Андрей Селунский
Песни ушедшего времени
Демон
На обрывок ночи, на осколок неба,
где висит огрызок яблока луны,
на обломок ветра опустился демон,
отряхнувший с крыльев пепел глубины.
У добра должно быть зло,
а у бабочки – стекло,
за которым и светло
и сыто.
Крылья сложены пока,
только вечность коротка,
а лицо не до конца
разбито.
На бугры асфальта, на бетона ленту,
где бензином поят сотни лошадей,
на кусок железа опустился некто,
отряхнувший пепел с брючины своей.
Если все дороги – в Рим,
почему же мы стоим,
щеголяя маркой шин
и пепла ?
Что минуты, что века -
эта вечность коротка,
как полет от кабака
до пекла.
На губу залива, на язык прибоя,
что упрямо лижет студень тишины,
на песок Эдема опустились двое,
как-то раз вкусивших яблока луны.
И, быть может, не совсем
это правильный Эдем,
ведь оно виднее тем,
кто судит…
Вот – крыло, а вот – рука.
Наша вечность коротка,
а другой наверняка
не будет.
Октябрь
Вчера был май, и пойменный туман,
в речной постели пойманный закатом.
Ну а сегодня в нашем тридевятом
король десятый, врачеватель ран.
У октября глаза седого старца -
в них вместо боли холод и покой.
С ним трудно спеться, но легко расстаться -
он, уходя, не манит за собой.
Он проиграл богатое наследство:
зеленый плащ и золотой мундир.
Бесцветное забыло королевство
и гром сражений и победный пир.
Под звездной пылью черное сукно.
Мы в той пыли угадываем руны
и обороты колеса фортуны
в заброшенном небесном казино.
Мы будем петь
Мы будем петь, пока не скрючит,
пока не выбросит в туннель,
пока зеленый гад ползучий
в нас не вдохнет последний хмель,
пока апостол не откроет,
пока геенна не сожрет,
пока мозолистой рукою
Эрато струны не порвет,
пока не жмут объятья Кали,
пока Осирис не призвал,
и не отброшены сандали,
мы не оставим наш вокал.
Когда же правду понапрасну
устанут гнуть на новый лад,
и люд простой, на все согласный
омаром ставить прекратят,
тогда, быть может, мы и бросим
с Пегаса шкуру драть живьем,
зевнем и отдадимся прозе…
Да я шучу, еще споем!
На мутный свет
Мы не рабы,
мы их потомки.
Из темноты
ползем в потемки.
За кем-то вслед,
изранив души,
На мутный свет
от черной лужи.
Течем из вен
сквозь морок пены.
За толщей стен -
другие стены.
О чести спор
в чаду застолья,
словесный сор
в пыли безволья.
А если так,
и город тесен
для старых благ
и новых песен,
туда бежим,
где стены хлипки,
и хватит им
одной улыбки.
Туда, где лес
могуч корнями,
где воздух есть,
и твердь под нами,
туда, где красть
грешно поныне,
а если грязь -
все дело в глине.
Туда, где рты
чисты от пыли,
и где кроты
не все изрыли.
Там тоже тень,
и бес попутал.
Но дольше день,
и ближе купол.
Свобода падения
Она падает,
волны держа за соленые брызги руками,
играя плечами
с наплывом кудрей легкомысленной пены…
И постепенно
плавится
тело, забывшее вес,
и все, что было, и все, что есть,
не имеет значенья…
Она падает
на песок.
Тот жарко ее обнимает,
напудрив открытый висок
пылинками лета.
С прожженным ветром
спутались
нежные пряди волос,
и то, что сегодня ему удалось
завтра будет с другими.
Сколько всего захочется…
Сколько потом не сбудется…
Юность, она пророчествам
вряд ли когда научится.
Много ли дней отмерено,
прежде чем неуверенно
т приземлишься в старости
на парашюте усталости.
Она падает,
простыни
смущая своей наготою.
Послушно ласкают они
загорелую кожу.
И невозможной
кажется
бледность и даже намек.
И взмах занавесок – как будто упрек
в недостатке вниманья.
Она падает,
дни пролетая без жалости, ночи – без боли.
Не каждый позволит
себе
увлекаться игрой в невесомость.
Скрывая робость
гордостью,
необратимость сама,
она восхищает и сводит с ума,
продолжая паденье.
Все будет хорошо
Все будет хорошо, закрой глаза,
не думай ни о чем, и боль пройдет.
Всего лишь неудач сплошная полоса,
всего лишь только день, всего лишь год.
Что не могло молчать – теперь молчит,
последнее “прости” забыв сказать.
Все тот же бутафор, все тот же реквизит.
Все будет хорошо, закрой глаза
Вдыхаем сладкий миф и видим сны.
