Анастасия Сергеевна Барабошкина
Везде, но только здесь
на бумагу. " "Не напоминай про столы", – Он передернул плечами и перестал раскачиваться из стороны в сторону. – "Я не люблю прямоугольники и все с прямоугольными сторонами. Столы, дома, листы бумаги – все ненастоящее. Поэтому когда я покупаю ежедневник, я все листы в нем обрезаю до квадратных. В этой форме хоть нет такого похабного употребления прямоты. " Тогда я спросил про линии, они ведь тоже прямые, так и называются. На них весь мир построен. Он выслушал, доставая из пачки новую сигарету, небрежно, чуть не порвав бумагу. "Именно поэтому я ненавижу этот мир. " – Он снова пожал плечами и закачался в привычном размеренном темпе. Я взял предложенную сигарету. Мы закурили. Дым хаотично взвивался, растекался по легким, а потом стремительно ускользал в приоткрытую форточку. Было прохладно. "В безупречном есть свой хаос. Тот, что не увидишь глазами и не поймешь. От этого он и хуже хаоса видимого, в не сочетании форм и цветов. Поэтому я не люблю все логичное и правильное. " Голос виновато произносил все Его слова, пока Он аккуратно подворачивал рукав кофты. Чтобы в пепле не запачкать, подумал я. "В чем есть соль? В том, что мы не понимаем. Я не понимаю, почему ты так молод и сейчас стоишь здесь, внимательно меня слушая. Вместо того чтобы выкинуть сигарету и уйти, она у тебя кстати погасла. Как твое имя?" Я оторвался от созерцания окурка и поднял взгляд. Мощная фигура передо мной на какое-то мгновение показалась такой осязаемой, живой и ранимой, что я даже удивился. Словно все заполненные в горе пустоты резко опорожнились и завыли. Гора растрескалась и загудела. Но только на мгновение. Такая неожиданная картина внутреннего мира человека часто открывается при быстром взгляде. Открывается и сразу же захлопывается. Я сказал, что меня зовут Арт.
Он не удивился, как все. "Тебе идет, наверное" – Он снова пожал плечами. "Вроде как искусство повсюду, любой хочет творить и быть услышанным. Но в тебе это искусство поет по-другому, как обязательный атрибут твоей натуры, а не принужденный выплеск твоей личности. Повсюду и вокруг, но только в тебе. Партут. Ты знаешь, что это значит?" "Нет, признаться. " Он улыбнулся, немного возвышенно, но достаточно тепло. Он и рассказал мне про наше уже слово. Мы поговорили с Ним про свет и про тьму. Он мне сказал, что уважает только лампочки. Обыкновенные, которые мы вкручиваем в квартирах. Они не поднимают тем про зло и добро, они молча терпят в себе и свет, и тьму, в своих маленьких и изящных формах. Но Его жена этих взглядов не разделяет, поэтому по всей Его квартирке, по Его словам, висят бережно вкрученные энергосберегающие лампочки, те, что уже как раз начинают проводить границу между злом и добром. Создания современного человечества, а, значит, дьявола. Я вообще заметил, что Он старомоден, хоть и не признает сам для себя этого. Носит достаточно модную одежду, оснащен современным сленгом, знает современных исполнителей и разбирается в них. Но, тем не менее, Он любит делать отсылки в прошлое, к черно-белым фильмам и их персонажам, Он словно помешан на них. Называет современность обителью нагой выгоды и субъективизма, отвратительных для Него вещей. Из современного Он любит только свое кресло, фикус, суккулент, а еще немного сигареты и жену. На прощание Он мне сказал, туша об гладкое тело мусоропровода сигарету;
"Иди и будь идущим, зови и будь зовущим".
Затем Он развернулся, не прощаясь, поднялся к черной двери, без запинок постучался и крикнул: "Соня!" За дверью как обычно послышалась возня, дверь открылась, маленькая женщина с милыми темными глазами улыбнулась, переложила в свободную руку журнал по кулинарии и мягко сказала: " Я думала, что ты все же умер от своего курения, так долго тебя не было…" Она выглянула из дверей, увидела меня и кивнула головой. Он тихо вздохнул "Соня…" и зашел в квартиру. Дверь закрыли, больше я с Ним на лестничной клетке не пересекался. Может, Он бросил курить.
