Анастасия Сергеевна Барабошкина
Везде, но только здесь
Послевкусие
Он просто лежал. Лежал не шевелясь. Думал, что любое даже малейшее движение принесёт мгновенную боль. И смерть. Старательно стараясь избегать длинных фраз, он думал. Обо всем, что было вокруг него. О далёкой птице дронга думалось проще, ее образ был размыт и поэтому интересен. Была она, помнится, чёрной. А там кто ее знает. Он признался сам себе, что размышления о мире не шли. Это было очередной его выдуманной ловушкой, он пытался избегать одной темы и не оставаться с ней наедине. Клекот листьев за окном под мокрым снегом вмешался в комнату, как краска в краску, вытесняя четырехстенное понятие и оставляя за собой право продлить парк прямо сюда. Единственное, что мешало ему безоговорочно внести деревья, аллеи и сонные беседки, так это запах клецок с кухни. Он обворожил здесь почти все углы, но особенно хорошо смотрелся рядом со старым большим деревянным
платяным шкафом. Создавалось ощущение приятного воспоминания из прошлого. В окно постучали. Арт повернул голову. Там висело ожидание. Ожидал дождь, того, что его впустят в эту комнату и дадут с упоением захлестнуть все плоскости, вымыть пыль из всего и всех. Ожидала мысль, дребезжащая рядом с холодными струями, хоть ее зов был далёким, еле пробивающимся сквозь стекло. Почти жизнь построена на ожидании, что кто-то кого-то впустит. Скорее не важно, куда, главнее обстоятельное сожительство, к которому стремятся. Или это не так? Вот он, извечный спор, одиночка ли человек по натуре или нет. Этот вопрос вызывал неизлечимое желание побыть в себе, из собственного нутра доказательства вынуть,
почистить и предоставить в стоящем виде. Чаще всего на такие погружения не хватало воздуха, потому что спор велся днем, так что многие считали, что они не одиночки вовсе, что вы. Арт отрицательно качал головой и отворачивался. Волки, возомнившие себя стадом, по сути хуже овец. Последние хоть умом стадным, данным им изначально, обладают.
Люди, социальные люди, отреклись от данного милосердно им и не смогли получить нового ненужного по этой причине. Ничего. Это уже их проблемы. Оборвать так размышления заставила затекшая рука. Конечно, страшно, но он решил и повернулся. Чуть не завладела им его придуманная боль, но, видимо, передумав, отступила. Вместо летального исхода немного лишь покалывала рука. И приятно до лёгкой щекотки, и больно до стиснутых зубов. Он подумал, что краткость-сестра таланта. Поэтому все, что творилось с его рукой, просто неописуемо. Арт заметил сам себе, больше было некому, что мысли пошли немного лучше, добавилась вода. Откуда он ее взял, было непонятно, но с вязкостью фраз было покончено. Почти. Рука тоже почти перестала колоть. Жизнь стремилась в тот момент к идеалу, оставалось самое трудное. Побороть "почти". Тогда совершенство будет перед гранью доступного, прямо здесь. Замечательно. Ну вот, подумал Арт с приятным чувством, запах клецок даёт сил на перебарывание собственного молчания после коварного вырывания из сна.
Арт вздохнул, но не глубоко и печально, а просто, отдавая дань тяжелому сну. Подумал с окончательным теплом на душе, что сейчас будет обед. Оделся, еле найдя висящую на стуле ярко-зелёную футболку. И исчез за поворотом, явно направляясь в ванную. Из кухни позвали, включившаяся вода под негромкий отклик выключилась, он побрел по светлому коридору прямо навстречу клецкам.
