Анастасия Сергеевна Барабошкина
Везде, но только здесь
– Вот и явилась Лилит на свет божий. – Катя перестала мять щеки и сняла турку с кофе с огня.
Четыре месяца. Почему именно этот срок? Возможно, не стоит верить снам. Они же порождения людей, а людям не стоит доверять. Вот и снам тоже. Но все-таки. Значит ли это что-то? Нужно кинуться головой в омут и дожить эту жизнь по своим желаниям? У него все равно не хватит силы воли думать, что стопроцентно он умрет через четыре месяца. А может, имелась ввиду не смерть, тогда что же? Нет, это уже бред. Катя, Катя, концентрируйся на ней. Что это за странная девушка из сна? Хотя нет, это не так важно сейчас. Ничего, по сути, не важно?
Прибыль.
Убыль.
Ничего.
***
В трамвае укачивало. Как он очутился здесь, Арт не помнил. Ах да, он ездил на работу, сидишь в небольшом колл центре, где все тебя называют оператором, а сам ты лишь впариваешь людям ненужные пылесосы и пластиковые окна. Не бред ли? Арт сменил за этот год немало работ, на этой же работал пока месяц. Немало, по его меркам, если учесть, что зарплата была приемлемой. Но не об этом речь. Арт вообще не любил вечерами уходить в повседневность, они были слишком возвышенны для этого.
Трамвай летел в знакомую неизвестную. Бейсболку Арт отдал Владе, а свою шапку не взял. Непривычно резкое ощущение холодного ветра у самого, ничем не защищенного теперь, мозга под черепом выкручивало мысли Арта наизнанку. За окнами бушевала ночь, в своем наряде из фонарей, улиц и лиц, одинаково желтых и броских на темном фоне. Внутри же трамвая, как внутри неведомого существа, было тихо, тепло и даже приятно. Только сквозняк из открытой форточки напоминал о реальности мира за окном. Нечего было терять. Арт вспомнил контур рыжей пряди на белом клетчатом полу, но сразу же, встряхнув головой, отвел мысли на знакомую улицу, мелькнувшую на мгновенье слева. Четыре, четыре, четыре. Четыре месяца, ведь, если вдуматься, за три месяца лета может родиться, пожить и умереть несколько поколений насекомых. Бабочек, жуков. А это всего три месяца, не четыре. Значит, и за это время можно запомниться, блеснуть крыльями, сделать этот мир немного похожим на себя или наоборот.
Мысли упорно перебивали друг друга, не желая возвращаться к знакомой улице за углом. Арт выдохнул. Специально с силой, чтобы избавиться от голоса урагана, что царил в нем. Пар вырвался, разнежившись, повис в воздухе, но через мгновение растворился. Остановка. Нужная, по всей видимости, – так подсказывает чутье, угадывая в запотевшем стекле размыто-яркие очертания палаток, стоящих недалеко от дома. Совсем рядом качающийся паренек держит пакет со свежей лепешкой. Шапка съехала на бок, весь вагон пропах хлебом. Арт отводит от него взгляд, наклоняется, чтобы лучше разглядеть палатки за стеклом, и, вскочив с сиденья, выпрыгивает из трамвая, становясь бегущей за окном трамвая мишенью для глаз тоскующих пассажиров, проводивших его взглядом до перехода.
***
Дверь в квартиру открылась, Арт положил ключи в карман пальто отца и закрыл замки. Из глубины комнат слышались, лились и взрывались голоса.