– Интересный человек. Особенно из-за того, что он говорил с тобой, так, словно ему нужно выговориться. Наверное, его жена не понимала всего сложного устройства души, вот он свои мысли на тебя и вылил. – Влада первая подала голос
– Ну, они отчасти правильные, для меня, но все без исключений оригинальные. – Сенил тоже ожил и пошел домывать стаканы.
– Спасибо за "партут" ему, как минимум. Вы с ним похожи, Арт. Умом и мыслями, что ли. Только ему за тридцать, а тебе за детство. – Владилена улыбнулась.
– Да, мне пора из него выходить. Надеюсь, что у меня на второй раз получится поступить. Даже если и не на бюджет, то я хоть денег заработал нормально.
– Не переживай, за этот год ты хорошо физику подтянул с математикой, не до совершенства, но для вступительного экзамена хватит. Я ручаюсь как репетитор, который уже в этот вуз поступил. – Макс улыбался так мягко, что его просто хотелось сжать в объятиях. Но Арт удержался, он не любил до конца выражать свои чувства. Зато Влада его опередила:
– Черт, какой же ты молодец! – Она обняла сидящего Макса и потрепала его по голове. Он смутился и стал поправлять волосы с бешеной увлеченностью. Затем Влада резко оторвалась от Макса и заговорила:
– У меня, кстати, тоже есть история про взрослого человека, который как вспышка современного времени. Его зовут Григорий, Григорий Подомович. Он со мной был в одном потоке на вступительных, а теперь мы с ним в одной группе. Более что удивителен тот факт, что его возраст превышает мой в 2,5 раза. Он работает на стройке, кажется, и постоянно приходит с белыми пятнышками на брюках. Именно пятнышками, потому что он по-хорошему опрятен и всегда старается следить за собой. Седина кажется неподобающей на фоне его черт лица, совершенно неприспособленных к 52 прожитым им годам. Григорий молчалив и участлив при необходимости, знаете, прямо типичный персонаж из книги. О нем фактически никто ничего не знает, он очень застенчив, наверное, из-за ощущения, что не вписывается в наше общество. Молодежь и все такое. Молчанием он заменяет себе внешнее пространство, образованное социумом, улыбкой – череду безумных шуток с друзьями. Я запомнила Григория по одному случаю, который произошел на прошлой сессии.
Была контрольная, ну если можно так сказать, по философии. Мне лично достался безумно трудный билет, поэтому я сидела, не поднимая головы, пытаясь хотя бы что-то вспомнить. Презабавнейшая вещь, кстати, мне в одном вопросе досталась, идея рационального эгоизма, на досуге вам расскажу. И тут мои мысли и тишину этой пыльной аудитории в один момент, точнее, на середине моего билета, вдруг разрезал крик. Приглушенный, испугавшийся сам себя, но мужской крик.
"Там инжир!"
Сначала я подумала, что мне показалось. Но потом я подняла взгляд и внизу, у кафедры, увидела согнувшуюся спину Подомовича. Увидела половину перекошенного лица нашего преподавателя и мертвое бездвижие в глазах вокруг меня. Что же это было?
После того, как сжавшийся Подомович выбежал из аудитории, преподаватель объяснил нам, что Григорий, похоже, просто перенервничал и с испугу выпалил эту фразу. Но она была слишком острой, слишком странной для такого простого объяснения.
После экзамена Григория я нашла, по классике, на подоконнике. Он смотрел в окно и чего-то ждал. На мой безмолвный вопрос ответил еле слышно, что ждет, пока аудитория опустошится, чтобы пересдать в спокойной тихой обстановке. Нужно сказать, что в тот момент у меня возникло безумное желание поговорить с Подомовичем о его жизни. Как я понимаю, его никто, по крайней мере в институте, не расспрашивал о его прошлом. Но этот случай побудил меня это сделать. На вопрос Григорий сначала промолчал, а потом очень коротко, запинаясь, рассказал мне одну историю.