***
Кухня показалась ему просторней, чем обычно. Салатовые стены обрамляли тихий уют и возню матери, которая стояла спиной к нему у стола и поливала тарелку с клецками подливой. Признаться, он не любил ни соусов, ни подлив. Они делали блюдо непонятной формы, расплывчатой массой становилось рагу, а без них чаша тарелки подчеркивала все достоинства еды, делала из неё искусство формы и сочетания вкусов. Но в этот раз он промолчал. Он просто стоял у входа в кухню и смотрел, как мать любовно пляшет над тарелкой, как картинно она смахивает салфеткой тёмное пятно подливы на скатерти. Все было слишком красиво, некая пародия на замечательную жизнь. Хотя нет, такой она и была. Просто ему в это никак не верилось. Отсюда веяло счастьем. Он скривил губы. К голоду от запаха с кухни примешался другой голод, он завладел им, расширил душу до огромных размеров, заставляя вдохнуть в неё весь воздух мира, все запахи, звуки, цвета и чувства. Все, что можно было унести в ней. И все это необъятное и его огромная душа умещались в небольшой кухне с давно крашеными стенами на четвёртом этаже. Над столом, придвинутым вплотную к стене, резвились в застывшем веселье нарисованные муми-тролли. С самого раннего детства ему по вечерам читали истории из толстой книги про этих милых маленьких существ. Они первые показали ему, что ты можешь заставить людей поверить в любую свою выдумку, главное правильно сказать. Он вспомнил, как лет семь назад, а может и больше, они с мамой рисовали тонкими кисточками прямо на стене маленькие хвостики, сумку муми-мамы, округлые мордочки и лапки.
Это волшебство. В чистом виде. Эти воспоминания до сих пор кажутся ему сказочной повестью о другой жизни. Ровно так же представляется ему полка с его мягкими старыми игрушками, когда он долезает до неё. Мать оборачивается, серьёзно смотрит секунду на него, а потом мягко говорит, растянув первые слова:
– Ну чего ты растерялся, как малыш? Садись, весь стол в ожидании, а то все возьмёт, обидится и остынет.
До этого он смотрел на неё боковым зрением, а теперь сфокусировал все внимание на ее лице. Она улыбается. Прядь вьется над ухом и дрожит от ее движений. От включенного света вокруг золотистых волос создаётся ореол. Лицо слабо освещено, но красивый изгиб улыбки и ямочки угадываются сквозь года. Не нужно собирать воедино весь мир, он уже здесь. Он улыбается ей в ответ, обнимает, а потом отнимает стул от соседства с прямоугольным полотном бежевой скатерти и садится между ними. Второй более мучительный голод забыт, сейчас перед ним только превосходный обед. Он с удовольствием сглатывает и берет салатницу. Отец на работе, так что вся трапеза принадлежит только двоим. Он думает о том, что бы сейчас сказал отец своим мягким басом, как бы по обычаю съел все до последней крошки, рассчитав даже сколько салата ему потребуется для этого. Но стул напротив Арта пустовал. Его спинка с незатейливыми прорезями выделялась тёмным силуэтом на фоне персиковых штор. Они были полузакрыты, от этого в кухне было светлее. Лишь в небольшую щель между ними проглядывал дождь. Серый двор между домов, уже готовый погрузится в темноту, серые спины редких машин, лежащих у подъездов напротив. Серый мокрый асфальт. От этого вида комната становилась убежищем, совершенно не отпускавшим из своих объятий цвета льющего из-под абажура люстры света. Слева сидела мать, почти беззвучно орудующая вилкой. Ее черты, совершенно не тронутые напыщенной интеллигенцией, а наоборот скрашенные внутренним изяществом, дополняли родную атмосферу.
Ещё до окончания обеда дождь закончился. Стало слышно, как дышит улица. Открыли форточки, в квартиру хлынул поток запахов и сквозняков. Он обтекал все вокруг, залетая лишь в лёгкие. Арт подумал, что стоит прогуляться. Одиночество, внезапно влетевшее вместе со свежестью в окна, гнало его прочь от удобства, на вечерние аллеи и заливающиеся пробками мокрые дороги.
***
Арт наскоро оделся и вышел в сырой воздух. Пахло дождливой зимой, это совершенно особенный запах, с кислинкой, горечью всего так и не погребённого под снегом, примесью слякоти, печали и уныния. Вот так сейчас дышала улица, этим же дышал и он. Пальто не сильно грело, от чего его немного знобило. Он ускорил шаг, хаотично соображая в хаотичной паутине переулков и улиц, куда ему пойти.
