– Так будет лучше для тебя. Пока ты здесь, никто не посягнет ни на твою жизнь, ни на жизнь других людей. Американцы готовы заплатить огромную сумму, чтобы забрать тебя к себе для изучения твоих способностей. Они особой гуманностью не отличаются, им неведомы сочувствие и милосердие. Они препарируют тебя как лягушонка. Да и наши европейские друзья не против познать твои способности, чтобы потом использовать их против нас. Здесь безопаснее. За тобой будет должный уход, питание, прогулки под присмотром, лечение, если оно потребуется, но выходить за пределы этого комплекса нельзя. Все ясно?
Она кивнула.
Спустя полчаса в комнату вошел он, с подносом, на котором дымилось что-то аппетитно вкусное, пряное, соблазнительное. Она ноздрями втянула притягательные запахи и приступила к обеду. Пока стучала ложками, пытаясь утолить нечеловеческий голод, ее невольный собеседник сидел напротив и ухмылялся.
– Вкусно?
Она яростно закивала.
– Приятного аппетита!
Пауза, наполненная звуками ложек и чавканья.
– Меня приставили охранять тебя, пока ты здесь. Потом тебя переведут в другое место, там будет другая охрана.
– Меня так и будут таскать туда-сюда, по лабораториям?
Он усмехнулся:
– Другого выбора у тебя нет, милочка. Слишком много желающих попользоваться твоими силами. Сама знаешь, что ничего хорошего это не принесет.
– Знаю. Получается, я проведу в лабораториях всю жизнь?
– Получается, да.
– Класс!
– А что ты хотела? Ты носитель смертельно опасных умений, ими еще нужно овладеть по-настоящему, чтобы разнести все к чертям.
– То есть, мой прошлый опыт тебя не впечатлил?
Он снова усмехнулся и ничего не ответил.
Июль, две тысячи двадцатый год
…Ее вывезли на заброшенное поле. Среди ровно подстриженной травы стояли странные приспособления, похожие на огромные зеркала на ножках, счетчики и дозиметры. Вокруг медленно собирались люди в военной форме и в защитных костюмах.
На ней сидела большая бледно-розовая пижама, а кончики травы приятно щекотали кожу стоп.
– Что мне делать?
– Покажи на что ты способна! – крикнул мужчина в рупор.
Она подняла руки и показала браслеты.
– Как?! На мне защита!
Он, держа автомат наперевес, усмехнулся:
– Тебя об этом и просят. Ты много лет провела под герметичной свинцовой защитой, неужели тебе трудно сломать пару железок?
Она фыркнула:
– Мне трудно.
– Давай, давай, реактор ты смогла взорвать, а сейчас ты ничего не можешь, да?
– Покажи свои умения!
– Ты уничтожила несколько человек, тебе жалко повторить?!
– Давай!
Она чувствовала, как злость закипает в венах, разливаясь бурными потоками по всему телу. Ее закрутило в вихре негативных эмоций. Гравитация завладела хрупким человеческим организмом, наполняя каждую клетку свежестью и новым дыханием. По рукам заискрился ток. Зрачки расширились и стали ядовито-красными. Раздался едва уловимый треск. Вокруг нее появился плотный большой шар под напряжением. Засветились ярким светом зеркала, замигали приборы. Они пытались раздавить, принизить, поработить сверхчеловеческие способности, но невидимая сила вырвалась на свободу, разорвав в клочья хлопковую ткань.
– Кажется, она теряет контроль…
– Вызывайте группу “А”, срочно!
Электрический ток поглотил ее полностью, лишив сознания. Разум упал в черную бездонную яму как тогда, тридцать с лишним лет назад. Она падала и падала, не в силах распахнуть веки и кричать до хрипоты, пытаясь вырваться из-под власти природной энергии. Кожу приятно покалывало, а тело становилось все более и более невесомым, словно парило в космосе, среди ярких звезд.
Она очнулась уже в палате.
