Анастасия Сергеевна Барабошкина
Везде, но только здесь
– И каких же целей?
Арту пришлось оторваться от созерцания окончательно.
– Получил бы замечательное образование, объездил весь мир, устроился на хорошую работу, завёл семью, возможно. В общем, саморазвитие и движение.
– Неплохо. Я бы занялся тем же самым, только вот над пунктом семьи задумался. Пока цирковой шатер моих мыслей не превратится в театр сатиры, я не буду делать этот шаг. Плюс к тому, мне нужно найти действительно подходящую мне спутницу, что сделать крайне трудно.
– Но ведь ты уже любил, я помню, пару лет назад. Ты каждый день мне рассказывал о ней, восторгался ей, как не восторгаешься даже восходом солнца. Она была твоим любимым ножом из арсенала оружия, которым ты постоянно себя протыкал. Ты любил беззаветно.
– Да, ты прав. Мы с тобой не первый день знакомы, ты очень хорошо меня знаешь. Честь и хвала. Я любил ее беззаветно, так, как может любить знающий толк в жизни человек. Чем старше я становлюсь, чем больше во мне "опыта", тем больше я разучиваюсь жить. Поэтому сейчас если я скажу, что беззаветно влюбился – это будет ложь. Ложь во спасение. На самом деле я буду любить ровно так сильно, насколько мне позволит моё прошлое.
– Я даже не знаю, смогу ли я в принципе испытать более стойкое и сжигающее чувство к кому-то, кроме Елены.
– Только глупцы, то есть многие, думают, что любовь – это одноразовое явление в жизни, как и смерть, и рождение.
Арт кивнул. Он совершенно забыл о неизвестном творце внизу. Интересно, какой хаос он сотворил на заборе? Арт перегнулся через раму открытого балконного окна. Парня уже не было. На заборе что-то неясно вырисовывалось. Бордовые, розовые и алые оттенки образовывали одну небольшую форму. Значит, сердце для "любимой зайки". Арт вздохнул. Ничего оригинального. Какие же все люди однотипные и мыслящие только так, как им сказали. Это так же, что нам всем говорят с рождения дышать носом, а не ртом. Мол, ртом даже вредно дышать. А вдруг все наоборот? Влад прав, наверное, тот парень тоже думает, что та, которой он посвящает свою мазню – одна и на всю оставшуюся жизнь. Глупо и не дальновидно.
Они ушли с балкона, допили вино. Друг решил лечь пораньше, так как завтра ему нужно было вставать рано, на пары по истории. Арт перед уходом помыл посуду, давно скопившуюся в раковине на кухне, забрал с кресла блокнот с ручкой и на прощание погладил Графа. Влад проводил его до лифта, на прощание похлопал по плечу и пожелал доброй ночи. Он всегда почему-то желал доброй, а не спокойной ночи. Арт улыбнулся в ответ. Когда Арт уже заходил в лифт, Влад резко дернулся и протянул ему пару сигарет.
– Все, что нас убивает, делает нас сильнее. Ведь не будет времени купить, я знаю.
Двери лифта закрылись, Арт остался в одиночестве. В руке у него остались те сигареты. Его любимые.
***
Арт шел, стараясь по дороге собрать мысли и окружающие его фонари воедино. Ему это давалось непросто, поскольку фонари, как и мысли, были такими же своевольными персонажами. Просто фонари, гордо изогнувшись на столбах, знают себе цену. Ночь начинается здесь с них, с ними она и кончается.
С фонарей начинаются города, Арт приметил это, когда впервые поехал в Петербург. Была еще ночь, когда он вместе с трясущимся и пропахшим предновогодними людьми автобусом подъезжал к столице морей. Так Влад называл Петербург, помнится. За запотевшим окном одиноко переплетались сотни дорожных полотен, между ними сонно склонились тысячи фонарных столбов. Они горели, светили, все как один с оранжевыми длинными лепестками, которые рассеивались во влажном холодном воздухе. Это действо напоминало большой просторный сад, сад неумолимого движения неживого, по расчерченным дорожкам которого гуляет, отдыхая или заложив руки за спину, только ветер, да и редкий мокрый снег.
