Андрей Бешлык
Перед грозой так пахнут розы
К шести вечера я вернулся домой и немного протрезвел.
И в тот же час мне позвонил Сергей Валерьевич и предупредил, чтобы я больше не пил, потому что завтра в первой половине дня надо было ехать на похороны.
Но я всё же перед выездом принял чекушку, чтобы приглушить боль. И поехал за рулём пьяный. Мне уже было всё равно.
Хоронили одновременно четверых – отца Виктора, Наталью, Степана Сергеевича и Самуила Моисеевича.
Мне пришла в голову мысль:
– Православных отпел отец Илия, а по еврею и каддиш ятом прочитать некому.
И от этого ещё сильнее полились слёзы.
Среди славянских народов считается, что мужчинам плакать не пристало. А среди евреев мужественность не исключает права проливать слёзы. В этот день я поступил по-еврейски.
Священника хоронили в облачении, бизнесмена в обычном цивильном смокинге, еврея в национальном костюме. А самую молодую из умерших – в заштопанном по лоскутам любимом костюме цветов национального флага, не до конца отстиравшемся от крови.
Мёртвая украинка в окровавленном жовто-блакитном костюме. Символично. Вся Украина теперь мертва. Растерзана по косточками бандеровской нелюдью.
Приехал Сергей Валерьевич с личным водителем покойного сына. Его выносили из грузового микроавтобуса на инвалидной коляске. От стресса и пьянства у восьмидесятилетнего старика парализовало ноги. Нет худшего испытания для родителей, чем хоронить родных детей. Тем более, вместе с внуками.
За время похорон я окончательно отошёл от пьянства и только тогда понял глубину своего горя.
Чем выше взлетел, тем больнее падать. Со своим счастливым браком и блистательной карьерой, я вознёсся до небес. И теперь низвергнут на самое дно ада.
Припарковав машину у станции метро Арсенальная, где мы с Натой так любили ездить на длинных эскалаторах, я поехал по красной ветке на восток. Я опирался спиной о двери, где было написано «Не притулятися». А когда милиционер сделал мне замечание, показал ему средний палец.
Я вышел на станции метро Гидропарк и направился на мост через Днепр.
Раньше я любил стоять на мостах и медитировать, глядя на неспешно текущую равнинную реку.
Теперь я поднялся на мост, как я считал, в последний раз. Минут десять я, как встарь, смотрел на воду, а потом понял, что пора кончать. Сразу и со всем.
Я сделал резкое движение ногой, чтобы перемахнуть ограждение и прыгнуть в студёные воды.
Но вторую ногу переставить не успел.
Прямо с небес на меня смотрели: Наталья в подвенечном платье, отец Виктор в праздничном облачении и ещё один человек. Юноша с крыльями. То ли ангел-хранитель, то ли белая горячка.
Наталка кричала в своей обычной эмоциональной манере:
– Не делай этого! Не смей! Ты слышишь, тряпка? Я тебе приказываю: жить!
Священник уточнил тихим и спокойным голосом:
– Я тебя прошу.
А ангел-хранитель ответил за них обоих:
– Мы все тебя просим.
* * *
Следующий день был воскресеньем. Утром я исповедался отцу Илии, не забыв упомянуть и попытку суицида, но, несмотря на это, был допущен к причастию.
Остаток дня я посвятил подготовке к переезду в Луганск, куда уже было пора выдвигаться.
Первым делом, я коротко остриг волосы, доходившие почти до груди. Во-первых, чтоб перестать быть похожим на старое фото из базы данных «Их разыскивает милиция». А во-вторых, имея намерение вступить в нарождающуюся повстанческую армию, заранее постригся по-военному. И, выйдя из парикмахерской, начал обтяпывать тёмные делишки во имя светлой цели.
Мне удалось накупить золотых украшений в ломбардах по дешёвке на 15 тысяч долларов. Не помешает, учитывая, какая инфляция ожидает гривну, когда Крым отпал, а Донбасс вот-вот отпадёт.
