Андрей Сергеевич Терехов
Састер. Крымский детектив. Часть I

#6. ИННОКЕНТИЙ

Причёска инспектору ФСИН не шла. Слишком пышная, слишком вылизанная: прямая чёлка скрывала брови, длинные-длинные волосы обгладывали уши.

Парик?

Иннокентий сел удобнее. С тех пор как он облысел, было трудно удержаться, чтобы не искать недостатки в чужих волосах. Хотя, казалось бы, ну какая разница?

– Почему регистрация и направление в Ростов, а прописка здесь?.. – холодно спросила инспектор.

Она листала бумаги уже несколько минут, но ни теплоты, ни понимания в ее глазах не прибавилось.

– Здесь я хочу встать на учёт, – медленно, как можно отчётливее произнёс Иннокентий и упёрся взглядом в серые глаза женщины.

– У вас куда направление?

Инспектор подняла одну из бумажек и покачала ею в воздухе.

– Визит уже просрочен. То есть будет вынесено предупреждение. Если будете упрямиться дальше, вынесут второе, и материалы пойдут в суд. Вас как: с конвоем отправлять в Ростов? Или пешочком сразу в колонию?

Иннокентий перевёл взгляд на стену, где висела грамота от дирекции ФСИИН «Ледковской Марии Яковлевне». Под ней искрила проводка и корячился синий стул, задавленный неровной стопкой из жёлтых и белых папок. Собственно, эти папки забили весь кабинет: ещё два стула, стол, шкаф с календарём-распашонкой, подоконник. За подоконником открывался вид на мусорный бак, платан и жёлтую трубу газопровода. Платан бесшумно покачивался, в мусорном баке копался облезлый кошак.

– Моя дочь здесь, – тихо сказал Иннокентий. Ему не хотелось говорить об Ане, не хотелось просить, выпрашивать, но иного в голову не приходило. – Я много совершил в жизни, чего… о чем жалею, это…

– Я не священник, давайте без исповедей.

Иннокентия будто ошпарило. Шея у него вспотела, в солнечном сплетении жгло. Он посмотрел в лицо инспектора – спокойное, равнодушное, пустое, как бы обескровленное ежедневными очередями из бывших и настоящих зэков.

Это же лицо висело в коридоре, на доске почёта.

Наверное, хороший работник, подумал Иннокентий.

Приходит за пятнадцать минут на службу, уходит в десять вечера. Показатели перевыполняет.

Отличный работник.

– Знаете, сколько вас, – инспектор очертила взглядом Иннокентия, – вот таких, являются сюда и говорят этими же словами? А на второй день вы прирезаете кого по пьянке. Или тащите телевизор у соседа.

Она вновь взялась за бумаги, но уже на постановлении суда её лицо изменилось.

– Ну да, ещё с такими наклонностями. Езжайте-ка вы лучше в Ростов. Пусть там с вами возятся, разбираются…

Холодные её глаза лениво изучали документы. Холодные глаза человека, который мастерски научился не замечать чужую беду. Который ежедневно «проходит мимо». Глаза чиновников, кадровиков, бухгалтеров, прапоров, депутатов и президентов.

Костян смотрел так же.

Нет, это со зла. Костян только притворялся частью этой своры, но, кажется, ещё сохранил подобие души. Иннокентий тоже притворялся: на зоне иначе никак.

При мысли о колонии навалилась тяжесть, бессилие.

Он пережил зону как грипп, как долгую затяжную болезнь, он не сломался и не ожесточился, и не превратился в жалкое подобие человека, в тех паскуд, которые пили и ели с тобой из одной чашки, а потом стучали на тебя. Он пережил, сдюжил. Было сродни чуду вытерпеть эти пятнадцать лет, но ничто не проходит бесследно, и для него не прошло – сил не осталось.

Ну что он рыпается? Куда? Зачем? И не таких ломали – и более сильных, и более умных. Смирись или подстройся. Прогнись.

– Я могу починить проводку.

