bannerbannerbanner
полная версияВезде, но только здесь

Анастасия Сергеевна Барабошкина
Везде, но только здесь

Полная версия

Туман зашел и туда, растушевал очертания стволов и лег на краю дороги как кусок слоеного белого пирога. Из него торчала одна изогнутая ветка, которая дотягивалась до Арта и задевала его, до того она была контрастной с белизной и затертостью парка в тумане. Автобус тронулся. Арта откинуло назад, ветка резко начала убегать куда-то вдаль, за спину, оставляя только белую тянущуюся полосу на асфальте да белый туман, в котором спали прямоугольники домов.

Арт вышел на нужной остановке, сходил отправить письмо, благо, у него это отняло несколько минут, и вернулся обратно к остановке, чтобы уже на трамвае доехать до Влада.

Трамвая не было шесть минут и двадцать две секунды, ровно через столько пришел автобус, на котором, в теории, Арт мог доехать почти до дома Влада, так что он не стал больше ждать. Арт зашел в салон.

Здесь уже было меньше людей, но места на возвышении были заняты. Арт сел в середине салона. Напротив него сидел мужчина и старушка. На ее коленях, в белом полиэтиленовом пакете, лежал небольшой куст терновника. Его темные тонкие цепкие ветви шипами прорвали в некоторых местах пакет, но иссушенных рук старушки не трогали. Словно она своими спокойными серыми глазами среди морщин, седыми волосами, выглядывающими из-под серой беретки, своими сомкнутыми руками, что держали пакет, опоясывала силу терновых ветвей и сдерживала ее.

– Купила его, чтоб на даче у калитки посадить, – бабушка заметила, как Арт рассматривал ее и

терн,– Сейчас, правда, не получится его высадить. Дома у меня до конца холодов поживет.

Она, словно не боясь, погладила терновник. На одной из ветвей болталось что-то маленькое, похоже, синий иссушенный плод. "Только сегодня о сливах вспоминал". Старушка улыбнулась.

И тут Арт почувствовал прилив тошноты. Захотелось остановить автобус и выйти. Но он неумолимо ехал дальше, вперед, пассажиры, серые, черные и белые, раскачивались все вместе в такт движениям машины. Шум начал нарастать. Гул мотора стал монотонней и звучней, движения пассажиров стали слышимыми, их дыхание стало громче, и все это слилось в один безумный, дикий ритм, похожий на ритм, когда собравшиеся в круг воины начинают стучать своими копьями, все вместе, в такт, по земле, требуя расправы. Туман прорвал стекла окон и влился в салон автобуса. Тряска усилилась. Лица, куртки, руки, шапки поплыли, скрутились в один водоворот и распались на цвета. Терновник на коленях напротив разорвал пакет, вылез и начал оплетать собой пространство вокруг, сиденья, ноги, поручни, не трогая только свою хозяйку. "Потому что она обещала его приютить, " – пронеслось в голове Арта. Туман не давал заострять внимание на любом предмете, терновник сковывал движения и цеплял кожу. Арт крикнул.

И провалился.

Все исчезло, осталась лишь темнота и тошнота.

Тишина

Вокруг было светло. Даже слишком, подозрительно ярко, словно кто-то пытался скрыть от Арта реальность. Арт подумал, что он, должно быть, в больнице или уже на операционном столе. Нельзя было точно знать, из-за чего случился его обморок.

Но вокруг никто не ходил, не суетился, не было людей в белых халатах, да и вообще людей. Царило беззвучие и безлюдие. Какие странные слова. Арт приподнялся на локтях. Голова гудела, к этому он уже был готов. Кожа тела была какой-то сухой, на ней словно было больше складок. И на лице была щетина. Странно, шутка с реинкарнацией не могла стать правдивой. Арт брился только на днях, да и в его возрасте не может быть у него такой щетины и кожи.

– Черт, что происходит.

Он лежал в просторной белой кровати, в комнате, просторной и хорошо обставленной. Все в интерьере было либо белым, либо нежно-бежевым. Арт не мог сам подобрать такое сочетание для дома, он больше предпочитал темные оттенки. Сенил. Да, Сенил, он как раз любил белый цвет. Может, это какая-то другая его квартира, про которую он не рассказывал? Арт сел на кровати и огляделся. Ну конечно. Панорамные окна. Точно Сенил. А за ними?

