкновенные расходы и оставляли вне подсчета чрезвычайные. Поэтому в приход не занесены: а) затрачиваемые сбережения и б) помощь со стороны. Из обыкновенных доходов по недосмотру был пропущен в программе вопрос о выручке от продажи старья. В расход, кроме таких случайных расходов, как продажа калош и плата по долговому поручительству, не введены следующие чрезвычайные: а) расходы на роды с крестинами и похороны и б) расходы по поездкам в деревню.
Нам кажется теперь, что мы более или менее ясно рассказали, как получены те цифры, с которыми мы оперируем в дальнейшем. Несомненно, что наши приемы, каждый в отдельности и, особенно, все в целом далеко небезупречны. Принимая упреки – без возражений и оправдываясь только шаблонным «feci quod potui», в данном месте мы еще хотим ослабить силу одного из наиболее грозных возражений, касающегося метода определения годичных расходов по расходам в меньшую единицу времени и в нашей литературе, специально по вопросу о расходах питания, развитого Ф. А. Щербиной.
Возражение состоит в том, что «чем за меньшее время учитывается расход, тем менее устойчивы цифры. Особенно это относится к учету пищи за сутки». Между тем, как мы видели, комиссия текстильного союза, при исчислении расходов питания, в главном исходила именно из суточного потребления. Первое и самое существенное, что можно сказать в наше оправдание, это то, что, при описывавшемся положении вещей, такой метод в рабочих бюджетах достаточно безопасен, поскольку он совпадает с методом действительного расходования. Ибо наш рабочий, не имея не только ледника и кладовой, но даже простого шкафа для провизии, живет буквально изо дня в день. Все главные продукты, как хлеб и элементы обеда, закупаются (вернее, берутся по заборной книжке) для каждого дня отдельно, причем количество их – не только в артелях, где всегда существует определенное положение на человека в сутки, но и в семьях – всегда одно и тоже, изо дня в день, колеблясь лишь на какую-нибудь восьмую фунта недовеса или перевеса. Поражают в этом отношении вообще возможно минимальные порции покупок. Так, сахар берется фунтами, чай – осьмушками, масло – осьмушками и четверками, колбаса – полуфунтами, яйца – парами и полудесятками, картофель – осьмушками и реже, четверками (при втором блюде и в больших артелях). Всего в одном случае из 50 мы наблюдали покупку картофеля мешками. Громадное большинство пищевых покупок приноровлено, таким образом, к немедленному потреблению[24]. Второе, что нужно сказать, это – то, что и величина возможной ошибки не так уж высока, как ее определяет Щербина в своем гипотетическом примере семьи из 8 душ (кстати сказать, очень большой), потребление хлеба в которой равно 2 фунта на человека. Ошибка у него выходит большой потому, что он сам допускает большую арифметическую ошибку. «Достаточно – говорит он, – к 2 фунтам хлеба прибавить 1/8 или столько же убавить из них, чтобы получилась погрешность в 25 % в год (!) и если, напр., семья состоит из 8 душ и израсходовала фактически 150 пуд. разного рода хлеба за год, то погрешность на 1/8 при учете суточного пайка выразится за год в 37,5 пуд., в сторону плюса или минуса». Но всякий может проверить, что 1/8 ф. по отношению к 2 ф. будет составлять только 6,25 %, каковой цифре одинаково будет равна и годичная ошибка, и что 1/8 ф. ошибки на душу составит фунт в день на все 8 душ, или 9 пуд. 5 фун. в год, откуда очень далеко до 37,5 пуд., появившихся откуда-то у почтенного статистика. А ошибку в 9 пуд. на 150, или в 1 четверть из 16, может допустить всякий сколько-нибудь знающий хозяин или хозяйка при валовом учете хлеба за год, – перефразируем мы дальнейшие слова нашего автора. и при этом надо добавить, что вряд ли какой-нибудь статистик будет исходить из душевого, а не из общесемейного потребления, которое представляет для опрашиваемого гораздо более известную величину.