И тут он вспомнил своё излюбленное пристанище, дом, в котором тоже его ждут. Слишком шикарной могла бы быть описана простая квартира друга, его лучшего друга. Но, тем не менее, для него она роскошнее дворца, знакомый уже потертый плюшевый вишнёвого цвета диван мягче любой изящной и дорогой софы из салона. Да, там он и проглотит своё одиночество. Дерево рядом со скамейкой в небольшом прогулке, куда он забрел, на эту мысль отреагировало шелестом нескольких неопавших листьев и танцем сплетённых ветвей.
Арт позвонил. Дверь распахнулась, на пороге стоял немного заспанный Влад. Он дружелюбно приобнял Арта и похлопал по спине. Это означало, что Влад увидел угрызения стоящего перед ним друга и сразу же решил их превратить в пепел самым действенным способом – разжечь трепетный огонь поддержки в сердце Арта. Арт приобнял его в ответ. Перед глазами промелькнуло облегчение.
***
Арт ввалился в квартиру, как к себе домой. Белый ворсистый ковёр с многострадальческим молчанием принял его чёрные кроссовки, впитав в себя уличную грязь после дневного дождя и тихую, но едкую брань в адрес кинувшегося под ноги пса. Настроение было все же упадническим. Вместо объяснений, уже садясь на стул на кухне, Арт сказал в недра коридора:
– Одиночество гложет меня, как кость.
В полумраке коридора, где Влад вешал свою и артовскую куртки, усилилось движение, друг по-хозяйски чинно и без резких движений подошел, сел на стул напротив, положив руку на спинку.
– Выпить нужно. Будешь? То самое универсальное плацебо.
– У тебя тогда целая аптека самовнушения наберется. Я не знаю, что выбрать. Если ты про тот ром, я, пожалуй, лучше попробую депрессию на вкус.
– Да прекрати. Ты сам себя вгоняешь в состояние грусти. Но если тебе претит мой старина, есть выход. Предлагаю прогуляться, а там решить, что будем делать.
Они вышли в вечер. Он распахнулся, разрезал свой тягучий воздух перед ними и протолкнул в тени на лужах и домах. Было не тепло, не холодно, ровно так, как состояние обволакивающей воды, присутствие которой можно лишь почувствовать при легкой волне. Сначала они молчали, не осмеливаясь нарушить окружающего мира словами, да и своей внутренней тишины тоже. В такие моменты ощущаешь собственную отчужденность даже от близких людей. Сквозь вуаль вечернего молчания шедший рядом Влад казался даже не человеком, а неким ещё не открытым наукой существом, из совершенно других частиц, с другими мыслями и привычками. На это существо лишь натянули кожу и сделали маску, чтобы он стал похож на человека. Карнавал, сумеречный и странный. Арт съежился и закрыл глаза.
– Как поживает твоя мадемуазель? – Голос вывел Арта из пляски мыслей и поставил обратно на влажное полотно асфальта.
Ещё раз моргнув, Арт потер лоб рукой, скользнув пальцами по лысине и ощутив холодок по всему телу.
– На западном фронте без перемен.– Улыбнулся Арт.
– Послушай, к чему ты вообще с ней встречаешься? Я же вижу, что у тебя глаза от неё не блестят.
– Честно говоря, я и сам не знаю.
– Это заурядное проявление боязни остаться одному? Если так, то я спешу тебе напомнить, что каждый человек по своей сути одинок, неужели ты этого не ощущал хотя бы даже минуту назад?
– Нет, нет, конечно ощущал, но дело не в этом. Я не испытываю подобного страха постоянно, поэтому мне и не нужно с ним бороться, используя "мадемуазель", как ты ее назвал. Мой единственный страх заключается в том, что я не хочу быть таким же, как все. Я боюсь сделаться неоригинальным, неинтересным, боюсь исчерпать свой внутренний изюм. Знаешь, самое главное в этом деле – научиться балансировать на грани, стать трюкачом, который живёт как все, но каждый день проживает по-своему. Это вроде того, как при постройке даже самого уединенного дома всегда планируется дверь. Для выхода владельца в мир и для прихода других людей. Моя же задача, при постройке собственного внутреннего многостенного убежища сделать дверь нужных размеров. Не слишком маленькую, но и не слишком большую, чтобы ко мне не могла ввалиться сразу целая толпа зевак.