Сады фонарей встречали Арта потом повсюду, у каких-то городов они были застенчивыми и небольшим, у других их мощные чистые и ровные аллеи вплетались в сам город, охватывая его своим призрачным светом даже еще до наступления сумерек. Такая грандиозность вселила в Арта некое уважение к этим молчаливым созданиям, к этим цветам дорог.
Вот и сейчас он шел, стараясь скользить по ним глазами, чтобы не смутить. Голова была горячей. Окна в домах казались интереснее, чем мысли, которые носились и застилали глаза. Пошатывало. Тем не менее, холод хотя бы не чувствовался, причем, Арт даже не мог понять, какого холода он лишился – внутреннего или холода с улицы. Должно быть, мать уже спит, нужно зайти осторожней, чтоб ее не разбудить. Это была единственная мысль, на которой удалось сосредоточиться, все остальные уплывали от сознания.
И тут нечто, даже не мысль, а просто чувство, которое схватываешь как вирус от чего-то внешнего, от вечера, темноты, тяжелой головы, потекло по сосудам в его мозг. Елена. Это слово транслировалось скамейками у подъездов, оградой детского сада, даже молчаливыми фонарями. Что делать с этим словом, что от него хочет мир? Арт не привык думать сердцем, для этого он исключительно использовал мозг. Так было надежней. Сейчас почему-то надежность была лишней, хотелось хоть раз пожать плечами, вместо того, чтобы на этих самых плечах держать полмира. С годами острота его плечей стесалась, они стали простым ровным местом у шеи. А как хотелось чего-то другого.
Арт остановился. По привычке потер руки. Неожиданно почувствовал холод. Он наполнял Арта, как сосуд. Арт развернулся и пошел прочь. Скоро он стоял у знакомого дома. Стоял сдержанный ноябрь. Ветер проскальзывал из-за угла и обволакивал. Стоило отдышаться. Арт достал телефон и набрал номер. Тишина, даже гудков нет. Должно быть, телефон как обычно выключен. Зачем тогда здесь стоять? Мозг активно пытался взять правление в свои руки, но почему-то не получалось. Глядя наверх, на последние этажи дома, на качающиеся ветви боярышника, на желто-серое небо с проблеском летящего самолета, Арт думал обо всем и одновременно ни о чем, чтобы не нарушить странной пустоты момента.
Окна открывались и закрывались, за ними ходили люди. Такие живые и настоящие. В подъезде, на четвертом этаже, появился мужчина лет сорока, в бежевой футболке. Он вздохнул, вздох этот нес в себе столько скрытого, что тяжело было представить, как это все уместилось под одной бежевой футболкой. Мужчина тоже, опершись о подоконник и открыв форточку, закурил. Он даже не заметил Арта внизу, его не волновал привычный взгляд на мир, он смотрел куда-то вдаль, вверх, стараясь словно унести себя от своей квартиры, которая ждала его за спиной. Арт мысленно окрестил этого мужчину Валерием.
Тем временем, на втором этаже, над соседним подъездом открылось окно. Парень нерусской наружности сел на подоконник. Арт напрягся. Вроде же, в основном только русским свойственна решительная точка своей жизни. Хотя кто знает. Собравшись совершить подвиг и спасти сошедшего с пути истинного парня, Арт подошел поближе к его окну. Парень это заметил, улыбнулся Арту, его глаза сузились еще больше и изогнулись. Он нырнул вглубь квартиры, но через минуту вернулся, неся что-то длинное в руках. Забравшись снова на подоконник, парень положил перед собой раскрытую тетрадь и поднес к губам флейту. Так это флейта, удивленно отметил про себя Арт. Музыка с присвистами слилась с ветром, незаметно подхватив и Арта, парень все играл и играл, останавливаясь лишь, чтобы перевернуть лист тетради, а Арт все так же стоял у него под окном, готовый спасти. Только уже не его, а себя. Мысли перестали вертеться, остановились и пошли плавной чередой. Стало приятно прохладно всему телу, словно Арт выбрался из ночной горячки. Он заметил в своей руке и выкинул окурок, вдохнул вечерний воздух и впервые посмотрел на время. Было около 9. Странно, ведь казалось, что уже глубокая ночь. Больше стоять не хотелось.