Инспектор замерла. Губы ее вздрогнули.

– Что, простите?

– Отопление. Канализацию, – продолжил Иннокентий. – Заменю дальняк… то есть унитаз, раковину. Всё, что плохо работает. Делаю шлакоблоки, тротуарную плитку, облицовочную, рамы для окон, двери, тапочки, чулки, носки… Кроме компьютеров. В них я не силён. Как-то не успел…

Она, явно растерявшись, взяла одну из бумаг, положила обратно. Глаза её слегка округлились, улыбка удивления рисовала ямочки на щеках.

– Вы осознаете, что лицу при исполнении предлагаете взятку унитазом?

– Всё когда-то ломается.

Секунд тридцать они молча изучали друг друга, затем инспектор подняла трубку городского телефона и набрала цифры: 8, 8, 9, 7… Трубка упала обратно на базу. Женщина проредила пальцами густую, как шторы, чёлку, приосанилась.

– Вы, насколько я понимаю, знаете Герасимова? – спросила она.

Иннокентий медленно кивнул.

– Не отца – сына. – уточнила инспектор. – Следователя.

Чуть помедлив, Иннокентий снова кивнул.

– У нас с ним некоторая договорённость… – она для вида выровняла бумаги и переложила с места на место. – Скажем, есть какой-то знающий, умудрённый годами… так сказать, «альтернативно» одарённый человек. И этот человек использует свои «знания» во благо государства и общества. Сообщает, когда надо. Предупреждает, когда надо. И за это получает…

Инспектор взяла из пачки листовку каких-то праймериз и отпустила над мусоркой. Листовка скользнула вниз, громко стукнула о край ведра и повалилась на бок.

– Ну, некоторые поблажки.

Иннокентию сделалось противно до тошноты.

– Стучит.

– Название зависит от того, на чьей вы стороне. И от того, кем вы хотите быть. Для всякой швали – ну конечно, стукач. Для обычных людей – не стукач, а человек, который помогает сохранять порядок в государстве. Это у нас в стране привыкли к ложным доносам в тридцатые, а в других такого не было, и там сообщить, что что-то идёт не так – это норма. Лучше предотвратить, чем… чем разбирать потом завалы.

Они помолчали.

– Вы кем хотите быть? Швалью? Стукачом? – Инспектор взяла ещё одну листовку, занесла над мусоркой и вопросительно приподняла бровь. – Человеком?

Листовка полетела вниз. Ей сменила следующий. Рука инспектора слегка дрожала.

– У нас слишком разное понимание о том, что такое человек, – твёрдо ответил Иннокентий.

Инспектор моргнула, заторможенно вернула бумажку на стол, разгладила.

– Да. Распечатаю-ка вам путеводитель по Ростову.

#7. АНЯ

Аня с трудом продиралась сквозь броуновское облако посетителей, которые рассаживались по местам в амфитеатре. Перед шоу людей набралось столько, что в неё то и дело врезались чьи-то плечи, ноги, руки; перед ней извинялись, ее обзывали.

Аня наконец увидела сотрудницу дельфинария и окликнула.

– Парень? – переспросила девушка, когда Аня показала удостоверение, фото Саши и объяснила ситуацию. – Я с ней не особо дружила. Кажется… кажется, в «Титанике» пару раз они встречались. Потом она его в игнор. Вроде в интернете познакомились.

– «Титаник», который в Феодосии? На Айвазовского?

Сотрудница кивнула и, извинившись, поспешила на вызов по рации.

Аня огляделась. За спинами едва виднелся бассейн, в толще воды мелькали серо-синие тела дельфинов, рядом со взрослыми барахтался детеныш, повизгивал, попискивал и напрочь не слушал инструктора.

«Аквамарин» не капли не напоминал тот дельфинарий, который Аня посещала в детстве. Там был бетонный пирс и открытое море. Здесь – пластик и крыша. Вдоль круглого, как монета, бассейна тянулся амфитеатр с белыми, желтыми, красными сиденьями, над водой нависали три перламутровых шара. Синюю стенку-задник, откуда выходили дрессировщики, украшали цветные барельефы кораллов, медуз и дельфинов – явно из пластика.