Влад шел рядом и внимательно слушал. Он стал уже осязаемым и близким, вся таинственность, навеянная сумерками, пропала. Убедившись, что Арт закончил, он поднял голову и заговорил:
– Интересный взгляд. Послушай, ты ведь знаешь, чего я боюсь. Наши страхи похожи по своей природе, но различаются конечными исходами. Я боюсь стать не просто таким, как все, я боюсь стать среднестатистическим, ничего не хотящим человеком, который, если говорить об усредненной модели, лишь имеет истеричную жену, неуютную квартирку, просиженный диван и напротив него телевизор. По нему, кстати, по классике идет футбол, под выкрики усредненного примера, обильно запивающего своё негодование от игры пивом. Чёрт возьми, если я буду становиться похожим на это, просто бей меня, пока я не приду в чувства!
– Договорились. Но, надеюсь, мне к этому не нужно будет прибегать. Ты по подобным вопросам даже собранней меня.
– Дело не в собранности, а в разочаровании от жизни, которое может со всей силы нахлынуть когда угодно и на кого угодно.
– Нам ещё рано говорить об этом, мы слишком молоды.
– Прижившийся стереотип, дал бы пощечину тому, кто его придумал. – Видно было, как будит Влада этот разговор, из следов его усталости осталась лишь немного потрепанная шевелюра.
– Но послушай, это ведь правда. Мы пока не пережили ничего убийственного.
– Больше всего убивают людей они сами, не внешний мир с его проблемами, даже не судьба с ее подарками, такими же жутко старомодными и страшными, как она. Можно пережить убийственные чувства даже после расправы ночью над звенящим под ухом комаром, это уже от тебя зависит.
Арт усмехнулся.
– Судя по тому, как ты обещаешь переубивать с особым азартом всех стоящих в очереди, ты не
настолько сентиментален! Так что пока тебя это не касается, не переживай.
– Не гневи меня, я сам получше твоего острить умею, Арт! Если все вспомнить, так я смогу составить целое юмористическое шоу по мотивам твоей жизни. Ах да, жало ходячее, ты уклонился от темы. Так почему ты до сих пор с ней?
– Не знаю, отчего тебя так это интересует, хотя я и сам часто задаюсь этим вопросом. Просто у неё глаза цвета ириса, увядшего ириса.
– И это все?!– Влад удивленно поднял бровь. Это получалось у него сногсшибательно.
– Часто детали значат больше, чем кажется.
На секунду глаза Влада померкли, он шел, обдумывая, как оспорить это высказывание. Словно весь блеск его глаз ушел в нутро, где кипели мысли и идеи, подбирая и выкидывая наружу нужные слова. Наконец он сказал:
– Видишь ту танцующую пару?
На тонком деревянном помосте белого цвета перед изящной небольшой беседкой танцевала одна единственная пара. Молодые, красивые от полноты сил и чувств, они были целиком отданы танцу, чем-то похожим на танго. Из горки сброшенной одежды, пальто и шарфов, уверенно, но негромко звучала музыка, такая же прекрасная, как и придающие ей материальности люди. После дождя окружающие деревья непринужденно и мило блестели, все было сине-серебристого цвета, с мягким лоском. Все было так, как должно было быть, казалось, что сплетенные ветви, изящные колонны беседки, весь парк движется вместе с движениями пары. Хотелось глубже дышать, широко открыть глаза и жить, жить.
– Ты будешь разглядывать ее глаза, наблюдать, насколько уверенно и резво она ставит ногу, будешь оценивать даже ее лакированные туфли. Но не увидишь огонька в ней, ее задора и грации. – На одном дыхании выпалил друг. – Не увидишь, как все ее тело выражает одну общую эмоцию счастья и любви, это уже не деталь, это всепоглощающее целое деталей ее сущности.
