Атуна Койдергем
Княжна для викинга. Книга 2
Вскоре примеру Трувора последовали и другие дружинники Годфреда. Кто-то с охотой, как Альв, а кто-то нехотя, как Смеян. Последний стоял, опираясь на древко косы, и зевал. Полевые работы никогда особенно не увлекали его. Собственно, потому-то он и избрал себе иные занятия, нежели усердие на пашнях.
– Чего не косишь? – спросил Альв у Смеяна, отирая мокрый лоб.
– Запоминаю, как надо, – Смеян поймал раскрытым ртом воздух и нехотя потянулся к косе.
– А ты чего встал?! Лентяй! Давай, снимай хлеб, коли пришел…– выпрямившийся передохнуть Альв посмеивался над Годфредом, потягивающимся на солнышке.
– Признаться, я не очень хороший жнец, – улыбнулся Годфред, сладко потягиваясь. – Пойду лучше Ясыне помогу…
****
Барма сидел за столом и завтракал. Перед ним была бадья оладий из репы и плошка со сметаной. Такой же кислой, как вся его семейная жизнь. Вместе с главой вече трапезничали и его дочери – Любора и Путимира. В люльке, привешенной на очепе, спала малютка Звенемира. Она время от времени просыпалась с криком. Тогда старшая дочь Бармы или его жена подбегали к ней и укачивали ее, шатая колыбель.
– Сегодня все наши люди отправятся в поля убирать хлеб, – рассказывал Барма о грядущем дне. – А вечером сельчанки принесут тебе последний колосок. Будь дома и никуда не уходи. Примешь урожай.
– Я не справляюсь с хозяйством…Мне нужна помощница, – в очередной раз посетовала жена Бармы, продолжая накрывать на стол. – И еще я хочу знать…Когда же вернется наша дочь…
– Ясыня…Она что, так много делала, что тебе понадобилась подмога с ее уходом? – недовольно процедил Барма, потянувшись к приевшейся снеди. – Я уже объяснял тебе не единожды: в доме не должно быть посторонних. Ко мне приходят разные люди. И я не желаю, чтобы мои разговоры слышал кто-то не из семьи. Это может быть нехорошо и даже опасно.
– Так когда вернется Ясыня? – повторила жена Бармы свой вопрос, выставляя на стол крынку с молоком.
– Слава, не начинай с утра…– раздраженно попросил Барма, постукивая пальцами по столешнице. Почему каждый раз, как он собирается есть, она льет ему что-то в уши!
– Твоей дочери уже много дней нет дома. Тебя не беспокоит ее судьба? – Хлебослава поставила на стол берестяной туесок с медом, придвинув его ближе к детям.
– Разумеется, беспокоит. Судьба Ясыни связана с судьбой этого дома…– Барма пережевывал горьковатые оладья с таким же безразличным видом, с каким корова обычно жмякает траву. – Когда Годфред женится на ней, я стану самым могущественным человеком в Изборске.
– Тебя заботит только это? – упрекнула Хлебослава, утерев мокрые руки о передник.
– А что еще? На что еще может сгодиться Ясыня? – усмехнулся Барма. – От каждого должен быть толк. И я рад, что эта празднолюбка, наконец, оказалась полезна своей семье.
– Неужели ты не понимаешь, что он совратит нашу дочь? – под растлителем Хлебослава подразумевала своего будущего зятя.
– Ну и что с того? Сие неизбежно, – глаза Бармы смотрели вдаль на волнующийся от ветра лес. Лицезреть жену у него не имелось желания. Он начал обычную беседу, а Хлебослава опять подвела его к неприятной теме. – К тому же у варягов иное видение приличий, нежели у нас.
– А в этом городе больше никто не живет, кроме варягов? – упорствовала Хлебослава. – Ты должен вернуть нашу дочь домой.