Предисловие наше не было бы полным, если бы мы не сказали еще, что материал был собран комиссией в течение апреля-июня 1908 года. В течение июля-октября были произведены первоначальные подсчеты и к декабрю материал был уже частью использован для происходившего тогда женского съезда. Тогда же был произведен дополнительный опрос по поводу встретившихся при подсчете недоразумений. Дальнейшая разработка и опубликование ее результатов сильно запоздала по независящим от лица, которому разработка была поручена, обстоятельствам. Два из них мы назовем. Вся большая работа по подсчетам, вычислениям, составлению таблиц и тексту выполнена одним лицом, без всяких помощников, это – первое. и второе – выполнена в далекой глуши (Тобольске), где отсутствие самых необходимых справочников убивало часто всякую энергию и приостанавливало совсем работу. и потому-то так сильно дает себя знать в настоящей работе отсутствие сравнительного материала и гораздо беднее, чем следовало бы, она вышла по содержанию.
I. Количество собранного материала и его характер
Всего было предложено описать и, в действительности, было описано 50 бюджетов, но 6 из них, по своей неполноте, оказались лишь попытками описании, а 3 вышли негодными, вследствие резкого несоответствия между расходами и заработком. Таким образом, вошли в подсчет и послужили материалом для настоящего очерка 41 бюджет. Из них 7 бюджетов – рабочих несемейных (2 женских и 5 мужских), столько же бюджетов рабочих, семьи которых живут в деревне, и которые, поэтому, также причисляются к одиноким, и 27 – бюджеты семей, в том числе три бюджета неполной семьи, с одним родителем – матерью. Семьи представлены у нас, следовательно, в большем количестве, чем одинокие, хотя подавляющее большинство петербургских рабочих вообще и текстильных в частности одиноки. Так, по анкете 1900–1902 гг. среди петербургских текстильных рабочих, охватившей 13 фабрик с 11 285 рабочими и использованной д-ром Вас. Леонтьевым для его реферата семинарию проф. Брентано в Мюнхенском университете, на 6701 одиноких рабочих можно насчитать только 2226 рабочих семей, иначе говоря, семьи составляют только около 0,25 всех бюджетных единиц. Если же у нас, тем не менее, описано больше семей, то это потому, что семьи живут менее однообразно, чем одинокие, артельная жизнь которых поразительно одинакова на всем протяжении Петербурга и его пригородов.
Та же анкета среди 3113 одиноких мужчин насчитывает 787 человек женатых, но имеющих семьи в деревне. Это составляет ровно 25 %[25] и так как группа, о которой идет речь, резко выделяется в бюджетах большим отсылом в деревню и соответственно низшим уровнем личной жизни, то нас удивляет, почему она не выделена С. Н. Прокоповичем при разработке анкеты Технического Общества, где он причисляет ее к одиноким, чем, конечно, обезображивает лишь бюджетную физиономию действительно одиноких. Полные семьи, в свою очередь, разбиты у нас также на две группы: 1) с матерью семьи на фабрике и 2) с матерью семьи дома.
Основанием к такому делению послужило важное значение женщины в домашнем хозяйстве семьи, которое – значение – достаточно подробно выяснено нами в упоминавшейся в предисловии специальной статье. Первая группа заключает в себе 13 семей, вторая – 11, т. е. почти одинаковое количество, что объясняется, конечно, тем, что для характеристики обеих групп нужен был одинаковый материал, какое бы положение в действительности они не занимали. На самом деле семьи второй группы значительно менее распространены, чем семьи первой. Обработанная Леонтьевым анкета определяет приблизительно в 60 % число семей, где на фабрику уходят оба родителя. А по нашим личным впечатлениям цифра эта преуменьшена, когда она утверждает, что у 1719 мужей-рабочих из жен фабричными работницами являются только 1017 (59,2 %). Но мы отказываемся верить, чтобы у 2226 жен-работниц рабочих-мужей было только 1401 (62,9 %), а не все или почти все 2226. Принимая последнее, число семей, где на фабрику уходят оба родителя, определится в 80 % общего числа. Эта последняя цифра согласуется и с данными переписи 1897 г. для всего рабочего населения Петербурга, которая насчитывает в среднем на рабочую семью 1,89 рабочих.