За ними была полоса моря. Песочный пляж, чья светлая полоска отделяла что-то вроде палисадника у дома, ведь это был, наверное, дом, от морской насыщенной темной глубины. Шли волны. Это было заметно по изгибающемуся горизонту, белым пенистым гребням и приглушенному шуму накатывающей на берег воды. Откуда Арт пришёл сюда? Как он тут вообще оказался?

– Привет-привет! – Шум в глубине дома, судя по всему, он был таким же просторным и большим, как эта комната по сравнению со старой комнатой Арта. Женский голос. Непривычный. Не похожий на голоса женщин с работы отца. Более глубокий и знакомый. Откуда Арт может его знать?

– Я наконец-то дома! Ты в спальне? – Шаги, сняла обувь, поставила сумку. Зашуршала в другом месте.

– Черт возьми, Господи, да что это еще за женщина? – Арт скорчился, согнулся пополам и закачался.

Нужно найти зеркало. Он вскочил, увидел валяющийся на кресле шелковый халат, "какая безвкусица!", надел его на ходу, глазами хаотично осматривая комнату, и подбежал к письменному столу, над которым висело небольшое зеркало в белой раме с лепниной. Арт заглянул в него.

Поначалу ему не хотелось узнавать себя. Он постарел, точнее, значительно повзрослел. На вид ему было лет сорок. То же у него имя, что и сейчас? В зеркале Арт увидел, как в комнату вошла женщина. Она была поразительно похожа на Катю, только тоже повзрослевшую.

– Дорогой, что ты здесь делаешь? Хватит заниматься нарциссизмом, пойдем обедать. Я как раз заказала нам пиццу.

– Хорошо. Дорогая. – Арт выдавил улыбку ровно так же, как и эти слова.

За обедом женщина рассказывала о работе, она была ответственной управляющей какого-то крупного отдела архитектурного бюро, как понял Арт. В ее рассказе были нескончаемые имена, "наши знакомые" и "наши хорошие друзья, ты их помнишь". Ни одного знакомого имени.

Хоть этот мир и был другим, если только это не была вторая часть одного огромного, но в нем были те же самые проблемы, скандалы и интриги. Женщина напротив Арта, также как и Катя, не любила маслины и поэтому старательно их выковыривала из кусочков пиццы. Несколько раз она назвала его "Артом", значит, все в порядке, он не до конца потерял свою личность. Наконец раздался телефонный звонок, женщина пошла искать в коридоре

свой телефон, бросив "наверное, по работе". Гостиная выдохнула лишние звуки и оставила лишь шум прибоя.

– Да, это Мария, да. Здравствуйте. Я Вас слушаю.

А вот и момент истины. Ее зовут как ту девушку из сна, которая была так прекрасна. Но Арт к этой женщине ровным счетом ничего не испытывает. А живет ли в этом мире, в этой части жизни, Елена? Наверное, да, но смысл ему ее искать. Арт доел кусок пиццы и посмотрел в окно. Если то был сон, то здесь стоит пойти другой дорогой. Отпустить ее и себя, остаться наедине с морской пучиной, которую он наконец увидел. Пусть Елена живет где-то за этим морем и не догадывается о существовании Арта. Даже если она будет ближе, соседкой или подругой этой Марии, он все равно не проронит и слова. Да уйдет с ним прошлое.

После обеда, который длился также мучительно долго, как и опера, Мария сказала, что она пойдет в кабинет поработает над макетом, Арта не интересовало, над каким. Мария мягко посмотрела на Арта, словно говоря, что а он пусть пойдет и полежит или почитает.

– Уж больно ты какой-то бледный, сонный и сам не свой, – Мария покачала головкой с аккуратно уложенными вьющимися волосами.