Тонкие светлые руки плясали над голубой чашей раковины, отбрасывая изогнутые тени на волнующуюся внизу прозрачную воду. Все было приглушенным, пастельных тонов, как полусмытым невиданной силой. Арт подумал, что его скоро тоже сотрут с этой картины какой-нибудь тряпкой, может, даже этой, половой, сиротливо приютившейся в углу. На желтой ткани были видны неотмывающиеся уже разводы и пятна, словно на старой палитре художника, которого не заботит жизнь. В ванной было холодно, даже от собственных, нагретых водой рук. Арт сглотнул. Медленно поднял лицо к зеркалу и привычным жестом руки хотел пригладить волосы. Но промахнулся, кончики пальцев ощутили лишь кожу черепа. Теперь, на чисто белой
голове выделялись брови, сохранившие рыжий оттенок, и глаза. Она говорила, что они орехового цвета, с каплей меда или огня. Она… Елена, лучший друг, с которым он несколько месяцев уже не общался. Друг? Да, конечно. Ничего боле. Арта снова вспомнилась тряска в ночном трамвае, тишина салона, сравнимая по надобности с тишиной луга перед рассветом, когда совершенно не хочется возвращаться туда, откуда пришел, чтобы увидеть застывшие стебли трав на фоне первых робких лучей в прохладном безветрии. Она. Это было нечто большее, что Арт не мог описать словами, да и не хотел, чтобы не приравнивать к чему-то земному. Как шедевр, созданный твоими же руками, и которого ты сам же и боишься.
В ней сочеталась вся музыка мира, она сливалась с ней, создавая неповторимую гармонию.
Это Арт и называл красотой. Эта красота была настолько велика, что выплескивалась наружу, на видимую часть души, делая ее глаза до боли прекрасными. Хотя, нет. Если задуматься, Елена не была венцом творения, отнюдь, нет. Просто простая, как масленое масло, такую не будут описывать поэты и романтики после случайного столкновения в метро. Впрочем, это было и не важно. Стремление к простоте всегда поощрялось небольшим набором цветов глаз, волос, да и сами цвета, только попав в руки к человеку, начали разбираться на оттенки. До этого красный был просто красным, таким, как рассвет, фламинго, яблоко. Все было больше объединено и сплочено, нежели сейчас, когда считается прискорбным
не отличить бордо от фуксии. Сплочение. Едва ли это нужно людям. Арт остановил мысли и потер левый глаз. Приятный зуд разлился по коже. Он знал на пересчет все родинки на ее лице. Словно сплетаясь в причудливые созвездья, они всегда горели на ее щеках. Так. Это слишком неважно сейчас. Арт уткнулся в махровое полотенце, которое все это время, не замечая, держал в правой руке. Повесив его, Арт снова умылся, но в этот раз нырнул под струи с головой. Раньше его кудри, длинные и витые, намокали и ложились после этого на лоб, закрывая брови и даже глаза. Он сушил их, расчесывал, но они все равно лежали спутано и своевольно. Арту это даже нравилось, поскольку ветер в волосах позволял забыть о ветре в голове.
На кухне бушевали гости. В пятничный вечер они были самым ожидаемым событием, даже больше, чем вечные сериалы по телевидению, регулярно идущие каждый вечер, которые смотрела мать Арта. Приехали тетя и ее муж, кажется, а также пара каких-то незнакомцев. Арт уже выучил, что незнакомцы возникали с работы отца, поэтому и их появление на этой кухне можно было оправдать. Всех присутствующих Арт определил по голосам, так как ему не хотелось лишний раз выходить и церемонно здороваться. Заливистый визгливый смех тети, понижающийся голос матери, скачущие ноты тихого отцовского баса. Все было привычно – на своих местах. Арт вышел из ванной и максимально быстро пошел по коридору в свою комнату, чтобы его не заметили гости.
– Господи Боже, святые угодники, ты ли это, Артуша? – Голос тети. Тети Людочки. Замедление шага, поворот,
возвращение. "Артуша, Артуша, и чем я провинился для такого прозвища?"
– Привет! Да, я немного побрился. Мне идет?
Тетя рассмеялась:
– Он такой милый, особенно когда хочет быть независимым. Как ты ему это безумие разрешила? – Она повернулась к матери.
– Дорогая, я все как разрешала ему, так и сейчас разрешаю, – мать мягко улыбнулась,– я начиталась литературы о детях в свое время и поняла, что я его насильно у себя не удержу. Он сам приходит ко мне, если это нужно.
