Андрей Сергеевич Прокопьев
Sillage
11
Чарльз проснулся нехотя. Шум от входной двери заставил открыть глаза, но видел лишь блеклые силуэты, что колыхались в другом конце комнаты. Глухой шепот доносился до него, разобрать внятных слов не удавалось. Один тихий голос показался незнакомым. Вскоре два силуэта превратились в более четкие фигуры, и в одном из них узнал лечащего врача. Второй явно был знаком, но кто это, на ум не приходило. Мистер Бэннингтон закрыл глаза и демонстративно отвернулся к стене.
– Мистер Бэннигтон не принимает гостей… – раздосадовано произнес врач. Глэр оглядел комнату. Просторная, чистая, светлая, скучная, депрессивная. Ему захотелось поскорее решить вопрос и убраться отсюда. Мрачные мысли окутали голову. Шагнув вперед, осторожно передвигая ноги, словно боялся, что пол предательски закрепит, выдав движения. Но никаких звуков не было. Медленно подойдя к постели, глянул на доктора и кивнул. Тот сразу вышел из палаты. Как только тот оставил их, Глэр стал вести себя более раскованно. Пройдясь еще раз по комнате, снова вернулся к постели и присел. Чарльз тут же открыл глаза, но не повернулся. В его взгляде читалась невиданная ярость, а с губ то и дело пытались сорваться бранные слова…
– Ох, Чарльз… Ведь твое место не здесь… Все это понимают, все это знают и ждут… – начал говорить Глэр удрученным жалобным тоном. Только с глухим голосом это звучало чрезвычайно наигранно, что сам был не в восторге от произношения и хотел бы переснять второй дубль. – Мне очень жаль. Жаль, что легендарный человек прозябает дни в этой комнате… Так быть не должно… – всеми силами постарался не сделать гримасу, даже зная, что тот не смотрит на него. Чарльз же молчал, притворяясь спящим, но навострил слух и пытался вспомнить знакомый голос.
– Ты ведь еще можешь показать себя, запомниться не только шутником, но и глубоким человеком с личной трагедией и историей, – продолжал Глэр в том же драматическом духе.
– Пошел вон! – вдруг крикнул мистер Бэннингтон, так же не оборачиваясь. – Вон! Вон отсюда!
Глэр перепугался, вскочил с кровати. Чарльз повернулся. Пациент палаты с трудом, но все же узнал в госте давнего знакомого, который однажды был гостем на шоу. Тогда при съемках произошел инцидент, когда две девицы из зрительского зала подрались, не поделив минуту эфира для передачи привета. Он плохо запомнил гостя той программы, осталось лишь едва уловимое послевкусие расчетливого, высокомерного и холодного собеседника, который никак не мог настроиться на шутливый лад и пресекал попытки выведывания смешных случаев на съемках. «Я разбил камеру о голову ассистентки, это будет смешной историей?» – сказал тогда он. Чарльз попытался выдавить шутки из этого, но даже его заурядное чувство юмора не справилось с этим. Остаток эфира провели в занудной болтовне. Те 20 минут показались вечностью.
Режиссер отступил на несколько шагов и обернулся к лежащему: – Я здесь не просто так. – Теперь голос звучал естественно, без доли игры и драмы. Пристально вглядывался в почти прозрачные глаза мужчины, веки которого дрожали. Будто целую массу усилий приходилось совершать, чтобы держать их открытыми.
– Пошел! Уходи! – хрипел Чарльз.
– Я пришел за тобой! – твердо произнес Глэр. Бэннингтон едва открыл рот, чтобы снова прогнать незваного гостя, но на миг замер, не сводя глаз с оппонента.
– Уходи! Уходи!!! – снова завопил Чарльз, насколько мог продрать голос, хотя и криком это сложно было назвать.
– Ты хочешь сдохнуть здесь?
Чарльз снова хотел закричать, но снова замер, выпустив только глубокий вздох.
– Да… хочу сдохнуть…
Глэр, никогда не проигрывавший словесную дуэль, не знал, что сказать. Смотря на жалкого, изможденного, сухого старика, который отдаленно напоминал того энергичного мужчину. Хоть знакомство было не более чем формальным, вдруг ощутил Бэннингтон сейчас самым близким себе человеком, который просил о помощи, но боялся попросить об этом.