А ещё удалось купить на чёрном рынке вместо игрушечного пистолета настоящий Макарыч. В плане дальней стрельбы эта пукалка слова доброго не стоит. Но если бандиты остановят по пути мою машину, чтобы золото забрать – самое то. До восьми отморозков смогу восемью патронами утихомирить.
Когда стемнело, я проехал по Лаврской улице, чтобы бросить прощальный взгляд на любимый монастырь, где служит отец Илия, про которого я не знаю, увижу ли его когда-нибудь ещё.
За день власти успели выставить у ворот монастыря охрану, чтобы не пускать паломников.
«Штирлиц едет в Берлин работать», вспомнилась финальная фраза из известного советского сериала.
А я еду работать в Луганск.
Вот только работать на киевскую фирму я не буду.
А буду работать по подготовке изгнания фашистов с Донбасса, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах там не бросали под поезд молодых жён и не разбивали головы священникам во время богослужения.
Постояв с такими мыслями в течение нескольких минут, я плавно надавил педаль газа.
Мерседес устало чихнул двигателем и скрылся в темноте.
Эпилог мемуаров. Белокурый лейтенант Рамирес.
Я должен был выйти на работу в Луганске в понедельник 24 марта в 9 часов утра, но пока я приехал на машине из Киева и поспал в ней хоть сколько-нибудь, в офисе удалось появиться только около 12 часов.
Впрочем, в надвигающемся хаосе отсутствия руководителя в филиале никто и не заметил.
Я чисто формально отметился в конторе, немного ознакомился с обстановкой на месте, и спустя всего три с небольшим часа, выехал в родительский дом.
– Ты похудел, постарел, и виски седые, – с порога заметила мать, хотя с момента нашего расставания прошёл всего месяц.
Я не спешил рассказывать о пережитом, что заставило меня поседеть, и отмахнулся, что, мол, очень устал, ехав за рулём всю ночь. Чем позже она обо всём узнает, тем лучше.
Несмотря на то, что я не предупреждал о своём прибытии, маме было, что выставить на стол с целью откормить осунувшегося сына.
За обедом она спросила меня, почему я без жены.
Мне очень не хотелось сообщать страшную весть, и поэтому я попытался хоть чуть-чуть выиграть время:
– А ты почему одна? Где же отец? Неужели этот неугомонный живчик снова устроился на работу, не усидев дома на пенсии? А как же сердце?
Реакция мамы оказалась неожиданной. Она резко вскочила со стула, отвернулась к стене и срывающимся голосом прокричала:
– Нет больше с нами Володи!
– Где, когда и как? – только и смог я выговорить. Тон этой реплики получился максимально сухим. Я не заплакал, потому что уже не мог. Все слёзы выплакал на днях, на всю оставшуюся жизнь. Теперь мои сухие глаза могли только пылать гневом.
А мать успокоилась и смогла изложить по порядку:
Рассказ матери о смерти отца
– Десятого числа поехал папа в областной центр за инструментами. Чтобы починить проводку в гараже. Я как чувствовала, что не надо туда соваться, когда там так неспокойно. За завтраком его отговорить пыталась. Но ты ж знаешь своего папашу – такой же упёртый, как и ты в него уродился. Пока он ехал туда на маршрутке, к вокзалу подъехал так называемый «поезд дружбы» – это шпана из правого сектора пожаловала, из Тернополя. Зашёл, значит, Володя в магазин строительный, а они зашли в кафешку напротив. Пока он выбирал нужный товар, не спеша, они там бесплатно выпили всю водку, на правах хозяев страны, и стали задирать персонал. И когда он уже выходил, вывалились и они из дверей, таща молодых официанток к своим машинам за волосы. У входа стояли бледные, как полотно, милиционеры, охраняющие магазин, даже и не думая о том, чтобы им помешать, а думая только о том, лишь бы они на выручку в кассе не позарились. А твой папа с юности не мог смотреть, как обижают слабых – ещё в семидесятых годах дрался с хулиганами, унижавшими интеллигентов. А тут женщин бьют на глазах у милиции. А Володя – пенсионер и сердечник, куда ему с молодёжью биться. Он значит, молоденького милиционера в спину толкает:
– Как ты можешь спокойно смотреть, что среди бела дня совершается преступление? Иди, разберись.
