Андрей Селунский
Песни ушедшего времени
Страница девятнадцать
Размер академичен, и к рифме не придраться.
В объемистую книжку поэт плетет венок.
Он сел за это дело когда-то в девятнадцать,
и срок ему намерен из вымученных строк.
Уверенные буквы ать-два, как на параде.
Сутулый знак вопроса уводят на допрос.
А где-то в девятнадцать в клеенчатой тетради -
не то, чтобы поэма, но точно не донос.
Лощеность переплета и запах свежей краски.
Тираж, хоть и немалый, жаль больше не с руки.
А где-то в девятнадцать без опыта, без маски,
без верного расчета случайные стихи.
У критиков скучают язвительные перья.
Им, киллерам лукавым, заказы не дают.
А значит, как обычно, бледны от диареи,
стоят они за дверью и благостно поют.
Поклонницы таланта, облитые духами,
охотницы за ярким прожектора пятном,
испачкают помадой, избалуют цветами,
изящную оградку поставят, но потом.
Размер академичен и к рифме не придраться.
В объемистую книжку поэт плетет венок,
уже скользя по краю предательского глянца.
Цветы имеют слабость недолго сохраняться.
Страница девятнадцать, опавший лепесток.
Театр
И гаснут люстры, и буфеты
пустеют скучной чередой.
Ушли актеры и поэты.
Театр снимает эполеты,
но не уходит на покой.
Он разгибается устало,
утратив праздничный наряд
и в тишине пустого зала,
покуда утро не настало,
готовит завтрашний парад.
А мы к троллейбусам несемся,
а мы толкаемся в метро
и с ним на время расстаемся,
но обязательно вернемся
к нему под щедрое крыло.
Книголюбы
Все, как всегда, начиналось с начала.
Очередь мерзла, но глухо торчала.
Кто-то цифири чертил на руках.
Ветер ломал этажи в матерках.
Бросив плуги и мешки с купоросом,
в книжном раймаге прилавок разносим.
Скучно без книжки лежать на печи –
это духовные, значит, харчи.
Из-за какой-то “дюмы” безобидной
враз опустел непустеющий винный.
Нынче культура пришла на село,
к ней приобщиться приятно зело.
Вместо одной на троих под забором
вдарим с размаху по “трем мушкетерам ”.
И ничего, хоть садите в тюрьму,
кроме бургундского в рот не возьму!
К нашей Матрене один подкололся,
что за рождаемость всюду боролся:
Я, мол, гвардеец, парторгу родня!
Люди директора, кто на меня?!
Мы его по полю жердью гоняли,
мы его голым в колодец роняли.
Будет настаивать – хату спалим.
Лилию нашу трепать не дадим!
Эдгара По начитавшись до рвоты,
ночью не выйдешь, хоть очень охота.
Телка мычит – значит лезут во двор!
Мотря, достань из-за печки топор!
Слышишь, под кем-то скрипит половица?
Ухи прочисть, чтоб тебе подавиться!
Лезет нечистая, дьявол иль бес –
Мотря, достань из-за печки обрез!
Помню, как с боем хватали книжонку,
ту, где Герасим сгубил собачонку.
Чем же мы хуже? Наш брат не дурак.
Жалко на всех не хватило собак.
Всем не хватает, так сделайте милость –
в нашем районе даешь справедливость! –
не присылайте нам больше “дюму”,
По и того, кто писал про Муму!
Футзал
Сзади кто-то снова учит , как играть.
Нас опять четыре, их, конечно, пять.
Лупят, как из пушки. Бедный потолок!
Мы должны им новый преподать урок.
Вова– наше чудо. Он неудержим.
Вытирает стенку дриблингом своим.
Сделать пас партнеру – примитивный ход.
По второму кругу всех он обведет.
Леша – наша гордость, где-то полубог.
Вы его найдете в частоколе ног.
Нетерпим к советам. Чтоб не прогадать,
лучше мяч не трогать, чем ему не дать.
Юра – наша совесть, наш надежный тыл.
Недоволен даже, если победил.
Юра – мозг команды, прочный бастион.
Из ворот подарки вынимает он.
Есть еще четвертый, тоже не дурак.
Он в защите трусит, впереди – слабак.
Бьет он с центра поля из последних сил.
Каменную кладку в зале повредил.
Сзади кто-то снова учит , как играть.
Нас опять четыре, их, конечно, пять.
Главное, чтоб силы были не равны.
Проиграть не стыдно, только не должны.
Свадьба
Стонет застолье, качаются рюмки,
падают вилки на чистые юбки.
Гонят в три шеи печаль за ворота.
Пляски охота! Песни охота!
Вижу, к стене прислонили кого-то.
Кто-то заводится с пол-оборота.
Кто-то мешает красное с белым
очень несмело и неумело.
Рядом с невестой – жених. Это ясно.
Где-то чудесно и даже прекрасно.
Так и кончается жизнь холостая.
Горько! – орет многоликая стая.
Стонет застолье, качаются рюмки.
Падают вилки на мятые юбки.
Гонят закуску вдогонку спиртному.
Кто же захочет гулять по-другому?
Голос мой тонет в гудении улья.
Рюмки пустеют, падают стулья.
Музыку громче! Свет погасите!
А молодые, что ж вы сидите?
По полу гонят хлебные крошки.
Кажется, будто все понарошке.
А молодые, что ж вы сидите?
Встаньте тихонько и уходите.
Свадьба в разгаре. Румяные лица.
Пьяные рожи не прочь порезвиться.
Лоб мой лежит на измятой салфетке.
Локоть – в тарелке правой соседки.
На ухо слева кто-то бормочет.
Ноги немеют. Ну и денечек!
Стол поднимается выше и выше,
модные туфли становятся ближе.
Я ничего уже больше не вижу.
Так же, наверно, гуляют в Париже!
Пальцами женскую ножку хватаю,
слюнки глотаю и засыпаю.
Выход
Кончается лес, раздвигаются ветви,
от яркого неба темнеет в глазах.
Как это ни странно, бывают на свете
не только усталость обида и страх.
Кончается боль, утомляются раны,
попутное время по венам течет,
И рядом с собою, как это ни странно,
находишь не только холодный расчет.
Не только друзей, не узнавших при встрече,
не только отвыкший звонить телефон.
Как это ни странно, становится легче
простить и поверить, что это не сон.
По-прежнему совесть легка и продажна,
но зависти меньше, и злоба не та.
Чему удивляться – как это ни страшно,
кончается все, и не знаешь когда.
Глаза привыкают. Как будто с экрана
смеешься, играя в забытом кино.
И вдруг замечаешь, как это ни странно,
встречаются в жизни любовь и добро.