Андрей Селунский
Песни ушедшего времени
Испытание
Уходя в темноте на болото,
говори, что на речку купаться.
Незаметно пройди огородом,
чтобы только ни с кем не встречаться.
За околицей вьется тропинка,
ты иди через лес заповедный.
Оторвется каблук у ботинка,
станет тропка почти незаметной.
Кто-то крикнет – и сердце зайдется,
и луна растворится на небе.
Это лешему все неимется,
чтоб его разорвали медведи.
Кто-то в волосы вцепится сзади
и ударит тебя по затылку.
Ты очнешься в глубоком овраге
и совсем потеряешь тропинку.
А потом, наугад, по крапиве,
к водоему придешь небольшому.
Станут ноги как будто чужими
и потянут тебя к водяному.
И оближутся мутные воды.
И захлюпает в омуте жадно.
Кто-то, кажется, шел на болото?
Так иди, отвлекаться не надо.
И – бегом по засохшему лугу,
удаляясь от визга и брани…
Упадешь, поскользнувшись, на руку
и сгибаться она перестанет.
Как опомнишься возле болота,
там увидишь торчащие вешки.
Их оставил заботливый кто-то.
Ты по ним пробирайся, не мешкай.
Вешки кончатся, и, холодея,
ты погрузишься в черную жижу…
По колено, по пояс, по шею…
Не кричи – все равно не услышат.
Что-то твердое, круглое что-то,
под собою достанешь ногами –
это влип с головою в болото
тот, кто вешки проклятые ставил.
Подбородок завязнет в трясине
и, отбросив свое возмущенье,
до конца ослабев, обессилев,
у меня ты попросишь прощенья.
И тогда босиком, без дороги
я приду из тепла и уюта,
И прерву я экзамен жестокий,
все простив тебе в эти минуты.
На посту
Отважно и стойко встречаю весну,
подошвами в луже подолгу,
вторую неделю стою на посту
послушный солдатскому долгу.
Давно уж закончилась служба моя,
нелегкие будни солдата.
Женились мои боевые друзья,
а я, вот, стою неженатый.
Случится же в жизни такой поворот:
как пень на глазах у народа
стою и мечтаю: А вдруг не придет?
Ну, скажем, плохая погода?
А что, вон и солнце не так уж горит,
и воздух довольно прохладен.
Ужель не пугает ее менингит?
Пусть будет он трижды неладен.
Стою…И не ради чинов и наград,
а просто уверен: так надо.
Пришла, улыбается…Что же, я рад.
Она-то естественно рада.
Ей что! У нее будь здоров каблуки.
С такими не схватишь ангину!
Вот черт! Неужели промокли носки?
Простыну, ей богу, простыну!
Она меня за руку нежно берет,
щебечет, как райская пташка.
Вот насморк уже! Ну, попал в переплет!
Да так меня хватит кондрашка!
Я буду лежать в тесноватом гробу,
и кто-то, стаканы сдвигая,
помянет того, кто погиб на посту,
свободу свою охраняя.
Маятник
Я словно маятник то из огня, то в пламя.
И все шучу, но сам смеяться не хочу.
Я словно маятник качаюсь между вами
и за свое непонимание плачу.
Кому из вас я все же ближе и дороже,
и почему я стал не нужен – не пойму.
Вдогонку времени качаюсь и, похоже,
мне не узнать ответ на это “почему”.
Едва ли кто-нибудь очнется и заметит,
когда я вдруг чертить устану полукруг.
Едва ли что-нибудь изменится на свете,
и дорогая чашка выпадет из рук.
Нет, никому я не доставлю огорченья -
я обречен блюсти физический закон:
лишь оттолкни меня своим пренебреженьем,
и я уменьшу затянувшийся уклон.
Толкайте взглядами руками и ногами.
Мне все равно, привык я к этому давно.
Вдогонку времени качаюсь между вами,
и оказалось время с вами заодно.
О любви
О, ты, любовь, прекрасна так,
что сердце бьется через такт,
и кто-то верит, про тебя читая книжку.
А я, испытанный тобой,
не персонаж и не герой,
но тоже знаю кое-что и даже лишку.
Не вечер был, а героин.
Цвели пионы и жасмин.
И хризантема на плече твоем белела.
И дорогой табачный дым
висел туманом голубым,
и по граненому стеклу катилась пена.
Движенье рук, сближенье душ,
я был на редкость неуклюж
и все моргал и поторапливал Глафиру.
Глафира, гладкая, как нуль,
носилась резво, как жигуль,
и жигулевское несла и что-то к пиву.
Весна отвесила поклон
и тем, кто может быть влюблен,
и тем, кому пришла пора крутить динаму.
И я восторженно моргал,
и пену бережно сдувал,
и понимал, что больше мне не слушать маму.
Любовь не ведает преград -
я слышал, люди говорят.
Мой лучший друг чуть не женился на индейке.