А тот и отвечает ему:
– Дiдо, шо ж я могу з цiм отрядом зробити? Вони ж зараз офiцiйна влада.
Отец побледнел, стал задыхаться:
– Эти подонки? Официальная власть?? Умереть – не встать!
Он и умер, и не встал. Сердце не выдержало. Инфаркт миокарда. Упал на асфальт, как подкошенный, и скончался ещё до приезда скорой помощи.
Я, как мне сообщили о его смерти, хотела тебе позвонить, а ты недоступен был.
Тогда я позвонила Наташе и сказала:
– Наташенька, передай Андрею, что отец умер. Пусть возвращается домой, если хочет успеть на похороны.
Но не договорила – связь прервалась.
А потом подумала:
– Ну, куда вам срываться из-за границы, да ещё и в медовый месяц?
И больше не звонила – не хотела расстраивать вас раньше времени.
Думала, возвратитесь из путешествия, там и свяжемся.
Через неделю я снова тебя набрала, но твой телефон опять был недоступен.
* * *
– Восемнадцатого вечером я сидел в тюрьме, – прошептал я сквозь зубы.
– Ой, сыночек, и тебе досталось от бандитов, власть имущих, – снова запричитала мать.
Мне ничего не оставалось, как в ответ на мамин рассказ изложить, насколько много мне от них на самом деле досталось, и почему я приехал без супруги. Как можно короче, с минимумом шокирующих деталей. Во-первых, эти события для меня самого – незаживающая рана, и не стоит лишний раз сыпать соль на неё. А во-вторых, только мать потерять теперь мне не хватало – её сердце тоже далеко не молодое.
Я дал ей время одеться, и мы пошли на кладбище.
Короткий путь занял совсем мало времени, и вот мы уже стояли у свежей могилы с надписью «Соколов Владимир Павлович. 09.02.1948-10.03.2014».
– Какая же, всё-таки, чудовищная цепь нелепых случайностей, – думал я, склонившись над ещё не осевшим холмиком, – если бы Наташа дослушала мамин звонок. Если бы я перезвонил маме из Италии. Или Наташа перезвонила. Мы бы решились на эмиграцию. Если бы… Если бы… Впрочем, кто бы тогда был рядом с мамой, чтобы она злой волей бандитов не последовала за отцом? Кто бы оказал сопротивление во время разгрома храма в пригороде Киева?
– Да что уж теперь пилить опилки? – раздражённо брякнул я вслух и пошёл прочь с кладбища, так быстро, что престарелая мать не поспевала за моими размашистыми шагами.
Придя домой, я только тогда заметил, что в коридоре стоят не распакованные инструменты, купленные папой в последний день своей жизни. Значит, не все менты такие, как генерал Кушнеренко. Есть и честные.
Я тут же пошёл в гараж и доделал дело, не завершённое отцом. Когда стемнело, в гараже стало можно зажигать свет. Если бы каждый украинец, вместо того, чтобы тусить с лоботрясами на Майдане, починил у себя дома хоть что-нибудь, мы бы жили богаче, чем в Евросоюзе, куда изо всех сил рвутся те, кто скакал на Майдане. Если бы. Опять если бы.
Вскоре я овладел собой, и мои мысли стали более практичными. Когда я закатывал Мерседес в отремонтированный гараж, то подумал, что машина с киевскими номерами пригодится в грядущей борьбе. Её не станут останавливать на блок-постах бойцы национальной гвардии. Если я потерял из-за бандитов близких людей, великое ли дело будет, коль отдам на борьбу против них имущество?
* * *
На следующий день я был в офисе вовремя и сразу основательно взялся за дело.
Не успел закончиться рабочий день, как из коллектива были вычищены идейные сторонники Майдана.
В оставшиеся дни до восстания мы сосредоточились на выездах к клиентам, даже в ущерб прямым продажам. Сервисные инженеры и менеджеры не только проворачивали дела фирмы, приносившие прибыль. На встречах с клиентами особое внимание уделялось возможности внезапно завязать разговор и склонить хотя бы ещё одного человека на нашу сторону.
