Андрей Бешлык
Перед грозой так пахнут розы
Мне из всех достопримечательностей путешествия больше всего понравилась Мальта. Этот остров считается раем для дайверов, но моё удовольствие от него чисто сухопутное. Её рыцарские замки и отвесные обрывы произвели на меня впечатление даже посильнее Колизея и Везувия.
А Нате больше всего понравилось небольшое приключение на Сицилии. Нет, оно не связано с местной мафией, только с простыми жителями острова.
Дайвингом с аквалангом она тоже не занималась, но когда мы стояли у пирса в Палермо, капитан корабля любезно разрешил ей с открытой нижней палубы понырять в Средиземное море с маской и трубкой.
Я плавал чуть лучше, чем топор, поэтому не смог поддержать её в этом начинании, оставшись на берегу с фотоаппаратом, чтобы увековечить такое великолепное зрелище для наших будущих детей.
Глазевшие на пароход из-за ограждения порта итальянские зеваки усиленно жестикулировали, выражая удивление, как эти чокнутые славяне могут плавать в море, когда температура воды всего 15 градусов.
А я пытался объяснять итальянцам на ломаном английском, что главная купальщица мартовской Сицилии, на самом деле, каждый год в апреле ездит в Крым.
Ну как объяснить итальянцу, что такое Крым? Да та же Италия почти. Полуостров с такими же живописными горами и вкусным вином. Только климат попрохладнее. И люди победнее. Но не менее жизнерадостные.
* * *
Восьмое марта мы по общему согласию провели, как обычный день – не православный праздник, и к тому же первая неделя Великого поста.
А вот на следующий день было воскресенье торжества православия. Когда постящимся допускается вино.
И в связи с этим мы хорошенько нагрузились.
Погода стояла вполне субтропическая – лёгкий бриз и перистые облака.
Идеальные условия, чтобы посидеть в открытой кафешке на верхней палубе.
Пицца с мидиями, графин молодого красного вина, а вокруг открытое море.
Мы как раз шли напрямую из Палермо в Неаполь полным ходом.
Не одна пара законных супругов или просто влюблённых под это дело попыталась повторить инсценировку из легендарного фильма «Титаник». Ту, где Леонардо ди Каприо ставит Кейт Уинслет на леер в носовой части корабля, как бы изображая в её лице статуи античных богинь, которых ваяли на носах своих судов владельцы древнегреческих и древнеримских парусников. И мы не исключение. Только «Титаник» шёл на запад, вслед заходящему солнцу, а мы, наоборот, на северо-восток, откуда наплывали сумерки с тропической быстротой.
Потом мы продолжили сидеть за столиком, не обращая внимания на других пассажиров, что приходили и уходили.
Я любовался обожаемой женой в последних отблесках заката, смешивающихся с огнями загорающихся на палубе разноцветных фонарей.
И мои мысли под влиянием новых бокалов вина путались в голове.
Она изо всех сил старается показать себя сильной и мужественной.
Но я-то знаю, какая она на самом деле хрупкая и ранимая.
Как роза, у которой за острыми шипами скрываются нежнейшие лепестки.
И мой священный долг – оберегать этот прекраснейший цветок от ураганов, которые могут те лепестки оборвать. Любой ценой и любыми средствами. Но я, мягко говоря, не всемогущ.
Нет, этот пароход не утонет, как «Титаник» – в Средиземном море айсберги не водятся.
Но тонет в крови наша страна, к возвращению куда мы приближаемся с каждым оборотом корабельного винта. Наскочила на айсберг подкупленных американцами смутьянов и под властью самодуров стремительно скатывается в хаос.
Я хоть сколько-нибудь минут в день посматривал youtube и почитывал блоги знакомых из Киева и области.
В последние дни не стало милиции. Старый состав был разогнан или самораспустился из-за несогласия с путчистами. А в новые отряды самообороны с пафосным названием «Национальная гвардия» набирают вчерашних уголовников. Легко представить, какой «порядок» они установят на улицах городов и весей. По слухам, в Фастове они ворвались в ювелирный магазин и похитили весь товар. А когда охранники пытались им противостоять, сунули им под нос официальные ксивы, для убедительности вытащив пистолеты из кобуры.