Но только в Индии сейчас
довольно слаб рабочий класс.
Они б наверно там сидели без копейки.
Здесь не Монако, может быть,
но есть, где рубль наварить,
есть расплатиться чем за хвостик от ставриды.
Обои светлые, балкон
и магазин недалеко.
Короче, дышится легко – такие виды.
Пускай не самый жирный кус,
к нему, глядишь, торговый вуз
и перспектива не опухнуть с голодухи.
И я, моргая всякий раз,
когда несли креветок таз,
все целовал твои неласковые руки.
И я шептал: Гони печаль,
что как расстроенный рояль
мешает нам сосредоточиться на чувстве…
Нет, это сказка, это миф!
Наверно завтрашний разлив!
Приятно все-таки не быть чужим в искусстве.
Набухли веки и язык.
Я в свой подъезд едва проник
и полз по лестнице без лифта на девятый.
Ты где-то бросила меня,
а стукнул я тебя любя -
просили очень закадычные ребята.
Ты мне ответила в момент,
не очень мягкий был предмет.
Не думал я, что ты такая недотрога.
И я с усилием моргал,
держал удар и признавал:
Глафира верно говорит: любовь жестока!
Туристы
Станут наши рюкзаки полными.
От забот отчалим мы в ялике.
И обнимет нас река волнами,
и утопит нашу страсть к статике.
Разойдемся, наконец, с гостами
и оставим на столах компасы,
чтобы мерить новизну веслами,
чтобы ветер нам трепал волосы.
Будем плыть, куда глазам хочется
и не будем приставать на ночь мы.
А когда уже весло сточится,
будет берег, будет мир сказочный.
Будут люди у костра добрыми,
нас ухою угостят знатною,
а за то, что подгребли вовремя,
нас побалуют они правдою
Будет проба на губах горькою,
но уста не оторвать жадные.
И без водки, дьявол с ней, с водкою,
все развалится в глазах надвое.
И из этих половин лучшую
заберем и уплывем затемно.
Я давно такого жду случая,
чтоб о жизни,
но без слов
матерных.
Еве Кэссиди
Падает лист,
вестник финала.
Занавес яркий
падает ниц.
Губы твои
лето ласкало.
Солнце держало
руки твои.
Не стало тебя,
а дни забыли остановиться.
И вот уже близко зима подошла.
Но когда опадают осенние листья,
мне острей твоего не хватает тепла.
Исповедь Дон Жуана
Я – король из той колоды,
где шуты и сумасброды.
Много женского народу
погубил я мимоходом.
И за все былые годы
не давали мне отводу.
Такова видать природа -
на мужчин проникла мода
в наш испанский уголок.
А я всегда у ваших ног,
если летная погода.
Из Кадиса в путь повесу
проводила мать Инесса.
“Будет слава, будет пресса,
не жалей на мессу песо!”
Я искал себе принцессу
от Лох-Несса до Одессы.
Я – поклонник Сервантеса
пиренейского замеса,
и не приемлю Беранже,
или, как там его, Бомарше,
сочиняющего пьесы.
Встретил я тебя, мадонна,
словно крепость из бетона.
От такого бастиона
ночью стало мне бессонно.
Мне бы сделать все законно -
вместе с донной в церкви лоно,
но, как белая ворона,
злая прихоть Джи Байрона,
я краду чужих невест.
И когда же надоест
сердцееда мне корона!
Я гулял по белу свету,
как разменная монета.
Я ходил на оперетты
и балеты в том числе. Ты
мне на это ни ответа.
Да и в этом нет секрета -
у тебя в ходу поэты,
твой кумир на это лето -
пресловутый Бомарше,
или, как там его, Беранже,
сочиняющий куплеты.
И тогда, моя отрада,
я с гитарой на эстраду.
Я пою тебе балладу -
и между нами нет преграды.
Как на выходца из ада,
на меня бросаешь взгляды
из тринадцатого ряда -
значит, все идет, как надо,
и вписался в мой сюжет
твой точеный силуэт
сногсшибательного склада.
Жил у шаха я в гареме,
посещал притон в Гарлеме.
Ангел ты в сравненьи с теми,
с кем провел я это время.
И, упавший на колени,
я клянусь чертями всеми:
если каждый день без лени
будешь делать мне пельмени,
я отдам себя в заклад,
и пускай меня казнят,
уличенного в измене.
Вы ж, оставленные мною,
не кручиньтесь над судьбою
и весеннею порою
происшествие былое
вспоминайте с добротою,
занимаясь ребятнею,
что оставил я с лихвою,
как цветы на поле боя.
Ведь за что меня винить?
Все гормоны, все они,
не давали мне покоя.
И блондинки, и мулатки,
и кокетки, и кокотки -
вот он я, остатки сладки,
умоляю мне простить
поэтические схватки
в музыкальной обработке.
Вам не выпить столько водки,
чтобы это оценить.