Он сидел рядом и заботливо поглаживал по щеке, вглядываясь в ее бледное лицо. Сознание неохотно возвращалось обратно в тело. Там, за его пределами, было хорошо и уютно – словно душа умершего, бредущего в одиноком темном тоннеле, в конце которого теплый яркий свет и пуховая перина с лестницей, ведущей наверх. Ей даже пришла на ум мысль, что смерть таки унесла ее с собой на тот свет, куда она безжалостно хотела отправиться.
– Ты как?
Она только сейчас заметила, что лежит абсолютно голая.
– Вроде нормально. А что случилось?
– Ты потеряла контроль над своей силой. И ты озадачила наших ученых, – он улыбнулся. – Они вынуждены придумывать новые меры безопасности.
– А может быть вы меня просто убьете? Или отпустите, на худой конец?
Он присел перед ней на колени и крепко обхватил пальцами ее предплечья:
– Смерть не выход…
– Для меня выход! Мне надоела такая жизнь! Я опасность для всех, я живу в четырех стенах, как серийный убийца, я света солнечного не вижу!.. И почему вы меня тогда не убили, а? Почему пожалели? Великий русский гуманизм?
Он опустил голову. В ее голосе прозвучали нотки правды.
– Отпусти меня, прошу! Дай мне сбежать! Или убей! Ты же носишь с собой табельное оружие, тебе никто и слова не скажет! – слова отчаяния были схожи с мольбой смертельно больного человека, просящего у бога о скорой смерти. – Я не могу больше так, ты же сам знаешь, что это не жизнь!
По бледному лицу градом текли слезы, оставляя грязные следы. Она хлюпала носом, пытаясь втянуть обратно бежавшие из ноздрей сопли. Длинные волосы едва прикрывали соски, свисая запутанными прядями. Он смотрел на нее и чувствовал, как щемит сердце, стоит ей поджать пухлые алые губы или наморщить носик, из-за чего на переносице собиралась небольшая складка.
– Я не хочу тебя отпускать. Я бы сказал, что отвечаю за тебя своей головой, но не буду, хотя оно так и есть. Я не хочу тебя отпускать только потому что люблю тебя. Я люблю тебя, Алина!
Май, восемьдесят восьмой год
…– И что ты теперь намерен делать? Если обо всем станет известно, сбежишь, как последняя крыса? Или придумаешь очередной план по уничтожению человечества?
Долгожитель икнул и закурил в очередной раз. Сбросил пепел в латунную пепельницу и всмотрелся на кончик сигареты, который медленно пожирал маленький огонечек. Мужчина выдержал драматическую паузу, прежде чем выдать не менее достойный ответ:
– Самый простой и самый быстрый способ решить эту проблему, как ты уже сказала, сделать ноги. Я, скорее всего, так и поступлю. Но от нее я навряд ли смогу скрыться. Я знаю, что девчонка уже давно ищет меня, чтобы лично расквитаться. Она так и не поняла, для чего ее использовали. Людей убивать я больше не хочу, хотя логичнее было бы сплавить тебя на тот свет, так как ты узнала то, чего знать не следует. Мне терять уже нечего. Поэтому я отпускаю тебя на все четыре стороны.
Мила недоуменно приподняла бровь.
– Пошла вон, – добавил Долгожитель изменившимся голосом, – и больше не приходи сюда, никогда.
Июль, две тысячи двадцатый год
…Она удивленно воззрилась на него.
– Я люблю тебя! Поверь же мне, ну! Я не хочу тебя отпускать! Ты пропадешь там, а я… я только жить начал!..
Он едва не плакал, видя непонимание в пронзительных синих глазах. Ему хотелось трясти ее и кричать во весь голос, но снова знакомое поджимание губ, легкое подрагивание сморщенного носика и затянувшаяся до невыносимости пауза. Длинные пальцы утопали в спутанных волосах. Сложно было оторвать взгляд друг от друга, разорвать холодное молчание и не слышать, как стучат их сердца.
– Отпусти меня. Я умру здесь.
– Не отпущу, – произнес твердым голосом. – Запру тебя здесь, пока ученые не придумают новую защиту.
Она подняла черные от грязи руки.
– Я убегу. Ты не сможешь меня удержать.