Арт отошел от окна, посмотрел на четвертый этаж, где уже исчез нареченный Валерий, и под аккомпанемент веселой, грустной, медленной и быстрой песни флейты пошел от дома. Парень проводил его взглядом, усмехнулся и перевернул тетрадный лист. На нем было приклеено несколько фотографий, немного смазанных, но явно из жизни этого парня. Вся тетрадь была фотоальбомом, сделанным на едином порыве. Не единой ноты, просто клеточки, а поверх них – моменты, сотни местами криво обрезанных фотографий, приклеенных к листам скотчем.
Сегодня этот парень сыграл свою жизнь. И, видимо, не зря.
***
Идти домой откровенно не хотелось. Холод на улице хоть и гнал забиться в какое-нибудь укромное теплое место, но желание побыть одному Арта переполняло больше. Почему он живет не один? Как бы сейчас это было кстати. Он вздохнул и глубже засунул руки в карманы. Во внутреннем левом кармане куртки он обнаружил, неожиданно вспомнив про ее существование, небольшую книгу в мягком переплете, которую он взял на днях, чтобы занять себя в метро. Это оказались "Цветы для Элджернона". Арт присвистнул, ведь он даже не подозревал, что такое произведение могли напечатать в столь несерьезном виде. Так же удивительным было то, что он даже не посмотрел, что берет. Настолько доверял собственному выбору. В четырех полках комода в комнате Арта скопились, по его мнению, лучшие книги. Некоторые он не читал, но несмотря на это, он все равно был уверен в их шедевральности. Так
получилось и с "Цветами для Элджернона", с которыми ему только предстояло познакомиться. Книги он выбирал по принципу слепой интуиции, оценивая оригинальность их названия, их запах и то, как они написаны. Арт просто открывал любую страницу и читал. Если он чувствовал, как слог его затягивает, как наполняется все его нутро написанным, значит, то было стоящей книгой."Цветы для Элджернона" прошли это испытание.
В том же кармане лежал вечный спутник мыслей Арта, его черный блокнот и ручка. Все самое важное держать поближе к сердцу, непонятная привычка, подумал Арт.
***
Арт направился в небольшой сквер рядом с его домом. Пахло зимой. В такие времена, особенно вечера, было здорово сидеть на скамейке в парке и думать, думать, думать. Поначалу Арт задумался над идеей поехать побродить по центру и зайти посидеть в какое-нибудь кафе, но потом отбросил этот вариант. Сидеть одному в кафе и ресторанах он вообще считал плохим тоном, так как подобные заведения созданы для общения за едой, а не для уединения людей. Поэтому во время периодических одиноких прогулок Арт просто покупал там кофе, возможно, что-нибудь еще и продолжал свой путь. Вот и сейчас он решил, что в сквере будет комфортней, нежели в кругу света сотен огней центра, белых и прожигающих, которые раздевают предметы и не дают им права на хранение теней.
Лавочка в середине аллеи, между двух фонарей, определенно дожидалась именно Арта. Он сел, приготовился мерзнуть, заранее съежившись, и достал из нагрудного кармана книгу.
Полчаса прошло быстрее, чем он ожидал. Книга действительно была потрясающей, Арт мысленно похвалил себя за выбор. "Цветы" распускались в его воображении.
Наступал вечер. Вечер усиливался и все быстрее гнал волны в непомерную даль. Их спины становились все тверже, они уже отливали закатной сталью, их синева стала глубже и холоднее. Тяжело разбиваясь о старую пристань, они забрасывали бетонные плиты белыми брызгами, заливали пеной. Солнце, которое уже почти не было видно за обострившимися очертаниями скал, старалось хоть немного разукрасить взлетающие в воздух капли, переливалось в них и придавало им золотой отблеск. Должно быть, ночью будет снова шторм. Для этого месяца свойственна такая суровость, с ним всегда приходят эти упругие волны и низкие тучи холодными вечерами. Парк, уже медленно начиная отцветать, раньше уходил на покой. Горлицы смолкали, цветы закрывались, бордовые и желтые листья падали на темно-изумрудную траву. Везде проскальзывали золотые линии закатных лучей. Только источники журчали все также бойко и звучно, наполняя холодом уже погрузившиеся в сумерки низины. На берегу ветер становился все острее, трепал рубашку и колол тело под ней.