– Должен?! – Барма вдруг разозлился, хотя сдерживал себя все утро. – То, что я должен, я свершаю! А вот ты не выполняешь своих обязанностей в полной мере. Это именно ты так воспитала свою дочь, что она согласилась остаться в ночь с незнакомцем, отказавшись вернуться домой к родителям! – Барма встал из-за стола, отпихнув от себя плошку с едой. Напуганные гневом отца дети смолкли, хотя до этого о чем-то чирикали между собой. Тут же в колыбели заверещала Звенемира, к которой сразу поторопилась Хлебослава. Впопыхах она даже обожгла руку о печь, на которой помешивала кашу. – Я чувствовал себя каким-то бесправным юродивым, когда пытался забрать ее из гридницы! Этот мальчишка разговаривал со мной так, словно я не глава вече, а его слуга! И это все из-за тебя! Это ты взрастила Ясыню легкомысленной и дерзкой! – раскричался Барма. – И да, если он совратит ее – если, конечно, до сих пор этого не сделал – то сие будет только твоя заслуга. Тебе следовало больше говорить с ней и учить ее тому, как должно поступать! И чего потребно избегать! Но ты все время занята какой-то пустой ерундой!
– Как ты можешь так говорить? – Хлебослава всхлипнула, обиженная словами мужа. В отличие от него, она не принадлежала самой себе. Она уже не помнила, когда в последний раз спокойно ела или спала. То и дело ее дергали дети. Она просыпалась раньше всех, а ложилась позже. Уже на рассвете она заквашивала тесто для хлеба. А вечерами при скудном освещении шила одежду. Ее красивые когда-то руки покраснели от работы и выглядели натруженными, как у обычной сельчанки, занятой в поле. – Весь дом же держится на мне.
– Не говори глупостей. Весь дом держится на мне! – рявкнул Барма, ища свою шапку среди прочего барахла, разложенного на сундуках в сенях. Было время, далекое время, когда он, кажется, любил Хлебославу. Сейчас такое трудно представить. Но тогда она была совсем другой. Она была пригожей беззаботной хохотушкой, засыпающей по вечерам на его косматой груди. Он дарил ей бусы и браслеты, она могла подолгу играться с ними, примерять наряды, а он любовался ею. Но однажды все поменялось. Нет, это произошло не одномоментно. Сначала родился один сын, потом другой, затем Любора. Так и пошло-поехало. Больше Хлебослава не примеряла ярких платков и бус, красуясь перед Бармой. Она, наверное, вообще забыла, что у нее есть муж. И там, где прежде в сенях стоял кувшин с ароматными цветами, теперь валялись какие-то тряпки, игрушки и шапки.
– Это только тебе непонятно, почему Ясыня не возвращается в этот кошмар! – в слезах бросила Хлебослава, прижимая к груди орущую Звенемиру. – Бедная девочка никогда не знала любви своего отца. Она всегда слышала только попреки и оскорбления. Ты настоящий зверь!
Барма оттолкнул с пути жену, мешающую ему выйти на улицу. Она еще не видела настоящего зверя. Ей так повезло. Он, Барма, вполне добрый муж. Она живет в достатке. И при этом еще зудит! Утро за утром. День за днем. Год за годом!
****
Когда солнце поднялось высоко, и роса высохла, мужчины отставили косы. Теперь дело за серпами, от которых зерно не вылетает из стебля и не теряется в земле.
Годфред и его дружина отдыхали на опушке леса, довольно поглядывая на поля. Но не многообещающий урожай услаждал их взоры. Среди колосьев, словно цветы, были разбросаны белые льняные косынки. Острые серпы мелькали в проворных ручках.
– А что, не так уж плох этот день, – разглагольствовал Годфред, опираясь спиной о ствол березы. Перед ним, словно скатерть, был расстелен платок, на котором разложились плошки с яйцами, кислыми зелеными яблоками, хлебом и ломтями буженины с чесноком. Рядом в траве валялся бочонок с квасом. А чуть поодаль в теньке прятался ушат с водой. – Мне понравился сей обычай – пособлять в уборке урожая всем градом…
– Глянь, обычай ему понравился! Нашелся тут – жатель! – хихикнул Альв. – Ты хоть один колосок состриг, бездельник?!
– Я пришел сюда по иной причине…– Годфред романтично вздохнул, отыскав глазами Ясыню, жнущую серпом хлеб вместе с другими девицами.
– По какой же, интересно знать? – Трувор улегся на спину и устремил тоскливый взгляд в чуть тронутые желтизной кущи. Он поддерживал разговор и шутил, скорее, по привычке. Ведь в последнее время ему было постоянно грустно.