Кроме того, я охотно отпускал своих подчинённых на митинги, и сам в них участвовал.
Донецко-Луганская агломерация – это самая большая промзона в Европе. Два-три километра за окраину одного города – и вот он, уже начинается другой город. Мы тогда во многих из них побывали.
Больше всего мне запомнился митинг в Красном Луче в последний день марта.
Несмотря на будний день, пришли отпущенные руководителями пять тысяч рабочих. В основном, шахтёры, работающие на концерн «Донбассантрацит». Были и делегации со всей Донецкой и Луганской областей. От Лутугино – я и Санька Седов. Точнее, уже Сан Саныч. Я помнил его молодым и худощавым вчерашним студентом, а теперь он уже степенный и пузатый отец двоих детей. От Шахтёрска – директор шахты, на которого я работал четыре года назад.
Дольше всех выступал мой бывший работодатель из Шахтёрска.
На мой взгляд, он всё правильно говорил. Он пространно разъяснял народу, что вступление в Евросоюз значит конец украинской промышленности. Что навязываемая западенцами русофобия глубоко чужда жителям Донбасса, где издревле коцапы и хохлы жили в мире и согласии. Что хозяева предприятий должны делиться баснословными доходами с эксплуатируемым ими трудовым народом, а не вывозить в столицу всё до копейки. Что дорвавшиеся до власти в Киеве путчисты – бандиты и уголовники, не понимающие никакого другого языка, кроме грубой силы.
Но он не сделал главного вывода. Вспыхнувший конфликт востока и запада Украины – это не просто спор о том, как писать названия городов Донецк и Луганск, с мягким знаком или без. Это конфликт мировоззрений.
Меня удостоили только короткого выступления после него. Звукорежиссёр шепнул, прикрыв свой микрофон:
– Минута, максимум полторы.
Зрители, тем временем, продолжали аплодировать предыдущему оратору.
Но я не растерялся, собрался посреди шумной толпы, и нашёл, что произнести. Кратко, но метко:
– Славянские народы – это православные христиане. Социализм – это верховенство рабочего класса. Да здравствует христианский социализм – диктатура славянского рабочего класса. Донбасс, вставай!
По толпе покатилась волна – народ всё громче и громче пел написанный на днях безвестным композитором марш:
Полощет ветер флаги перемен.
Донбасс готов врага с земли смести.
Он как боец поднимется с колен,
Чтоб вновь свободу обрести.
Отступать больше некуда,
Так бывало не раз.
Возродится Отечество!
Возродится Донбасс!
Возвратится в Отечество
Возрожденный Донбасс…
И мы действительно в это верили. И верим, несмотря ни на что. Даже в последние строки, хоть Россия и не спешит вводить войска, опасаясь войны с НАТО.
Но иногда приходилось и в офисе сидеть.
Здание конторы выходит прямо на один из центральных проспектов.
Вернувшись с обеда, я принимал бухгалтеров, чтобы выработать план, как успокоить Киев насчёт падения доходов и скрыть, чем мы тут на самом деле занимаемся.
Сквозь открытое окно доносился обычный уличный гам. Мимо перекрёстка прогрохотал трамвай, звонком разгоняя автомобили на рельсах.
Но что-то явно чужеродное слышалось с улицы. Чеканил шаг строй, но это были не солдаты. Даже я во время срочной службы ходил строем лучше, хотя по тем меркам был разгильдяем. И пели они нестройно.
Я повернулся в сторону окна. Это были не луганчане. Это были понаехавшие из Тернополя. Передние держали плакат «Бандера прiйде – порядок наведе». Но пели на на рiдноi мове, а на чистом русском языке:
Знамена ввысь! В строю едином слиты,
Штурмовики идут, чеканя шаг.
Друзья, Ротфронтом и реакцией убиты,
Незримо в наших шествуют рядах.
Свободен путь для чёрных батальонов,
Свободен путь для штурмовых колонн!