А если таким молодчикам понравится Наташа, возвращающаяся на метро с работы, что она сможет противопоставить их наглости и похоти? Даже если я буду возить её из офиса до дома на машине – что мы сможем вдвоём противопоставить банде обдолбанных отморозков, да ещё и с полномочиями представителей власти?
Вино придало мне смелости, и я решился высказать мысль, что постоянно бродила в моей голове с того момента, как мы услышали Фарион, смотря телевизор в Неаполе. От волнения я перешёл на невообразимый суржик из смеси русского, украинского, казачьих диалектов и фени донецких гопников.
– Треба нам тiкати вiдн ненькi, шо зараз стала злой мачехой. Я согласен, шо Киiв много рокiв був мать городов русских и найкраще мiсто Европи. Но зараз це зашкварено и оскверненне мiсто. Коли будьмо у Рiме, поменяймо квиткi на лiтак и майнём в Москву. Та шо, я собi роботу не знайду? Москва – богатейше мiсто у свiтi. Будьмо получати долларiв стiлькi, скiлькi у Киевi грiвень.
Когда я назвал Киев «зашкваренным городом», Наташа начала нервно постукивать костяшками пальцев по столу, а как я закончил, ответила так эмоционально, что для пущей убедительности встала.
– Коли мене обiдно кличуть «Целка-патрiотка», це неправда тiлькi у першей частiнi. Я справжна патрiотка Украiни! Я розумiю, шо зараз у влади упирi та некроманти. И шо? Нежить прiйде и уйде, а Киiв залишеться моiм рiдним мiстом. Завжди!!
На последнем слове она разревелась и убежала в нашу каюту.
Я остался за столиком один и сидел, пока небо окончательно не стемнело, а я сам окончательно не успокоился, допив до конца вино.
Когда я незаметно вошёл в каюту, Ната уже не плакала громко, а тихонько всхлипывала.
Я никогда не умел утешать плачущих женщин и вряд ли уже когда-нибудь научусь. Как только пытаюсь сказать слова утешения, оказываюсь слоном в посудной лавке. И я не стал говорить ничего. Только молча обнял её за плечи. Которые сначала чуть-чуть подёргивались, но в моих руках остановились.
Потом мы полночи успокаивали друг другу нервы самым актуальным способом для молодожёнов. А после она уснула, положив голову мне на грудь и обхватив руками торс. Как будто старалась прижаться ко мне как можно плотней, ища защиты от меня, как от последней и единственной надежды. Мы могли спорить, ссориться, ругаться. Но при этом не переставали любить друг друга ни на миг.
* * *
Через два дня мы снова были в Риме.
Когда мы ехали в метро по каким-то своим делам, у Наташи в сумочке неожиданно зазвонил телефон. Ей было лень выполнять дамский квест «Найди пиликающую трубку в бездонном ридикюле», но она решила всё же ответить. Взглянув на определившийся номер, она удивлённо подняла глаза на меня:
– Ой, это твоя мама.
Я тоже удивился, почему мать не позвонила мне напрямую. И тут же вспомнил, что мой Андроид сожрал аккумулятор до нуля задолго до этой минуты.
Звонок всё продолжался. Ната сняла трубку, и там действительно раздался мамин голос:
– Наташенька, передай Андрею, что отец…
Но было поздно. Поезд заехал далеко в перегон между станциями, и связь прервалась.
Если б я был более внимательным сыном, я бы перезвонил, оказавшись на связи. Но я тогда был в плену навязчивых идей и перезвонить забыл. Возможно, если бы кто-нибудь из нас тогда перезвонил, или мать сама перезвонила, это могло бы многое изменить. Хотя, не факт. Но никто не перезвонил.
Оставшиеся дни до отлёта Наташа хотела наверстать то, что ещё можно было взять от этой турпоездки. А я хотел убедить её эмигрировать. Только уже более деликатно, чем в первый раз.
Но она была непреклонна – мы возвращаемся, и точка.