Когда ему было двадцать четыре года, он подрабатывал у тети на складе. Работа была не сложная, его, "молодого увальня", все устраивало. В один прекрасный день из теплых стран к ним привезли большую партию инжира. Чтобы ни один чужак не увидел этих почетных гостей, ящики с инжиром поставили на время в самое укромное место склада. И вот на следующее утро, придя на смену, Подомович первым делом пошел с намерением проверить сохранность ящики с инжиром, то есть, подкрепиться. Когда он зашел в тот укромный угол, то увидел тело. Бездыханное тело знакомого семьи, почтальона, которого Григорий видел пару раз. Почтальон лежал с измученным лицом среди ящиков, темных ягод с недоспелыми боками, в вишневого цвета лужице. Это выглядело настолько невыносимо, что Григорий завыл вместо того, чтобы позвать на помощь. На этом месте рассказа он начал заикаться, я предложила ему закончить тему, но он продолжил. Никто из родственников так и не сказал точную причину смерти, просто объяснили, "занялся не теми делами". Когда Подомовича допрашивали, как свидетеля, он очень нервничал. На фоне волнения у него в голове застыла и воплотилась в звук одна единственная фраза: "Там инжир!" Она заменяла описание обстановки, деталей и чувств. По версии разума Григория в тот момент. С тех времен он в стрессовых ситуациях всегда непроизвольно выкрикивает эту фразу. Его беспокоит ни сколько реакция окружающих, сколько то, что он каждый раз упоминает того несчастного почтальона, который не успел увернуться от смерти. Поразительно, правда?
Григорий еще добавил, что это стало самым большим стимулом в его жизни – нужно жить правильно, чтобы потом тебя, некрасиво валяющегося среди инжира, никакой "ненормальный" не вспоминал в каждой своей сложной ситуации. Ну не чудо-человек? – Влада расплылась в улыбке.
– Словно мы читаем "Отцов и детей". У них свои двигатели, а у нас свои, хотя мы чертовски похожи, но я не могу объяснить ту огромную разницу, которую я чувствую между нами. Наверное, нас просто разделяют даты рождения, и эту разницу, время, не покроет никто и ничто. – Сенил прищурился и поднял взгляд к потолку. Макс словно продолжил его речь:
– Мы так необычны, – он кинул взгляд на Владу, – интересно осознавать, что необычность свойственна всем, даже строителю и инкогнито с лестничной клетки. Сразу понижается то, что называется самооценкой. Насколько же хорошо жизнь может лепить разные судьбы с заворотами, круче, чем в раковине рапана, не спрашивая моего разрешения.
– Ухмылкин в своей одной статье, рецензии на "Пигмалион", "Укрытие из прихоти", писал, что мы сами возносим себя в ранг богов, а ничье-то другое хвалебное мнение. Мы сами себя убиваем, потому что однажды, сидя на окне и копаясь в мыслях, понимаем, что прихоть собственного возвышения выела в нас все остальные чувства и желания, оставив только хрупкое убежище из стен. – Сенил замолчал с видом, словно сам себя специально прервал.
– Ухмылкин, говоришь? Иронично. Фамилия, говорящая сама за себя, как в произведениях у Достоевского и Гоголя, – усмехнулся Арт.
– Как и твое имя. – Влада, выходя из кухни, бросила фразу, обернулась и пронзительно посмотрела на Арта.
***
После того, как все вышли из подъезда Влады и пошли в сторону остановки, Макс нагнал Арта и спросил, как прошли похороны. В тот момент Арт тоже многое бы отдал, чтобы ответить, что он туда не ходил. Но это было ложью.
– Нормально. Прошло без эксцессов.
– Мне Гена сказал позавчера, что ты там вел себя как козел.
– Почему?
– Сказал, что ты пить с ним не захотел. Мол, не компанейский.
Арт хмыкнул. Макс посмотрел на Арта, но не прочел ухмылки.
– Да это я так не захотел, чтобы парня с правильного пути алкоголем не сбивать.
– Подход, достойный уважения. Я тоже Гене сказал, что ты слишком плох как собутыльник для такого чистого человека, как он. – Макс хохотнул и похлопал Арта по спине.