– Пойми, Людочка, мы все – эгоисты, – вмешался отец,– и все отталкиваемся от собственной нужды. Думаешь, нам так нужно его наказывать, что наживать недоверие и недоговоренность между нами? Да и потом, он уже не подросток, я считаю, а молодой мужчина. Я горжусь им.
Отец жестом подозвал стоявшего в коридоре Арта, встал и положил ему руку на плечо.
– Вот, моя поддержка!
Он что-то еще говорил, но Арт не слушал его. Он смотрел на блюда, старательно расставленные в какой-то стратегической готовности по столу. Пахло специями, курицей и стараниями. Блюда собирали взгляды и пыль, их все равно не съели бы без остатка. Гости куда активней знакомились со спиртными напитками, приютившимися между курицей и салатницей, хрустальной и тяжелой, совершенно не подо что не подходящей. Но ее подарила та самая тетя, поэтому во время ее визитов существовала традиционная церемония водружения салатницы с любимым тетиным оливье на стол. Голоса смешивались с блюдами, из ртов сыпались те же самые острые и сладковатые специи, также пахло стараниями и курицей от их запачканных рук. "Цирк, шапито, да и только", как сказал бы отец, который сейчас, вроде бы, расписывал заслуги Арта перед отечеством.
Наконец Арта отпустили. Он пошел в комнату и решил выспаться. Сел на кровать, снял один носок и посидел в бессмысленной отрешенности. Потом лег на спину и так и заснул, не расстилая кровать.
Основным инстинктом, по версии Арта, кроме сна, было еще умение свыкнуться. Прижиться,
адаптироваться, но главное – прогнуться. Вот и тогда он лежал на кровати, слушая смех и невнятную речь, лязг посуды и скрип стульев и пытаясь свыкнуться с этим оркестром. Сон напал на Арта незаметно.
***
– Сходитесь!
Арт закрыл глаза. Отсчитал девять шагов от барьера и остановился. Вокруг было много снега, он прилип к ботинкам и мешал двигаться. Арт закрыл и поднял веки. Выстрел. Он не знал, кто его оппонент, Арт даже не знал, есть ли он вообще. И тут со звуком выстрела до него долетела мысль, что у него и не было никакого оружия. Пустая рука Арта зияла на звенящем воздухе. Арт сильнее открыл глаза. Вокруг ползла тьма, закрывая каждый сантиметр света, только светился мокрый снег на мысах ботинок. Он шире, как только мог, до боли, распахнул глаза. Словно пытался схватить ими остатки воздуха и света. Вдоха не получилось. Все исчезло, даже комки снега, и даже тьма. Арт все дописал.
***
Арт скорчился и изогнулся на покрывале. От страха, боли, непонимания, желая сбросить с себя сон. Сон был тяжелым. Арт со всей силы выпутывался из него, вытаскивая руки из тягучей массы бреда-воспоминаний-дремоты. Ощущения толпились вокруг него, странное чувство другой, отчужденной реальности не отпускало Арта. Он сел на кровати.
Гости уехали, судя по тишине, домашние уже спали. В квартире стояла оглушающая тишина. Оксюморон, который чертовски здорово описывал состояние воздуха, темноты, зажженной настольной лампы и одиночества вокруг нее. Арт уставился на маленькую картинку, стоящую на подоконнике, которую он сам несколько лет назад нарисовал. Он думал, что ему делать. Позвонить кому-нибудь из модернистов? Многие в гостях или просто не дома и не могут говорить, а те, кто решил остаться дома, наверняка давно спят. Не хотелось их будить. Была одна девушка, приближенная к салону, Оля, она как раз могла поднять трубку. Стоило ли ей звонить в эту странную ночь?