В субботу 15 числа, за два дня до выхода на работу, медовый месяц в Италии подошёл к концу. Мы снова шли по аэропорту имени величайшего итальянского художника. Терминал «С» – це терминал. Всем терминалам терминал, больше всех остальных вместе взятых. Отсюда вылетает большинство международных рейсов, в том числе и во все страны бывшего Советского Союза.
В этот раз мы прибыли на регистрацию с запасом по времени. Но всё равно пассажиров нашего рейса в зале было уже много. И, кроме того, начали уже прибывать некоторые пассажиры рейса Рим – Санкт-Петербург, вылетающего через час после киевского.
Какой разительный контраст был между улетающими в родные страны украинцами и россиянами. Петербуржцы улыбались направо и налево. Отпускники набрались сил на отдыхе и теперь собирались с новыми силами проявлять энтузиазм в зарабатывании денег, чтобы через несколько месяцев снова полететь из зимы в лето. Украинцы же по большей части ходили понурые – на лицах читалась тревога и неуверенность в завтрашнем дне.
Я сделал последнюю отчаянную попытку уговорить жену сбежать в Россию и схватил её за руку, пытаясь силой затащить в кассу, где можно было поменять билет Рим – Киев на Рим – Санкт-Петербург.
Она попыталась отшутиться:
– Что я в этом Питере не видела? Была я в нём – там постоянно дует.
Я дал ей понять, что серьёзен, как никогда, и тогда она встала в позу «руки в боки» и сама предъявила мне ультиматум:
– Вибiрай, чi я, чi емiграцiя!
– Чи сара, – ответил я, давая понять, что согласен на всё, лишь бы быть с ней.
И покорно поплёлся за ней к стойке регистрации на рейс Рим – Киев.
* * *
Мы прибыли в украинскую столицу накануне референдума в Крыму об отторжении полуострова от украинского государства.
Несмотря на выходной день, на киевских дорогах стояли пробки. Многие из них были попросту перекрыты.
В этот день на моём родном Донбассе собирались многотысячные акции в поддержку отделения Крыма, чтобы отвлечь верные киевской власти войска и не допустить подавления протестов в самом Крыму.
В Киеве же проходили шествия идеологической направленности с точностью до наоборот.
Громили магазины и офисы российских компаний. И даже бензоколонки Лукойла, на которых ещё вчера сами заправлялись, радуясь, что там топливо дешевле, чем на заправках нефтяной компании Коломойского.
Машины с крымскими номерами переворачивали или вовсе сжигали.
Мы глядели на это из окон машины, что везла нас из аэропорта в город, и с каждым километром понимали, насколько справедливо переделана старинная поговорка: «Не говори гоп, пока не увидишь, во что впрыгнул».
Впрочем, у нашего таксиста номера были самые, что ни на есть, киевские, и из Борисполя до Троенщины мы добрались без приключений.
Вечером мы запланировали с утра нанести визит в Червонохрамск и проведать отца Виктора. Он приглашал нас на престольный праздник в день Луки Войно-Ясенецкого 18 марта. Но это был рабочий день, а наши отпуска уже кончились. Мы не сомневались, что директора отпустят нас на полдня, но не хотелось общаться со священником и родственником впопыхах, поглядывая на часы, чтобы к обеду успеть на работу. А в воскресенье можно не спеша поговорить, тем более что накопилось много тем, которые хотелось бы обсудить.
Поэтому мы легли спать пораньше, чтоб не проспать исповедь перед литургией. И воздержались от супружеских утех, чтобы можно было причащаться.
Я поехал по кольцевой, в обход беспокойного центра, и в Червонохрамск мы прибыли вовремя.
Если в больших соборах крупных городов обстановка более официальная, то в малых и средних храмах мелких городков и посёлков обстановка какая-то более семейная, что ли. Например, после литургии силами приходского актива для присутствовавших на богослужении накрывают трапезу, учитывая, что перед литургией с утра не едят.