Арт убрал блокнот в нагрудный карман. Откуда эти слова накатывали на него? Он видел море лишь в далеком детстве и помнил его смутно, просто как большую переменчивую лужу. Не более. Но иногда в его голову приходили мысли, словно они были отголоском других времен, будущих или прошлых, значения не имело. Эти мысли, или, скорее, летучие образы, приносили с собой живые картины моря и морского берега, конкретного места, в котором Арт не был. Сначала он выгонял эти странные образы из головы, они слишком нежданно являлись и если с собой сомнения. Не сошел ли он с ума? Не является ли другим человеком? Может, он вообще пустая оболочка, душа которой затерялась на том самом, неразгаданном морском берегу? Арта раздражали эти вопросы, которые он сам себе задавал, потому что не мог найти на них ответы. Но потом он втянулся в эту игру разума и завел небольшой черный блокнот, в который записывал все образы. Их скопилось уже немало, они описывали море таким, какое оно было в любую погоду и в любое время года. Разным, неповторимым. Казалось, образы описали уже почти все, что можно было. Но они являлись снов, как, к примеру, тогда, из-за сумрака вокруг скамейки и замерзшего Арта, принося с собой новые слова.
Пора было все же идти домой. Он встал, потянулся, зевнул, поправил куртку и поднял упавший с колен книгу. Вроде бы, день был как и вечер, почти бесцелен, но Арта покидали силы. Захотелось спать.
***
Мать уже спала, когда он зашел в квартиру. Отец тоже вернулся, в прихожей висело его пальто. Пояс был засунут в один из карманов, специально, чтоб не свисал и не мешал утром в спешке одеваться. Это Арт выучил как аксиому, которая появилась одновременно с этим самым пальто, несколько лет назад. Отец Арта часто летал в командировки и привозил из них одежду для семейных. Вернувшись из командировки в Чехию, отец привез это бежевое пальто и рубашку для Арта, немного старомодную, насыщенного горчичного цвета. Он носит ее до сих пор, не из чувства великой любви к ней, а, скорее, как добрый дар близкого человека. Несуразно большой воротник рубашки носил на себе пятнышко кетчупа. Это делало ее милым воспоминанием, нематериальной ценностью. Как и все вещи, которые привозил отец. В основном, платья для матери и рубашки для Арта.
Арт снял куртку и погрузился в темноту коридора. В ванной включился свет. Темно-зеленые завитки узора обоев комнаты слева от ванной осветились мягким льющимся светом, стали ещё загадочней и барочней. Холодная вода из крана помогла забыть все, что было до этих освещенных обоев. Арт направился на кухню и решил сделать на скорую руку бутерброд. В задумчивости открыв холодильник, Арт остановил свой взгляд на листке зелёного салата на второй полке. Елена… Быть может, она уже заснула в то время, быть может, ушла гулять со своими подругами, с этой шуршащей нарядной мишурой под названием Карина и Юля. Что ж, это ему это неведомо. Пусть она будет счастлива. Это сложно в мире, который чем-то даже похож на холодильник. Глубокий, набитый нужными вещами и всем другим, на будущее. Чем калорийней, тем лучше. Нужно будет написать ей письмо. Обязательно от руки, не через невидимые информационные нити, с каждым неловким штрихом ручки по бумаге передавая свое состояние, разветвленную боль, которая произрастает здесь, в квартире с мягкими атласными шторами на кухне и с забитым на Новый год холодильником. Арт неожиданно снова обнаружил перед собой полку с миской листьев салата. Он съел бутерброд, запил водой из-под крана и, на ходу стягивая с левой ноги носок, пошел в свою комнату.