Она была когда-то горячо любимой девушкой Сенила. Была. На одной из вечеринок у Влады, куда пришло много людей, так, что все углы ими кишели, Арт впервые увидел Олю. Тогда он не был еще знаком с Катей. Сенил в почти торжественной обстановке представил друзьям свою избранницу, Олю, которая не краснея пожала всем руки и стравила пару анекдотов. Арту она понравилась своей открытостью, но более напористой, чем у Влады. Он не подходил к ней первый и не завязывал диалог, просто наблюдал издалека. Вскоре, перемолов со всеми все доступные темы и натанцевавшись с Сенилом, Оля подошла и к Арту. Они вместе сели на обитый плюшем диван и завели беседу о последних новостях из жизни ушедших из салона модернистов, коих было немало. Оля не тараторила, не суетилась, держалась достойно, но расслабленно. Она была пьяна. Молодо пьяна, до влажных глаз и до упоения, но не до бессвязных речей. Оля рассказывала свежие сплетни, медленно переводя взгляд с Арта на людей вокруг, словно она хотела сохранить всю оставшуюся энергию для этого разговора. Арт слушал ее, почти не перебивая. Иногда Оля сравнивала Арта с кем-то из бывших модернистов, но после все равно приходила к выводу, что Арт лучше их всех. За этим следовал комплимент, Арт краснел. Вино не кончалось, все шло своим чередом. Минут через двадцать от начала беседы к ним подошел Сенил и сказал, что он с парой ребят пойдет в ближайший супермаркет за тортом, который им черт знает для чего понадобился. Веселый Сенил так и не смог объяснить конечной цели покупки торта, и, довольный, скрылся за спинами танцующих. Оля проводила его задумчивым взглядом.
И тут она резко ожила, встрепенулась, скинула волосы с плечей, подалась всем корпусом вперед и поцеловала Арта. Для Арта это все слилось в одно единое движение, то ли от алкоголя, то ли от неожиданности. Она впилась в него губами и оплела руками. Арт понимал, что не имеет никакого права позволять ей делать этого, но почему-то не оттолкнул ее. Они сидели, слившись в поцелуе, наверное, несколько минут, пока к ним не подлетела Влада. Пару секунд она смотрела на них, потом растащила и бросила на разные стороны дивана. Она орала, нет, она бушевала и разбрасывала слова вместе с предметами, попадавшимися ей под руку. Рядом с ней стояла Елена. Стояла со спокойным серьезным лицом и смотрела прямо в глаза то Оле, то Арту. Как оказалось потом, именно Елена заметила их уединение на диване, именно она сказала об этом Владе. Сенил, вернувшись только под утро еще более радостным в сопровождении торта и ребят, сначала совершенно не понял, что произошло. Дверь открыла Влада, ребята сразу ушли спать, поручив Сенила держать большое бисквитное чудо в помятой коробке с ленточкой. Сенил так и остался стоять на пороге. В тишине, под сап и свист всех, кто остался спать у Влады, вокруг него вилась птицей скорби и негодования Влада, шипя, чтобы других не разбудить, о том, что якобы друг и девушка Сенила себе позволяют. На полу сидел Арт, на его плече спала Оля, рядом, опершись о стену, стояла сонная Елена. Радость Сенила, чем дольше он слушал Владу, тем больше сходила, сменяясь чем-то вроде урагана сразу из всех эмоций. Он стоял не двигаясь, лишь раздувая ноздри и кивая. Наконец Влада прервала рассказ, чтобы перевести дух. Воцарилась тишина, лишь раздувающиеся ноздри колебали воздух.
– Арт, можно тебя? – Все эмоции Сенила пропали, он глухо смотрел на Арта. Арт поднялся и подошел к Сенилу. Пару секунд они молчали, потом Сенил наклонил голову в бок и улыбнулся.
– Своооооолоочи, – протянул Сенил по-отцовски мягко. Он не торопясь развязал ленточку и снял крышку с торта. Еще раз вскинул взгляд на Арта и тут, замахнувшись, резко кинул торт прямо в лицо Арта.
В коридоре было их пятеро: человек, гнавшийся за жизнью, человек, боявшийся не разочароваться в ней, человек с закрытыми глазами, человек, который все принимал и человек с белым, большим, белым бисквитным лицом.