Вот и мы, причастившись и поцеловав крест, стояли на улице в храмовом дворе в ожидании, когда позовут в приходской дом к столу. Оттаивала природа, и сердца прихожан оттаивали от хорошей погоды, но больше от соприкосновения со Христом. Батюшка замедлил в алтаре, и всё больше прихожан ожидало на улице, когда он выйдет из храма, чтобы благословить трапезу.
Мы присоседились к одной компании, обсуждавшей какие-то приходские дела, встряли в разговор, и никто не заметил, как мы все стали говорить громче. Разговаривали по-русски.
Вдруг к храмовому сетчатому забору подошла стайка мальчишек среднего школьного возраста, и самый борзый из них, сложив руки у рта трубочкой, чтобы мы лучше слышали, прокричал в нашу сторону:
– Шёл хохол – нас**л на пол. Шёл коцап – зубами цап!
На шум из храма вышел дьякон и погрозил сорванцам кулаком:
– Эй, шпана, сейчас я вас отучу в святом месте ругаться!
Подростки бросились врассыпную. Но осадок остался. Прихожане сочли за благо ретироваться в дом, где уже накрыли на столы, и с минуты на минуту должен был прийти священник.
Когда все поели и засобирались домой, мы задержались, чтобы обсудить с отцом Виктором дела семейные наедине.
Он разлил по кружкам оставшийся чай, и беседа пошла своим чередом.
Точнее, не совсем.
Раньше мы обсуждали либо духовные вопросы, либо бытовые.
Теперь же мы не могли не коснуться последних событий в государстве.
В Сумской области захвачен православный храм и насильственно передан секте «Киевский патриархат». Не говоря уже о таких областях, как Тернопольская и Хмельницкая, где таких захватов с момента переворота случилось уже несколько десятков. Но Почаевскую Лавру Бог пока хранит. И Киево-Печерскую тоже.
И тут, в подтверждение того, насколько серьёзная сложилась ситуация для православия на Украине, в приходской дом твёрдым строевым шагом зашли трое громил, одетых в армейском стиле, с шевроном на рукаве, до боли напоминающим знаки отличия «Ваффен СС».
– Как называется твоя церковь?
– Во-первых, я с вами на брудершафт не пил, – холодно ответил отец Виктор, – а во-вторых, моя Церковь называется Украинская Православная Церковь Московского Патриархата, а я – иерей Виктор Грищук, если вы не знаете.
– Во-первых, – повысил голос один из штурмовиков, – ты принадлежишь к Московскому патриархату, значит москаль. А во-вторых, твоя церковь, насколько нам известно, называется храм святителя Луки Крымского. Епископа Крыма, где сегодня вспыхнул мятеж. А мы называемся Правый Сектор. Мы защищаем независимость Украины от России, а кто не с нами, тот не прав и не должен жить. И вот, что ты должен сделать, чтобы жить. Когда мы придём сюда в следующий раз, здесь должны лежать все учредительные документы прихода. И нотариально заверенные документы о переоформлении прихода на Киевский патриархат. А тебя, чтобы и духу здесь не было. Настоятель прихода в пригороде украинской столицы должен быть патриотом Украины, то есть, верным подчинённым истинного патриарха Филарета, а не путинского холуя Кирилла Гундяева, что молча позволяет России у нас Крым отжать. И никакого упоминания крымского епископа в названии прихода. Переименуем храм в честь Мазепы…
– Но позвольте, – робко пытался возражать отец Виктор, – Кирилл – мой законный патриарх, а Мазепа предан анафеме, в отличие от канонизированного архиепископа Луки.
– Заткнись! – крикнул второй штурмовик, – как мы вам прикажем, епископам и попам, так и будете молиться! Наши требования понятны? Срок исполнения двое суток. И если ты их проигнорируешь, то мы придём сюда снова, и тогда выжившие будут завидовать мёртвым.
А третий вынул из кобуры пистолет, навёл на священника и скомандовал:
– Пляши. Кто не скачет, тот москаль.
Этого я уже не стерпел и начал подниматься из-за стола:
– Как ты разговариваешь с Божьим служителем?
Но тут же получил рукояткой этого пистолета по лбу, так что выступила капля крови, и осел обратно на стул.