Кровать была аккуратно застелена, на стуле висела поглаженная рубашка. Один из ящиков комода был все еще немного выдвинут. На столе лежали стопки тетрадей и набросков, рядом с ними ютились часы, какие-то небольшие статуэтки и мелкие вещицы, несущие памятные воспоминания. Необходимость уборки кричала о своем существовании, сидя на стуле и положив ногу на ногу. Арт закрыл дверь в комнату, чтобы не разбудить родных. Включив тихую музыку, заполнившую объем комнаты, Арт смахнул все со стола, оставив лишь стоять настольную лампу и часы. Зашуршали листы, записки, огрызки бумаги, застучали карандаши. Испугавшись немного шума, Арт прикусил губу и сжал кулак. Сначала разложить тетради в ящики стола, потом убрать в папку все записки, вспомнить все и забыть. Неплохие планы.
Арт наклонился и зачерпнул пару листков из груды бумаги. На мятых прямоугольниках темнели формулы и значки. Видимо, математика. Эти формулы еще не успели забыть усердно сморщенного лба Арта, а он их уже забыл. Из всего, что предоставило ему общее образование, Арт захватывал только поверхностные факты, которых хватало, чтобы заработать твердую "4”. Он не был таким фанатом науки, любителем покопаться в чужой гениальности, доказать ее, а ещё лучше – опровергнуть. Он просто жил. Брал из всего, что хотел, и отдавал столько же. По желанию ещё вписывался в усредненность, но не более.
Стоять, согнувшись, было неудобно, и Арт сел на прикроватный коврик, скрестив ноги. В правой руке он по-прежнему держал исписанные листы. Было одиноко. Шутка ли, держать то, что когда– то побывало в руках и отразилось в глазах нескольких одноклассников, которых не было уже рядом. Но не время грусти.
Листки бумаги выпали из руки Арта, пока другой, свободной, он искал в куче вещей на полу ручку. Нашел. Теперь осталось подыскать подходящий лист. Наконец плотный лист для пастели лазоревого цвета победно вспорхнул на колени Арта.
Что он напишет в этом письме? Пожалуй, правду, все о себе, даже об этих призраках моря, которые посещают его разум. Арту безумно вдруг захотелось, чтоб Елена знала все о нем, до последней капли его нутра. Это невыполнимо, конечно, он и сам себя до конца не знает. Но он постарается вместить в слова все то, что было известно.
« У тебя глаза цвета штормовой волны, дождливой грусти и ореха » – Слова Елены. Они прорезали его голову, застряли в мыслях и заставили подолгу всматриваться в собственные глаза, лишь бы вспомнить ее.
« Все, что ни делается, все к лучшему» – Она с серьезным видом наклоняет голову и смотрит за его плечо, словно даже не ожидая ответа или разговора вовсе.
« Смотри, какая потрясающая!» – Она садится на колени, роется в телефоне, а потом включает музыку. – «Неоклассика. Как весна после зимы, да?» – Она в восторге.
Она.
Итак,
« Елена, дорогой друг мой,
Как много вещей хотел бы я сказать тебе. Однажды я придумал целый ворох писем, где каждое что-то расскажет тебе обо мне. Один факт или одну историю. Всего я хотел написать тебе семьдесят таких писем, ведь семь – твоё любимое число. Но потом я понял, что не могу тебе так сильно себя навязывать. Я забросил письма и пошёл жить вперёд, хотя, я думаю, после того я пошёл назад, в своё прошлое, но раз не принято так говорить, то я не буду усложнять тебе прочтение этого письма.