Аня протиснулись на свободное место у бортика и, вытерев пот над губой, достала телефон.

14:03.

Под датой и временем на экране светилась инструкция вступительного испытания «Порога»: купить мерную ленту и в 14:00 быть у бассейна с дельфинами в «Аквамарине».

Как будто здесь был еще какой-то бассейн.

Аня обновила сайт, нащупала в кармане мерную ленту и тут же устыдилась: что она здесь делает с этой лентой, что забыла?

Кто-то толкнул её спину, извинился.

Она ещё раз обновила сайт. 14:04.

Справа пробежал охранник. Щёки его тяжело раздувались, живот трясся, подобно желе, кепка едва не падала с головы. Он придерживал её рукой и что-то говорил в рацию.

14:05.

Аня в третий раз обновила сайт и увидела, что текст задания изменился:

«Измеряй дельфина. Сними».

Ей сделалось смешно и неуютно. В голове бешеной бегущей строкой неслись вопросы: зачем, к чему, для кого?

Плохо соображая, она нащупала в кармане мерную ленту и замерла: из воды высунул веселую мордочку дельфинёнок. Аня машинально отступила, и в этот момент кто-то полез через бортик.

– Прекратите немедленно! – раздался мужской голос сбоку.

Было поздно: ещё несколько человек ступили в воду. Начался шум, гам. Сердце у Ани застучало, в груди поднялся полубандитский восторг. В последний раз она чувствовала его, когда сбегала с лекций и упивалась в хлам – до амнезии, до обнимашек с унитазом.

Люди подходили к бортику, бросались вниз, пытались поймать дельфинов. Вода вспенилась, какой-то ребёнок заплакал. Повсюду носились работники океанариума – пытались остановить странный флешмоб и не могли.

Вбежала охрана.

Или сейчас, или…

БУХ – ударило сердце и приостановилось.

Лёгкие горели без воздуха.

Аня, как зачарованная, медленно вытащила ленту, медленно спустилась в холодную воду. Брюки отяжелели и тянули ко дну, по спине пробежал озноб. Она ждала дельфинёнка, который, явно играя, кругами носился от обезумевших людей. Вот малыш подплыл к Ане, будто просился на руки, будто ей одной доверял или видел в ней что-то общее.

– Извини.

Лента мягко опустилась на нос животного, вытянулась к хвосту. Сотовый подделал щелчок диафрагмы.

– А ну стой! – прорычали в ухо, и предплечье Ани до боли стиснула чья-то горячая рука.

Она повернулась и увидела молодого охранника с родимым пятном на щеке. Губы его шевелились, но в общем бедламе слов не было слышно.

Что-то тяжёлое навалилось на Аню. Представился осуждающий взгляд Константин Михайловича, очередные подколки Рыжего. Резким, сильным движением Аня вырвалась и полезла прочь из бассейна.

– Стой! – донеслось сквозь крики и топот.

Аня оглянулась и увидела, как молодой охранник поскальзывается на мерных лентах, выловленных другим сотрудником из бассейна, и падает. Она засмеялась и бросилась в боковой проход между сиденьями, свернула в служебный коридор, в еще один. Тяжёлая от воды одежда мешала и путалась под ногами, за Аней по полу вилась дорожка из воды. Тело била дрожь, зубы стучали, в голове опустело.

На ходу Аня открыла телефон и подцепила фото на свою страницу в «Пороге». В плечо больно ударился косяк, заорала сигнализация, и тут что-то с силой толкнуло Аню в спину.

Она упала на бок – телефон отлетел в сторону, в локоть и бедро ударил небесно-голубой, в цвет волн, линолеум. Проскользив по нему по инерции, Аня с трудом развернулась и увидела пузатого охранника. Лицо его перекосило от ярости, он до боли заламывал Ане руки, хотя она даже не сопротивлялась.