***
День проплывал перед Артом. Все шло своим чередом. Закономерное пугало его и заставляло сделать что-то новое, но он крепился и, придя домой, писал про море и упорно решал задачи по физике, ломая мозги и спотыкаясь на переменных.
Всплеск. Потом снова тишина. Тело свободно погружается в воду. Из-под толщи воды то, что наверху, кажется лишь переливающимся блестящим упругим покрывалом поверхности, сквозь которое не прорваться никому кроме лучей солнца. Здесь воздух был спрятан в неизмеримом пространстве, в жабрах рыб, в водорослях и других существах подводного мира. Можно было только дышать воздухом, наполняющим тело, и чувствовать движения течений, которые шевелили листья, раскачивали ветви кораллов и разбрасывали дрожь по телу. Тишина была самодостаточна, она была дирижером косяков серебристых рыб, петлявших между камней. Она расправляла солнечные лучи и распыляла их равномерно по колеблющемуся пейзажу под руками. Все было не от мира сего, и оттого еще более приятным. Здесь хотелось существовать, а не просто жить.
Под вечер Арт все же вышел пройтись с Катей. Было холодно, она постоянно повторяла это, несмотря на все старания Арта ее согреть. Было решено пойти к ней и немного погреться за чашкой чая. К себе Арт ее пускать не хотел, даже после нескольких месяцев отношений. Он не был уверен, что тем, что он пустит ее в свой дом, но сам перед собой его не осквернит. Арт не хотел доверять до конца Кате, возможно, по одной вполне читаемой для Арта причине. Она была его плечом, помощником и советчиком. Но он мог не прийти к ней на помощь, мог не совершать для нее подвигов, мог слушать ее невнимательно – он не любил ее.
Они зашли в Катин подъезд и стали подниматься по лестнице. Второй этаж, шестой, седьмой.
– Стой, давай передохнем немного? – Катя, шедшая перед Артом, остановилась, обернулась. Ее лицо плохо освещалось в свете лампочки где-то на пролет выше.
– Да, давай, конечно. – Он немного летал в своих мыслях, но все равно старался присутствовать или хотя бы делать видимость присутствия, чтобы Катя не обижалась.
Она расстегнула куртку и села на ступеньки. Поправила волосы, что-то переложила из кармана в карман.
– С тобой все хорошо? – Катя посмотрела немного вскользь, хотя могла бросить и прямой взгляд, чтобы не задеть внутреннего беспокойства Арта.
Две тени фигур метнулись в свете вкрученной неверной рукой лампочки.
Катя пыталась нащупать в кармане что-то невнятное и ухватиться.
Кто-то ниже вышел из квартиры, гремя ключами, и вызвал лифт.
Арт пытался успокоить себя игрой гитары в мыслях.
Струны мягко скользили и беззвучно уплывали.
Не получалось даже просто прямо смотреть.
Отводить взгляд, рассыпаться и плыть.
Катя ухватилась за ступеньку.
Она холодная, пробирает.
Словно выкрутили лампу.
Пошел быстрый снег.
Расплывается мир.
Мировоззрение.
Изобилие.
Убыток.
Ничего.
– Да, все в порядке. Я просто немного задумчивый и уставший после киноночи.
– Киноночи? Ты мне не рассказывал про нее. – Катя распрямилась и отпустила ступеньку. Прядь вольготно разлилась по плечу.
– Я ходил с ребятами. Влада, Макс, Сенил, ты их знаешь. Почти всех, кроме Влады.
– Ну, без нее я ничего не теряю, ты сам говорил, у нее ветер в голове. – В полутьме Катя достала, кажется, черную ручку и принялась что-то рисовать на стене.
– Не посветишь? – Снег за окном замедлился, хлопья можно было разглядеть.
– Да, да, конечно. – " Только гони прочь отрешенность, смотри на нее".
Арт подсел ближе и включил фонарик на телефоне. Катя задумчиво рисовала розу, но всем своим видом пыталась дать понять, что она легкомысленна и беззаботна. Ее выдавали глубинные мышцы, которые делали все вдумчиво и кропотливо.
– Нарисуй тоже розу. – Вскинутый взгляд.
– Но я не умею рисовать цветы.
– А ты попробуй, и оно само получится, правда.