Ты будила во мне самые разные эмоции. Однажды я так злился на тебя, когда пришёл и сел у дверей твоей квартиры, на лестнице, ожидая, когда ты выйдешь, чтобы поговорить о том, что я скучаю. Я был готов сказать тебе все, что в другое время приходится выскребать из души и тянуть из скрытых уголков подсознания. Но ты не вышла тогда. Я сжёг ровно 12 спичек и выкупил ровно 14 сигарет. На последней, четырнадцатой, я подумал, что так не бывает, что ты обязана появиться до того, как я встану со ступенек и уйду в вечер за окном. Тогда ещё мне не поведали о том, что судьба работает от обратного. Если ты хочешь кого-то встретить на улице, ежечасно, то этого обязательно не произойдёт. Отдались в мыслях, чтобы стать ближе. Кроме этого я никогда боле на тебя не злился. Я всегда был только благодарен за то, что ты была, что я мог поговорить с тобой. Когда ты была счастлива, я за нас обоих благодарил рок изобилия за щедрость и за то, что он позволил увидеть мне радость самого близкого человека.
Когда я потерял тебя, ты стала ближе ко мне, чем когда-либо. Ты занимаешь такое место в моей голове теперь, что там не хватает воздуха даже таким вещам, как планы с модернистами и мысли о самих модернистах, и даже как мысли о голоде и желании спать. Елена, я изворачиваюсь, испепеляюсь, вылезают вон из кожи, кажется, что уже и неоткуда течь словам и слезам, потому что нет глазниц, нет рта. Я виновен в том, что произошло.
Больше всего я сожалел тогда о том, что не попросил у всех, и у тебя, прощения, что не запомнил чётко, какой ты была в последнюю нашу встречу. Я не мог физически принять осознание, что больше мы не увидимся. То, что мы сейчас в разных мирах, обществах и страхах – не преграда, как сказали бы многие, наверное. Но для меня – да. Нет сил вытащить себя из этого омута и без головы кинуться в другой, чтобы спасти тебя, чтобы ты снова была рядом. Я слаб, я жалок.
И теперь, именно сейчас, я хочу сказать тебе, Елена. Я люблю тебя. Люблю больше всего, что было-есть-и будет. Прости меня за то, что причинил тебе столько боли. Я причинил этим не меньшую боль и себе самому. Все должно уравновешиваться. Я не жду ответа от тебя, я лишь говорю это тебе. Возможно, это тебя обрадует, и ты улыбнёшься, возможно, не станешь даже читать это письмо. Но я все равно буду знать о вероятности того, что я буду прочтен тобой, мой милый друг. Я мог бы писать тебе каждый день стихи, как Александр Блок, мог бы присылать даже после своей смерти тебе твои любимые цветы. Но ты не любишь этого. Если захочешь, я напишу тебе заново те письма, что так и остались в моей голове. Описание – основа жизни, на нем стоит и не шатается наша судьба, от него зависят наши знания. Я опишу тебе всего себя без остатка, и будет это моим подарком тебе вместо цветов. Я люблю тебя.
Будь счастлива всегда и помни, что любое испытание призвано тебе в помощь.
С искренностью и теплом,
Арт»
Арт смахнул со лба невидимую прядь волос. Поправил ворот рубашки. Писать дальше становилось все тяжелее, словно на него наваливалась все больше неподъемная глыба под названием самопознание. Арт положил правый локоть на стол, за который он уже успел пересесть, и загородил собой письмо. Глубокая шахта в самом себе, из которой он вместо черного угля доставал вязкое, потайное, сильно ныла. Хотелось закрыть невидимую брешь в груди руками, зажать со всей силы и зарыдать. Но Арт по неизвестной причине нестерпимо хотел дописать это откровение и поставить точку только в самом его конце. Поэтому он по памяти восстановил восемь ненаписанных Елене писем.
Он исписал девять листов. Все они были разными, так как найти такие же лазоревые, как и первый, не удалось. Почерк стал на этих листах корявей, но с большим количеством завитков. В целом, все написанное Арту не понравилось, но он решил все равно передать это большое сборное письмо Елене. Моментальный порыв – самый искренний, как говорят умные люди. Придерживаться их советов все же иногда приходилось. Поэтому Арт пронумеровал все листы, еще раз перечитал, затем аккуратно сложил их и убрал в конверт. Белый и самый обыкновенный. Подумав, Арт немного украсил конверт, ручкой добавив изысканных узоров, отдаленно напоминавших ветви деревьев с причудливыми листьями. Арт улыбнулся. Впервые за долгое время не окружающему миру, а самому себе.