– Неужели и так не ясно? – Годфред наблюдал за Ясыней. Ей в лицо повеял ветерок. Сдув с лица челку и подхватив стебельки, приникшие к ней, девушка подрезала очередную охапку колосьев. Уложив сжатый волошок к ногам, потянулась к следующему. Со стороны казалось, что она не измучена работой, а играет. Годфред улыбнулся, когда над полем пролетела бабочка, и Ясыня отвлеклась на нее. Да, он сам, смышленый Годфред, сын Харальда, племянник Рюрика, наместник Изборска, пришел сюда сегодня вместе со всей дружиной лишь ради того, чтоб поддержать свою невесту. Как и большинство ее земляков, она вознамерилась работать в этот день. Хотя, будучи отпрыском благородной семьи, могла бы не обременять себя подобными занятиями. Но Ясыня обладала подвижным нравом и воспринимала даже хлопоты, как развлечение. А последний день жатвы, в отличие от предыдущих, был больше похож на забаву, чем на истую страду. Ведь в полях собралось много народу, все шутили, пели песни и загадывали друг другу загадки. То ли дело несколькими днями ранее. Когда сельчанки безвылазно утопали в полях, занятые тяжелым трудом до самой темени.
– Мне лично совсем не ясно! – хмыкнул Альв.
– Тогда, бестолковый, послушай бездельника…– подколол Годфред. – Придя вместе со всей дружиной на помощь моим подданным, я таким образом явил единство со всем Изборском. Для которого этот день – особенный! Мы не должны выглядеть нахлебниками. А напротив – защитниками и помощниками!
– А, ну теперь ясно…– пробубнил Альв.
****
На уставшую землю спустились первые сумерки. Посреди сжатого поля высился украшенный цветами единственный не срезанный сноп, который жницы нарекли Бородой. Этот дожинок был оставлен неслучайно. Он был самым важным. Бороду заламывали и подстригали, оставляя рядом свежеиспеченный хлеб. Здесь, в последних колосьях, прятался Полевик, которому жатва, несомненно, нанесла урон. Последнему снопу предстояло дать приют этому полевому духу, а также накормить истощенную почву, которая должна быть полна сил к следующему году.
Дожинальщики хохотали и радовались. Ведь успели завершить жатву в срок. Конечно, на этом страды не окончены. Еще предстоит перевезти колосья на сушку в овины. Затем грядет тяжелая молотьба: по снопам будут ударять цепом, пытаясь выбить зерно из колосьев. После начнется веяние: зерно с лопат подбросят вверх против ветра, дабы отделить хлеб от соломы, мякины, колоса и сорных трав. Лучшее зерно останется на семена, среднее – пойдет на муку, а мякина – раздавленные колосья – на корм скотине. Зерно в пищу разнесут по амбарам, наполнив доверху деревянные сусеки. Но и это не конец. После придется еще долго разминать зерно пестиком в ступе. И лишь потом появится мука. Да, впереди еще много трудов. Но все же самое сложное позади. Позади – волнения и тревоги, связанные с немилостью богов и неурожаем. А, по крайней мере, сегодня всех работников ждет веселая братчина – пир с общим столом, где каждый сможет угостить друзей собственной стряпней. Кто-то принесет каши, кто-то орехи, кто-то блины с салом, кто-то репу и хлеб.
Вечерний Изборск осветился огнями костров. Несмотря на нелегкий день, молодежь не торопилась расходиться по домам. После сытной складчины хотелось погулять по окрестностям, попеть песен да покататься на лошадях. Ведь по первому снегу закончатся и прогулки.
– Ты выглядишь усталой, – Годфред осторожно отер с щеки Ясыни сажу. Они сидели на берегу озера. Возле них трещал костер. Ясыня иногда ковыряла палкой поленья, так и испачкалась в золе. В некотором отдалении от них отдыхала дружина. На сегодня Годфреду уже было достаточно мужских диалогов. И он приказал своим другам избавить его от их пошлых шуток и заросших бородой ликов и оставить его наедине с невестой.
– Я устала, – подтвердила Ясыня. – Но мне это даже нравится. Ведь неинтересно засыпать, если не чувствуешь усталости.
– Можно притомиться и по иным причинам, – взболтнул Годфред, как всегда, в присутствии Ясыни озабоченный лишь одной темой.
– По каким? – простодушно уточнила Ясыня.