Арт закрылся в комнате, в которой проснулся, и стал разбирать содержимое стола, тумбочек и шкафа. Нашел несколько альбомов и собственных дневников с заострившимся почерком, а также документы. Все остальное, даже книги, не представляло для Арта на тот момент никакой ценности. Прочитав и сопоставив все увиденное, Арт хоть немного осознал эту белую тихую реальность. Они уже четырнадцать лет как женаты с Марией-Катей, правда, детей у них нет. От этого же и проще, что ж. Пару лет назад они приобрели этот дом у моря, так как морской воздух был необходим для Марии, у которой случились проблемы со здоровьем. Арт нигде не нашел, какие, зато в конце дневника увидел заметку, сделанную четыре месяца назад, что Мария, по убеждениям врача, уже полностью здорова. Вот и чудно. Более тонкие моменты Арт решил прочесть и найти завтра, сегодняшний день был слишком, слишком огромным. Преувеличение преувеличения. Арт аккуратно сложил все на место, расставил по полкам, чтобы не вызывать подозрений или вопросов у Марии. Затем пошел осматривать дом. Арт успел мельком увидеть на одном из фото и подкрепить догадки, что Мария работала в архитектурном бюро, поэтому, скорее всего, оформлением дома занималась она. Из-за этого обстоятельства природа белых, тонких, женственных вещей повсюду прояснилась. Арту больше всего понравились пейзажи на стенах, бежевое кресло в спальне и фотография выставки модернистов, на которой толпились люди у картин прямиком из прошлого века. Она

стояла в белой рамочке на полке рядом с гранеными стаканами странной формы. Рядом с этой фотографией Арт сидел минут десять, пытаясь не думать и не вспоминать. Хотелось рыдать, хотелось пойти в прихожую и найти там свое пальто шоколадного цвета, хотелось позвонить Владу и спросить совета. Но рыдать было нельзя, на крючке в коридоре висела ярко-синяя куртка, и набранный номер не существовал. В этом двухэтажном доме с большими окнами; кустиками за окном, аркой, увитой цветущим сиреневым клематисом; цикорием и астрами вдоль дорожки; пляжем почти сразу за калиткой чего-то не хватало, хоть и все благородно восседало на своих местах.

***

После того, как Мария закончила с макетом, они вдвоем пошли к морю. Море. Наконец Арт его увидел, и не просто в своих иллюзиях, а прямо рокочущим под ногами. Опускался вечер, небо было затянуто светло-серыми тучами. Дул солоноватый ветер, который игрался волосами Марии и рыжими прядями Арта, которые снова у него были. Тихое счастье. Пейзаж был наполнен светлой грустью, спокойствием и нежной тоской. Вдоль берега тянулись участки с домами, похожими на дом Арта и Марии. Не было ни души, только со стороны домов раздавались голоса, но их сразу же уносил ветер. Волны становились больше, они уже набрали силу и стали атлантами по сравнению с теми, что Арт видел до обеда.

 

– Ночью шторм, наверное, будет, – сказала задумчиво Мария, – как обычно.

– Почему?

– Что "почему"? Просто август, уже скоро осень, море готовится к спячке и играет напоследок. Ты же прекрасно это знаешь, Арт, не играй в ребенка.

– Ты против этой игры?

– Да, наверное, да. Не знаю точно, почему она мне не по душе, просто ты мне ей напоминаешь то, что мы с тобой стареем, а рядом нет никого беззаботного, неумелого и милого.

– Намекаешь на детей?

– Не дави на больное, Арт. Давай состаримся в здравии, а пока проживем то, что осталось до преклонного возраста, без игр. Мы поставили друг друга на ноги, а вот такими разговорами ты меня спихиваешь вниз, в прошлое и в сожаления. – Мария посмотрела на Арта, ее волосы трепетали, забивались в лицо, мешали говорить. – Давай не будем.

Арт не увидел из-за ее волос, течет ли по ее щеке слеза или это просто тень, но все равно обнял ее хрупкую фигуру.

– Хорошо. – Арт закрыл глаза. – Хорошо. – Повторил он тихо и твердо уже для самого себя.