***
Арт оставил письмо ночевать на столе, и сам отправился спать. Перед этим он кинул взгляд на кучу вещей, которая укоризненно высилась на полу. Пришлось ее разобрать. После того, как все тетради, книги и канцелярия были с чувством разложены по местам, Арт выдохнул и направился в ванную.
Ночь прошла спокойно.
Наутро Арт проснулся бодрым и наконец-то выспавшимся. Дел было не так много, в первую очередь, Влад попросил помочь ему с переездом. Хозяева квартиры, в которой Влад жил до этого, подняли плату, что не устроило отца Влада. Замена этой квартире нашлась быстро, в соседнем районе. Вроде как даже двухкомнатная. Теперь нужно было перевести в новую квартиру всю мебель и вещи. Конечно же, Влад со своим отцом не справятся, им нужно еще одна пара плеч, на которые можно положиться и повесить сумку с журналами и прочими мелочами. Поэтому Арт с радостью согласился им помочь.
Он быстро встал, наскоро позавтракал, тем не менее, найдя минуту для задумчивого созерцания недр холодильника. На него снова набросились мысли, как и ночью, Арт лишь дал им небольшую фору.
Родные еще спали. Была суббота, первая возможность отдохнуть за неделю. Чтобы их не разбудить, Арт ходил очень тихо и старался ничем не греметь. Он проскользнул в свою комнату, направился к шкафу. Несмотря на то, что на стуле висела поглаженная рубашка, Арт решил выбрать себе другую. Он распахнул шкаф. От резкого движения рукава рубашек и толстовок взметнулись вверх, словно приветствуя своего обладателя. Рубашек здесь скопилось полчище, поскольку Арт их обожал. Отложные воротники разных цветов и с разными узорами соседствовали с просторными, яркими футболками и удобными толстовками. Арт в задумчивости посмотрел на это многообразие, но затем все же выбрал себе спутницу на день. Ей оказалась его любимая рубашка, черная в мелкий цветок. Она, к счастью, была уже
поглажена. Арт оделся, повесил рубашку со стула в шкаф, взял со стола письмо, заранее приготовленный учебник по физике, ведь учиться все же стоило, выправил часы из – под рукава рубашки, расстегнул верхнюю пуговицу, и, довольный, направился в коридор. В куртке было уже холодно, поэтому Арт надел свое шерстяное пальто шоколадного цвета и замотался шарфом по самые глаза. Последний штрих – закрыть входную дверь, и вот он уже на улице.
***
Было холодно. Подъезды жались к выходящим из них редким людям, фонари, сутулясь, обсуждали с одинокими скамейками новости ночи, гудели, нарастая, далекие дороги. Остановка была близко, всего через несколько домов. Арт позвонил Владу, пошутил с ним от нежелания серьезно начинать выходные, сказал, что уже сидит в маршрутке, представив даже, как его покачивает. Всегда лучше, когда тебя дожидаются с минуты на минуту, а не просто ждут, считал Арт, так ты себя сам чувствуешь важнее. И не важно, что важность не была обязательной для лжи самому себе, она вообще ничего не давала. Просто обнимала и говорила, что все будет хорошо. Обычно после этих слов ощущение того, что все былоплохо-плохо-будетещехуже только усиливалось. Арт вышел из мыслей и старательно запетлял дворами.
По дороге Арт решил купить себе в магазине новую гелиевую ручку, и снова зашел в царство мертвых теней под усталым и подстраивающимся под всех названием «Универсам». Универсальный, есть все и для всех. Открыт 24/7, как и души милых людей, стоящих на кассах, расхваливающих почти увядшие цветы, продающих хоть и свежие цветы, но в надгробных венках, отдающих последние деньги за исполнителей, которых они несколько ночей назад ненавидели. Как души просто детей. Было практически безлюдно, с потолка из углов лилась тихая музыка. На полках продукты лежали умиротворенно от того, что наконец остановились здесь, в этом неказистом и обшарпанном магазине, преодолев сотни километров пути из жарких и не очень мест. Им важна была стабильность, а не то, куда она их привела, не то, что она приведет их в голодный рот вместо земли. Все были до странности странны. Но милы.