Отец Виктор пытался изображать в подряснике какие-то вялые движения, позабытые со времён перестроечных дискотек, а штурмовики гоготали, как дикие жеребцы.
Через минуту они резко развернулись и вышли, отдав в дверях нацистский салют, и за столом воцарилось унылое молчание.
Первым его нарушил отец Виктор:
– Приглашения на престольный праздник отменяются. Кто придёт, тот и придёт. А рисковать чужими жизнями я считаю неоправданным.
Я уточнил:
– Так он, всё-таки, будет?
– Да, я здесь останусь, – ответил отец Виктор, – я – воин Христов, бросать свой приход – дезертирство. Тем более, я не отдам раскольникам единственный храм в нашем городке.
– Но как же священники-белоэмигранты, бежавшие от диктатуры безбожных коммунистов? – спросил я.
– Они ответят за свои грехи, а я за свои, – смиренно уклонился от прямого ответа священник.
– А как же дети и матушка? – Наталья, прежде всего, спросила о жене, потому что сама недавно стала женой.
– Должны были пересечь молдавскую границу, примерно, когда читались часы, – батюшка взглянул на циферблат на стене.
– Так ты предвидел это? – подумал я о своём. Я вообще склонен к мистике и не одного знакомого священника подозревал в прозорливости и других духовных дарах.
Но разгадка оказалась значительно проще.
– Ах, да, вы же второй день на Украине после переворота и ничего не знаете, – спохватился отец Виктор, – эти фашиствующие боевики – патологические антисемиты, несмотря на то, что получают деньги от еврейских олигархов. В начале недели ко мне пристал один связанный с ними местный житель: «А твоя жинка часом не жидовочка?» И я понял, что медлить нельзя. Достал им билеты на вчерашний поезд до Одессы. А от Одессы любой таксист довезёт до Тирасполя за 250 гривен.
– У матушки родня в Тирасполе?
– В Каменке, на другом конце Приднестровья, крупная еврейская община есть. А евреи своих не бросают. В Одессе еврейская община ещё крупнее, но за пределами Украины безопаснее.
Я помнил, что матушка Феодора в девичестве звалась Фрида Самуиловна Эйхенбаум. И завидовал двоюродному брату по-белому. Обратить в православие ортодоксальную иудейку. Лично мне за всю свою жизнь не удалось обратить даже ни единого атеиста, не то, что убеждённого иноверца.
Брат, между тем, продолжал:
– Из родни Фриды в Киевской области остался только отец, по делам своей фирмы. Он собирается выехать на следующей неделе. А я останусь навсегда служить Богу и пастве.
– Мы с тобой, – синхронно произнесли мы с Натой согласие присутствовать на престольном празднике, несмотря ни на что. Было страшно, но мы были просто обязаны поддержать замечательного священника и замечательного брата в такой тяжёлый час.
А он попытался отвлечься от текущих злоключений рассказами о прошлом, но отвлечься не получалось.
– Лет 15 назад или чуть позже довелось мне послужить в городе Тараз, в Казахстане…
Я вспомнил, как хотел погостить там и посмотреть, чем отличаются азиатские степи от украинских. Но не срослось.
– … А там проводилась перепись населения. И знаете, что мне написали казахи в графе «Род занятий»? Орыс мешети попы оглы. В переводе, «Русской мечети главный поп». Но такой смешной для нас титул для них звучал, скорей, почётно. За три года службы там никто не пытался не то, что изгнать меня с прихода, но мусульманские старейшины своим молодым и горячим подопечным не позволяли слова худого сказать против нашей веры. В соседний Узбекистан как раз тогда вторглись афганские террористы во главе с крупным функционером из ближайшего окружения Бен Ладена, узбеком по национальности. Так все местные объединились против них. Совместно воевали узбекские войска, казахские войска, и батальон дагестанских мусульман из России. А сейчас украинские власти привечают даже отребья, вроде остатков Аль-Каиды, лишь бы они ненавидели Русскую Православную Церковь. Но, несмотря ни на что, я остаюсь служить Богу и пастве. «Мы безумны Христа ради».