Тёмные блестящие туфли на стройном каблуке описывали круги и кривые, отбивая тонкий ритм по светлым доскам.
– Ты не прав, – выдохнул Арт, опустив голову и прикрыл веки. Спорить не хотелось и не имело смысла. Но он глубоко вдохнул и ещё раз выдохнул вместе со словами:
– В ее глазах как раз и кроется вся ее грация, в них же пылает огонь. А это просто одна небольшая деталь ее тела.
Они снова замолчали. Потом разговор зашёл о литературе, о Ремарке и о Бродском. Артом овладели воспоминания, тягучие и горькие, как кофе перед закатом. Пенкой лег налет времени, мягкий и бежевый, он растворял в себе острые углы и чрезмерный привкус острого перца в воспоминаниях. Потом он снова окунулся в беседу и вечер. Вскоре они вышли из тихо дышащего парка и направились в квадратное очертание района, которое уже расцвечивалось вечерними огнями.
Его отвратительное настроение переменилось на спокойствие и совершенное принятие любой мысли и любого действия. Все, что ни делается – все к лучшему, в конце концов. Они зашли в круглосуточный магазин. Было странно находится снова в искусственном свете, где все грабительски освещается, выдергивая даже складки из темноты. Полупрозрачные витрины сдерживали в себе сотни вкусов, обличенных в упаковку. Они горели яркими маленькими огнями, смешиваясь и не давая глазам сосредоточиться. Буйство цветов под призрачным режущим глаза светом немного выводило из создавшейся вокруг него гармонии. Они подошли к вожделенным полкам с округлыми выпуклыми бутылками.
– Что будем брать?
– Даже не знаю,– растягивая слова, ответил Арт.
– Классика жанра, отличный вариант. – с какой-то материнской гордостью друг смотрел на тонкую бутылку с красным вином, на которой вдаль скользили нарисованные расчерченные виноградники, а между ними вилась маленьким глотком живительного в этой знойной, как ему показалось, стране речушка. Над этим пышущем спокойствием и знающим себе цену пейзажем развивался флаг. Франция. Все было в меру, но как-то слишком усреднено, рубин вина не отсвечивал в руке бархатом, этикетка не побуждала унестись в далекое неведомое лето виноградников.– Ну, чего молчишь?
– Не думаю, что это подходящий вариант. Давай попробуем отыскать что-нибудь действительно великолепное.
Вариантов было немного, да и чего можно было ожидать от магазина, неуклюжего, грабительски яркого, без уюта, который обычно разносится по всему магазину он витрин с только что приготовленным хлебом и пухлыми завитками булок с небрежно рассыпанными цукатами, орехами на подстилке из белой вязкой глазури. От этого воспоминания он почувствовал во рту явственный вкус корицы, которая обычно всегда пряталась в этих сдобных доступных всем изысках. Арт ненавидел корицу, не то, чтобы у них были личные счеты, просто его организм решил несколько лет назад объявить ей аллергию. С этого времени в сладком чреве пирога с яблоками или обычной улитки могла скрываться опасность. Тут Арт тряхнул
головой, потому что холодная струна воздуха, вырвавшись из кондиционера, ударила прямо по затылку. Воспоминания отступили, он снова окунулся в упругую выпуклость зелёных бутылок, рядами выпячивающих свои этикетки перед ним.