Черные зрачки расширились, когда молния пронзила его насквозь. Бесчувственное тело упало к ее ногам. Яростно бьющееся сердце остановилось. Она встала и, присев напротив него, провела рукой по щеке, а затем быстро чмокнула в приоткрытые губы. Из пересохших уст вырвался стон облегчения. Резко выпрямилась, будто через все нервы прошелся ток, а затем, прикрыв веки, обернулась черным пятном, исчезнув на другой стороне света.
Большая, загруженная до невозможности, фура резко затормозила на дороге, едва не слетев в кювет. Под ногами хлюпала вода, и она, не выдержав, плюхнулась в лужу. Быстро встала, выставила руку вперед и остановила первый мчавшийся по трассе грузовик. Темный плотный плащ скрывал ее голое тело.
– Увези меня отсюда!..
– Как скажешь, красавица.
Она напоследок проводила былое место пребывания и расслабилась.
Незадолго до побега
…– У меня никогда не будет семьи! Не будет, понимаешь?! С такими умениями я обречена на одиночество! Кто возьмет меня в жены, кто? Ты? Он? Кто?! Я не хочу вечно гнить в лабораториях и реакторах, меня не устраивает та жизнь, которую я вынуждена жить!
– Не все строится вокруг семьи, милая моя. Мне пятьдесят три, у меня не осталось ни близких, ни друзей, ни родственников, уже больше двадцати лет сам по себе. И мне, как и тебе, не нравилась моя жизнь. А что делать? Жить нужно в любом случае. Если у тебя есть эти способности, значит, тебе их дали не просто так.
– Нет, ты не понимаешь! Ты не был на моем месте…
“Вы все ничего не понимаете…”
Конец лета, восемьдесят восьмой год
…– Я нахожусь в очень странном месте. Я попала сюда, чтобы выяснить обстоятельства смерти академика Валерия Легасова, который покончил с собой несколько дней назад. Это лаборатория, где по последним имеющимся у меня данным проводились опыты над детьми для свержения советской власти. Этот человек все еще здесь! Он дал мне уйти, но я заблудилась, и не могу найти выхода! Если вы найдете это видео, знайте, я пришла сюда, потому что двадцать шестого апреля восемьдесят шестого года…
Книга пятая
Девяностые
Глава I
Сентябрь, девяносто первый год
– Хто?!
Высокий металлический забор преграждал путь. Спустя несколько лет здесь будет стоять вполне привычный для современности шлагбаум, но даже с такой охранной системой попасть на территорию особого контроля – она же Чернобыльская Зона Отчуждения – попасть будет непросто.
Под ногами хрустел снег. Первые снежинки упали на пока еще зеленую траву, но не спешили таять. В тот день температура стояла ниже обычного – на градуснике показывало приличный минус. Для сентября такое явление из ряда вон выходящее – до середины октября стоит теплая, почти летняя, погода, солнце, легкий зной, ночью становилось прохладно, а днем жарко.
Из маленькой будки выскочил мужчина в тулупе.
– Ти що тут забула? Пішла геть звідси!62
На бледном маленьком личике появилась издевательская усмешка. Вокруг глаз собрались мелкие, едва заметные, морщинки. Прикосновение сентябрьского холода не мешало девочке в школьной форме преодолеть несколько тысяч метров, чтобы добраться сюда, откуда ее увезли три года назад.
Зрачки заполнились ядовитым красным светом. Стаи птиц взлетели высоко в небо, поднятые пронзительным визгом. Неведомая сила заставила мужика в тулупе взлететь, а затем, перевернувшись несколько раз в воздухе, упасть и потерять сознание. Бедолага распластался по украшенным мелкими льдинками асфальту.
Сознание перенеслось по другую сторону забора. Невидимая рука нажала на красную кнопку, раздался щелчок, и ворота, нехотя, медленно, отворились, открывая пустующую асфальтированную дорогу. Девочка едва не скользила по промерзшей после холодной сентябрьской ночи земле и хищно улыбнулась, когда дядьки в зеленых униформах с автоматами наперевес бросились к ней навстречу. Резко хлопнула в ладоши и растворилась подобно миражу.