– Моя роза будет ужасна по сравнению с твоей.
– Ничего страшного. – " Она всегда будет для меня лучше моей собственной", в мыслях Кати.
– Хорошо, так уж и быть, я попробую. – Арт взял предложенную ручку и неуверенно сделал первую кривую линию. Потом он все же положил ручку, выключил фонарик на телефоне и начал искать картинки роз. Арт выбрал не до конца распустившуюся с нежными полупрозрачными лепестками. Ее кривоватый футуристичный черно-белый портрет скоро появился на стене. Рядом распустилась изящная роза Кати. Арту казалось,
что она горделиво оправляла свои лепестки и свысока смотрела на цветок Арта.
– Как подписать? – Катя дышала совсем рядом, чувствовалось, что она улыбается. Не дав Арту ответить, она, явно оживившись, прощебетала, – нашими именами, нужно еще дату поставить. "Арт и Катя", готово. Только как-то не звучит. Слишком изысканное имя и имечко из простых. – Она подумала об этом, но почему-то еще и сказала эти мысли вслух.
– Вроде бы хорошо звучит, зря ты так. – "Отрешенность и безразличие, не показывай их".
Они вышли из подъезда. Арт все также заставлял себя присутствовать, ловя на себе взгляды окон. Катя рядом рассказывала что-то о космосе и скоплениях черных дыр, видимо, это действительно было интересно, потому что она говорила с жаром и даже напором, сжимая рукав куртки Арта. Арт кивал. Вместе с этим подпрыгивали дворы, дорожки и прижавшиеся к оградам кусты. Окна следили за ним, давили на него, Арт хотел уединиться, уйти, уплыть и одновременно не задеть Катю.
Он выкурил сигарету один, Катя не курила, и они пошли к Кате домой. Поговорили ни о чем, попили чай, потом поговорили с пришедшим Катиным дядей. Легли спать поздно, не смотря на то, что желание уснуть и помолчать возникло у обоих несколькими часами раньше. Катя знала, что если много бывать с человеком, то грань между отторжением и притяжением становится незначительной, организм просто не может выбрать, что ему делать. Арт же знал, что делал все это для себя и только для себя. Никто не заставлял его быть с Катей, обнимать ее и гладить по волосам. Он делал это для себя, повторял он безутешно.
***
У Арта болела голова, издалека, неявственная пульсация отдавала в виски. Хотелось проветриться, не просто считая брусчатку дорожек парка. Но он все же пошел туда. Деревья отдавали прозрачностью, пахло воском и шерстью. Ветви переплетались, обламывались и прямо на месте становились снова живыми. Мир словно был построен Артом, создан и окучен им. Когда он понял это, он решил изменить что-то в тот же самый час. Повернуть дороги из Рима, пролить тьму на свет и свет на тьму. Но для начала Арт решил съездить куда-нибудь.
Арт решил отправиться, пока еще есть время, в свое любимое кафе. Сидеть одному в кафе и ресторанах он считал плохим тоном, так как подобные заведения созданы для общения за едой, а не для уединения людей. Поэтому Арт просто купит там кофе, возможно, что-нибудь еще и поедет в центр. Во внутреннем левом кармане куртки он обнаружил небольшую книгу в мягком переплете, которую он взял на днях, чтобы
занять себя в метро. Это оказались "Цветы для Элджернона". Арт присвистнул, ведь он даже не подозревал, что такое произведение могли напечатать в столь несерьезном виде. Так же удивительным было то, что он даже не посмотрел, что берет. Настолько доверял собственному выбору. В четырех полках комода в комнате Арта скопились, по его мнению, лучшие книги. Некоторые он не читал, но несмотря на это, он все равно был уверен в их шедевральности. Так получилось и с "Цветами для Элджернона", с которыми только предстояло познакомиться. В том же кармане лежал его блокнот и ручка.
Все самое важное держать поближе к сердцу, непонятная привычка, подумал Арт.