– Ну я не знаю…– заулыбался Годфред, умиляясь Ясыне. – Скажем, после дня, полного безделья. Неужели ты сама не заметила, как сильно устаешь к вечеру, если сидишь весь день на лавке, уставившись в окошко? Это отнимает больше сил, чем кажется.
– Хи-хи, заметила, – рассмеялась Ясыня, которая, как и Годфред, любила иногда полениться или поиграть с оружием и животными, но не заняться делами. – Мне нужно в баню…– дочь Бармы оглядела пыльное платье, воображая, какая она грязная после полевых работ.
– Можно искупаться в озере, – придумал вдруг Годфред, уже стягивая с себя рубаху.
– После Перуна нельзя купаться, – предупредила Ясыня, отряхнув ладошки от сажи.
– Да? Почему это? – не поверил Годфред Ясыне и принялся стаскивать сапог.
– Потому что можно утонуть или заболеть.
– Почему? – не унимался Годфред, словно настырный ребенок.
– Потому что Перун уже проехал по небу в своей колеснице, – взялась объяснить Ясыня. – Один из его коней уже потерял свою ледяную подкову, которая упала в воду, остудив все реки и озера.
– Так можно заболеть. Но не утонуть, – подмигнул Годфред Ясыне и пошел в воду.
– Утонуть можно по иной причине. Ты разве не знаешь, что после Перуна в воду возвращается вся нечисть? Они могут утянуть с собой на дно того, кто потревожил их покой…
– Да? Неужели? – Годфред завел руки за спину и нырнул с высокого берега в озеро. Не заставляя Ясыню волноваться, он вскоре выглянул из темных вод. – Наверное, в этом году конь Перуна не терял подковы…– крикнул Годфред Ясыне. – Вода очень теплая…
Отвернувшись от берега, Годфред поплыл к центру озера. Ясыня с тревогой следила за ним. И даже несколько раз окликнула. Но он не стал возвращаться, а устремился дальше по лунной дорожке, дрожащей на водной глади.
Озеро было огромным. Ясыня предполагала, что, наверное, оно ненамного меньше, чем море. Хотя, конечно, это было не так. Это было лишь озеро, глубокое и чистое.
– Вернись обратно! – вновь окликнула Ясыня Годфреда. Но он уже не слышал ее.
Пораздумав, Ясыня торопливо сбросила с себя верхнее платье и в одной сорочке прыгнула в воду, предварительно подвернув подол и закрепив его за поясок, чтоб не путался в ногах. Поначалу она не собиралась покидать берега. Но потом испугалась за своего жениха. Он чужеземец и, наверное, потому недооценивает всех опасностей, о которых она ему поведала. Она, Ясыня, и сама, разумеется, боится водяного и русалок. Но в любом случае вдвоем безопаснее, чем в одиночку.
Вода оказалась, скорее, прохладной, чем теплой. Но не настолько уж она была студеной, чтобы Ясыня передумала следовать за Годфредом. А вскоре дочь Бармы обнаружила, что в воде ей даже теплее, чем на суше. Несмотря на то, что с виду Ясыня была худенькая и хрупкая, плавала она быстро. Дыхание ее долго не сбивалось. Ноги и руки продолжительное время не уставали.
Преодолев расстояние почти в четверть озера, Годфред услышал окрики Ясыни. Увидев, что она следует за ним, он развернулся и поплыл к ней.
Лишь на обратном пути он понял, как сильно устал. С берега озеро казалось не таким уж крупным. Он встречал водоемы и поболе. Но теперь, будучи не на земле, Годфред взглянул на сие озеро иначе. Оно необъятное! А его воды будто густы, как пчелиный мед.
– Что такое? Ты уморился? – взволнованная Ясыня подплыла к Годфреду, который лежал на спине и смотрел на бледный диск луны, помятый с одной стороны.
– Нет, дорогая, – Годфред, разумеется, не собирался признаваться в том, что переоценил свои возможности.
– Я позову Трувора. Пусть плывет сюда с какой-нибудь корягой, – Ясыня не поверила Годфреду и уже приготовилась закричать во все горло в надежде, что ее вопль будет услышан.
– Ну еще чего, – усмехнулся Годфред, оглядев взволнованную и прекрасную в лунном свете Ясыню. Ее кожа, покрытая каплями воды, будто искрилась. – Зачем он нам тут нужен со своей корягой…
– Почему ты все время шутишь? – сердилась Ясыня.