Глядят на свастику с надеждой миллионы…18
У них была такая же форма с рунами на шевронах, что и у молодчиков, разгромивших церковь святителя Луки в Червонохрамске.
Богу одному известно, чего мне стоило сдержаться и не открыть стрельбу по ним из купленного на днях пистолета. Не время ещё. Мы ещё постреляем.
Неожиданно проблему решила моя секретарша. Она закрыла окно в приёмной, несмотря на то, что на улице уже совсем потеплело.
И за двойным стеклопакетом звуки с улицы стали не слышны.
Резко поворачивая шпингалет, она срифмовала строки по-своему:
Свободен путь для штурмовых колонн,
А кто в них марширует, тот – го**он!
– Оксана, что за выражения? Ты же девушка, – с укором произнесла главный бухгалтер предпенсионного возраста.
– А они, что, имеют право матерно оскорблять президента России? – возмутилась девушка, – и зовут меня Ксения.
А девчонка-то молодцом. Совсем молоденькая – родилась, когда Советского Союза уже не было. И до переворота в Киеве была не прочь на мове побалакать. А теперь только и мечтает, чтобы Путин нас поскорее захватил, и требует называть её на русский манер Ксенией, хотя по паспорту она Оксана. О какой такой единой Украине после этого может идти речь?
Когда началось восстание, она слёзно упрашивала меня взять её с собой в повстанческую армию. А я отослал её в грубой форме, мол, иди домой к мамке, в твоём нежном возрасте надо ещё в куклы играть. Но она потом, всё-таки, примкнула к ополчению. И стала снайпером, вспомнив, что в школе показывала лучший результат на юношеских соревнованиях по стрельбе.
А я несколько минут сидел, тупо уставившись в одну точку и думая:
– Если бы все проблемы решались так же легко и просто, одним непринуждённым движением. Закрыли форточку, и как будто бы никаких кошмаров не бывало. Нет фашизма, нет моей возлюбленной в луже крови, а сидит она рядом со мной в номере отеля в Италии, и на Украине нет русофобии, а сидят русский, украинец и казак под абрикосовым деревом и распивают на троих добротный донецкий самогон…
– Андрей Владимирович, совещание окончено? – вернул меня на грешную землю голос главного бухгалтера.
– На сегодня всё, можете идти, – устало ответил я и поставил на ноутбуке медленную хорошую музыку.
Мне надо придти в себя, чтобы с помощью того же ноутбука заняться более важным делом.
Мы не только ездили по городам на митинги, но и активно действовали в интернет-сообществах.
Я зарегистрировал публичную страницу в российском контакте под ником «Донбасский антифашист». Потому что заходить на свой аккаунт в фейсбуке было выше моих сил – там полно моих фотографий с Натой.
На новой странице я тоже разместил её фотографии – из морга и с похорон, чтобы показать преступления фашистских оккупантов Украины во всей их неприглядной красе.
Кстати, о фотографиях. Наташина мама не смогла приехать на похороны дочери из Крыма и попросила меня по телефону выслать ей последние фото Наты. А я в день похорон был в неадекватном состоянии и про это забыл.
Я выслал их только первого апреля. Первого апреля выслал. Но, увы и ах, это был не жестокий розыгрыш – это была суровая реальность.
Я снова стал предаваться мечтам об альтернативной биографии. В последний раз я размышлял об этом в ночь с 4 на 5 апреля, накануне знаменитого восстания.
Что было бы, если бы мать в 75-м году по распределению после института не осталась в Лутугино, а переехала в Россию? Впрочем, она могла попасть и в Азербайджан, где русских в начале 90-х тупо резали, а я был ещё слишком мал, чтобы защитить нас.
А если бы я два года назад не поехал с друзьями в Бахчисарай, а по первоначальному плану пошёл отмечать день рождения на пляже? Я бы не познакомился с Натой. И жил бы в Крыму. В России. В безопасности. Но, узнав, что под Киевом убили отца Виктора, я бы не стерпел и перешёл границу между Крымом и Украиной, чтоб воевать против хунты, как сделал Игорь Стрелков 12 апреля.
