Андрей Алексеевич Мурай
Письма к незнакомцу. Книга 7. Муж и жена – одна сатана
-25-
Приветствую Вас, Серкидон!
Дёрнул меня чёрт выпить кофе, сознание накренилось, и выплеснулась следующая мысль: а ведь можно было продолжить брачно-благостное писание парой «Абеляр-Элоиза» и занырнуть аж в двенадцатый век. К тому же национальный ассортимент обогатился бы французской парой, а то всё – немцы да русские… Ну, это кабы не погорячился Ваш письмоштампователь и не предъявил этих супругов ранее…
Ныне, когда сознание прояснилось, понятно стало: кофе мне вреден. Во-первых, что сделано, то сделано, что отправлено, того не вернуть; во-вторых, писать о столь набожных и благочестивых людях под шапкой «Муж и жена – одна сатана» есть форменное кощунство; в-третьих, результативная часть жизни каждого из супругов (возьми что Абеляра, что Элоизу) прошла без помощи и влияния второго участника брачных отношений. А мы с Вами, Серкидон, речь вели о людях, которые долго жили вместе, которые терпеливо рука об руку шли по жизни и терпеливо выстраивали здание брачного союза. Супруга кирпичик подавала, а муженёк его укладывал.
О ком хотелось бы ещё? Да о многих, но поскольку запал у меня уже не тот, поскольку мне эти женатики поднадоели, позволю себе лишь «накернить» некоторые пары, а глубокой разработкой при желании Вы займётесь сами.
1. Габриэль Гарсия Маркес и его Мерседес. Но не «Бенц».
Они встретились на танцплощадке. Габи, преодолев робость, пригласил девушку на танец. Во время второго танца, уже окончательно влюбившись, юноша сделал предложение руки и сердца. Скромно и скудно, просто взял и брякнул: «Будь моей женой». Девушка ответила: «Папа говорит, что ещё не родился человек, которому я отвечу ”да”». Потом выяснилось, что «невесте» тринадцать лет и ей неплохо бы для начала окончить школу. «Жениху», что пятью годами старше, должно было по жизни определиться, материально опериться и хотя бы немного окрепнуть разумом. Долгой была их помолвка, долго они жили порознь. Это было не «сто лет одиночества», но гораздо дольше, чем хотелось Габриэлю. Он-то хотел раз-два – и в дамки. Но раз-два – и в мамки не хотела Мерседес. И папа невесты так и не свыкся с мыслью, что жених уже народился и что это журналист-голодранец… Сладилось кое-как, роман, начавшийся на танцплощадке, закончился свадьбой.
Теперь о другом романе, о том, который Маркес носил в себе с детства. Но одно дело просто носить в себе, другое дело – извлечь. Воплотить на бумаге. Напряжённая работа длилась восемнадцать месяцев. Всё это время Мерседес была и кормильцем, и поильцем, и вдохновителем, и восхитителем. Она поняла, что присутствует, мало того – участвует, в рождении чуда. Когда чудо было оформлено в рукопись, супруги пошли на почту. Чтобы отправить бандероль в издательство, не хватило денег. Пришлось заложить фен, утюг и ещё какие-то мелочи. Ныне роман «Сто лет одиночества» уступает в популярности только Библии…
Мерседес не по-женски молчалива. Она молчит обо всём, в том числе и о своём браке. Однажды проговорилась. Один из друзей спросил: «Что может помочь прожить многие годы вместе». Мерседес ответила: «Биологическая совместимость, это очень важно. Вы так не считаете?»
Брачное резюме от Маркеса: «За годы семейной жизни у нас не было ни одной серьёзной размолвки. Наверное, потому, что мы смотрим на вещи так же, как и до брака. Семейная жизнь – дьявольски трудное дело, которое каждый день начинаешь сначала. И так всю жизнь. Живёшь в постоянном напряжении, и порой это так утомительно… но тем не менее это стоит того!»
2. Николай и Елена Рерихи.