Нам кажется, что мир с ума сошел.
Но что такое мир, и что такое мы?
Не открывай глаза – все будет хорошо.
Ваза и гвоздь
Кухня, бутылка, просыпанный сахар.
Чайник старается кипеть равнодушно.
Муха ладонью, почти без замаха
вбита в остатки вчерашнего ужина.
Рядом за стенкой ждет унитаз -
выпито было много всякого.
Лев Николаевич нам не указ -
счастливы мы неодинаково.
На подоконнике ваза и гвоздь.
Ваза и гвоздь – чудесная пара.
Ему все равно, вкривь или вкось.
Ей все равно, лишь бы не даром.
На подоконнике ваза и гвоздь.
Ржавый язык, стеклянное сердце.
Ему все равно, грива ли хвост.
Ей все равно некуда деться.
Спальня, бутылка, засохший букет.
В рамке икона, как почетная грамота.
Пальцы-трещины на потолке -
это рука проклятого Запада.
Что получим, то захотим,
Если налито – выпьем все.
Возьмем и устроим новый Рим…
Только сначала выспимся.
Сидим
Мы хорошо сидим, гитары обнимая,
мелодии и рифмы развесив над костром.
И повод никакой, и тема никакая -
мы попросту скучаем о времени ином.
Иные города меняют нас не очень -
наверное, мы сами меняться не хотим.
И грустно и смешно, но это, между прочим,
сближает нас как будто с тем временем иным.
С холма крутого вниз глядеть себе дороже -
опять влекут огнями Гоморра и Содом.
Другие подрастут… А что они продолжат ?
И мы опять вздыхаем о времени ином,
в котором так легко своим гордиться краем,
где ценят по заслугам и воздают сполна.
Но сидя на холме, мы так и не узнаем,
когда они настанут, иные времена.
Переводчику
Переведи меня, переведи …
Ведь я могу звучать намного лучше.
Хотя бы на какой-нибудь один -
чужой, мудреный, не такой могучий,
как наш родной – Людмилы и Руслана -
моих соседей, резких на словцо,
которые ударят в грязь лицом
и грузчика, и стройки ветерана.
Кто думает, что есть язык без брани,
тот верно накурился всякой дряни.
Переведи в какой угодно край -
на шелест евро, на журчанье виски.
Монгольский только мне не предлагай,
арабский или этот – угро-финский.
Романского букет, быть может, проще -
вертлявый блеск и духа нищета,
но все же мне милее красота,
порядок и комфорт германской мощи …
Короче, видишь хвост удачи-дуры?
В твоих руках судьба литературы!
Бычки
Наши зевсы не близки
олимпийской знати.
Но и мы не те быки,
а бычки в томате.
В головах у наших дам
члены руководства -
не положено бычкам
никакое скотство.
Сладко стонет под дождем
нежная Даная -
мы же ухом не ведем,
тихо вымирая.
Мечем семя в интернет
вместо интерната -
веселей забавы нет
в глубине томата.
Полтинник
Зимний вечер-чернокнижник
вылил темень из кувшина.
Стол накрыт, звенит полтинник -
золотая середина…
За столом, как именинник,
сам февраль с улыбкой мая -
неразмененный полтинник
обмывает, согревая.
В кошелек нырнул полтинник.
Время – прошлого витрина.
Ночь ушла, звенит будильник.
Золотая середина…
Сакре-Кёр
На одной из тех ступеней, что на небо держат путь,
я сижу, и ты сидишь передо мною.
Я дышу не очень ровно, я боюсь тебя спугнуть.
Ты такая, я такой, и все такое.
Ты мольбертик на коленях убаюкала уже,
взглядом лоб ополоснула как водой мне.
Я смутился, я сорвался в неизбежное клише:
я у города чужого на ладони.
Город в гору, над горою белоснежная звезда -
будто не было всего, что пережито.
Белой церковью своею ты гордишься неспроста-
у тебя она от золота отмыта.
Ты по-своему мурлычешь и рисуешь мой портрет,
карандашик растирая с белизною.
Сколько лет тебе не знаю, сколько мне не знаю лет.
Никогда не знал такого за собою.
Ты не девушка с обложки, и таким, как ты, поверь,
не сравниться с нашей средней полосою…
Грифель губ моих коснулся на бумаге, и теперь
я иду, куда ведешь своей рукою.
Зеленеют из-под челки путеводные глаза.
Я глаза твои читаю словно карту:
мне туда еще не нужно, а сюда уже нельзя,
остается дальше топать по Монмартру.
Я на родине шансона, где поют “шерше ля фам”
В незавидной, но изысканной печали.
Но ни слова о Бутырке иль хоть раз про Магадан -
видно в этом мы их тоже перегнали.