– Ты хочешь блеснуть напоследок, а, Чарльз? – вдруг вызывающе и громко заговорил Глэр. – Почувствовать запах пленки, этот синтетический жирный запах, который въедается в одежду и ничем не выветривается, такой горький, но такой сладкий, манящий. Хочешь ощутить себя живым. Пока не сдох…
Чарльз молчал. Глэр больше не произнес ни слова. А через пару минут вышел из палаты, быстрым шагом покинул госпиталь, нашел на парковке автомобиль и быстро уехал.
Мистер Глэр вернулся быстро, как показалось, хотя было уже за полночь. Пустая квартира встретила холодными объятиями. Утренний недопитый кофе покрылся мерзкой прозрачной пленкой. Открытое окно пропускало сквозняк, словно пытался прогнать зашедшего. Сейчас кухня казалась отталкивающей, неуютной, но идти в комнату хотелось еще меньше. Лишь ноутбук едва слышно шумел, находясь в спящем режиме, будто приветствовал приятеля. Даже не сняв пальто, Глэр сел за любимый стол, включил монитор и стал писать.
12
Ненавистная вибрация телефона разбудила Гадо. Уже утро. Самое раннее. Посмотрев на дисплей, смог узнать номер и отбросил телефон в сторону. Но тот не переставал сдаваться.
– Алло, – хриплым сонным голосом ответил Гадо.
– Мистер Глэр, извиняюсь за ранний звонок… Беспокоит доктор Штольц, главный врач госпиталя Святой Анны и, в частности, пациента мистера Чарльза Бэннингтона. – прозвучал голос в трубке. Режиссер проснулся моментально.
– Не совсем понимаю, что вчера произошло, но Чарльз Бэннингтон больше не хочет находиться под нашим наблюдением и приказал связаться с вами…
– Да, но… – начал Гадо, но тут же был прерван.
– Мистер Гадо, буду предельно честен, Чарльз Бэннингтон лишь доживает в стенах нашего госпиталя. Как бы мы ни старались, спасти его не удастся. Это дело времени. Не такого большого времени…
– Я приеду за ним!
Уже через несколько дней Чарльз осваивался в новой комнате. Когда-то здесь жила Марта, последние лет 20, насколько Гадо мог припомнить. «Надо было разъезжаться не по разным комнатам, а по разным городам», – думалось ему сейчас. Марта всегда была недовольна обстановкой, вечно хотела изменить, но эта комната так и осталась нетронутой, как и тогда. Мистеру Бэннингтону, похоже, нравилось здесь больше, чем в стерильной палате. Единственным напоминанием служили стойки с капельницами и тот въедливый медицинский запах, который въелся в кожу.
– Скоро придет Грейси, будет ухаживать за тобой, – произнес Гадо. – Опытная медсестра окажет любую помощь. Выбрал по рекомендации доктора Штольца. Чарльз одобрительно глянул на него, но не сказал ни слова.
– Камера будет стоять здесь и здесь, – режиссер махнул в одну сторону, затем в другую, указал местоположение заявленных камер. Они бесшумные, не потревожат тебя, – спокойно договорил он. Чарлз так же глядел на него и молчал.
– Ты точно согласен? Уверен?
Чарльз кивнул.
13
– Мама очень любила ваше шоу! Не пропускала ни одного выпуска! – радостно произнесла Грейси, ставя поднос с завтраком на прикроватную тумбочку. Стакан сока, обезжиренный йогурт, тост, джем и горсть таблеток – обычный рацион для Чарльза.
Чарльз лежал на спине, угрюмо уставившись в сторону камер, будто играл в гляделки, зная, что Гадо смотрит запись и нервничает, так как просил не обращать на них внимания и вести себя естественно. Но что значит быть естественным перед камерой? Молоденькая девушка признается что ее мать любила его, зная только выдуманный образ, и буквально передала эту любовь дочери, раз та согласилась ухаживать за дряхлым стариком. Но никто из них и предположить не мог, что тот весельчак из вечернего шоу совсем не имеет чувства юмора и сердится всякий раз, когда остроумный каламбур не выстреливает так, как это было задумано сценаристами. Комик всегда пренебрегал общением с теми, кто пишет для него шутки, считая тех невеждами и болванами. Но пользовался услугами по наставлению продюсеров, команды, зрителей, которые видели в нем открытого, ироничного мужчину. Сейчас же, вглядываясь в объектив и пытаясь улыбнуться, как это делал 20 лет назад, но получилось сделать лишь кривую гримасу и тут же нахмурился еще больше.