Каждый пережил что-то свое в те секунды, но все те люди были связаны пространством прихожей.
Наконец наваждение прошло, человек с белым лицом молча пошел в ванную, Оля охнула, сползла на пол и снова уснула, Елена растворилась за дверью комнаты, а Сенил с Владой пошли на кухню. Сенил успокоил Владу, выпил несколько рюмок коньяка и уснул. Наутро он спокойно поговорил и расстался с Олей, больше уже без желания с ней продолжать общение, а Арту сказал, что временно не сможет смотреть спокойно ему в глаза, а, значит, и общаться как прежде. Но через месяц они уже снова были близкими модернистами, которые простили друг другу творческие промахи.
А Елена так и не вернулась. После той вечеринки Елена перестала общаться с Артом. Резко удалилась на недосягаемую дистанцию. Она умела из одного поступка человека составлять о нем развернутое мнение и, не вынося на показ свою оценку, действовать независимо от всех дальше. Влада простила Арту тот случай, она просто приняла художественную душу Арта, как она сама говорила, за душевную маленькую болезнь. Сенил простил Арта как друга, без видимых на то причин. Оля долго звонила, утром и вечером, в течение трех недель и одного дня, у нее был собственный график звонков. По утрам она извинялась за содеянное, вечером просила сойтись и быть вместе. Арт деликатно и скользко на все отвечал. Звонки закончились, осталась Влада и Сенил. Они из последних сил поддерживали связь с Еленой, но она все больше превращалась в сумеречную субстанцию из разговоров старых знакомых.
Арт передумал звонить Оле и решил восстановить в памяти все детали внешности Елены, так как давно, уже две недели, не узнавал о ней и ее жизни никаких вестей. Арт вдруг почувствовал несдерживаемый порыв, бьющий из глубины его тела, и начал судорожно копаться в ящиках стола. На пол, кружась, упали черновики, обрывки бумаги, заметки и зарисовки. Вывалились папки, книги, учебники, старые тетради с конспектами. Несмотря на спешку, Арт все действия старался тщательно обдумывать. И вот на его коленях лежали дневники, его старые дневники, давние знакомые и альбом с фотографиями. Порыв стал колотить тело Арта изнутри, обдавая холодом. Это самобичевание было необходимо ему сейчас, но он толком даже не мог объяснить почему. Такое состояние обычно накатывало на Арта после того, как он выпивал или был уже на грани истощения. Арт открыл альбом.
На секунду он представил, что она рядом. Любил ли он ее? Он никогда не мог на это с легкостью ответить. Своим холодным спокойным характером она прожигала его насквозь, запоминалась, как форма разгоряченным металлом, не умела жалеть, а может просто не пробовала. В ней было собрано все, что причиняло Арту боль, заставляло его забывать, для чего он зашел на кухню, что сказали ему минуту назад, заставляло помнить лишь то, почему он сделал что-то не так, почему она так близка и далека. Эта великая машина крутилась на самом горючем топливе, на беспробудном «почему». Неопределенность, самый большой страх Арта, который подгонял его вперед, становилась желанным призовым фондом рядом с Еленой.
Он писал ей письма. В большей массе своей шуточные записки, пожелания хорошего дня, – приятные мелочи жизни. Никогда он так далеко не заходил в романтику, тогда же он был в ней по плечи, расплывался как в улыбке милыми фразами, комплиментами, стихами. Сложно сказать, нравилось ли это Елене. Она могла долго размышлять о чем-то, философствовать, что-то рассказывать, словно о себе. Но в реальности никто практически ничего о ней не знал, она была тихим океаном, без привычек, без зацепок. Только сплошная соленая вода, как слезы. По слухам потом она обзавелась и новыми друзьями, и привычками, к оттаиванию по весне в том числе. Она стала другой, наверное. Время покажет, в какую сторону поведут ее изменения. Но не к нему, не к нему…
Альбом лежал на коленях.