Они исполнили земное супружество с космической мотивацией поступков. Рерихи – люди вселенского мировоззрения. Не случайна запись в бортжурнале Юрия Гагарина: «Неописуемая цветовая гамма! Как на полотнах художника Николая Рериха»162. Это о Земле из Космоса…
Николай Константинович: художник, путешественник, мистик, мыслитель, учёный, просветитель, видный общественный деятель, умница. Свой Путь он знал с детства. У людей обычных – земных и приземлённых – душа только к середине жизни, где-то сорока годам, кое-как прозревает и начинает озираться по сторонам. Рерих к сорока годам сделал столько, что на несколько жизней хватит.
Елена Ивановна: писатель-мистик, философ, общественный деятель, жена, мать двоих детей, путешественник. Елена Рерих163 сопровождала мужа во всех экспедициях, в том числе и в тибетской – на лошадях, пешком, в холодных палатках. Болела, но – ни стона, ни жалобы. «Пульс сто сорок пять, – испуганно говорил врач, – это пульс птицы». Но она и была райской птичкой, неведомо как залетевшей в наши края. Свои книги Николай Константинович посвящал – «Елене, жене, другине, спутнице, вдохновительнице». Писал: «Творили вместе, и недаром сказано, что произведения должны бы носить два имени – женское и мужское».
Такое вот сплетение двух имён друг с другом и с Истиной. Когда Николай Рерих ушёл из жизни, Елена Ивановна сказала: «Дух Истины осиротел». О том, как осиротела она – промолчала.
3. Аксаковы – Сергей Тимофеевич и Ольга Семёновна.
Личное отступление. Помню, читала бабушка «Аленький цветочек», потом показала мне фотографию, как она сказала, сказочника. Содрогнулось во мне детское сердце: «…зверь не зверь, человек не человек, чудище страшное и мохнатое».
Много лет прошло, прежде чем понятно стало: душу этого человека смело можно уподобить алому цветку, краше которого на свете нет. Теперь, смотря на фотографии Сергея Тимофеевича, всякий раз вижу благородного красавца, потому что смотрю на писателя через призму его произведений. Удивительный, пожалуй, единственный русский писатель, который из родительской колыбели сразу попал в колыбель матери-природы. Взыскательный читатель Иван Сергеевич Тургенев писал: «Если бы тетерев мог рассказать о себе, он бы, я в этом уверен, ни слова не прибавил к тому, что о нём поведал Аксаков…»
Да только ли тетерев?! И грач, и жаворонок, и каждая божья коровка, и бабочка крапивница, и жёлтая бабочка, и шмель, и пчела, и все рыбы.
«Так как же пара создалась?» – спросите Вы, нетерпеливый. Рассказываю. Суворовский генерал Семён Григорьевич Заплатин при осаде Очакова отбил красавицу- турчанку Игель-Сюмь и женился на ней. В польском походе родилась у них дочь Ольга, которая повзрослев, в свой срок превратилась в красавицу, которую отбил у боевого генерала молодой восторженный поэт. Сначала молодые люди перебрасывались робкими взглядами. Потом держались за руки, глядя друг другу в глаза. Потом он нёсся домой на крыльях любви и по ночам писал Оле стихи. Летом 1816 года молодые люди обвенчались в храме Самсона Столпника за Яузой. Семья получилась крепкой, многодетной – десять детей родила Ольга Семёновна, не обходилось без потерь, бытовых неурядиц тоже хватало, и денег порой не хватало, но жили в согласии.
Биографы в один голос отмечают: «… семья эта, имеющая полное право на название образцовой, была создана больше всего любящим и замечательным характером Ольги Семёновны, её редким тактом, её умом и сердцем, а между тем она достигала этого незаметно, не только не выдвигая себя на первый план, но даже не имея притязаний ни на какое нравственное преобладание, но совершенно естественно, скромно и не заметно исполняя свой долг. Её назначение было сохранять в семье внешний порядок и внутреннюю гармонию. Она вносила в неё тёплый ровный свет…»
Примолвим к Сергею Тимофеевичу. Он не только писатель, вдобавок к сему: литературный и театральный критик, видный общественный деятель середины девятнадцатого века. А дети! Константин Аксаков, Иван Аксаков, Веры Аксакова. Звучные имена! Вклад семьи Аксаковых в культурную жизнь России девятнадцатого века ох как весом!