Мы пообещали молиться за него, а он за нас. На том и распрощались.
* * *
Начавшиеся на следующий день трудовые будни отвлекли нас от мрачных мыслей о будущем прихода в Червонохрамске.
После того, как начальники отделов побывали в трёхнедельном отпуске, в их ведомствах образовались настоящие авгиевы конюшни.
В одной американской корпорации владелец решился на такой эксперимент. Он собрал всех топ-менеджеров и улетел с ними на полмесяца на Гавайи, запретив связываться с подчинёнными даже по телефону и интернету. И у кого отделы смогли самоорганизоваться, тем руководителям он повысил зарплату, а у кого в отделах работа встала, тех уволил. Мы бы вылетели из его корпорации с гарантией.
При официальном окончании рабочего дня в 18 часов, я покинул офис, когда с восточной стороны уже темнело.
Паркуясь у дома, я заметил, что в окнах седьмого этажа не горит свет. Наверно, мою благоверную завалили работой похлеще моего. Уставшая придёт. Надо бы состряпать ей что-нибудь вкусненькое, а то если ей придётся после всех трудов праведных ещё и у плиты стоять, недолго и заболеть, чего любящий муж допустить не может.
Скинув пальто на вешалку, я решительным шагом прошёл на кухню. И то, что я увидел, включив свет, повергло меня в немалое удивление.
Наташа сидела в темноте на табуретке, обхватив руками голову, а по её лицу растекалась тушь от слёз.
– Солнышко, не пугай меня, – попытался я проговорить как можно мягче. Что, кто-то умер?
– Меня уволили, – всхлипнула супруга, – только за то, что мама в Крыму проживает. Я и езжу-то к ней раз в год всего, а остальное время я – киевлянка и украинка. Семь лет без больших косяков, и вся карьера коту под хвост. Я ведь даже на работу ни разу не опаздывала. Даже когда выход со станции «Золотые ворота» сломался.
– А как официально написали в трудовой, по какой статье? Может, ещё есть возможность восстановить справедливость через суд? У нас же есть среди ролевиков чувак по кличке Барон – опытный адвокат.
– На, гляди, – она раздражённо перекинула трудовую книжку через весь стол, – я даже не смотрела.
Я открыл нужную страницу и буквально затрясся от негодования:
– Звiльнена по полiтичним причинам. Нет такой статьи в трудовом законодательстве. Берлин, 1939 год. Тогда в личных делах заключённых писали в графе, за какое преступление они сидят, «Еврей». Ну, Ситечко! Я через это ситечко сейчас кипящий чайник вылью!
Я сам был похож на кипящий чайник, когда натягивал пальто и шарился по кухонным ящикам в поисках сувенирной финки, что отец привёз Наташе из Рованиеми.
Жене с трудом удалось отговорить меня ехать домой к её директору и устраивать разборки с ним. В лучшем случае фирма по производству хороших сайтов оказалась бы обезглавлена вместе с директором, а я бы отправился топтать зону. В худшем мне бы самому перерезали горло этим ножиком, потому что Серёга, что у Ситечко начальник охраны, в последние годы советской власти служил десантником в Афганистане.
Я дёрнулся к холодильнику, чтобы налить нам водки. Водки не было, из спиртного только американский виски.
Сто грамм каждому, да ещё и со льдом, немного вернули нас к жизни. Ната наконец-то перестала плакать, и мы оба вновь обрели возможность рассуждать трезво.
Обидно. И даже вдвойне обидно, что девушку, похожую на ирландку, уволили именно в день святого Патрика, покровителя Ирландии. Но это не конец света, а всего лишь конец карьеры. Биржи фрилансеров, в конце концов, никто не отменял. Программист с семилетним стажем наверняка заинтересует многих клиентов. В том числе, богатых американцев, ибо свободно владеет английским языком. Это будет не совсем законное предпринимательство, но кто сейчас на Украине думает о законе?
Выпив и закусив, мы сразу пошли в душ и спать, потому что завтра собирались на утреннее богослужение. Наталью теперь работа не держала, а я был у шефа на хорошем счету, и он разрешил мне приехать к обеду.