– А почему ты все время нагнетаешь? – улыбнулся Годфред. – Ладно, поплыли к берегу, – Годфред уже передохнул и теперь был в состоянии проделать обратный путь.
– О, боги, что там?..– взвизгнула Ясыня, плеснув по воде ладошкой.
– Где? – нахмурился Годфред. Он не слишком боялся русалок, будучи на берегу. Но сейчас, видя напуганную Ясыню, он уже и сам стал сомневаться в безопасности сего озерного путешествия. Кто знает, что таится в темнеющей под ногами пучине.
– Да вон же, – трепетала Ясыня, указывая куда-то в сторону.
– Что-то плывет, – подтвердил Годфред.
– А вдруг это утопленник поднялся со дна озера, чтобы забрать нас с собой? – ужаснулась Ясыня.
– Не будем торопиться с выводами, – успокоил любимую Годфред. После чего поплыл в сторону неопознанного предмета.
– Ну что там? – Ясыня оставалась на месте, продолжая грести руками и ногами, никуда конкретно не двигаясь.
– О, Перун, так и есть, водяной! – прокричал Годфред не слишком испуганно. – Кажись, хочет съесть нас, – предположил Годфред, так как не представлял, чем еще может быть опасен водяной.
Ясыня недоверчиво нахмурилась. Опять он шутит, что ли? Водяной никого не ест!
– Это бревно! – рассмеялся Годфред. – Старое и склизкое. Покрытое тиной. Если ты устала, можем взять его с собой, чтобы уж наверяка доплыть до берега…– все забавлялся Годфред. Он был в превосходном настроении. Впрочем, он часто бывал в превосходном настроении. Но сегодня все по-особенному. Рядом с ним Ясыня, в которую он очень влюблен.
До берега оставалось совсем немного. Но на сей раз утомилась Ясыня. В отличие от Годфреда, она не успела отдышаться. И все же она не хотела тратить время на отдых. Вернее, она не хотела задерживаться в страшащей ее воде, ведь то и дело казалось, что кто-то сейчас схватит ее за ногу и утащит на дно озера.
– Я устала, – пожаловалась Ясыня, сбавляя скорость.
– Держись за мое плечо, – Годфред приостановился подождать Ясыню, и после они поплыли уже вместе. – Нет-нет, не обнимай меня, просто держись за мое плечо.
Ясыня так устала, что даже перестала болтать. А Годфред плыл молча, любуясь темной стеной леса вдали. И вот, наконец, под его ногами возникла долгожданная твердь. Подтянув Ясыню к себе, он обнял ее обеими руками.
– Ты уже чувствуешь дно? – утомленная Ясыня выдохнула с облегчением, что опасность миновала.
– Ага, – Годфред поцеловал свою умаянную невесту. – Что бы ты сделала, если б узнала, что жить тебе осталось, скажем, один день? Допустим, Перун разгневался и решил обрушить на землю дождь из огромных валунов. Или Солнце потухло. Или что-то в этом духе. В общем, никому не спастись.
– Я и так делаю все, что пожелаю, – сообщила храбрая Ясыня.
– Ты в этом уверена? – Годфред покрепче сжал Ясыню в своих объятиях и оглядел ее с нескромной улыбкой.
– Да!
– Мне кажется, ты лукавишь, – Годфред ласково поцеловал Ясыню, которая крепко держалась за него, словно медвежонок, впервые вскарабкавшийся на дерево.
– Я замерзла, – призналась Ясыня, которой, и правда, уже было холодно.
– У меня есть мысль, как бы мы могли тебя согреть, – Годфред растянулся в довольной ухмылке.
– Я сейчас рассержусь, – погрозила Ясыня, угадав, куда он клонит.
– Ладно-ладно, идем на берег…
****
Поленья потрескивали в костре. Искры взмывали вверх и гасли в холодном ночном воздухе. Годфред натянул на себя рубаху, и ему сразу же стало тепло. Теперь оставалось утолить внезапно возникший голод. Рука сама потянулась к остаткам буженины, засовывая пряные кусочки мяса в рот.
– Тебе нужно переодеться, – предупредил Годфред промокшую Ясыню, которая сжалась в комок возле костра. – Сними сырую сорочку и надень свое платье.
