Андрей Селунский
Песни ушедшего времени
Бессмертник
Тебя забыли, мой дружок,
на этом свете.
Тебе же было невдомек,
что ты бессмертен.
Ты резал вены и виски
дырявил пулей.
Веревки не были крепки -
тебя надули.
Твоя бессмертная душа
прилипла к телу
не отлетая ни на шаг
внутри зудела:
который год
все тот же мат,
вино и дамы,
жилье, жулье, электорат,
плевок рекламы,
куплеты, томные слова
про грезы наши.
Ах, как кружится голова…
от этой фальши!
Вот у соседа все путем
Обыкновенным -
отпели птички за окном -
и “трах” Шопеном!
А твой задерганный состав,
нетленный в корне,
весь изогнулся как удав
на чьем-то горле.
А между тем, в то время как
ты спишь на полке,
кому-то ищут катафалк
и рубят елки.
Уже не поменяться с ним,
не выйдет сделка -
на перегоне лет и зим
надежна стрелка.
Тебе открылось бытие
беззубым волком.
Кричать что это не твое -
немного толку.
И ты рифмуешь и поешь,
судьбе послушен.
А славы нет – пока живешь,
кому ты нужен!
Никто не ломится толпой
к твоей могиле,
поскольку нет могилы той -
тебя забыли.
Наши услуги, ваши молитвы.
И, предлагая яблоки всем,
клонятся ветви, змеем увиты.
Двери открыты – станция Эдем.
Застолье
Мы шумно расселись за этим столом,
вкушаем напитки и снедь.
И кажется мне, мы неплохо споем -
еще бы нам спеть не суметь!
Мы пьем друг за друга, за общий успех,
да столько, что больно смотреть.
И кажется мне, откачают не всех -
пить нужно немножко уметь.
К рукам утонченным устами прильнем.
Как хочется больше успеть!
Но, кажется, так мы до ручки дойдем -
любить надо тоже уметь.
Он весел, он счету не знает деньгам.
Ты знаешь, где руки нагреть.
И кажется мне, все завидуют вам -
жить нужно немножко уметь.
Ты руки отдернул и носом поник.
Он за год успел поседеть.
И кажется мне, все нормально, старик -
терять нужно тоже уметь.
нам выпало вместе за этим столом
любить, пить, терять, жить и петь.
И кажется мне, мы отлично споем -
петь можно совсем не уметь.
За
Я голосую за водителя автобуса,
который остановится и подберет меня.
И я не поскользнусь на кожуре от глобуса,
и я не упаду, последними надеждами звеня.
Ах какое, ах какое мясо в чебуреках,
тех, что кушает попутчица моя!
Куда бы ни шел, куда бы ни ехал,
я таких не ел с прошлого века,
тесной кухни и бумажного рубля.
Я голосую за столовую дешевую,
за варежку ежовую, но легкую узду,
за полный бензобак, попутчицу веселую
и денег чемодан – случись чего, и я не пропаду.
Ах какие, ах какие мысли заводные,
и движок с одной затяжки заводной.
Забив глаза дорожной пылью
И снова сказку назначив былью,
дави на газ, водила, мы с тобой!
Грибники
Не знаю, как выпадут кости
на выжженном поле судьбы.
Глаза опуская от злости,
мы снова идем по грибы.
Давно трехэтажной молитвой
избита дорога отцов,
и ноги все больше избиты,
но только все меньше грибов.
Теперь уже вспомню едва ли
грибные места под дождем,
и как его в кузов бросали,
того, кто назвался груздём.
Погода теперь не такая,
и дырка пустая в груди.
А скажешь: червяк не летает -
услышишь в ответ: не грузди !
Суровый лесничий на танке
места объезжает свои.
Поганка растет на поганке,
лишь где-то торчат валуи.
Вчерашние споры должно быть
таинственный ветер унес.
Неужто все это Чернобыль?
Неужто несвежий навоз?
Какие грибы попадались!
Как были они хороши!
Не те, что готовят на закусь,
а те, что поют для души.
Какие волнушки звучали!
Лисички умели смешить.
Опят почитаешь в печали -
и снова захочется жить.
Толкаясь избитыми лбами,
мы всех научились терпеть.
Крутить веселее с годами
педали способен медведь.
Ни белых, ни красных не стало.
По новой пора бороздить.
Мы были избиты немало.
За это нас мало избить.
Супермальчики
В кафе приходят супермальчики,
с собой приводят супердевочек.
Такой шарман – оближешь пальчики
и не отделаешься мелочью.
А годы юные – обманщики -
заманят модными гитарами.
Но облетают одуванчики,
и все мы делаемся старыми.
В кафе приходят супертетеньки,
а сними вместе супердяденьки.