– Посмотрим, как ты в полиции побегаешь!

Телефон Ани, лежащий на полу, бренькнул, и она выгнулась дельфином, чтобы посмотреть на экран. Высветилась надпись, что регистрация пройдена, и следом отобразилась страница Ани: пустой список выполненных заданий, пустой список друзей, рейтинг пользователей.

На первом месте висело фото Саши. Её красивое лицо перечёркивала лента, чёрная, как могильный гранит. Голову венчала нелепая золотая корона с недостижимыми для остальных двумя тысячами пятьюстами восьмью баллами.

#8. КОНСТАНТИН МИХАЙЛОВИЧ

Автоматические двери поскрипели и разъехались, в лицо подул прохладный ветерок. Константин Михайлович вышел из супермаркета на одноэтажную старокрымскую улочку, перехватил удобнее пакет с торчащими из него багетом и панамкой, закурил. Тёплый дым заполнил грудь, на сердце полегчало. Уже на ходу Константин Михайлович надел гигантские, как осиные гнезда, наушники, которые ему на пятидесятилетие подарили Слава и Аня. Казалось бы, дурацкий подарок для руководителя следственного отдела, но куда теперь без музыки? Без музыки – тоска, хтонь, увядание. Без музыки…

Константин Михайлович включил радио. Был перерыв между передачами, и играла песня: что-то западное, тяжеловатое. Константин Михайлович такое не любил, но голос вокалиста звучал приятно и бодрил шаг. Менять частоту не хотелось.

Позади осталась четырёхэтажная гимназия и банк, у халяльного магазина Константин Михайлович свернул на Горького и с удивлением заметил сына. Слава подпирал их забор из красного оргстекла и, как подросток, что-то бездумно тыкал в телефоне.

За сыном и забором выглядывал типичный старокрымский домик из самана: побелённые известью стены; черепица «татарка»; деревянные красные окна; застеклённая веранда, на которой раньше так любили сидеть и Марина, и Слава.

Константин Михайлович стряхнул пепел с сигареты и попытался придать лицу невозмутимое выражение. В последние годы Слава всегда пропускал дни рождения матери, стоило уже привыкнуть.

– Знаешь, кто поёт? – спросил Константин Михайлович, подойдя. Он снял и протянул наушники.

Слава послушал, театрально покивал головой в такт ударным.

– Аннушку спрошу. Я не настолько стар душой.

– Голос приятный.

– Уже знаешь про Иннокентия Александровича?

Константин Михайлович затянулся сигареткой.

– Вы на особом контроле.

Слава на секунду растерялся, и Константин Михайлович почувствовал лёгкое и стыдное злорадство, что хоть какая-то вещь ещё волновала его балбеса.

– Мстишь? – с лёгким вызовом поинтересовался сын и рывком протянул наушники обратно.

– Две девушки, Слав. При очень странных обстоятельствах. И на всех документах – ваши с Аней фамилии.

– Мстишь, что я не вывез его.

Константин Михайлович снова затянулся.

– Слав, послушай. Знаешь, когда пишут на полях фамилию какой-нибудь погонистой лысины, а под ней – «на контроль»? Так вот, на вас такую написали. Сейчас погонистая лысина положила вас в шкаф и на время забыла – ровно до того момента, пока не придёт ещё один документ с такой же пометкой. И вот, кладя второй отчёт в шкаф, погонистая лысина увидит две одинаковые пометки и две одинаковые фамилии. Понимаешь, что дальше?

– Посиделки старых пердунов.

Константин Михайлович в последний раз затянулся и с раздражением потушил сигаретку о фонарный столб. Бычок полетел в пакет.

– Станислав, – он чудом успокоил себя, – у меня всего один голос. А зная Аню и, особенно её отца…

– Я не нянька.

– Не перебивай меня! Следователь должен что? Направлять ход расследования! А не быть печатной машинкой… к неопытному оперу.