При малом числе бюджетов в каждой из перечисленных групп, крайне важно, чтобы бюджеты относились к типичным представителям того класса, жизнь которого мы хотим этими, бюджетами иллюстрировать. Рассмотрим, прежде всего, в этом отношении профессиональный состав рабочих, бюджеты которых мы имеем. Пред нами всего 57 рабочих. Из них:
Охватывая все широкое разнообразие специальностей: от подмастерья до чистильщицы отхожих мест, наши бюджеты в то же время сосредоточены почти исключительно на специально текстильных рабочих: ткачах, прядильщиках и печатниках. Из отдельных профессий непропорционально сильно представлены ткачи и слабо – прядильщики, что, впрочем, не имеет существенного значения, так как заработок тех и других приблизительно одинаков. Четырьмя рабочими представлены «не текстильные» – машинное и слесарное отделение и одной работницей – случайные работы. Сильно слабее занижаемого ими положения в текстильной промышленности представлены женщины-работницы, но все же достаточно, и при том весь дефект в этом отношении падает не на семьи, а на одиноких, для которых у нас имеется всего лишь два женских бюджета.
Исключая 2 мюльщиков, подмастерье, масленщика. 2 набойщиков и 5 рабочих «не текстильной» специальности, найдем, что 46 из всех 57 относятся к массовым, или, что то же, рядовым рабочим текстильного производства, и только 11 – к стоящим выше общего уровня или редким на фабрике профессиям. Наши бюджеты захватили, следовательно, массового текстильного рабочего, что и было их задачей. Обратимся для проверки к заработку.
Рабочие бюджетов зарабатывают в год от – до рублей
Средний заработок мужчины, благодаря большому количеству семей с 1 рабочим, заработок которого в этом случае выше среднего, несколько высок для среднего заработка текстильного рабочего, который, по регистрационным книгам текстильного союза, определялся для 1908 г. в 25–28 (наиболее частые цифры) руб. в месяц, или 300–336 руб. в год. Зато вполне согласуется с указанным источником средний заработок женщины, определяемый им в 20–25 руб. в месяц. Достаточно массовый материал Леонтьева определяет для 1900–1902 г. заработную плату текстильного рабочего: мужчины – 95,2 коп. в день, женщины – 73,2 коп. Принимая для того времени 296 рабочих дней в году, годичный заработок определяется в 281,79 р. для мужчины и в 216,67 р. для женщины. Но с 1901 до 1907 г. (включительно) заработная плата петербургских рабочих, по материалам фабричной инспекции, выросла в среднем на 26 %. Повышая на эту норму данные сейчас цифры, найдем, что для момента нашего исследования заработная плата текстильного рабочего определяется приблизительно в 355 р. для мужчины и в 273 р. для женщины – цифры совсем близкие к нашим.
Если теперь от средних мы обратимся к действительным заработкам, то найдем, что 27, или 3/4 всех мужских заработков, приходятся между двумя и четырьмястами рублей, т. е. относятся к средним заработкам текстильного рабочего. Присоединяя женщин, видим, что между данными цифрами приходится 41 из всех 57 заработков, а прибавляя к ним еще 5 женских заработков ниже 200 р., которые также следует считать обычными, опять находим 46 заработков массового характера и только 11 – выше общего уровня. Из детальных рубрик, наибольшее число заработков – 14 и 11, всего 25 – приходится на рубрики 251–300 и 301–350 р. Здесь, следовательно, находится центр таблицы заработков. Согласно с этим, и излюбленной цифрой регистрационных книг является 25 руб. в месяц.