***
Вскоре они вышли из царства белых ярких огней, которые варварски раздевают предметы, лишая их загадки теней. Улица с ее приглушенным и не задающим вопросов светом фонарей казалась полной чашей оттенков и смыслов, тайн и переплетений простых форм в нечто более странно-совершенное. Вечер дышал мерно розовыми жабрами последних перистых облаков, медленно поедая холодное желтое солнце, от которого осталась лишь верхушка. Эта дождливое, мокрое преддверие зимы не собиралось использовать стужу или любые другие свои символические атрибуты. Было малоснежно, слякотно, серо и немного тепло. Но, несмотря на это, сегодня мороз стелился по асфальту, подобно пурге, оплетая и сковывая все тело. Арт кутался в пальто, одновременно жалея, что надел кроссовки вместо зимних ботинок. Очевидно, друг размышлял о том же, вжав подбородок в воротник куртки и задумчиво смотря на мысы своих синих кед. Они шли молча, стараясь экономить внутреннее тепло хотя бы отсутствием слов. Улица словно тоже хотела оставаться безмолвной, полностью избавившись от людей. Только вот две пары ног с полотна своего тротуара она выдавить не могла. Ноги несли своих владельцев прямо к светящимся огням дома через дорогу. Солнце уже окончательно покинула этот небольшой мирок, мгла моментально накинулась на город. Влад зевнул и, передернув плечи, съежился ещё больше. Под мышкой приятно звякнула о металлическую застежку куртки бутылка, напоминая о своём присутствии. Они подошли к дороге и остановились на светофоре. Мимо проскользила маршрутка и пара машин. Можно было бы перейти, но они, как загипнотизированные, ждали появления бодро шагающего зелёного человечка. Гордость и пример для подражания спешке человечества. Арт отвернулся от дороги и тихо спросил:
– Сколько нужно богатства, чтобы стать бедным?
Этот вопрос мучил его с появления белого спорткара, который несколько секунд назад скрылся с рёвом за поворотом. В свете фонаря лицо друга стало фактурным, словно призывая писать с него портрет вольнодумца. Скулы вышли из щёк, глаза стали более очерченными, впалыми и блестящими. Он смотрел вверх. Линия лица, изгибаясь, отделяла подбородок от шеи. Взгляд был расслабленным, чувствовалось, что он никуда не упирается. В высоте, где-то в беспроглядном грязно-персиковом небе, уже погруженным во тьму и набежавшие сплошные облака, гудел самолёт. Звук был протяжным и каким-то печальным, грусть вздымалась издалека и уносилась за звуком летящей машины, аккомпанируя ей.
– Знаешь, достаточно одного самолёта. Ты должен быть обеспеченным, чтобы себе его позволить. И вот будешь ты пахать дальше, потому что уже не сможешь остановиться, а он будет стоять у тебя в ангаре. Вроде бы твой, бери и лети, но времени совершенно нет, от загнанных в угол амбиций. Вот это бедность дикая, парень.
Влад говорит медленно, тихо, вдумчиво, делая достаточно большие паузы. Кажется, что он сам это уже пережил. Он опустил голову и посмотрел на дорогу. Там зажегся зелёный свет. Помедлив секунду, они пошли по переходу.
Белые полосы скользили по черному блестящему асфальту. Арт глубже засунул руки в карманы, нащупал там зажигалку явственней. Она была самой простой, купленной в ближайшем магазинчике за копейки. Тем не менее ее появление радовало не меньше вина, да и вообще она была особенно ценна в такие промозглые вечера раздумий. Он достал пачку сигарет из нагрудного кармана. Прискорбно, конечно, что этот жест стал уже привычным. Они закурили. Дым выходил из сигареты тонкой струйкой, а потом медленно поднимался вверх, раскручивая свои призрачные завитки. Ветра не было.
– Вообще, это все романтика, чертова романтика, про самолёты. Чтобы стать бедным, просто достаточно разбогатеть. Я тут подумал, и вот что получается. Если ты купаешься в деньгах, тебе намного труднее различить истинный мотив людей, которые с тобой общаются. Делают ли они это просто так или из корыстных побуждений? Тебя начинает грызть этот вопрос, ты им упиваешься и ссыхаешься в недоверчивого скрягу.– Влад сделал затяжку. – Бедность? Это она и есть, бедность души, которая разучилась быть широкой и доверять. Самое страшное, что может случиться с человеком, я считаю. Смерть с бьющимся сердцем.
– Да, и потом начинаешь отодвигать от себя всех людей, чтобы обезопасить себя от их вторжения в твои богатства. Только вот ты сметаешь на своём пути и тех, кто просто так хочет быть с тобой. Оставляешь лицемерно небольшой кружок общения, в который никто уже больше вписаться не может. Как круг в прямоугольник. Хотя помнишь Антона? – Арт сделал паузу и посмотрел вновь на друга, тот вопросительно изогнул бровь.– Ну, того, моего бывшего одноклассника, сына владельца отеля.