До кафе нужно было проехать несколько остановок на метро и потом пройтись пешком. Считалось, что кафе находится уже в преддверии центра, поэтому Арт рассчитывал возвратиться домой часа через три, не больше. До метро тоже было недалеко, но Арт сел на трамвай. Две остановки, одна женщина, которая наступила ему на ногу, одна потраченная поездка, ни одного свободного места(откуда столько людей?), и вот Арт уже спускается под землю.
В метро вагоны были полупустыми, что сразу же исправила толпа людей, вышедшая из трамвая вместе с Артом и влившаяся с ним на станцию. Двери вагона раскрылись, все хлынули внутрь. Несколько мужчин, галантно встав, уступили женщинам места. Три женщины явно пожилого возраста оскорбились и остались стоять, схватившись одной рукой за поручень, а другую оставив, чтобы отпихивать протискивающихся пассажиров. Арт пошел в конец вагона, где было не так кучно. Прислонившись к стене и распахнув перед глазами книгу, он почувствовал себя на своем месте. Через несколько минут Арт расслабился, оторвался от книги и посмотрел поверх нее. Ничье лицо не притягивало к себе взгляд, люди были словно подобраны друг другу, настолько безразлично они были похожи. Арт почувствовал, что среди них нельзя ощущать себя замкнутым, среди таких нужно выделяться, чтобы не замкнуться на них. Поэтому Арт расстегнул куртку и верхнюю пуговицу кофты, засунул руку в карман брюк и тряхнул головой. Так-то лучше. Немного покачивало, за окном проносились километры, должно быть, кабелей, вспыхивали огоньки.
Тряска усилилась, потом заскрежетали тормоза. Скоро будет остановка. Чтобы стоять устойчивее, Арт расставил ноги. Он снова ушел в книгу, пытаясь сделать из нее свою вторую кожу. Скрежет стал отступать, уступив место приглушенным звукам разговоров, будто Арт нырнул под воду и из-под толщи наблюдает за миром. Он раздвинул ноги еще шире, как мог, но почувствовал, как его правая нога что-то задела. Он быстро отодвинул ногу, опустил книгу и посмотрел вниз. Рядом с его серой широкой кроссовкой стояла пара аккуратных бежевых ботинок. Очевидно, на один из них он и наткнулся. Следовало бы извиниться, Арт с удовольствием попросил бы прощения у самих ботинок, ведь именно им он навредил, но пришлось по нормам, этим несчастным нормам, обращаться к их, судя по небольшому размеру и изящному фасону, обладательнице. Он закрыл книгу, забыв запомнить место, на котором остановился, вынул руку из кармана, одернул кофту и поднял голову.
Перед ним стояла девушка, на несколько лет моложе его, явно не старше, с темными прямыми волосами, укутавшаяся в голубой вязаный шарф, с бледной кожей и большими каре-зелеными глазами. Она не была красива, но ее внешность имела некую другую гармонию всех черт, которая называлась обаянием. Он улыбнулся. Так глупо, наверное, знакомятся только люди, которым суждено влюбиться. Она молча наблюдала за Артом. Шарф закрывал пол лица, щеки были красными, он не понимал ее эмоций. Арт понял, что стоит так уже минуту или больше, просто смотря на эту незнакомку. Нужно что-то сделать.
– Извини.
Или "извините"? Хотя нет, она слишком молода для такого официального обращения. Он обратился правильно. Наверное. Поезд остановился в тоннеле, такое иногда случалось. "Сохраняйте спокойствие"– сейчас это звучало для Арта советом на все случаи жизни.
Она стянула с лица шарф и внимательно посмотрела на Арта. Рука была красной, тонкой, с длинными пальцами. Обнажились тонкие губы, скулы, еле заметные ямочки. На ее лице царила ухмылка, как след от сдерживаемого смеха. Она смотрела прямо, без смущения, без злости, скорее, по-доброму. Он вызвал у нее смех, все пошло не так, как хотелось бы.
– Ничего страшного.
Мягкий голос, убаюкивающий, словно исходил не от нее. Ухмылка переросла в улыбку, захватившую ее лицо целиком. Она засмеялась. Такой смех Арт слышал сотни раз, но сегодня ему показалось, что он слышит его впервые.
– Все хорошо?– Спросила она.