4. Аввакум Петров164 и жена его Анастасия Марковна, дочь кузнеца.
Если первая книга из серии «ЖЗЛ» – Библия, то вторая – «Житие протопопа Аввакума, им самим писанное». Писал он, словно просеку в тайге рубил – грозно, шершаво, но с удовольствием: «Занеже люблю свой русский природный язык, виршами философскими не обыкл речи красить…»
И стыдно мне стало, Серкидон, я-то при письме зело обыкл приукрасить природный язык то виршами самодельными, то вкраплениями философскими, то мудростями учёными, то инородностями кручёными….
Анастасия Марковна. Ей, как и шекспировской Джульетте, на момент венчания было четырнадцать лет от роду, её Ромео был тремя годами старше. Но если Джульетта отмучалась быстро, то наша Настенька середины семнадцатого века мыкалась долго и сурово. Сказками её не баловали, на пути её были только чудища, только страдания и ни одного аленького цветочка.
Пробуем прочёсть отрывок из «Жития»:
«Таже с Нерчи реки паки назад возвратилися к Русе. Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дал две клячки, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы немирные; отстать от лошадей не смеем, а за лошедьми итти не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится, – кользко гораздо! В ыную пору, бредучи, повалилась, а иной томной же человек на неё набрел, тут же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: «матушка-государыня, прости!» А протопопица кричит: «что ты, батько, меня задавил?» Я пришел, – на меня, бедная, пеняет, говоря: «долго ли муки сея, протопоп, будет?» И я говорю: «Марковна, до самыя смерти!» Она же, вздохня, отвещала: “добро, Петровичь, ино еще побредем”».
Умел Аввакум жену утешить, ох умел… А задуматься: ей-то за что? Не всё ли равно ей, неграмотной, как имя Христа писать? Сколькими перстами креститься? Но так уж вышло: претерпевала заодно с мужем, сражались за веру мужеву.
Аввакум сражался за правоту старой церкви, врагов он своих не победил, но и не сдался им. Не сумев сломить, сожгли его по царёву приказу. Сожгли его палачи за то, что реформы патриарха не признал, двумя пальцами крестился и сына Божьего звал коротко – «Исус». Помянём память протопопа-мученика минутой молчанья, и всё на сегодня.
Крепко жму Вашу руку, и до следующих пар.
-26-
Приветствую Вас, Серкидон!
Доложу Вашему Высокопресеркидонству, что по части браков, где супруги жили в возделанной обеими сторонами гармонии, Ваш смиренный письмоподатель иссяк. Остались у меня на заметке только браки не вполне удачные и вовсе неудачные. Ну так этим-то кого удивишь?! Такого добра в любом углу понавалено, поэтому и писать о таком не стану.
А вот о чём подмывает написать, так это о моих обманутых надеждах. Вот это, думал я, пара! Вот это, раскатывал я губу, супербрак! А копнёшь его, э-э-э… Дисгармония – во весь рост! Мелочные придирки, непонимание, супружеские кондерплёнсы, брачные импедансы! Про истерики, про ругань умолчу, поскольку это дело нужное, пар выпускающее.
Поведаю Вам о трёх своих, скажу по-молодёжному, обломах. По малости напишу, остальной компромат сами накопаете.
Большие надежды возлагались на семью Толстых – Льва Николаевича и Софью Андреевну. Видимый результат сорока восьми лет брака – тринадцать детей и огромное собрание сочинений. И если каждого ребёнка Софья Андреевна рожала по одному разу, то отдельные сочинения приходилось ей переписывать по нескольку раз. Она была и хорошей помощницей, и заботливой женой. Стабильной в своём отношении к мужу, к семье на всём протяжении семейной жизни.