И опять же, я бы не познакомился с Натой и продолжал терзаться поисками своего идеала, не зная, что таковой существует. Господь показал мне идеальную женщину и так быстро забрал к себе. Наверно, я оказался её недостоин. Да будет Его святая воля.
Есть такая песня:
Вот было бы ништяк на десять лет назад
Перенестись, попасть на старт и заново начать.
Но, ёлы-палы, я ж себя знаю, как облупленного. Прошёл бы точнёхонько по тем же граблям, шаг в шаг. Так что, не стоит пилить опилки. У Бога нет ничего бессмысленного, и надо думать, не «За что?», а «Для чего?»
С этой мыслью я уснул, а продрав глаза, даже не почистив зубы, полез на публичную страницу в контакте, которую администрировал. Сколько ещё предстоит сделать – восстание на носу.
* * *
Я был не единственным координатором протестных акций на юге и востоке Украины в начале апреля. Нас было много из разных городов. Были и русские подписчики наших пабликов в соцсетях. По всей России, от Калининграда до Сахалина, собирали митинги в нашу поддержку и координировали акции протеста на Украине. Примерно, как пиринговые сети устроены. Например, находясь на Украине, кто-то качает материалы, запрещённые украинским законодательством. А власти Украины сервера, на которых они размещены, не достанут, потому что те находятся – один в России, другой в Индонезии, третий в Бразилии. Так и нам оказали неоценимую помощь российские активисты, что могли безбоязненно координировать наши действия через интернет, не опасаясь ареста. Особое усердие проявил один парень моего возраста из Калининграда. Кажется, тоже айтишник. И тоже родственник фамилии Бешлык. Слободан, если ты это прочтёшь, респект тебе и уважуха. Если не прочтёшь, тоже.
Первоначально волну протеста хотели назвать «Благовещенье – день гнева». Но потом перенесли с седьмого апреля на шестое, справедливо рассудив, что в воскресенье у нас больше шансов привлечь широкие массы, за счёт работающего населения, которое многие работодатели не отпустят в понедельник. Можно было начать и в субботу пятого апреля, но не получилось. А так, было бы знаковое совпадение. День ледового побоища, когда православное воинство разгромило западноевропейских захватчиков. И тоже суббота, как в день знаменитого сражения. Шестого апреля, кажется, тоже есть какая-то памятная дата из истории Отечественной войны, а какая – не помню.
После литургии я поблагодарил маму за сытный обед. У кого-то от волнения пропадает аппетит, а у меня, наоборот, разыгрывается волчий жор. И, обняв её на прощание, поехал в областной центр, не зная, увижу ли её снова живым.
На выезде из Георгиевки магнитола начала ловить «Наше радио» из Ростовской области. Сквозь шипение прорывалось пение российского металлиста:
Помнишь, ты ведь помнишь –
Ты был гордым мудрым вождём.
Помнишь, ты ведь помнишь,
Как вошли солдаты в твой дом.
Ты встречал рассвет
Среди выжженных скал.
Время шло, и вот,
Час расплаты настал.
И фамилия у вокалиста под стать текущим событиям – Беркут.
Дорога, в общем, прошла без приключений.
Только в посёлке Роскошное мне пришлось остановиться у блокпоста украинской милиции. Но мои документы оказались чисты, и мне не пришлось потратить ни одного драгоценного патрона из пистолета под плащом.
Митинг назначили перед зданием СБУ. Увидев машину с киевскими номерами, протестующие напряглись, думая, что это какой-то офицер того ведомства усмирять их из Киева приехал. Но вскоре обрадовались, узнав в водителе этой машины своего соратника по фотографиям в социальных сетях.
Первые часы народ стоял у массивного здания в центре города, требуя вызвать на переговоры генералитет или хотя бы старших офицеров. Но они проигнорировали требования собравшихся, отсиживаясь в свой законный выходной по домам. У митинга в выходной день есть и свои минусы – в день рабочий мы бы застали представителей власти на местах.