– Так нельзя, – стуча зубами, поведала Ясыня. – Я из благородной семьи. На мне не может быть так мало одежды.
– Может. Ты от этого не испаришься и не переломишься, – заверил Годфред. – Кстати говоря, ты знаешь, что случилось с моей прошлой невестой? Она замерзла, заболела и умерла.
– О, боги, – ужаснулась Ясыня. – Ладно, надену платье, а это сниму, – указывая на ледяную сорочку, решила Ясыня. – Лучше зайду в лес и там переоблачусь, – решила Ясыня, косясь в сторону разгулявшейся дружины.
– Я с тобой, – Годфред уже зашнуровывал сапог.
– Еще чего. Сиди тут, – Ясыня взяла вещи и пошла к темнеющему лесу, который казался угрюмым в бледном свете луны. Ясыня вообще заметила, что сегодня ее постоянно что-то тревожит.
– Я все же с тобой, – Годфред уже был возле Ясыни. – Вдруг еще на тебя кто-нибудь нападет, пока я тут лакомлюсь остатками трапезы.
– Кто еще на меня может напасть, кроме тебя…– буркнула Ясыня, которой на самом деле было страшно заходить в чащу одной.
– Я не такой изверг, чтобы домогаться до твоей целомудренной души в тот миг, когда ты страдаешь от холода, – возразил Годфред, помогая Ясыне поскорее стянуть мокрую сорочку, хватающуюся за ее тело. Каждый раз видя любимую без одежды, Годфред не оставлял попыток приобщить ее к новому виду досуга. Но в этот раз он только терпеливо вздохнул, оглядев ее животик и небольшие, но манящие его грудки. Он раньше думал, что ему нравятся пышнотелые особы. Но теперь он понял, что ошибался. Ему нравится Ясыня. – Я подожду, пока ты нагреешься, – оскалился неунывающий Годфред, помогая Ясыне вытереться.
– Получше спину осуши…
– Спина уже сухая, давай лучше протру спереди, – трунил Годфред.
– Теперь платье…– Ясыня уже не стеснялась Годфреда и доверяла ему, не ожидая от него чего-то непредсказуемого. – Подол придержи, а то он может завернуться и застрять…
– Когда мы поженимся, я спрячу всю твою одежу, – пообещал Годфред, расправляя на Ясыне сухое платье, которое местами липло к ее влажной коже.
Наконец с переодеваниями было покончено. Но к гогочущей и уже набравшейся дружине влюбленным возвращаться не хотелось. Взявшись за руки, Годфред и Ясыня добежали до полянки с высоким сеновалом. Ясыня устала и желала передохнуть перед возвращением домой.
– Я хочу, чтобы этот день никогда не кончался, – призналась Ясыня, глядя в небо, усыпанное хрустальными звездами. Она лежала на спине и любовалась таинственным бескрайним небосклоном. Звезды падали одна за другой так быстро, что Ясыня даже не успевала загадать желание. Впрочем, о чем ей просить богов? Они и так дали ей все, что она хотела. – А ты знаешь, что летающие змеи похожи на звезды?
– Я не видел ни одного летающего змея…– признался Годфред, усмехнувшись.
– Летающих змей давно никто не видел, – объяснила Ясыня. – От звезд их отличает хвост. Вот если увидишь проносящуюся в небе звезду с хвостом, то знай, что это может быть Змей-Горыныч.
– Его отца-змея звали Горын? – поинтересовался Годфред.
– Нет. При чем здесь отец? Сам Горыныч живет далеко в горах. Поэтому он так редко встречается людям, – со знанием дела объяснила Ясыня.
– Земли славян – самые лучшие, – сделал внезапное признание Годфред. Аромат полевых цветов и трав опьянял душистым благоуханием. Годфреду в рот попала сухая травинка. Выплюнув ее, он навис над Ясыней и ласково поцеловал свою любимую.
– Почему ты так решил? – Ясыня приподнялась на локте, тряхнув копной влажных волос.
– Потому что я очень счастлив, – признался Годфред, бережно отирая с шеи Ясыни капли воды, осыпавшиеся с ее волос. – И я очень хочу, чтобы ты была моей. Честно говоря, я вообще больше ничего не хочу! Если б твой Сварог спросил, что мне нужно, я бы ответил: «Ясыня».
Годфред прижал к себе любимую. Его рука уже по привычке потянулась к ее юбке.