Другое дело Лев Николаевич. Едва женившись, счастлив он был по самое некуда. Запись в дневнике после первой брачной ночи мы учитывать не будем. Да и была ли она. Обопрёмся на существующие документы. После десяти лет брака пишет Толстой тётке: «Моя жизнь всё та же, т.е. лучше не могу желать». Но к серебряной свадьбе иные настроения: «Могло быть и лучше», а незадолго до рокового исхода: «Я киплю в этом доме, как в аду…»
Такое вот падение количества счастья от 100 процентов до ноля. Если принять за ноль счастья – кипение в аду.
Диалог между графом и графиней незадолго до ухода из Ясной Поляны:
« … по-моему, те, которые в романах кончают свадьбой, словно это так хорошо, что дальше и писать нечего, – все они мелют сущий вздор. Уж если нужно сравнение, то брак следует сравнивать с похоронами, а не с именинами. Человек шёл один – ему привязали за плечи пять пудов, а он радуется. Что тут и говорить, что если я иду один, то мне свободно, а если мою ногу свяжут с ногой бабы, то она будет тащиться за мною и мешать мне.
– Зачем же ты женился?
– Я не знал тогда этого.
– Ты, значит, постоянно меняешь свои убеждения.
– Всякий человек должен стремиться к совершенствованию. Лично я не могу жаловаться на семейную жизнь. Напротив, моя семейная жизнь сложилась счастливо. Я знаю многих, которые очень хорошо сошлись друг с другом и живут хорошо. Но всё-таки брак – не праздник. Сходятся два человека, чтобы мешать друг другу.
– А по-моему, они сходятся, чтобы помогать друг другу.
– Какая же помощь? Сходятся два чужих между собой человека, и они на всю жизнь остаются чужими… Конечно, кто хочет жениться, пусть женится. Может быть, ему удастся устроить свою жизнь хорошо. Но пусть только он смотрит на этот шаг, как на падение, и всю заботу приложит лишь к тому, чтобы сделать совместное существование возможно счастливым».
Забыл Лев Николаевич, что десять первых лет прожил счастливо, без забот, не прикладывая к этому никаких усилий.
Последние дни вместе превратились для пожилых супругов в сплошной непрекращающийся конфликт. В конце концов, он уходит из дома в ночь, куда глаза глядят, она пытается утопиться. Алитет165 и Офелия.
Отминусован мною и брак Павла Первого. Имеется в виду второй брак. Его первый блин получился таким комом, что долго этот ком в горле Павла Петровича стоял. Мать наследника – грозная матушка-императрица – сделала выволочку посланникам, бракованную жёнку подсунувшим, и вновь послала их и надо же туда же, в Германию за новой невестой с напутствием: «Чтобы на этот раз плодовита была, аки крольчиха!»
Сказано – сделано! София Мария Доротея Августа Луиза Вюртенбергская нарожала детей за всех сразу: и за Софию, и за Марию, и за Доротею, и за Августу, и за Луизу. Десять деток родила царица, принявшая в православии имя Марии Фёдоровны. Ставши царицей, говорила, что каждая женщина должна быть «совершенная швея, ткачиха, чулочница и кухарка» и обязана признавать «свою слабость и преимущество мужа во всяком случае», чтобы заслуживать его «любовь и приязнь скромностью и покорностью». Эти положения о супружестве были привиты дочерям – завидным невестам для женихов голубых кровей.
Павел Петрович, пусть не жених, а всего лишь отец, в дочерях души не чаял. Красавица Александра, грациозная Елена, «жемчужина» семьи Мария… Они считались одними из самых образованных принцесс Европы.
К сыновьям, особенно, когда мальчики подросли, император питал более осторожные чувства. Они основывались на мысли: не захотят ли великие князья заступить на царскую вахту раньше положенного законом времени? Не замыслят ли против отца?
Обоих сыновей назвала могущественная Екатерина II: первенца –Александром, дабы черпал величие из имени Македонского и возвышал могущество Третьего Рима до небес, второго – Константином, дабы, ежели удастся отбить Константинополь у басурман, обретёт город и прежнее имя, и правителя с этим именем созвучного.
Скупа была на похвалы для невестки Екатерина Алексеевна, но однажды воскликнула: «Ну и мастерица же ты, матушка, детей рожать». Дети и внуки Марии Федоровны правили Россией весь следующий девятнадцатый век.