Во второй половине дня нам подвезли палатки, защищающие от степных ветров, и горючие материалы для костров. Всё-таки, в первой половине апреля ночи на Донбассе ещё холодные. Электрическое освещение дополнялось беспорядочно зажжёнными по всей территории огнями. В разных концах стихийного палаточного городка слышалась гитарная музыка или пение а капелла. Исполняли разные песни – православные, коммунистические, просто народные, бардовские или рок-н-ролл. То тут, то там шныряли подростки, сбежавшие из домов поглядеть на зрелище, усиливая ощущение хаоса.
Солнце уже заходило за западное крыло здания, а власти так и не появились. Вместо них появилась усиленная охрана.
В полшестого митингующие и охрана здания СБУ всё также стояли друг напротив друга, не решаясь начать движение. В толпе слышался глухой ропот, что в святой праздник приходится пропускать богослужение. И, похоже, что не только всенощное бдение, но и литургию. Хорошо, хоть с подвозом продуктов было всё нормально, и люди не начали тупо разбегаться по домам, чтобы поесть.
Вскоре после 18 часов появилось сообщение в социальных сетях от товарищей из Полтавы. Через их город прошла колонна машин с бойцами спецназа из Винницы. Двигаются по направлению на Харьков. После полуночи они приедут разгонять наш митинг.
Все наконец-то поняли, что надо уже что-то делать. Раз двери не открывают, будем ломать. Мужики взялись за поваленный фонарный столб и стали колотить им входные двери, как тараном. Сломать не удалось, но двери распахнулись сами. Из них показались бойцы местного Беркута с автоматами наизготовку. Наши активисты вступили с ними в переговоры. А я снял с предохранителя пистолет и примерялся, как удобнее отстреливаться поверх голов, если автоматчики откроют огонь.
Наконец, переговоры сдвинулись с мёртвой точки. Один из охранников проникся рассказами о том, как путчисты поджигали его сослуживцев заживо в Киеве и Львове, и задумался, стоит ли такой власти служить.
– Шо я, педерастiв мало бачiв у життя, шоб за Ляшко пiдставлятися? Я з вами. Айда со мной, хлопци, – бросил он своим, и четверо охранников влились в наши ряды.
Толпа ввалилась в главный вход, оставленный этими четверыми открытым. Увидев среди народа своих, да ещё и вооружённых, остальные охранники отступили на второй этаж, чтобы закрепиться выше, а первый мгновенно оказался в руках восставших. Меня вместе со всеми внесло людской волной в фойе здания. Правая рука продолжала крепко сжимать пистолет.
Оказавшись посреди просторного холла, люди растерялись, не представляя, что делать дальше. Часть бросилась в коридоры первого этажа, большинство продолжало топтаться на месте. Из левого коридора выбежал мужчина средних лет с какими-то бумагами, найденными в одном из кабинетов. По-видимому, прораб или инженер-строитель. По крайней мере, он пришёл сражаться в строительной спецовке, что так же, как и военная форма, не мешает резким движениям.
Не знаю почему, но он подошёл именно ко мне. То ли случайно, то ли выбрал самого крепкого на вид из мужчин в зоне видимости.
– Зброя е?
– Ось, – показал я ему своего Макарова с полной обоймой.
Он развернул бумаги на вису.
– Вот поэтажный план здания. Тебе нужно обесточить его, чтобы стало темно. Минус второй этаж – тут электрощитовая. Нужны две пули – одна в замок на двери, другая – в замок на щитке, где главный входной автомат. Найдёшь, который из них?
– Я полгода электриком работал.
– Потом расскажешь свою биографию. Задание понятно? Выконай.
– Есть выполнять задание, – ответил я по старой армейской привычке и устремился в коридор, откуда только что вышел прораб.
Я поехал на лифте, чтобы не встретить по пути никого из охранников, оставшихся верными правительству. Секунды ожидания лифта и езды на два этажа вниз показались мне часом.