***

Дни здесь текли медленней и казалось, что из-за моря никто никуда не торопится, так же катит спокойно свои планы, как и оно волны, независимо от погоды и времени суток. На Арта накатывала грусть. Как он ни старался, ни старел, он не мог сжиться с этой реальностью, чувствовал себя худшим вором на свете. Потому что украл чью-то жизнь вместе с телом и, похоже, разумом, – мысли стали другими, более серыми и приземленными. Арт уже не писал про море. Он вообще отдалился от искусства и развлечений, единственной его целью было скоротать часы и ускорить ход времени, чтобы скорее уйти отсюда. Даже смотря на Марию, Арт чувствовал усталость и отрешенность, хотя она всеми силами пыталась сделать его счастливым.

Первые месяцы, Арт, каждый вечер, перед сном надеялся, что проснется в больнице или в том автобусе, что снова возвратится в ту жизнь, свою, а не приемную. Но потом мечты начали меркнуть, их поглотил разум, и Арт отбросил все мысли о надежде.

***

В один из выходных июня, Арт проснулся с позабытым желанием перемен.

Мария смотрела в гостиной телевизор, словно бы и не почувствовав этот волшебный прилив в воздухе. Арт наскоро оделся, вышел на пробежку и наедине поговорил с морем. Он часто так делал, море было лучшим собеседником в округе, оно не звало в бар или к себе в гости, не рассказывало о любовнице или семейных скандалов. Просто слушало и шумело в ответ. После этого разговора Арту стало лучше, он вернулся домой, выпил две чашки кофе и пошел в спальню второго этажа, чтобы подумать, куда направить это манящее волнующее чувство.

И вдруг он почувствовал дикую боль от этого, и подумал, жаль, что он не все здесь дописал. В этом мире он не писал совсем, даже не продолжил делать пометки в "своих" дневниках. Охват творчества был огромен, эта мысль золотым ключом блеснула в голове Арта и разрезала грудь. Арт вдруг понял механизм возврата или полного ухода из этого белого шумящего прибоем мира. Там, в квартире на четвёртом этаже, он ночью накануне перед злополучной поездкой в автобусе дописал свое самое лучшее творение, венец чувств – письмо, и описал все, что мог уловить в воздухе и природе того мира. И теперь чья-то незримая рука указала перстом, чтобы Арт провалился прямо из снежно-пепельных облаков, сквозь туман и августовский шторм, в белый дом, на белую кровать и открыл глаза. Здесь нужно было описать все, даже темноту и самые сложно достижимые места, рассказать истории вещей и людей вокруг. Кому? Арту почему-то очень захотелось поверить в Бога. И он уверовал.

Казалось, что после того, как он вложит всего себя в Описание, свои чувства перевернет и выплеснет в лица читающих, мысли свои донесет хотя бы до одного человека, когда самое прекрасное для глаз и остальных чувств из этого мира будет описано Артом, тогда наступит тишина. Безмолвие, в котором Арт поймёт все, что знал раньше, окажется перед самим собой и сможет тот мир, который был теперь прошлым и подпитывался от воспоминаний Арта, сделать миром своего будущего. Вернуться.

Вернуться к модернистам, в свою квартиру, изменить все, что причиняло Арту боль. В первую очередь, поговорить с Еленой, Арт был не готов к этому разговору, он его уже словно прожил. Нужно отдать всего себя этому миру, чтобы потом наполниться снова миром, в который Арт вернётся.

Он сел за стол. В нем зароилось желание описывать все, что он видит, слышит, чувствует, маниакальная страсть к охватыванию всего, всего огромного, что когда-то ютилось в небольшой квартире за персиковыми шторами.

Им овладела паника, что придется уходить в Описания надолго, что не хватит оставшейся жизни Арта, чтобы этот мир замолчал, поэтому с темной плоскости стола стремительно полетели сотни листов, исписанных, исчерпанных, изорванных. Какие-то летели в ненасытное мусорное ведро, другие – в невместительные ящики стола. Арт не отдыхал, он писал, не отдавая себе отчета в остальной жизнью за комнатой. Бумага летела как снег в зимнюю ветреную ночь. Арт обходил и оклеивал строками сначала свой стол, потом комнату, затем этот странный, бело-спокойный дом. Слова начинали повторяться, они разрывали его сон, вламывались в одежду, в тело, в еду, в вещи. Он уже не видел мира вокруг, он видел лишь формы, обтекаемые темными значками звуков, которые нужно было собрать, все до единого, записать, и оставить лишь полный хаос. Тишина и безветрие были гармонией из всех звуков и их форм, к ним стремился Арт, к их телам он мечтал добраться и припасть ночами, и все писал, писал, писал.