– Ну-ну, – Ясыня придержала ладонь Годфреда. – Надо ждать.
– А, ну да, – Годфред мечтательно улыбнулся, одернув подол Ясыни, как делал всегда после неудачных попыток овладеть своей неприступной невестой.
****
Гуляния обещали продлиться до утра. Ведь это были последние теплые деньки пред продолжительной зимней порой. Совсем скоро на поля выпадет снег и будет тяжело уже не то что в сеновалах валяться, но и на улицу выйти. Однако Ясыня так устала за день, что теперь жаждала поскорее оказаться в кровати. К тому же дочь Бармы опасалась, что начнется дождь, поскольку луна неожиданно упряталась в тучах.
Время подползло к полуночи. Вопреки празднику, хоромы наместника спали. Очевидно, каждый, кто желал веселиться, направился с подобными целями в город. А оставшиеся не стали нарушать привычного уклада и уснули с приходом темноты.
– Письмо из Новгорода…– зевающий Варди отдал Годфреду послание и вышел из гридницы.
Ясыня развешивала сырую одежду, пока ее жених знакомился с посланием.
На лице Годфреда все еще была улыбка, когда он дочитывал письмо. Но глаза его уже не смеялись. Он опустил письмо на стол и перевел пустой взгляд на занятую делом Ясыню. Затем пошел в опочивальню и повалился на ложе, даже не сняв сапог.
– Что такое? – Ясыня последовала за расстроенным Годфредом. Присев на край постели, она озадаченно оглядела любимого. – Что-то содеялось? Нечто худое?
– Я думаю, что…– Годфред смотрел на Ясыню, не моргая. Зрачки его расширились. Дыхание сделалось тяжелым. Он сдвинул брови, словно думая о чем-то. – Ты ведь меня любишь…
– Очень, – Ясыня прижалась щекой к груди Годфреда. Она больше не стеснялась своих чувств. Хотя до встречи с Годфредом была уверена, что подобные признания уже сами по себе порочны, даже если не подкреплять их действиями.
– Я хочу быть только с тобой, дорогая. Ты должна это знать. И должна быть всегда со мной. Что бы ни случилось.
– Я буду, – Ясыня оглядела Годфреда глазами, в которых было столько доверия и нежности, что не оставалось сомнений в том, что она говорит правду.
– Прости меня, – неожиданно изрек Годфред. Выглядел он сейчас скверно. В его внешности ничего не поменялось, но взгляд был уже как будто совсем не его. Так смотрит волк в преддверии зимы.
– За что? – не поняла Ясыня. Но Годфред не отвечал ей. – У тебя что-то болит? – забеспокоилась Ясыня, нахмурившись в тревогах.
– Ты меня бросишь…– вдруг произнес Годфред, отвернувшись от Ясыни на другой бок.
– Никогда, – Ясыня обняла Годфреда за плечо. – Я всегда с тобой.
– Ты меня бросишь. И будешь с другим, – горестно предрек Годфред, все еще не оборачиваясь на Ясыню.
– Как ты можешь так говорить? – Ясыня перелезла через Годфреда и оказалась напротив него. Поцеловав его ладонь, она прижалась к ней щекой. – Я только для тебя.
– Нет, – Годфред улегся на спину, тяжко вздохнул и устремил взгляд вверх, в конек высокой крыши. Наверху на стыке скатов какой-то паук свил паутину. Такую широкую и крепкую, что в нее уже угодила сотня бестолковых мух. Он сам, Годфред, тоже бестолковая муха. А не паук, как казалось. Он ничего не решает. И от него мало что зависит. – Ты меня не любишь. Или, по крайней мере, скоро разлюбишь.
– Зачем ты так говоришь? Ты не веришь мне? – Ясыня вопросительно оглядела Годфреда. Но он будто не желал смотреть на нее. Избегал ее взгляда. И даже не пытался соблазнить ее, вопреки своему обыкновению.
Ясыня отстранилась от Годфреда и задумалась на несколько мгновений. Она не могла понять, что происходит с ее любимым. Она не знала, что и думать. Но она знала, что любит его. И ей не нужен никто другой. Ни один мужчина в мире не получит ее.
– Делай со мной, что хочешь, – неожиданно произнесла Ясыня. – Я твоя.