Один за другим падали солдаты к ногам маленькой мерзавки, оглушенными острыми ударами.
Дорога была свободна.
Девочка поправила юбку и двинулась в сторону атомной станции.
Глава II
Октябрь, девяносто первый год
– Да-а, хорошие были люди, достойные товарищи, всегда подставят свое плечо, все расскажут, все объяснят. Эх… Нам очень сильно их будет не хватать, земля им пухом. – И провозгласивший замолчал, вливая в себя сто граммовую рюмку водки. А потом резко вытер рукавом куртки покрасневший нос и отставил рюмку, сморщившись.
Александр промолчал, опустив взгляд. Тяжело вздохнул, прокручивая в голове моменты, воспоминания будто бы из прошлой жизни: когда на станцию пришла весть о смерти Бориса Щербины и самоубийстве Легасова, все присутствующие погрузились в траурное молчание. Большая часть людей, занимавшаяся ликвидацией аварии, умерли в ближайшие пару лет – от радиации, от смертельных болезней и несправедливости жизни. Хотя на ЧАЭС по-прежнему находилось много людей, многие приезжали в Чернобыль чисто из-за заработка, но старые приятели, знакомые лица канули в лету, словно их и не существовало никогда.
Боровой до сих пор помнил случай, произошедший осенью восемьдесят шестого. Председатель, он же Борис Щербина, вместе с Валерием Легасовым находились на втором этаже чернобыльского штаба. Его кабинет располагался прямо под ними. В небольшом кабинете, у самой стены, стояли три широких, деревянных, пустых стола, за одним из них и сидел Александр, переворачивая раз за разом документы, принесенные кем-то из персонала со станции.
– Александр Александрович, поднимитесь-ка, пожалуйста, к нам в кабинет, – спустившийся Легасов тут же исчез за дверями кабинета.
Боровой перечить не стал, собрал все свои бумажки и поспешил следом за академиком.
– Вы в курсе, что радиация над развалом увеличилась в четыре раза? Сегодня пилоты зарегистрировали. И ваши физики зарегистрировали подъем температуры в нижних помещениях, под взорванным реактором. И на площадке активность фильтров, сквозь которые прокачивают воздух, в десятки раз возросла. Складывается впечатление, что в блоке началась неуправляемая цепная реакция. Давайте, выясняйте причину. Быстро и доказательно. Времени могу дать два часа. Не выясните точно, что это не ядерная опасность, будем объявлять тревогу и выводить людей с площадки. Сегодня у нас тысячи людей там работают. Времени больше дать не могу.
Александр едва слышно выругался себе под нос и спустился к себе в штаб. Вслед за ним вошел незнакомец, молодой мужчина, на вид которому лет тридцать–тридцать пять, сухощавый, высокий, темноволосый. Он предоставил недоумевающему ученому корочку и произнес:
– Попрошу вас, Александр Александрович, подписать все необходимые бумаги. Если вы не сделаете то, о чем я настойчиво вас прошу, то вы вынуждены будете понести ответственность за отказ компетентным органам.
“Час от часу не легче…”
– Ладно, давайте свои бумажки. Где расписаться?
Мужчина показал пальцем на маленькую черточку внизу документа:
– Вот здесь и здесь. Спасибо, Александр Александрович. Всего вам доброго!
В тот же день начался облет разрушенного реактора. Александр вместе с вертолетчиком пролетали над черной пастью энергоблока раз за разом, но специальные приборы ничего не показывали. Проведя бессонную ночь, незадачливый физик-ядерщик вновь отправился на поиски радиоактивной утечки – и снова ничего. Уже на третий день, кое-как разобравшись, Боровой, выйдя из вертолета, начал сильно кашлять и задыхаться будто от нехватки кислорода.
Удушающий кашель мешал спать, несчастный ученый промучился до самого утра и, не спавши, отправился на правительственное заседание, где ему предстояло рассказать о результатах исследования.