На словах царица Мария Фёдоровна готова была «признавать свою слабость и преимущество мужа во всяком случае». Но пересилила в ней «к предательству таинственная страсть»166, она знала о покушении, которое на мужа готовилось, однако ни словечком о том не обмолвилась. Цареубийство произошло с её молчаливого согласия. Когда же свершилось злодеяние, бегала царица по дворцу босая в ночной сорочке и, забыв, что она Мария Фёдоровна, кричала по-немецки: «Ich werde regieren!» (Я хочу править!)
Ещё одним моим разочарованием стал брак Эхнатона и Нефертити.
«Наследница трона, великая в благодеяниях, воплощение красоты, сладость любви, Владычица Севера и Юга, прекрасная лицом, возлюбленная живого Атона, первая жена фараона, любимая им повелительница обеих земель, великая в любви Нефертити, живущая вечно…»
Это слова одного из гимнов, сложенных для «величайщей любви Эхнатона» и «владелицы его счастья». Лицо Нефертити украшало все храмы, повсюду стояли её скульптуры, сама она была рядом с Эхнатоном при жертвоприношениях. Заключая договоры, фараон клялся именем бога Солнца и именем своей жены, она родила трёх (кто пишет шестерых) дочерей. Но нужен был сын. Наследник. После тридцати лет царствования фараон в целях поддержания традиций по мужской линии должен был разделить власть с сыном. Что делать? Вы бы, Серкидон, растерялись, а Эхнатон – нет. Он женился на одной из своих дочерей. И Нефертити в целях поддержания традиции по женской линии открывала дочери сокровенные ласки, любимые Эхнатоном более всего… Видимо, потому что ласки были те же, произошла та же неприятность – опять родилась девочка.
И вот тут явился персонаж, о котором мы уже знаем – Кийя. Помните: «Я – Кийа, младшая царица…
Уж я была женой второю.
Остаться ею бы навек!
Но чем-то больше, чем игрою,
Был занят этот человек.
Кийа родила Эхнатону сына. Он усадил её рядом с собою на трон и одарил синим венцом – знаком царской власти.
Когда с парадов и пожаров
Я возвращаюсь во дворец,
Уж я не женщина по жанру.
Я – фараон, я царь-отец.
В короне я. И муж увенчан.
Мы отдыхаем после дня.
И пляшет лучшая из женщин
И для него, и для меня.
Тут возможны поэтические вольности «египтолога» Аронова, но то, что Эхнатон больше жертва египетских предрассудков, чем муж, стало ясно.
Вот такие самые крупные мои «семейные» разочарования.
Крепко жму Вам руку, и до следующего письма.
-27-
Приветствую Вас, Серкидон!
А что же Гёте? А как же Пушкин? Два гениальных поэта то и дело выныривали в нашей переписке то влюблённостями своими, то строчками из произведений. И вот они – женатики…
Жён Гёте и Пушкина объединяло то, что они в творческий процесс не вмешивались, гениальных творений мужей читать не пытались. И слава богу!.. Ошибкой будет всех гениальных людей стричь под одну гребёнку. Кому-то требуется подставить плечо, а иному достаточно подставить бедро, проследить, чтобы был накормлен, мытый, бритый и улыбчивый.
1788 год. Гёте вернулся из Италии, где познавал «науку любви» с трактирщицей Фаустиной… «Какие странные сближения!» – воскликнул бы Пушкин. «Вот ведь какие фортеля иногда выкидывает чертовка-судьба!» – скажем мы. Ошибиться было невозможно. Как только Фаустина назвала своё имя, автор «Фауста» понял – это дар Мефистофиля, который следует принять незамедлительно. ..Поскольку незамедлительно следуют принимать всякие дары, а не только господние…
Но теперь дарительница плотской радости осталась за Альпами, и Гёте скучал, гуляя в одном из парков Веймара. Тут-то к нему и подошла молодая работница цветочной фабрики. Её звали Кристиана, она попросила помочь брату, который оказался без работы, при этом, живая и улыбчивая, она так лучилась здоровьем и молодостью, так извивалась налитым телом, что тут же получила приглашение мэтра продолжить общение вечером у него дома. В первый же их вечер молодая работница показала в беседке у дома поэта всё, чему была научена на цветочной фабрике, и… расстаться с такой мастерицей Гёте уже не смог. Провёл в дом и стал называть её то «дитя природы», то «маленький эротикон», то «сокровище в постели».