Он становился все страннее, в нем не говорили инстинкты, он почти не подчинялся обществу, только лишь ходил на работу экономиста и выбирался в ближайший супермаркет. В постоянстве же он много гулял один, смотрел на все и всех со стороны, беспрерывно слушал, от звуков работающей техники до неоклассики. Его тонкие губы превратились в две нити, которые очень редко размыкались. Зачем им было размыкаться, если руки и уши Арта давали ему намного больше пользы? Со временем на его истончившейся переносице появились очки, в массивной коричневой оправе с разводами болотного цвета. "Под цвет твоих глаз", как сказала Мария, которая ему эти очки и подарила. Это был единственный подарок от новой реальности белого дома, который Арт не отложил в сторону. Сквозь светлые квадраты света от настольной лампы на толстых линзах очков на бумагу мира смотрели глаза Арта. Их опоясывали уже опустившиеся веки и сухие морщины. Арт старел.

Его бумага описала почти все, что он когда-либо видел. Помимо ящиков стола, скрепленные листы лежали теперь и на полках двух стройных шкафов в комнате Арта. Мир для него становился все тише, окрестности дома уже совсем молчали. Он выжимал из себя все силы, стараясь быть живым, звучащим, чтобы притянуть к себе вдохновение и снова нащупать вечную тишину. Ночи становились длиннее, часы затвердевали и медленно текли. Но он так и не уходил.

***

Умер он уже в преклонном возрасте от воспаления легких, которое подхватил во время прогулки по парку, без шапки и шарфа, представляя себя безбашенным и одухотворенным. Обычно в таком состоянии писалось лучше всего. Вся комната была забита бумагой, молчало полмира. Описания были механическими, Арт не вкладывал в них душу, по отработанной схеме предметы сначала теряли цвет, потом форму, а затем остальные качества, такте как шершавость, мягкость, звон. Но оставалось еще многое, оно пело издалека и звало Арта вперед.

Это была другая жизнь, другие правила времени, непрозаичного и простого, как вечера августа, в которых он тогда себя представлял.

Партут был февраль.

В этом мире было, кому дописать за него.

Эпилог

Он поднялся со своего кресла, цвета звездной пыли, положил на него журнал, по привычке хотел выкинуть бычок в мусоропровод, но остановил сам себя. Ведь выкидывать было нечего. Собирать марки оказалось куда забавнее, особенно если ты не ребенок. Как раз вышел новый выпуск журнала с маркой лимитированной коллекции. Это не табак, который можно в любом магазинчике купить. Он улыбнулся. Поправил тапок на ноге и побрел вниз по лестнице посмотреть почту. В Его ящике ничего не было, темнота сонно зевнула пылью в его недрах. Тогда Он, снова по привычке, оглядел остальные ящики в поисках торчащей газеты. Из одного ящика торчало что-то призывно белое. Восемьдесят вторая квартира… "Первый этаж, четыре квартиры, второй. третий, семьдесят девятая – последняя на третьем, там Лида жила, ага, значит, это четвертый. Неужели это квартира того паренька? Нет, наверное. " Он в нелепой для себя самого нерешительности дотронулся до белой бумаги. Конверт. Свежий, пахнет руками почтальона. Стоит ли брать? Но руки торопливыми вьюнами уже оплели конверт. Конверт прерывисто зашуршал, стараясь не раскрыть содержимого. Он вздохнул.

Вместо адреса отправителя стояли волнистые прочерки, а в поле индекса было выведено "ЕЛЕНА". Ниже приписка, "с любовью".

– Как однообразен этот мир,– Он снова вздохнул, положил на место в разинутую пасть ящика конверт и пошел дочитывать журнал про марки.

***

В доме через пару кварталов, в квартире Влады, вместо красного кота на потолке теперь висел черно-белый портрет Арта. Сегодня под ним села Влада и начала писать книгу про девушку, которая завела рыжего лиса.

Рейтинг@Mail.ru