– УПК я знаю.

– Тебя Аня почему всюду за руку водит? Почему? Вот и получаешь. И получать будешь дальше. Кто кем руководит?

Слава заметно покраснел.

– Бать, я…

– Что «бать»? Ну что?! – голос зазвенел, и Константин Михайлович усилием воли замолчал, перевёл дыхание. – Ты почему к матери не пришёл?

– Нормальные люди день рождения празднуют, а не ходят на кладбище.

– Один раз в году, Слав. Всё, что я прошу, – прийти и поставить со мной свечку.

– Ба…

– Единственное, о чём я прошу.

– Ау? – Слава пощелкал пальцами перед лицом Константина Михайловича. – Она не видит твою свечку. Там её нет. Там пусто.

От слов сына будто ледяная, влажная рука скользнула по затылку и спине. Константин Михайлович почувствовал, что вот-вот сорвётся, но тут раздалась навязчивая трель. Слава неловко достал телефон, едва не уронил его и наконец принял вызов.

– Герасимов. Да. – Слава кивнул на вопрос невидимого собеседника. – Ну конечно, сын! По голосу неясно?

Константин Михайлович дёрнул головой, резким жестом надел наушники и направился в калитку из синего, как кровь, оргстекла. В груди все кипело, бурлило, будто чайник выключили, но он ещё не успел остыть.

– Кого вы задержали в океанариуме? – донёсся сквозь музыку в ушах возмущённый голос Славы.

Вопрос был, конечно, риторический.

#9. АНЯ

Тёмно-синяя машина с поцарапанной дверцей нетерпеливо посигналила, подгоняя Аню и Рыжего.

– По голове себе погуди, – огрызнулся Рыжий и пошёл еще медленнее.

– Конечно. Пешеход всегда прав, даже когда размазан по асфальту.

Рыжий скосил на Аню взгляд, но ничего не ответил.

Они пересекли зебру, и машина, рыкнув, разметав палые листья и пыль, помчалась вдоль набережной.

– Варенья и блинчиков, – сказала Аня и попыталась убрать волосы, упавшие на лицо. В наручниках это оказалось не очень удобно.

– А?

– Ты спрашивал, чего меня не устраивает в их меню. Нет варенья и блинчиков.

Аня подошла к витрине «Титаника» с неуместным французским триколором и двумя руками потянула дверцу. В отражении блеснуло небо в кружевах облаков, белые красавицы-берёзы вдоль дороги и синяя чаша залива.

– Только представь: блинчики с маслом, блинчики с мясом, блинчики с икрой…

В помещении было чисто и ухоженно. Пастельно-голубые стены оттеняли фотографии круизных лайнеров начала XX века, с карнизов тяжёлыми волнами свисали кремовые занавески. Деревянные стулья, старинные шкафы с псевдоантиквариатом… у двери – доска объявлений. Объявления хлопали на сквозняке, будто маленькие ладошки: экскурсии и отели, такси и прогулочные катера.

– …Блинчики с зеленью. Блинчики с грибами, блинчики с шпинатом… – Желудок утробно заурчал и окончательно прилип к позвоночнику. – …Блинчики с сыром, блинчики с ягодами…

– Галактионова, мать твою! Сядь уже.

Аня сделала вид, что закрывает рот на замок, и оглядела кафе. Ее внимание привлёк столик между стеной и окном: ближний к выходу стул задвинули, дальний – стоял едва ли не в проходе. На стене блестели бежевые потёки. Эта неправильность притягивала, раззадоривала, и Аня села на ближний к выходу стул, закинув ногу на ногу.

Рыжий швырнул куртку на вешалку, упал на место у стены и тут же вскочил, закружился, словно пёс, который ловил свой хвост. На пятой точке Герасимова-младшего стремительно темнело пятно.

– Какого?..

– Седушки кусаются? – поинтересовалась Аня.

Рыжий наклонился и понюхал стул. Ласточками полетели салфетки.