Она смотрела на него в упор, как перед расстрелом, и смеялась. Он тоже рассмеялся, чисто и от души, поняв всю комичность своего положения. Ну конечно, его много раз предупреждали о таком раскладе в книгах и фильмах, но с ним все равно это произошло. Все так банально, он смутился перед обыкновенной девушкой и стоял молча, как испугавшись ее, даже нормально не начав разговор и не извинившись. Какой же он дурак, черт возьми. Пришло время все исправлять.
– Да, все хорошо, просто я задумался, не знаю, бывает так.
Она продолжала смотреть на него и улыбаться. Все же ее улыбка не была издевкой, в глазах читался интерес, но не к Арту, а к ситуации. Такое свойственно меньшему количеству девушек, поскольку многие все же стремятся посмотреть сначала на парня, а потом уже на все вокруг. Она же была другой.
– Меня Арт зовут.
– Арт? Правда? Ты – как живое искусство, получается?
Необычная. Ему мало кто замечал это, если не сказать вообще никто.
– Не хочу льстить себе. Может, родители и этим руководствовались, может и просто так назвали.
– Человеку с таким замечательным именем обязательно нужно знать его происхождение. Имя-это ведь часть тебя, по сути. Не зная значения своей части, ты можешь потерять и значение себя. А оно у тебя необычное.– Она на секунду задумалась.– Арт.
Стеснение ей явно было не свойственно, пронеслось у Арта. Ровно как и ему, правда, не в этот раз.
– Согласен, просто руки не доходят. А как твое имя, можно поинтересоваться?
– Конечно, можно. У меня вполне простое и неказистое имя, я – Мария. Или просто Маша.
– Хорошее имя, почему же. В простоте есть своя красота.
Переходить на комплименты? Нет, нет, постойте. Арт одернул себя. Поезд загудел и тронулся. В снова появившимся грохоте было трудно разговаривать. Тем не менее, беседа продолжилась. Она была тогда отдельным существом, которое не повиновалось ни Арту, ни даже Марии. Их слова сплетались вместе, составляя единство и неся в себе и плоть, и кровь. Они не сливали Арта и Марию воедино, они соединяли их мысли, их миры невидимой связью. Сопротивление Арта было бесполезным.
– "Цветы для Элджернона"? Хороший выбор, сама недавно прочитала. Такая книга хорошо переворачивает мир. Полезно самого себя иногда переворачивать, это новый взгляд на жизнь, который важен, даже если у тебя нет проблем.
Арт промолчал. Он подумал, что на сегодня его мир и так переворачивался с ног на голову несколько раз, что было совершенно непостижимо и неприемлимо для его мозга. Просто не стоило сильно вслушиваться в слова этой девушки, иначе его мир окончательно соскользнет со своей орбиты и больше на нее не вернется.
– Согласен. Есть много вещей, не только книги, которые изменяют человека изнутри.
– Ну да, книги я в пример привела. Это может быть все, что угодно, от человека зависит. Скажем, чувства, любовь. – Она осеклась, поняла, что затронула ту потайную часть беседы, которую не стоило показывать, и породила недолгую паузу .
Арту тоже было нечего сказать. Он любил Марию в ту секунду так, что нельзя было описать словами. Любил ее недосказанность, некрасоту, шарф, руки, глаза. Любил ее за то, что ничего о ней не знал и лишь по воле случая встретился сегодня с ней. Любил, как не любил никого. Словно вся его накопившаяся любовь прожгла все возможное свое пламя за эти несколько секунд. Снова заскрежетали тормоза. Теперь точно остановка. Они смотрели друг другу под ноги. Поезд нес их все дальше и дальше под землей от той точки отсчета в тоннеле, где они впервые посмотрели друг другу в глаза. Это уже не повторится.
Это остановка была как раз той, на которой Арту нужно было выходить. Он убрал книгу, застегнул куртку, стараясь не задеть Марию и не смотреть на нее. Она молчала и все так же стояла рядом. Прыгающие в темноте провода резко сменились на освещенное пространство станции, которое все медленнее проплывало перед глазами. Арт постоял в нерешительности, не стараясь преодолеть силу, заставляющую его остаться в этом вагоне еще ненадолго, но потом все же двинулся к двери.