В первом файле лежала фотография с концерта. Это был джаз, вроде бы. Именитый джаз бэнд, куда билеты было не достать уже за четыре месяца. Но они тем не менее туда попали, по счастливой случайности, как обычно. Кто-то отказался от двух билетов за столиком в восьмом ряду, слева от сцены, которые они сразу купили. Он и Она. Вот и сейчас на него с печатной гладкой бумаги смотрели двое. Он, Арт, довольный, наряженный франт в костюме, только вот бабочки не хватало. И она. Елена. Арт старался сначала рассмотреть самого себя, а потом уже ее, но не получалось. Она была шикарна в совсем взрослом черном платье, без излишеств, простом и изысканном. Тоже улыбаясь, положив одну руку ему на плечо, а другой опираясь на мраморные перила. На следующих страницах бежала половина его жизни: вечеринки, кафе, концерты, спектакли, прогулки, выставки, посиделки дома. Елена в обнимку с Графом; смеющаяся в кинотеатре над прилипшим к носу попкорном; серьезная и тихая на спектакле о
вечном; уснувшая у него дома в кресле после тяжелого дня. Рот приоткрыт, ноги поджаты, волосы разлились по спинке кресла, руки сжимают подушку. Арт помнит, как долго смотрел на нее, но потом отвел взгляд, боясь того, что она проснется и это заметит. Но Елена не проснулась. Ему пришлось разбудить ее через час. Она удивленно и немного испуганно широко открыла глаза, потянулась и улыбнулась Арту. Если бы существовала какая-то кнопка, небесный центр управления временем, который может останавливать и сотни раз повторять моменты… Если бы Арт мог часами смотреть в застывшее очарование ее распахнутых глаз… Если бы.
Арт перелистнул страницу и закрыл лицо руками, положив дневник на колени. Все было перевернуто, закручено, одно прошлое стояло перед ним честным, простым в своей наготе. Дневники вместе с шелестом бумаги соскользнули с колен и упали на пол. Прерванная тишина снова за мгновение отвоевала свои владения.
***
Арт решил перебить воспоминания другими и набрал Сенилу. Шли гудки. Арт чувствовал, как ворочается, просыпается Сенил, как он проклинает всех вокруг и как берет трубку.
– Але.
– Сенил, привет, доброй ночи.
– Ага, время ты видел. Скажи, что ты пьян, иначе я вдвойне тебя прибью.
– Нет, Сенил, мне просто не хорошо. Мне нужно вспомнить с тобой что-то наше, приятное. Воспоминание, которое поможет мне восстановиться.
– Слишком много слов, я не понимаю. И вообще, я спал.
– Ладно. Помнишь нашу киноночь?
– Киноночь? Арт, ты точно не пил? Какая киноночь?
– Ну, мы ходили в «Репейник» на днях. Влада, Макс, я, ты. Там еще показывали «Леон».
– Арт ложись спать. Мы на днях такой компанией только утром собрались у Влады, и то недолго посидели, Владе уходить надо было. Спокойной ночи.
Сенил повесил трубку. Четыре месяца. Что происходит. Что делать.
Раздался звонок. Арт торопливо взял телефон – звонил Сенил.
– Ну, брат, ты меня окончательно разбудил, я спать не хочу. Поэтому говори со мной. Да, кстати, мы реально вспоминали в то утро все вместе «Леон», я все в голове прокрутил и нашел этот эпизод. Странно только это, точнее, ты. Все по норме?
– Да, да. Да. Все по норме. Идет по плану.
– Наверное.
Что-то внутри дребезжало, разбивалось. Арту показалось на какие-то бесконечные мгновения, что мир есть тишина, глубокая, обволакивающая, похожая на пузырь с черным дымом внутри. Странная ассоциация, странная игра разума. Но Арт ощущал, осязал, что только дом, в котором он живет, наполнен звуками, а в остальном мире царит безмолвие. И только Сенила Арт из внешней тишины вытаскивает, не дает задохнуться и прервать разговор.
– Да.
– Ты знаешь, мне кажется, я верю в бога. – Сенил больше не обсуждал с Артом девушек и в целом свою личную жизнь.