– Кофе!

– Всё субъективно. Представь, что его нет.

– Опять за своё? – пропыхтел Рыжий, вытирая след чьего-то ботинка на батарее.

Аня с дребезгом положила сцепленные руки на стол, щёлкнула средним пальцем по мятой бумажке, оставленной прошлыми посетителями. Та проехала пару сантиметров и ударилась в заляпанную рекламодержалку. Аня задумалась, как называется эта стойка на самом деле, – должна же вещь, которая встречается в любом кафе, продаваться в магазине, учитываться в бухгалтерии и плане закупок.

Вертикальное меню?

Рекламный щиток?.. Щиточек?..

– Напоминаю: я зарегистрировалась на «Пороге».

– Слышать об этом не хочу! – Рыжий замолчал было, но потом не выдержал: – Господи! Как можно быть!.. Такой!.. Тупой!..

– Максимум, что мне можно дать, это выброс отходов в неположенном месте. Сколько там… Две тысячи? Могу скинуть на Сбер-онлайн.

Рыжий приостановил уборку и вытянул в её сторону длинный, как гарпун, указательный палец.

– Больше ни слова о службе. Мы обедаем. Иначе я за себя не ручаюсь.

Аня изобразила, что закрывает рот на замок и глотает ключ. Тут к столу подошла официантка. Некрасивая, усталая, без макияжа. По виду ей казалось лет шестьдесят, по факту она училась в школе Ани, класса на два младше. Даша… не то Парамонова, не то Сафронова. Вежливость у нее была усталая, с примесью недокуренной в перерыве сигареты.

С вежливой, будто приклеенной улыбкой Даша успокоила Рыжего, заменила грязный стул на чистый и вытерла следы со стены – лениво и не до конца.

– Ох, вы не хотите пересесть? – зевая, спросила она и показала на алую лужицу под сапогом Ани.

– Не хотим, – ответил Рыжий, пока Аня передвигала стул от лужицы. – Аннушка наказана. Мне «бизнес».

– Аннушке, которая наказана, что-нибудь из заказа людей, которые здесь сидели до нас. И пару твоих воспоминаний.

– Галактионова!..

– Саша… Александра здесь работала.

– А я обедаю!

Взгляд Рыжего сделался угрожающим, и Аня обречённо застонала. Официантка покачала головой, словно мама, уставшая от проказ детей, и ушла на кухню.

По кафе растеклось ледяное молчание.

– Могу сказать одно про сидевших здесь: кому-то не обломилось, – прервал тишину Рыжий.

– И чему-то.

Аня взглядом показала на стену, и Рыжий, будто послушная овчарка, понюхал потеки.

– Кофе.

– Он тут, видимо, только что не летал.

В ожидании заказа Аня развернула мятую бумажку, которую Даша так и не убрала со стола, – билет на Юрия Лозу. На белом фоне пылали губы из ярко-красной помады.

– Говорят же, не злите девушку во время еды. – Аня продемонстрировала билет Рыжему. Тот взял его, вытянул подальше, сощурился подслеповато. Надел очки и быстро снял, точно до сих пор стеснялся их носить на людях.

– С Лозой? Скорее уж пенсионерку.

– Я не то чтобы очень настаиваю, но ты меня собираешься расцеплять? – Аня подняла руки и позвенела наручниками.

– Я – думаю, – Рыжий постучал пальцем по своему виску. – И тебе бы это тоже не помешало, прежде чем…

Аня решила не слушать и не отвечать.

Они помолчали, вернулась Даша. Загремели ложки-вилки, запелёнатые в салфетки; зазвенели стаканы, тарелки, блюдца. Рыжий тоскливым взглядом проследил за чашкой кофе Ани – весь путь от подноса до стола, от стола до губ.

– Мм, – довольно замычала Аня, когда распробовала кремовую пенку с кусочками арахиса.

Рыжий скривился и долго, механически пил апельсиновую бурду. Временами хмурился, временами взмахивал руками, будто мысленно спорил с собой.