– Такого богатенького слащавого брюнета с веснушками, если не ошибаюсь?
– Хмм да, это он. Ты же с ним общался, должен хорошо его помнить.
– Я помню лишь отдаленно его внешность, помню, что он из твоего класса, больше про него ничего вспомнить не могу. Зато помню, что у него была куча кроссовок, я запомнил их детально. А помнишь его фиолетовый рюкзак из кожи? Таких только с десяток по всему миру сыщешь, специальный выпуск. Но больше всего мне запомнился тот факт, что он мне не захотел дать поносить этот рюкзак! А все почему? "Родители давать запретили"!– Влад произнёс это нарочито писклявым голосом, наигранно потупив глаза.
– Ну прекрати, Влад! Лично я его запомнил как парня, который не выставляет особо напоказ свою принадлежность к высшему рангу, общается со всеми и готов прийти на помощь. Он мне занимал несколько раз, даже не спрашивая, на что. Так что есть люди, не подходящие под шаблон богатого скряги.
– Он просто был ещё слишком молод для этого. Подрастает – станет этим шаблоном. Все портится, даже восковые яблоки в витрине. – Друг кивнул на уже закрывшийся небольшой продуктовый на первом этаже серой многоэтажки.– Что же говорить о людях.
Волны на море увеличивались. Барашки, прочерчивая более длинные линии на изгибах волн, стали похожи на белые хвосты падающих в море комет. Пена захлестывала прибрежные камни, вода рядом с ними играла, становилась зеленоватой и перламутровой. Огромная масса, уносящаяся со своими перекатами влево, за большую скалу с фиговым деревом на вершине, казалась чем-то непостижимым в контрасте с неподвижной чашей неба. Лазурной, с примесью облаков, как мраморных пролжилок, на горизонте.
Арт записал все это в блокнот, щелкая ручкой, развалившись в кресле гостиной друга. Было тихо, только играла музыка. Джаз. Их любимый. Да и слышно было, как друг на кухне возится с вином. Позвякивание бокалов, звук льющейся воды, отодвигаемый стул.
– Арт!
Он встал, потянулся, кинул блокнот с ручкой на кресло. Вышло неплохо, по-волевому.
– Иду.
Приятно было скользить носками по полу. Сразу создавалось ощущение домашней непринужденности. Ввалившись на кухню, по дороге потрепав за ухом пса, который ждал этого все время, наблюдая за пишущей рукой из другого конца комнаты, он щегольски отвесил поклон, взял бокал и сел на пол. Не самая интеллигентная поза, но зато дико удобная. Влад встал со стула, задвинул второй, приготовленный для Арта, нагнулся и налил ему вина.
– Все для скучающего сударя.
Потом он налил себе, ровно столько же.
– Ну что, время первого тоста.
– Предлагаю как обычно, за хозяина.– Арт улыбнулся.
Вино было хорошим. Красное, немного терпкое, оно раскрывалось потом в своём кисло-сладком величии. Собственно, они взяли его по наитию, так как им просто понравился нарисованный на этикетке бизон в красном вязаном свитере. Стремление к оригинальному опять их не обмануло. Они посидели, смакуя. Арт поджал затекшие ноги. Из кармана высунулась колода карт. Он вопросительно посмотрел на друга, тот одобрительно усмехнулся. Они сыграли пару партий в «дурака», Арт проигрывал их все. Влад при каждом выигрыше потирал руки, усмехался, в его глазах пробегали искры.
– Черт возьми, да я сегодня в ударе! Хватит прогибаться, парень, играй как в последний раз!
Эти фразы его самого дико раззадоривали, он смеялся и мешал карты самыми изощренными способами. Арту это нравилось, он наблюдал за бушующей захлестывающей стихией азарта, которая пробуждала все рефлексы внутри его друга. Он специально поддавался каждый раз, в самом конце игры, делая маленькую, но непростительную ошибку. Друг приходил в восторг. Они снова наполнили бокалы.
– Выпьем за исполнение желаний. Это всегда пригодится.