Ночью Ната спала плохо – часто ворочалась и один раз даже упала с дивана.
А когда заиграл мой будильник, она уже суетилась в халате, готовя нам завтрак. Мы не причащались, так что решили поесть.
Ехали в пригород на электричке. Не из-за виски – выпил я вечером совсем чуть-чуть и вполне мог с утра сесть за руль. А из-за того, что вместе с разгромом милиции начался хаос и в ГАИ. И буквально каждый десятый киевский водитель ездил, выпив далеко не чуть-чуть. Ещё не хватало пропустить престольный праздник в любимом храме, столкнувшись с каким-то лихачом на кольцевой.
Священник в храме был один, поэтому из-за большого количества исповедующихся литургия началась не в 9:00, а когда по штатному расписанию уже пора петь Херувимскую.
Преклонив колена, мы помолились о «Преблаженных Честных Дарех» и ожидали, когда батюшка выйдет с Чашей из алтаря.
В это время дубовая дверь храма громко отлетела к стене коридора, и тишину богослужения нарушили позавчерашние незваные гости, но уже не трое, а восемнадцать человек.
Они строем прошли к самому аналою, расталкивая христиан, как мешки с мукой, и командир отряда крикнул:
– Где священник Виктор Грищук?
Через несколько секунд батюшка вышел из алтаря:
– Я священник. А вы кто такие, что нарушаете порядок богослужения?
Он сразу понял, кто они такие. Весь вчерашний день отец Виктор мысленно прокручивал в голове сцену, как его будут брать. Но он не предполагал, что у боевиков хватит наглости ворваться в Божий храм прямо во время Божественной Литургии. Некоторые из них даже верующие, только католики или раскольники.
– Вы арестованы, как деятель враждебной Украине организации «Московский патриархат».
Один старичок почти заплакал:
– Как же так, батюшка? Люди готовились, а кто причащать будет?
Священник попытался ухватиться за эту соломинку:
– Он прав. Когда освящены Святые Дары, необходимо закончить Литургию. Или хотя бы мне самому их потребить.
– А шо? – подмигнул один из штурмовиков, – нехай дерябнет винца своего для храбрости. Она ему понадобится. Ой, как понадобится!
– Дурак, – оборвал его командир отряда, – Мабуть у него там из алтаря ход подземный на другой берег реки, а в конце машина припаркована, и ищи-свищи.
Поняв, что до Чаши его не допустят, священник, надеясь на чудо, решил прорваться в алтарь силой и рванулся через строй боевиков. Чуда не случилось – его повалили на пол, потом отнесли к боковой стене и стали молотить затылком по фреске с надписью «Возлюби ближнего своего, как самого себя».
Прихожане разбежались. Тем более, девочки-подростки из хора. Но я не мог безучастно отступить, когда творится погром. Оторвав от пола тяжеловесный полутораметровый подсвечник, я размахнулся им со всей дури и с криком: «Витё-ё-ё-ёк!» вломил главному избивателю по хребту. Тот аж пополам сложился. Но силы были не равны. Штурмовики задавили меня мясом. Следом за настоятелем храма на полу оказался и я сам. Наверно, меня бы прикончили, но тут на подмогу поспешила Наталья. Как дикая кошка, она прыгнула на дюжего боевика и вцепилась ему ногтями в рожу. Тот едва смог стряхнуть её со своей спины. А я освободиться не смог. Меня вчетвером схватили за руки и за ноги, вынесли из храма и бросили в предусмотрительно припаркованный рядом автозак. Последнее, что я видел перед тем, как закрылась дверь с узким зарешёченным окном, это был прыжок Натальи, на глазах опешивших штурмовиков убегающей из храма вместо заблокированной ими двери в окно.