Ее поступок был внезапным и смелым. Годфред сперва даже не поверил ее словам. Но когда она приникла к нему всем телом, его сомнения рассеялись. Он сначала помедлил, будто сомневаясь. Но потом обнял ее крепко и поцеловал так бережно, как еще никого и никогда.
****
Придерживая на груди одеяло, чтобы то не сползало, Ясыня присела на край стола. Потянулась к кубку с водой и сделала глоток. Болтая ногой, Ясыня наконец допила воду и уже была готова вернуться к Годфреду. Как вдруг ее взгляд пал на одинокое письмо, которое бесхозно валялось на столе. И опять Ясыню посетила тревога. Странная и необъяснимая. Хотя разве может случиться что-то плохое, когда рядом Годфред? Он в силах все исправить и уладить.
Взяв в руки послание, которое, как она помнила, пришло из Новгорода, Ясыня решила его прочесть – секретов между ней и Годфредом не было. Но это оказалось не так просто сделать. Оно было написано на не вполне понятном языке. Ясыня разгадала только имена, которые там фигурировали. Из них всех она знала только имя Белогора, известного и могущественного человека.
В этот момент в дверях появился Годфред. Увидев Ясыню, читающую письмо, он застыл на пороге. Ясыня заметила появление жениха и оглядела его вопросительно. Но Годфред отвел взгляд в сторону. И тяжело вздохнул, упершись лбом в косяк.
Ясыня теперь уже не просто чувствовала тревогу где-то в глубине души. А ощущала ее всем телом. Во рту, где вдруг сделалось горько. В животе, который будто завязался в узел. В сердце, которое словно замерло. И стало тяжело в груди.
– Только не печалься, – попросил Годфред. В расстройстве он даже не подумал о том, что Ясыня не смогла бы прочитать письмо, написанное ему Арви. Увидев ее с посланием в руке, он сразу решил, что она уже все знает. – Это ничего не значит. Я люблю только тебя. Ты моя любимая. Это все знают. И все будут знать!
Ясыня еще не знала, что именно он скрыл от нее. Но она уже чувствовала, что это нечто ужасное. Нечто такое, что сейчас обрушит весь ее мир ей на голову. Нечто такое, после чего она не сможет подняться. Нечто такое, что сокрушит ее.
– Я должен был сказать тебе сразу, – продолжал объясняться Годфред, приняв молчание Ясыни за упрек. – Но я не хотел тебя огорчить. Ты ведь не уйдешь? Ты ведь меня не бросишь? – Годфред подошел к Ясыне, все еще замершей у стола. Встав на колени, он упер голову ей в живот. – Почему ты молчишь? Ты уже не любишь меня? Но в любом случае я люблю тебя, – Годфред выпрямился и оглядел неподвижную Ясыню. – Послушай, я ее даже не видел. Единственное, что я знаю о ней – она дочка Белогора, сына которого убил Торольв в день Перуна. Она для меня ничего не значит. И не будет значить, потому что в моем сердце есть лишь ты. Да, мне придется жениться на ней. Но это не изменит моих чувств к тебе. Это, вообще, ничего не изменит между нами. Я буду только с тобой.
Ясыня обомлела. И сейчас ей показалась, что она уже знала этот ответ заранее, уже слышала его когда-то, предчувствовала, даже не осознавая. Наверное, если б в нее воткнули кинжал, ей было бы и то не так больно. Отпихнув от себя Годфреда, она пошла в опочивальню за вещами. Она до сих пор молчала, потому как чувствовала, что если скажет хоть слово, то разрыдается.
– Прошу, не расстраивайся слишком, – удрученный Годфред поплелся за ней. – Это все только для вида.
– Я тебя ненавижу, – Ясыня хотела сказать не это. Она бы хотела признаться ему в том, что любит только его одного. Что она хоть сейчас готова вырвать свое сердце из груди и бросить ему под ноги. Но он обманул ее и недостоин подобных признаний.
Годфред огорченно отвернулся. Он понимал ее гнев. Но он также понимал и себя самого. В тот миг, когда она обняла его, когда прильнула к нему, у него язык не повернулся сообщить ей столь скверную новость. Тем более он не собирался оставлять ее. Он ведь так полюбит ее. Она нужна ему. Она всегда будет с ним! Мало ли на ком он там окажется женат! У него может быть хоть дюжина женщин.