Средний, вообще, заработок определился в 338 р. 25 к. Если мы возьмем только 14 одиноких рабочих, которые являются представителями главной массы рабочих, то их средний заработок будет 317 руб. 80 коп. Та и другая цифры очень близки к цифре среднего заработка петербургского рабочего вообще, определяемой, по Варзару, в 312 р. 71 к. и, по данным фабричной инспекции, в среднем за шестилетие 1900–1905 г., в 322 руб. 32 коп. Таким образом, текстильный рабочий является представителем среднего петербургского рабочего, что и понятно, ибо он и фактически занимает среднее положение: выше его стоит металлист, ниже – неквалифицированный рабочий. Бюджет текстильного рабочего является, следовательно бюджетом среднего петербургском рабочего.
Но, может быть, будучи самыми настоящими ткачами и прядильщиками, рабочие наших бюджетов в духовном отношении стоят выше общей массы? Отчасти, да. Прежде всего, половина из них – 28 чел., в том числе 24 муж. и 4 жен., являются членами профессионального союза, при чем 6 человек состоят в то же время членами и других рабочих организаций, а 8, кроме того, занимают в рабочих организациях, большей частью в том же союзе, ответственные должности. Правда, одно простое участие в союзе не свидетельствует еще о том, что данный рабочий стоит заметно выше своей среды и живет по-иному, чем она. И, действительно, часто можно видеть, что такой член союза отличается от не членов только 2 р. 40 к. годичных членский взносов. Но, несомненно, выше своей среды стоят – принадлежат к передовым рабочим те рабочие, которые состоят одновременно членами двух организаций или занимают в организациях ответственные должности. Таких рабочих у нас насчитывается 10, т. е. 17,5 % общего числа. Между двумя основными группами бюджетов, одиноких и семейных, передовые рабочие распределены далеко не равномерно: в первой их 6 из всех 14, во второй – 4 из 43, т. е. количество совершенно незаметное. Следовательно. только по отношению к бюджетам одиноких мы можем опасаться того, что они несколько не типичны. Одно благоприятное обстоятельство уничтожает, однако, и это опасение. Большинство бюджетов передовых рабочих (4 из всех 6) приходятся на группу рабочих с семьей в деревне, что дало нам возможность выделить эти бюджеты и, на основании их, произвести крайне интересное сравнение средних бюджетов передового и рядового рабочих, охарактеризовав, таким образом, не один – хотя бы и преобладающий, а два типа рабочей жизни, при одинаковом заработке и одинаковых семейных условиях.
Грамотность бюджетных рабочих также выше обычной. Из 36 мужчин грамотны, хотя бы и мало, 33, т. е., 91,7 %; из 21 женщины грамотных 9–42,9 %. Соответствующие цифры анкеты Леонтьева: для мужчин – 68,6 % и для женщин – 29,1 %. Однако и более высокий процент грамотных не может говорить о типичности бюджетов, поскольку сама эта грамотность не настолько высокого качества, чтобы могла отразиться на общем внутреннем строе жизни, исключая наличности небольшого расхода на книги и газеты. Хорошо грамотными, интеллигентными, можно считать только те же 10 чел., о которых сейчас говорилось.
По происхождению рабочие бюджетов более или менее типичны. Все, за исключением одной мещанской семьи, – крестьяне. Место рождения определяется так:
Нельзя, конечно, требовать, чтобы наши цифры везде отвечали общим. Но мы все же должны отметить большое количество лиц, родившихся в столичных губерниях, при чем, нужно добавить, 8 из них родились в самом Петербурге. В общем, свыше половины (52,6 %) всего числа рабочих
Что касается фабрик, которые представлены в нашем материале, то случайность знакомств и связей исследователей создала здесь преимущество фабрикам Невского района, как то видно из следующего перечня.
Вовсе отсутствует город и очень обижена Выборгская сторона. На Невский район приходится свыше 60 % всего бюджетного материала. Но и остальные части города все же представлены достаточно для того, чтобы судить о том, что жизнь ткача и прядильщика более или менее однообразна на всем протяжении Петербурга.