Пребывание малознакомых людей для Гадо оказалось тяжелее, чем думалось ранее. Хоть Грейси и старалась быть невидимой для работодателя, постоянно сталкивались на кухне, на выходе из комнаты. Глэр старался не показывать раздражительности, дабы не обидеть девушку, но казалось, делает огромные усилия, чтобы не свернуть начатое и послать всех к чертям.
Теперь каждое утро режиссер осматривает отснятый за ночь материал, вырезает некоторые кадры, сохраняя отдельно, остальное перекидывает в отдельный диск для хранения. Утренний ритуал с чтением свежей прессы постепенно передвинулся на задний план, так как не успевал вовремя забирать отложенные для него экземпляры журналов и газет. Хоть Майкл и пытался убедить в необходимости перехода в мир электронной публицистики, мужчина категорически отказывался читать новости в телефоне или ноутбуке, оставляя гаджетам и технике только работу.
Сегодняшним утром компанию Гадо составил Чарльз. Прошло более двух недель, и сейчас впервые сам вышел из комнаты. Солнце только начало освещать кухню, неоновый свет монитора озарял лицо мистера Глэра. Тот даже не услышал, как старик подошел ближе. Грейси еще спала.
– Какой сегодня день? – прозвучал хриплый голос.
Гадо чуть вздрогнул от неожиданности и оглядел покрытую утренним мраком кухню.
– А, мистер Бэннингтон, вот так сюрприз! – голос режиссера звучал натужно и неискренне весело. – Не ожидал! Что-то нужно?
– Какой сегодня день? – повторил Чарльз.
– Пятница. Пятое число. – ответил Гало.
– Месяц? – назойливо уточнил вошедший.
– Сегодня пятое августа, пятница. – язвительно проговорил режиссер, явно не понимая, что требовалось полное уточнение.
– Опоздал… – сухо произнес мистер Бэннингтон, – Опоздал, – повторил уже чуть громче.
– Куда-то – чуть улыбаясь спросил Гадо.
– Моя Эмма… моя Эмма… возможно она так привыкает без меня. Так будет легче проститься со мной и жить дальше. А ведь это впервые, что я не поздравил ее с днем рождения и не принес в подарок горшок с азалией. Её любимые фиолетовые азалии… Она всегда удивляется им, будто снова в первый раз, улыбается и целует в щеку. Будто стесняется. – Чарльз смотрел в окно напротив, ровный голос отличался от того хриплого, который часто слышался. Гадо уже не улыбался, а пристально вглядывался. В мыслях трепетали мысли о Марте. Ведь он тоже впервые остался без жены, но кажется только, что осознал факт развода. Ведь скоро близится и ее день рождения, а затем годовщина свадьбы. В этот день супруги уезжали в загородный домик, который Глэр подарил супруги на первый год свадьбы.
– Эмма сильная. Так будет лучше. – продолжил говорить Бэниннгтон, обращаясь в стену. Гадо встал, протиснулся между стеной и столом, и, подойдя к Чарльзу похлопал того по плечу. Чарльз чуть напрягся от неожиданного прикосновения, даже едва дернул плечом, но не стал отдаляться. Режиссер взял две маленькие чашки и сделал крепкий кофе. Молча подал чашку Чарльзу и жестом пригласил присесть за обеденный стол. Шаркающих шагов не было. Тучный старик, степенно передвигая ноги, быстро присел на указанный стул.
Глэр снова попытался улыбнуться собеседнику, но вышла лишь кривая гримаса, на которую тот не обратил даже внимания. Смотрел на старика, взглядом полного тоски и жалости. Сейчас в нем снова зародились сомнения в начатой работе. И возможно все повернуть назад, но злосчастный режиссер, живущий внутри побеждал сантименты.
– Мистер Бэннингтон, вы здесь! – раздался удивленный голос. Грейси, явно сонная, немного лохматая, стояла на пороге кухни, – Я приготовлю завтрак, а вам нужен постельный режим…
– Грейси, милая, сегодня утром я позабочусь о госте, можешь отдохнуть. – мягко сказал Гадо.
Медсестра хотела только возразить, но взглянув в тоскливый взгляд Чарльза, отступила. Мужчины остались одни, но больше не проронили ни слова. Кухня словно замерла, не пуская на порог ни назойливую Грейси, ни неизбежно надвигающееся утро.