– Сильное заявление. С чего же такая мысль?
– Я обращаюсь к «Господу» не только в плохие времена, но и теперь в моменты радости. Вчера, например, объявляли оценки за контрольную по мат.анализу, у меня оказалась пятерка. Вместо того, чтобы поблагодарить Понкратова, у которого я списал, я поблагодарил Бога. Почему? Понкратов на меня, кажется, обиделся, ну и черт с ним.
Арт молчал. Он слушал голос Сенила как совокупность звуков, ему не хотелось распускать эту совокупность на отдельные смысловые нити. Все и так было хорошо. Тишина отдавала нотками блюза в воображении, чем-то щемящим, легким. Наконец Арт решил заговорить. Ведь Сенил замолчал и ждал ответа, сопя в трубку.
– Человеку нужен человек. Точнее, собеседник. У тебя, наверное, просто не хватает чужих ушей рядом, которые готовы выслушать тебя. Поддержать и порадоваться – прямые обязанности друга, столпы нравственной, духовной дружбы, не основанной на выгоде. Кто-то бородатый, карающий молнией с облачка вполне подходит на роль друга. Он могущественен, потому что невидим и молчалив. Ты сам за него продумываешь нужные слова поддержки и одобрения.
– Не думаю, Арто. Но если и так, то молчаливый авторитет нужен каждому. Далекие знаменитости, воображаемые друзья как часть твоих глубин, взрослые товарищи. Вот и у меня, как и у миллионов, есть такой друг, Бог. Только он другой, нежели просто молчаливый авторитет. Он любит всех, и меня, и любовь его чиста. Он рядом. И в горе, и в радости.
– А модернисты тебе зачем? – Арт не успевал угнаться за ходом мыслей Сенила.
– Не ревнуй. Вы далеко не молчаливые. Он – новый уровень моего самопознания. Вы же – были, есть и будете моей семьей.
Арт улыбнулся и промолчал. Он почувствовал, как кто-то большой, солидный, влиятельный играет в тетрис их мыслями и судьбами. Он любит их?
***
Смерть придет, у нее
Будут твои глаза.
И.А.Бродский
Арт снова проснулся и не засыпал уже до утра. Вспоминал Елену и других модернистов, листал альбома и дневники. Усталость сменилась отрешенностью и грустью. О прекрасном и ненужном.
У Арта было такое чувство, когда просто хотелось закрыть глаза, размазаться по сырому склизкому асфальту, провалиться в густую толщу воды под мостом и висеть там. Чтобы лишь маленькие холодные струи течений да всполохи света иногда отвлекали его. Нет. Их тоже стоит убрать. Просто однообразная, темная, ультрамариново-синяя масса вокруг. И он. Арт закрыл бы глаза, не утруждая себя морганием, и просто висел бы. Остановите верчение этой жизни, он умирает. Сколько жизней у человека? После скольких смертей внутри тела, когда только одичавшая боль может спасти, приходит окончательный конец? Арт и так знал, что этот договор лежит неоплаченной квитанцией в почтовом ящике, стоит только выйти за дверь, спуститься по серой лестнице к ящикам и засунуть руку в холодную, металлическую, пронумерованную пасть. Тогда зашуршит мир, зашуршат все мысли разом, сгрудятся вокруг Арта и поглотят его. "А дальше без меня". Без. Это какое-то отрицание, удаление.
Арт явственно услышал звук ластика, стирающего кривую линию на бумаге. Кривую линию. Вспомнил Его, не любителя прямого в этом мире. Ластик был в аккуратной, терпеливой руке. Это было страшнее, чем тряпка. Ей смахивают, но хотя бы несколько крошек от тебя останется. А здесь белая бумага тебя не утаит, она прямая и ровная как человек, который собрался предать. Арт откинул голову на стену и посмотрел в окно. За принужденной изогнутостью деревьев виднелось сливовое небо. Арту сразу представилась медовая мякоть слив, глубокий и насыщенный цвет их кожуры. Такие он собирал, перепачкав руки, пробираясь под деревьями и
складывая "сладкие кусочки беззвездного неба", как он их называл, в ведро.