* * *
Задавленный телами других арестованных, я не мог видеть городские кварталы, через которые нас везли, и смутно представлял, где находится тюрьма. Здание было явно старинным. Камеры маленькие и с низкими сводчатыми потолками. Маленькое окно под самой крышей. Целые стёкла для тюрьмы – роскошь, поэтому через него нещадно сифонил штормовой ветер и изредка долетали брызги мокрого снега. Это было даже облегчением, потому что пить по дороге не давали. Но, несмотря на шквалистые порывы с нулевой температурой и неработающее отопление, было то холодно, то жарко. Заключённые, набитые, как сельди в бочке, надышали. Воняло до тошноты, потому что баней арестантов, судя по всему, не баловали.
В восемь вечера подали баланду (обыска не было, и у меня не отобрали наручные часы). Наверно, варево было сытным – в нём плавали различимые невооружённым глазом куски мяса. Но я им побрезговал. Мясо оказалось червивым. Возможно, поголодав дня хотя бы три-четыре, я превращусь в скотину и стану давиться любой подачкой. Как узники немецких концлагерей из кино, выхватывавшие друг у друга горбушку плесневелого хлеба, втоптанную солдатом в грязь. Но пока запах в камере и запах из тарелки отбили у меня аппетит напрочь. Да и побои в драке его поднятию не способствовали.
В 23 часа менты потушили в камере свет, и у заключённых наконец-то появилась возможность попытаться уснуть. Я постелил пальто на полу, потому что на нарах места не было, укрылся другой его половиной и тоже попытался. Но когда я уже почти засыпал, меня тронул за плечо небритый мужик, похожий на бомжа:
– Дай курить.
– Я не курю.
– А я покурю свои сигареты, пока не кончились. При такой собачьей жизни ещё и о здоровье заботиться – нет уж, увольте.
При этом он надрывно кашлял.
Я испугался, не туберкулёзник ли. Он понял и ответил:
– Нет, это не чахотка, это из-за сквозняков от разбитой форточки. Чай, не май месяц. Посиди с моё – посмотрим, как сам будешь хрипеть.
– Давно чалишься? – решил я отвлечься от мрачных мыслей о разгромленном храме с помощью разговора.
– С 23 февраля (Я не поверил, что можно чисто по произволу держать человека три недели в СИЗО. Сейчас я поверю и не в такое). А ты, как я вижу, новенький? За что загремел?
– Защищал православный храм от погрома, а священника от избиения.
– Ого! Хоть кто-то сидит здесь за настоящее дело. А я из-за ерунды. 23 февраля мы с другими сотрудниками из Белоруссии, отмечали день советской армии. И вывесили на балконе советский флаг, не зная, что Янукович уже пал. Ну выпендрились по пьяни, с кем не бывает. Так сосед, гадёныш, в национальную гвардию накапал. Все трое оказались в этой камере, так и не успев протрезветь. Саньку с Венькой выкупили родители, они у них крутые. А я – бедный белорусский колхозник, моей семье платить нечем. Мне даже нечем заплатить за право на международный звонок, как говорится, на деревню дедушке. Дедушки уже с нами нет, а мать и сестра даже и не знают, что я не работаю, а на нарах штаны протираю. Сидят, наверно, у окна, глядят в сторону Киева и думают: «Когда же Слава родненький в отпуск пожалует?» А на зоне отпусков-то нету. Только за крупные взятки отпускают.
У меня всё перемешалось в голове:
– Так ты белорус? И белорусские дипломаты смотрят сквозь пальцы на то, что их соотечественников кидают в тюрьму без суда и следствия? Я думал, Лукашенко своих не бросает.
– Эх, вот и надо было оставаться гражданином Белоруссии. Так я ж, переехав в Киев в 2003-м, сдуру подал на украинский паспорт, а старый белорусский спустил в унитаз. А Украина в благодарность спустила в унитаз меня самого. На черта я подался монтировать вышки сотовой связи в Киевской области? Оставался бы механизатором в деревне, в нескольких километрах от Жлобина. Нормальный преуспевающий колхоз. У батьки Григорьича все колхозы такие – с ним не забалуешь. Так ведь нет, за длинным долларом потянуло. Столица, <ненормативная лексика>, мегаполис, <ненормативная лексика>, красивой городской жизни захотелось, <ненормативная лексика>. Увидел красивую жизнь зэка и теперь не знаю, удастся ли увидеть родственников или к стенке поставят.