– Выходишь? – Голос впился ему в спину и, кажется, разъел даже кофту под курткой. Арт обернулся.
– Да. Это моя.
– Мне тоже на этой. – Она улыбнулась. Эта добрая спокойная улыбка казалась теперь издевкой. Она подошла к двери вагона и встала немного позади Арта. Он все также стоял вполоборота, смотря на поручень рядом с Марией.
– А ты куда направляешься?
– Я? Пока не знаю, меня ждут здесь, это лишь условное место встречи. А там куда захочется, туда и можно будет пойти. Хоть в театр! – Она улыбнулась, ее плечи подпрыгнули вверх и потом снова опустились. – А ты куда путь держишь?
– Просто еду прогуляться в центр, мне очень нравятся эти места.
Арт соврал. Что ему еще оставалось? Он не хотел говорить ей, что идет в то кафе, просто потому что боялся ее встретить там же. Вдруг она последует за ним и пойдет туда же со своим таинственным ожидающим на станции? Этого Арт просто безумно не хотел. От любви до ненависти один шаг, и когда Арт шагнул к дверям вагона, он уже медленно возненавидел Марию, не сильно, но это чувство поднималось в нем сплошной большой волной. Снова начало шатать. Поезд окончательно остановился. Двери открылись.
С Арта соскочила новая волна горячего бреда, он это почувствовал, когда ступил на платформу. Мария тоже вышла следом за ним и пошла немного поодаль, но так, чтоб в случае необходимости выстрелить в Арта словом. Так они дошли до центра зала.
– Что ж, была рада знакомству. Хорошего вечера! – И она, еще раз улыбнувшись, обогнала Арта и направилась к кучке ожидающих у стен людей. Это было видно по их судорожно ищущим или скучающим лицам, по дремлющим в их руках книгах или по активно теребящимся пуговицам и молниям. К кому она идет?
– Взаимно. – Арт сказал это ей вслед, как поднятый с запозданием белый флаг это слово уперлось в гладкость ее вишневого пальто и складки голубого шарфа. Она не обернулась.
От стены отделился какой-то парень, очевидно, ровесник Арта, и радостно пошел навстречу Марии. В нем было что-то притягательное, в его походке, аккуратной прическе и тонкой фигуре. Он был притягателен сразу красотой многих, словно копированная толпа, но это все равно нравилось. Они обнялись и посмотрели друг другу в глаза. Мария сияла, ее внутренняя бутылка, что называют душой и разумом, была наполнена желтым искрящимся счастьем. Арт засмущался от того, что смотрел на них, как смущаются, смотря на то, как живописец пишет картину или как звезды падают с неба. Почему-то красота вызывала все чувства сразу, и чувство стыда тоже.
Арт отвел взгляд, как ему показалось, но он все еще видел ту же картинку. Пара разняла объятия, Мария сделала шаг назад, вздохнула, а парень обернулся, посмотрел на Арта и, неожиданно сменив улыбку на жуткое выражение лица, прошипел на ухо, хоть и был в нескольких метрах:
– Тебе осталось, осталось, – вздох издалека, но так близко,– осталось четыре месяца, ты и так все теряешь, не мелочись, умирай! Умирай же, не оставив за собой хвостов, слабак! – Последние слова парень прокричал, искривив рот и коверкая пространство вокруг себя. Бешеный поток нереальных мыслей и реального желания вырваться порвал все нити на теле Арта и резко выкинул его из сна.
Катя рядом вздохнула. Так вот кто это делал и проникал в сон. Она спала на спине, с приоткрытым ртом и периодически вздыхала, хмуря брови. Арт разбудил ее.
Они пошли делать себе завтрак на кухню и умываться. Арт заваривал кофе, пока Катя тихо приводила себя в порядок в ванной. Вскоре она появилась в проеме кухни с расческой в руках и с какой-то сероватой субстанцией на лице. Очевидно, это была одна из масок с глиной, которыми так любила пользоваться Катя. Она подошла к зеркалу над столешницей и начала рассматривать свое лицо, растягивая кожу пальцами и наоборот собирая ее в морщины. Маска от этого приобретала складки и трещинки, словно лицо было одним плато среди скал.