Чудесное это было время для поэта: ещё не остыло воспоминание о Фаустине, и уже осязаема – прикасаема и обнимаема – была Кристиана. Такое уже бывало в жизни многолюбивого Гёте, им уже написано:
«Это необыкновенное ощущение, когда в нас начинает зарождаться новая страсть, в то время как старая ещё не совсем отзвучала. Так иной раз, наблюдая заходящее солнце, посмотришь в противоположную сторону на восходящую луну и любуешься двойным светом обоих небесных тел».
Как ни прекрасны небесные тела, а женские – всё равно прекрасней, и кому, как не поэту-Гёте, знать об этом лучше иных… Под впечатлением от Фаустины-Кристианы написаны «Римские элегии». Можно представить себе, как завернувшись в тогу Овидия, читал Гёте гекзаметры своему благодетелю Карлу Августу, по случаю сократив имя его до Августа:
Я, исполняя совет, неустанной рукою листаю
Древних творенья – и здесь мне все дороже они.
Правда, всю ночь напролёт неустанно служу я Амуру:
Вдвое меньше умён – вдвое счастливей зато.
Впрочем, рукою скользя вдоль бедра иль исследуя форму
Этих прекрасных грудей, разве же я не учусь?
Мраморы только теперь я постиг, помогло мне сравненье:
Учится глаз осязать, учится видеть рука167.
Герцог, человек женолюбивый и весьма широких взглядов на отношения полов, был в восторге, но настоятельно просил эти стихи не публиковать, распространяя по возможности осторожно и лишь изустно. И не только эротическая составляющая смутила Его Королевское высочество. От элегий веяло языческой распущенностью, и никак в них не чувствовалось влияния ни Святого Писания, ни святых мучеников, ни христианства, одно лишь жадное наслаждение, одно поглощение красоты во всех её воплощениях. Красоты женского тела, в том числе. А когда поэт прочёл:
Истинной радостью нас нагой Купидон одаряет,
Вторит нашей любви ножек расшатанных скрип168, –
тут даже Карл-Август, бравый женский угодник, покраснел…
В сложном положении оказался герцог. Как мужчина он понимал Гёте, как хранитель нравственных ценностей должен был осудить. Что же касается высшего веймарского общества – ханжеского и закостенелого – оно фактом сожительства любимца герцога с простолюдинкой было и оскорблено, и шокировано. Шарлотта фон Штейн потребовала назад свои письма. Гёте письма баронессе вернул, а остальным покорителям бомонда дал понять, что мнение их для него не существенно. Да, оно принято к сведению и не более того. Но однажды, и это отметим, Гёте попросил Иоганну Шопенгауэр принять его вместе с супругой. В этом господину тайному советнику в иных добропорядочных домах было отказано. Фрау Шопенгауэр, памятуя участие Гёте в воспитании сына, пригласила проблемную пару на чай.
Но по большому счёту Гёте устраивало существующее статус кво: на приемы он ходил один, на курорты ездил один, крутил романы с женщинами своего круга, а сожительнице писал нежные письма. Кристиана, оставаясь дома, вела хозяйство, ждала Гёте и его письма. Иногда даже отвечала на письма поэта:
«В твоей работе всё как нельзя лучше: что ты однажды сделаешь, остаётся в вечности; у нас же, несчастных кляч, всё иначе. Вот я привела в порядок огород возле дома, и за одну ночь улитки почти всё съели, мои прекрасные огурцы пропали… Но что же поделать? Надо снова браться за дела, ведь без труда ничего не бывает. Моё хорошее настроение от всего этого не испортится!»