Аня поглядывала на него, отщипывала черепички шоколада с пирожного и думала, что Рыжий являет собой яркий пример необратимого роста энтропии. Ему исполнилось уже тридцать пять, и год от года Герасимов-младший разъезжался в стороны. Округлялся. Ка-ба-нел. Сидячая следячая работа помогала мало, как, впрочем, и переизбыток желчи в поведении, и единственный на свете друг Ани медленно подыхал. И это волновало её куда меньше, чем следовало бы.

Потому что её отец – убийца?

Живот стянуло холодком.

– Она не уверена в себе, – выдал Рыжий и стукнул пустым стаканом о столешницу.

Аня покачала пальцем.

– А-а. Домыслы. Ты не можешь определить это по билету.

– Да что ты мне пальцем водишь?! Домыслы! Домыслы – это буянить в океанариуме в тупейшей надежде, что это приблизит к преступнику. Домыслы – это селить у себя девку с неустойчивой психикой, а потом стоять над ней как над твоей козой, там, или лошадью. Домыслы…

Рыжий замялся и заглох. Аня подождала продолжения, затем двумя руками подняла чашку и глотнула кофе. Горячая жидкость ошпарила язык, пробежала по пищеводу и согрела желудок. Во рту остался лёгкий ореховый вкус.

– Я вся внимание.

– Помада на билете слишком яркая для её возраста; место выбрано так, что лицо всегда в тени. Черты от этого сглаживаются, она выглядит моложе.

Аня покачала головой.

– Ну, я тоже сюда села, разве я не уверена в себе?

Рыжий фыркнул, подцепил ветку зелени из салата и пожевал. Его глаза с вожделением смотрели на кофе Ани – на кофе, который Рыжему запретили во время последнего медосмотра, как и все жареное, копчёное и перчёное.

– Коротышка, – начал он с набитым ртом. – Неудачница. В школе была похожа на Винни Пуха. Друзей нет. Твой отец…

– Меняем пластинку, – резко перебила Аня. – Женщине за сорок, она не уверена в себе. Что мужчина?

– Да, что?

Аня дёрнула бровью. Подумав, доела торт, допила кофе и промокнула губы салфеткой.

– Ладно… эм-м… Он и есть причина её неуверенности. Он ставит ногу на батарею… Изображает из себя?.. Ему лет двадцать, отсюда её желание выглядеть моложе. То есть мать и сын.

– Красная помада на билете для сына? Ты в своём уме?

Аня закатила глаза.

– Ну, хорошо, любовник.

Рыжий кивнул и снова без выражения, без удовольствия вгрызся в свой салат. Захрустели огурцы и капуста, зачавкали помидоры. Наконец он поднял вилку и помахал ею в воздухе, как дирижёр – палочкой.

– Бывший. Они давно не виделись.

– Это почему?

– Кофе, когда я сел на стул, ещё не высох. Они были тут буквально перед нами.

Аня наклонила голову и вопросительно посмотрела на него.

– И-и?

– Сколько сейчас времени?

– Я бы достала телефон, но… – Аня приподняла руки и поклацала наручниками. Стянутая кожа на запястьях отозвалась болью. – Ай-й… ты снимешь их когда-нибудь?

– Сейчас два часа дня. Рабочий день. Самое время для встречи в отеле или дома. Но они в кафе.

Рыжий вытянул руку и своим пальцем-гарпуном постучал Аню по голове.

– Мозги, ау?

– Больно же.

– Думай! Научись работать мозгами, а не… не…

Аня предплечьем оттолкнула его руку.

– Женщина, по-твоему, приносит билеты, чтобы возобновить знакомство. Доволен?

– И он ей отказывает, – Рыжий кивнул.

Аня улыбнулась и продолжила – продолжила то, что он хотел услышать, – ровным, безэмоциональным голосом:

– Она обижена и обливает его кофе. Она сильно его любит, раз надеялась, что он пойдёт с ней на такой концерт.