Влад, находясь ещё в отголосках феерии, громко рассмеялся:
– Как говорят, бойся своих желаний! Мы выпьем, а потом наш мозг как-нибудь в порыве гнева или зависти родит дикое желание. Что мы будем делать, когда оно исполнится?
– А все же давай рискнем и выпьем. Ведь помимо этого у нас есть сердце, в нем много хороших желаний и мечт, которые неплохо было излить в этот мир.
– Стой. Вот за риск и предлагаю выпить! Это одна из черепах, на которых держится наша жизнь! – При этих словах Влад встал и величественно поднял руку.
Они схлестнули свои бокалы, так, что на столе осталась пара капель. Тост был действительно хорош. Теперь уже и Арт сидел на стуле напротив друга, скрестив ноги и откинув голову на стену. На столе горела лампа, создавая на коричневой столешнице дополнительный световой мягкий круг. В его пределах лежала пара салфеток, открытая упаковка печенья, телефоны и вырисовывалось пятно от недавно пролитого на столе кофе. Пес Граф бесшумно приоткрыл носом дверь, огляделся, вбежал на кухню и растянулся рядом с ногами Влада, положив голову на лапы. Он закрыл глаза, но его уши двигались при малейшем движении. Совсем как человек.
Влад углубился в телефон, ежесекундно переключая треки и не находя «того самого». Тут его телефон завибрировал, кто-то звонил.
– Так, это из института. Наверное, опять дознаваться будут, почему я на паре не был. Аааа, сегодня же у нас образцово-показательный поход всей группой в кино. Что-то я не хочу, пожалуй.
– Ну так и скажи,– пожал плечами Арт, водя пальцем по краю бокала.
– Нет, так дела не делаются.
Влад поднял трубку, на том конце зазвенел голос старосты, тонкой и юркой девушки с русыми волосами, всегда убранными в низкий хвост.
– Да, да, Даш, я помню. Я бы с удовольствием пошёл, но ко мне сегодня родственники приехали, я должен помогать дома по хозяйству. Мне очень жаль.
Его голос был настолько проникновенным, что Даша ещё быстро проговорила пару фраз, а потом, немного смутившись, тепло попрощалась.
– Хорошо вам сходить, – пропел Влад на прощание и положил трубку.– Правильный подход, минимально вредящий твоему общественному положению.
– Но зато портящий тебя самого.
– Это меня не так сильно беспокоит, так как это капля в море портящих меня вещей.
***
Они выпили за успех. Арт чокнулся не так охотно, но все же бокальное стекло звякнуло достаточно громко.
Друг наконец нашёл "ту самую" песню, ей оказалась тихая мелодия, под которую мягкий мужской голос что-то заунывно пел на английском языке. Вечер тек спокойно. За окном снова начал накрапывать дождь вперемешку с мокрым снегом. Они вышли на балкон. Везде горели огни, везде была жизнь. Темнота бархатом застилала жизнь вне балкона, стараясь подавить все звуки. Небо было все того же ненавистного для Арта серо-персикого оттенка. Рваные облака смешивались, свешивались с изогнутого неба, и из них, как из плохо выжатого белья, капала вода.
– Я сегодня намерен философствовать. Если заниматься этим дозировано, можно стать умнее. Видишь, даже в карты у тебя сегодня выиграл, – Влад широко по-доброму улыбнулся. – Вот скажем, какая у тебя главная цель в жизни?
– Что?– Арт всматривался вниз, стараясь понять, что рисует парень в капюшоне на заборе. Скорее всего, просто матерная надпись или очередное "зайка, я тебя люблю". Варианта, получается, было только два. У парня в открытом рюкзаке было несколько баллончиков с краской, и Арт пытался разглядеть, каких цветов они были.
– Что для тебя в жизни самое главное, Арт.
– Не могу сказать точно, у меня много одинаково важных целей.
Парень достал, кажется, красный баллончик. За его спиной не было видно, что он рисует, да и забор был в тени от фонаря. Он плавно водил рукой, делая широкие жесты. Это напоминало странный завораживающий обряд. Скорее всего, большая надпись.