Если все люди на своем пути даются для переосмысления собственного "я", если они все являются твоим прямым отражением, то. Арт ужаснулся. В нем кипело так много чувств сразу, он был настолько причудливо многогранен, изогнут душой, что сам порой в удивлении ходил по извилинам своего сознания, замечая все новые и новые проростки добавляющихся черт и форм. Арт больше всего боялся потерять оригинальность, слиться с обществом и стать одним из обычных людей. Но из-за этого он всегда пристально наблюдал за размытой гранью между эгоизмом и удержанием собственной позиции, между перешагнувшими барьер одобрения и теми, кто на нем балансирует. Арт хотел быть лучшим для всех и во всем. Эгоизм. За окном колыхались ветки деревьев. Он покачал в такт им своей рукой. На ней отчетливо выступили вены, пытавшиеся разодрать кожу, но слишком гладкие для этого. Интересно, сколько душ ненавидят его, Арта? Ведь в самой трудной своей борьбе, борьбе с собой, он из-за незнания сделал много неточных ударов. И попал в чужие сердца.
Арт помнил, как Елена мягко улыбнулась и сказала, что стихотворение замечательное. Бродский. Иосиф Александрович. Ей пора. Уже навсегда. "Прощай". Граница окончательно стерлась, Арт потерял ее из виду. Да уже было все равно.
***
Он слишком много думал последнее время. Не закрывал глаза сутками, писал, вспоминал, делал заметки, все, чтобы от него осталось хоть что-то. Хоть тщедушный очерк гелиевой ручкой на клочке тетрадного листа. Это стремление началось еще до сна, оно было само собой разумеющимся. Арт резко понял, что ему нужно торопиться. Он почти не заходил в социальные сети, почти ни с кем, кроме модернистов, не общался, выбирался часто на улицу один, да и то только по вечерам и утрам, до работы. Вечером было особенно прекрасно, потому что загорающиеся теплые огни окон в прорезях белых многоэтажек по-особому грели на фоне розовых закатных перистых облаков. Арт пытался вдохнуть в себя эту картину, наполниться ею и раствориться в мире. Но не мог. Закутываясь в сине-бордовый шарф, он шел дальше. Очнувшись от погружения в мысли у себя на кровати, Арт натянул одеяло, которым уже успел накрыться во сне, сполз на подушку и почувствовал, как наливаются свинцом глаза. Ему больно, он умирает, здесь есть человек, который остановит кружащуюся жизнь? В толпе поднимает руку один человек, его профиль обточен угрюмостью, кожа светла, нос тонкий, как и все черты лица в целом. Он молчит, потом поднимает густые темные брови, обнажая закрытые глаза. И когда веки взлетают наверх, Арт видит ее глаза, глаза Елены. До жути знакомые и близкие. Вот и пришел тот, кто остановит танец жизни для него.
***
Резкий вдох. Кровь вспенилась, забурлила в голове, Арт открыл глаза и в порыве шумно выдохнул. Что-то странное было в этой ночи. Перед ним все еще стояли Ее глаза, – последствие слишком быстрого погружения в глубокий сон. Глаза сверкали, манили, были большими опалами, в которых прятались звезды. Уже отгоревшие свое время и уступившие места размытым очертаниям солнца за тучами.
Ночь прошла. За ночь на улице потеплело, и утро началось с моросящего дождя. Зима устала быть единогласной правительницей города и пустила на несколько дней сюда осень. А, может, всего лишь на один день. В любом случае, в тот день сугробы из замерзшей воды плавились под водой, по дорогам текла грязь, верхние этажи домов отобрал туман, и, в целом, погода была просто восхитительной. К середине дня в радиоприемнике диктор победно огласил, что к вечеру ожидается похолодание, серые фигуры людей выдохнули и передумали доставать более холодную одежду из недр шкафов.