Рыжий подался вперёд.

– Он вскакивает и уходит, не поправив стул. Он в ярости.

– Она сидит ещё немного. Мнёт билет…

– Затем успокаивается. Аккуратно встаёт. Задвигает стул. Уходит.

Небо за окном слегка очистилось от темнеющих облаков, и выглянуло солнце, засверкало на волнах, на машинах, на стакане Рыжего, на вилках, ложках и ножах.

– Почему же он ей, по-твоему, отказал? – поинтересовалась Аня.

– Любой ребёнок поймёт.

– Ну?

Всё внутри завыло от его грубости. Аню всегда бесило, если Рыжий вёл себя так – бесило с детства, когда она ещё была пузаном с косичками, а Герасимов-младший – противным подростком. Сейчас ей хотелось послать его к чёрту и уйти, и больше никогда не здороваться.

– Другая женщина, – выдал Рыжий как само собой разумеющееся. – Что ещё могло так разозлить нашу знакомую, что она ошпарила молодого любовника? Скажи, легко найти ей будет ещё одного? В полтинник-то.

Аня попыталась отпить кофе, но на донышке было пусто. Она смутилась, поставила чашку на стол и нарочито улыбнулась.

– Окей, ты знаешь опыт Шредингера?

Рыжий посмотрел на нее со скептическим видом. Аня покачала ногой под столом и решила все же попытаться:

– Шредингер пихал кошку… не на самом деле, это мысленный эксперимент… пихал ее в чёрную, взглядонепроницаемую коробку. М-м-м, там яд и возможность отравления один к двум, потому что деление атома, запускающее яд, за час происходит именно с такой вероятностью. По законам физики получается, что состояние кошки представляет суперпозицию двух состояний: дохлого и живого.

Рыжий моргнул и запихнул в рот ещё немного салата.

– Это парадокс, – добавила Аня, когда поняла, что вся её тирада не возымела эффекта.

– Ну положим. Дальше-то что?

– Дальше представим, что наблюдатель может влиять на коробку.

Рыжий кивнул, но тут же спохватился:

– Галактионова, это ахинея.

– На волновом уровне. На уровне микромира, не знаю. Скажем, я желаю, чтобы твоя пожилая мегера оказалась милой девушкой.

Рыжий замахал вилкой, и мимо Ани пролетел кусочек моркови.

– Всё, уймись! Стыдно было бы рот открывать. Я тебе по логике объясняю, а ты мне… Волновой уровень! Господи, какая же ты… шляпа, сил нет. Только дельфинов мерить и…

– Ну и сиди один, – глухо сказала Аня и резко, не поспевая мыслями за своими же действиями, поднялась. – Д-даша, сколько с меня?

Рыжий опомнился, схватил её за наручники и потянул вниз.

– Стой.

– Отпусти! – она вырвала руки. – Даша?

– Галактионова!.. Сядь и прекрати меня бесить!

Рыжий посмотрел в глаза Ане, затем опустил взгляд: на её губы, её грудь, её бедра. Видно было, что он сделал это на автомате, но Аню пробрала дрожь, будто шершавый ледяной язык прошелся по ее загривку.

– Даш, – обратилась Аня не своим, высоким и звонким голосом к официантке, которая черепашкой тащилась к ним, – до нас здесь сидела МОЛОДАЯ пара?

Судя по лицу, Даше было все равно, кто, где и когда сидел.

– Ну да, МОЛОДАЯ.

Аня сверху посмотрела на Рыжего. Тот перекатил челюстями и опустил взгляд.

– Галактионова, сядь. Я сниму наручники.

– Сама разберусь, – глухо ответила Аня и направилась к выходу.

– Я достану дело твоей матери.

Она приостановилась, и Рыжий добавил:

– Я знаю, где батя его держит. И я куплю тебе ещё одно кофе, хотя ты столько его глушишь, что скоро начнёшь чесаться, как твой вшивый кот Шре… Шру… тьфу!