Помимо ручки Арт купил себе еще малиновый йогурт. Прощаясь с кассиром, пожелал ему доброго дня. Выйдя из магазина, встал на ступеньке и посмотрел вокруг. Было уже нежно-светло. Свет заполнял пространство, дома расступились, и перед Артом было небольшое свободное пространство, заставленное машинами. С проводов спорхнуло несколько голубей. Они облетели двор перед домами, изящно изгибаясь перед графикой окон. Пахло весной. Небо, высокое и нежно-серое, блестело в вышине. Арт вдохнул глубже. Бодро соскочив со ступенек, он зашагал к остановке. Осталось обойти только хребет изогнутой бело-синей многоэтажки. Пока он шел, ему позвонила Оля. Она предложила встречу вечером, на что Арт дал согласие. Ему было все равно, увидит он ее сегодня или нет, но чтобы не обижать ее стремления, он пошел на этот шаг.
***
Автобус пришел быстро. Он был на удивление переполнен. Арт занял место в конце автобуса, на возвышении, и закрыл глаза. Скучно было наблюдать за людьми, которые качались в такт толчкам движущейся машины, совершенно одинаковые в эмоциях и выражениях, как тот парень из сна с незнакомкой Марией. Многие люди были одеты в цветную одежду, но приглушенных оттенков, словно стыдящихся самых себя. На светофоре Арт открыл глаза. Девушка, стоявшая между сиденьями и державшаяся за поручень, имела достаточно экстравагантную спутницу – красную сумочку из лакированной кожи, болтающуюся на плече. Она одна спасла Арта от удушья бездействия и несозерцания. Автобус качнулся и тронулся, пассажиры накренились, оттянули руки и ноги, выгнули шеи и вернулись в исходное положение. У мужчины, сидящего рядом с девушкой-обладательницей красной сумочки, зазвонил телефон. Еще одна деталь. Мужчина визгливым голосом начал что-то с жаром доказывать представительнице женского пола, судя по обращениям.
– Что, снова вляпалась? Вот тебе наука снова. Нет, не буду, даже не проси! Нет, ты мне еще тот не вернула, никаких "взаймы"! И запомни, ничто никогда бесследно не проходит. Все, конец связи!
Мужчина с остервенением оторвал от уха трубку и начал сбрасывать вызов. Когда у него наконец получилось это сделать, он чертыхнулся, пару раз повторил "Дура!", а потом начал раскладывать виртуальный пасьянс. Когда он несколько раз не сложился, мужчина начал стучать кулаком по коленке, цокать языком и писать длинные сообщения с обилием восклицательных знаков какой-то женщине. Наверное, той "дуре". Сверху Арту были видны все его действия, от этого они становились еще жальче и смешнее.
Арт снова закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. "Ничто никогда бесследно не проходит". Эта мысль стала дребезжащим перфоратором в квартире соседей сверху, навязчивой песней из гнусавого динамика в давно знакомом кафе недалеко от метро или в супермаркете, старыми книгами и письмами, отдыхающими в дальнем углу ящика стола. Проходит бесследно только жизнь, все остальное затвердевает и становится таким же старым и пыльным, как эти вещи. Вздох. Нужно что-то делать. Арт нащупал письмо в кармане. Оно его подбадривало и делало сильней, заставляло идти дальше – ехать сейчас куда-то в этом переполненном автобусе. До почтового отделения оставалось всего несколько остановок, так что Арт решил не засыпать. Для этой цели он открыл учебник по физике. Электродинамика, фотоны, сила упругости и сила тяжести. Все смешалось, как говорил Лермонтов. Арт упорно старался выучить хоть что-то, чтобы не зря провести этот день. Но день настырно шептал на ухо о вреде труда и вырывал из рук учебник. На следующей остановке автобуса, перед светофором и поворотом налево, Арт увидел парк.