Следующий кадр, который я помню: нижние этажи уже захвачены. В конце коридора кто-то из наших парней сидит с гитарой и играет песню про двунадесятый праздник, что по церковному календарю наступил с вечера:
Сын, Дева Мария, за милосердие бывает,
И радость Благовещенья Гавриил провещевает…
Настроение у всех радостно-приподнятое.
А я стою на коленях перед унитазом, потому что у меня сучилась глазная болезнь – блюю дальше, чем вижу.
Враньё это всё, когда кто-то бахвалится, будто бы убить легко. После первого убийства в любом случае ломает. Выворачивает так, что готов вытошнить все внутренности вместе с мозгами.
Когда двери лифта открылись на втором подземном этаже, по другую их сторону на меня таращился испуганный милиционер. Или я первым подниму пистолет, или он первым поднимет пистолет. Я выстрелил раньше. Но, не целясь, промахнулся и попал в ногу, а не в грудь, как хотел. Он упал на пол, но остался в сознании. Хватаясь руками за пробитое бедро, он успел прокричать:
– Подмога! Засылайте подмогу!
Пришлось добить его выстрелом в голову.
А из дальнего конца коридора на его крик уже бежали четыре охранника, вооружённые резиновыми дубинками.
Тут уж я не промахнулся: четыре выстрела – четыре трупа.
И нужно было искать этот злосчастный электрический щиток, чтобы закончить боевую задачу.
А я не мог. Вместо этого я, держась за стену, кое-как дополз до туалета и меня начало выворачивать наизнанку. Мозг отказывался думать любые мысли, кроме одной:
– Я убийца… Я убил пять человек… Убийца… Я…
И как жить дальше после такого?
У меня осталось две пули. Седьмую выпущу в какого-нибудь мента, что заглянет сюда по нужде, а восьмую – себе в сердце. Нет, нельзя. Я помню видение на мосту через Днепр 22 марта. Боец Соколов, хватит нюни распускать! Тебе приказано выжить, и ты обязан выжить. Лучше подумать, где бы ещё патронами для ПМ разжиться – ведь после расстрела электрощитовой их больше не останется.
На этой фразе в моей голове здание полностью погрузилось во тьму. Кто-то проявил типичную для ополчения взаимопомощь и решил задачу с электрическим щитком за меня.
Однако в скором времени мы заняли всё здание и снова включили свет, уже для себя.
Нас попытались централизованно отключить от электростанции, но пророссийски настроенные рядовые энергетики заперли в подсобке украинское руководство, и власть на станции взял сочувствующий нам заместитель главного инженера, так что огни восставшего города продолжали освещать улицы, и каратели не могли пройти незамеченными, если бы они там появились.
Мы захватили оружейную комнату в здании СБУ и теперь могли оказать достойный приём винницкому спецназу.
Но силы были явно неравны. А наша цель, всё-таки, не продать свои жизни подороже, а сделать так, чтоб восстание дожило до воссоединения с Россией или до признания независимости Донецка и Луганска от Украины.
Связь с интернетом действовала, и мы сняли ролик, разместив его на youtube и других популярных видео-площадках. Выступали трое. В масках, потому что ещё не до конца уверовали в победу и беспокоились за судьбу своих родственников в случае поражения. Как сейчас помню их отчаянный вопль:
– В январе, когда начиналось безумие на Майдане, мы спокойно ходили на работу и смотрели новости по телевидению, как увлекательный спектакль, вместо того, чтобы организовать контрреволюционные мероприятия. В феврале, когда радикальные националисты дорвались до власти и стали уничтожать последних защитников старых порядков, мы и тогда молчали, ожидая, что само рассосётся. В марте, когда беспредельщики отмороженные стали грабить и насиловать всех, кто попались под горячую руку, уже некому было встать на нашу защиту. В апреле мы, наконец, перешли к решительным действиям. Но если нас никто не поддержит, не успеете глазом моргнуть, как всё будет кончено. И тогда вы останетесь один на один с ордой варваров, окончательно утративших человеческий облик. Безоружные и беззащитные. Выползайте из уютных нор и приходите к нам. Чем больше мужчин вспомнит о том, что мужчина – воин, тем больше у нас шансов на победу. Донбасс, вставай!