У супертетенек любовники,
а супердяденьки ревматики.
Но подрастают суперптенчики
и вот уже летают парами.
И все душою супермэнчики,
но тоже сделаются старыми.
В кафе приходят супербабушки,
уже забыв о супердедушках,
но не забыв на шею камушки,
каких не встретите на девушках.
Но только бусы рассыпаются,
и дни становятся кошмарами,
а свято место занимается,
когда мы делаемся старыми.
Ревность
Кто-то с горы сорвался в море,
кто-то сгорел в песчаном пекле.
Рядом с твоим ревнивым горем
эти несчастия тоже меркли.
Грустно ли это? Да, и все же,
стоит ли рок считать ошибкой?
Все мы уйдем немного позже,
лучше с растерянной улыбкой.
Лучше врасплох, на переходе,
не дочитав свою газету,
враз оборвать на полуслове
фразу замученную эту.
Грустно ли это? Да, и все же,
Слаще, чем рвать зубами нервы,
гладить рукой по нежной коже
и сознавать что ты не первый.
Может быть даже не последний,
стоит занять пустое место.
Остерегись своих соседей -
на пьедестале будет тесно.
Грустно ли это? Да, конечно -
вещи стеречь на буйном пляже,
если она уйдет беспечно
с парнем каким-то ростом в сажень.
Если она смеется громко
чьей-то в ответ остроте плоской,
снова пусть станет незнакомкой,
встреченной днем на перекрестке.
Или пускай чумное солнце
случай устроит отыграться.
Кто-то теряет свет в оконце,
кто-то всего лишь с горы сорвался.
Авторская
Я сижу на стулЕ,
мучу иструмЭ.
Я хочу от тебе
слушать комплимЭ.
У тебе на глаза
накатила слеза.
Не иначе оса
укусила в за.
Я сижу, уронив
челюст на живо.
Веселей мой мотив
знаю ничего.
До колен в луже слез
ты ушами затрёс:
для тебе не вопрос -
это Берлиоз.
Голос нет, волос нет,
есть эксперимЭ:
делать вдох и в момент
сесть на инструмЭ.
У тебе на губах
будет смачное “ах”.
Это что?
А это Бах
в некоторых местах.
Новая песня
Во сырой земле песня старая.
Над сырой землей песня новая.
А за лесом, где небо падает,
протянули ткань кумачовую.
Звезды в тот кумач окунаются -
это долгий день успокоился.
Значит, мой черед приближается,
я привстал уже, приготовился.
Не томи меня, не держи земля
под живой плитой подорожника.
До утра дай срок по тебе гулять,
это все, что есть у безбожника.
Отмороженный, растреноженный,
встану в полный рост над могилами.
И очнется лес потревоженный
и застонет он, как под пилами.
Выйду в поле я конопляное,
на дорожку ту не забытую,
в сторону мою полупьяную,
до конца еще не пропитую.
Жили братья там неразлучные,
Ильича внучата ретивые.
Но один хотел понаучнее,
а другой хотел покрасивее.
И тогда второй, выпив лишнего,
заказал дружкам несогласного.
И на стяге том, что над крышею,
стало раза в три меньше красного.
Вот он дом родной, вот мое крыльцо.
И шагну я в дверь, гость непрошенный.
Лишь свечи язык обмахнет лицо,
упадет мой брат как подкошенный.
Подниму его, обниму его,
костыли подам деревянные.
Будем песни, петь будем пить вино,
будем слезы лить долгожданные.
Праздничная
Сними предохранитель и выстрели в туман,
закрой окно и ляг на одеяло.
Заройся с головою – ты как всегда не пьян,
а если выпил, значит слишком мало.
По первому каналу – закусочный набор,
нехитрая наука по второму:
посаженный – виновен, не пойманный – не вор,
и никогда не будет по-другому.
К чему шуметь и драться? Живи, глотая соль
неустаревших бабушкиных сказок,
как та, где наряжался очередной король
во что-то недоступное для глаза.
Ну где же ваши клещи, зубные доктора!
Где ваши буровые установки!
Раздумья и сомненья возьмете на ура,
позволите плясать без остановки,
шагнуть на середину, накренившись слегка
под тяжестью глубокого кармана,
и бросить заниматься вращеньем у виска
не до конца пустого барабана.
Сними предохранитель и выстрели в туман,
закрой окно и ляг на одеяло.
Под утро, как обычно, прикрыли балаган,
где скука представление давала.
А ночью было буйно на улице твоей,
не слышно даже собственного стона.
Успеха и достатка двенадцать этажей,
и только шаг с высокого балкона.
Ты подышать не вышел и много потерял
и ничего, конечно, не увидел.
Теперь зевни пошире – туман уже упал.
И все равно, сними предохранитель.