Ян Парандовский о жене Гёте писал:
«… считают, что убогой по духу была и Кристиана Вульпиус. И однако же она вовсе не была так глупа, как утверждают веймарские сплетни. Прежде чем о ней судить, следует прочитать письма Гёте периода их любви, эпиграммы, элегии и другие произведения, например « Die Metamorphose der Pilanzen» – «Метаморфозы растений», и прочувствовать, сколько тепла и счастья вошло с нею в его жизнь»169.
Мариэтта Шагинян о жене Гёте:
«Она принадлежит к той категории женщин (чистейших женщин), которые, подобно некоторым химическим элементам, не могут существовать сами по себе и представляют лишь тенденцию к соединению с другим веществом, только соединяясь, приобретают они реальность и устойчивость…»170
Кристиана напомнила Мариэтте Сергеевне тургеневскую Фенечку – молодая, беленькая, мягкая, с тёмными волосами и глазами. В той же дамской компании могла оказаться и Тереза Левассер, спутница Ж-Ж-Руссо, невосприимчивая к творчеству мужа, но заполнявшая его своей женственностью до краёв.
Воспитатель Августа (сына Гёте) филолог Фридрих Ример171 был человеком весьма примечающим и понимающим. Его суждение о семье Гёте никак нельзя сбрасывал со счетов вечности:
«Именно вот такое женское существо и требовалось ему для свободного, как можно более беспрепятственного развития его натуры, и никакая дама с претензиями на чины и титулы, ещё, глядишь, сама желавшая блистать в качестве писательницы, не смогла бы благоприятствовать этому… При таком союзе, основанном на совместном доме и ведении общего хозяйства, ни разу не было у них обычных семейных сцен или бесконечного чтения нотаций, какие нередко происходили в самых что ни на есть законных браках его ближайших друзей».
В частной беседе с французским посланником Гёте вполголоса сказал:
«Из всех моих сочинений моя жена не прочла ни строчки. Царство духа для нее закрыто, домашнее хозяйство – вот для чего она создана».
Иные думают, что Гёте сетовал, а я думаю – хвастался.
Доверительный разговор с французом состоялся явно после 1806 года, поскольку именно в шестом году случилась оккупация Веймара наполеоновскими войсками. Пьяные солдаты ворвались в дом Гёте, выволокли его из постели, поэт едва успел надеть знаменитый фланелевый халат. Буяны стали требовать вино, закуску, драгоценности. Гёте был и бледен, и перепуган, и растерян. Он не знал, что делать. Не знал, как себя вести с подобными людьми в подобных случаях. Среди его читателей таких никогда не бывало… И тут на авансцене театра военных действий появилась Кристиана. Уж она-то знала, как разговаривать с пьяными мужиками. Бешено размахивая кулаками и крича, обрушилась она на мародёров, как буря, как девятый вал. Им пришлось ретироваться. На следующий день в дом Гёте въехал маршал Ней172, на дверях повесили охранную грамоту.
Этот случай, это чудесное спасение так потрясли Гёте, что он сделал Кристине предложение руки и сердца. Она приняла и то и другое, превратившись в результате из «мамзели Вульпиус» в госпожу тайную советницу фон Гёте. Ему было – 57, ей –41, их сыну Августу – 17.
Несмотря на сплетни, насмешки, придворное шушуканье, семья получилась хорошая, жили дружно, удачно дополняя друг друга. Кристина привнесла в дом Гёте жизнелюбие, радость бытия, тепло домашнего очага. Благодаря Гёте в жизни Кристины появились «духовности»: она писала мужу смешные письма с ошибками, полюбила театр, водила дружбу с артистами, могла выпить за раз не один стаканчик вина, подмётки могла проплясать за пару вечеров.
Резвая Попрыгунья Стрекоза, которой посчастливилось выйти замуж за гениального Муравья. Жаль только, не живут долго люди, которые живут весело. «И наша Кристиана //Ушла из жизни рано…» Гёте написал: «Скончалась моя жена. Во мне пустота и страшная тишина…» Вторичную попытку поэта жениться мы уже с Вами разбирали, поэтому не будем бередить сердечные раны.
Крепко жму Вашу руку, и до следующего гениального поэта.