Александр, едва переступив порог штаба, рухнул на пол без сознания – голова в один миг закружилась, ноги подкосились, и все это время ему казалось, что он крепко спит, погрузившись в сон. Сначала его трясли как мешок с мукой, и, когда ученый не пришел в себя, военные подхватили его под руки и надавали пощечин. А потом усадили, когда физик-ядерщик распахнул веки и с удивлением уставился на людей, сидящих в зале.
Он попытался затесаться в углу, но заметил пристальный взгляд председателя:
– Что нам скажет наука, если она, конечно, уже проснулась?
С ним остался и Игорь Костин, тот самый фотограф, что с первых дней аварии находился на станции и делал множество фотографий, рыская то тут, то там, раздражая своим присутствием немолодого ученого. Конечно, это были его личные тараканы – Мила бы никогда ему не изменила, даже если бы осталась одна среди мужчин, – но мужское самолюбие неистово страдало, исподтишка зализывая раны.
Костин однажды заметил недобрый взгляд ученого:
– Ты дуешься на меня, потому что тебя назвали трусом?
Александр похолодел. Это произошло в том же восемьдесят шестом, когда на очередном заседании присутствовал прокурор из генеральной прокуратуры – заявился, не запылился. Он с выдержанным терпением выслушал речи физика-ядерщика (хотя в его глазах свирепствовала самая настоящая ярость) и вдруг заявил:
– В Чернобыле нет места трусам!
Невыносимый галдеж в миг прекратился, наступило гробовое молчание. Находящиеся в зале люди посматривали на Борового и его разгневанного собеседника, в их глазах был полнейший шок. Александр тогда не выдержал, встал и удалился из зала, громко хлопнув дверью.
Боровой зло взглянул на фотографа:
– Ты цепляешь местных девчонок. Мне это не нравится.
– То есть, ты хочешь сказать…
– Ты бабник!
– Но-но, не бабник, а любитель женщин!
Александр фыркнул:
– Какая разница…
Их спор прервал заглянувший в кабинет испуганный мужчина:
– Девчонка вернулась!
Игорь и Александр переглянулись. Последний почувствовал, как душа ушла в пятки.
– Ты же не веришь, что это она взорвала станцию?..
– Не верю. Но факты говорят об обратном.
– Ее же увезли в детдом!
Перепуганный вестник пожал плечами:
– Я и понятия не имею, как охрана на КПП ее пропустила!
– Ладно, идите! Мы сами все решим.
– И что теперь будем делать? – поинтересовался Игорь, когда работник станции ушел, хлопнув дверью.
– Понятия не имею. – Александр нахмурился. – В любом случае, так просто мы от нее не избавимся.
– Я так и не понял, чего она сюда-то возвращается? Ей что, тут нравится?
Боровой хмыкнул, промолчав. В своих мыслях он был в нескольких километрах отсюда. Ему пришлось побывать в квартире своего близкого друга, когда его увезли в морг. В рабочем кабинете все лежало на своих местах, но что-то было не так. Странное ощущение, что все подстроено. И чувство преследования тоже не отпускало, хотя Александр уже успел отругать себя за паранойю. Когда ученый вернулся обратно в Чернобыль, отлежав какое-то время в больницах, эта странная мания отступила. Зато перед глазами стоял стол, идеально вытертый, на котором стопкой лежали книги, какие-то записи и фотография маленькой девочки в платье.
“Алина…”
Видеокассета с докладом лежала у него в сейфе. Когда Александр оставался один, он прокручивал ленту раз за разом, пытаясь найти хоть какую-то причину смерти лучшего друга. Но все шло идеально, нет ни единой проволочки или зацепки. Тогда Боровой выключал видеоплеер и уходил в свои мысли, полные отчаяния.
Глава III
Одиннадцатое октября, девяносто первый год
Алина обернулась еще раз.
Никого.
Ее встретили достаточно прохладно, хоть им и удавалось скрыть легкое недовольство. На бледном детском личике промелькнула усмешка, но тут же скрылась под маской невинного ребенка. Иногда лицемерие спасает жизнь, если знать, за какие ниточки нужно дергать.
Она прошла на станцию и, свернувшись в первом попавшемся углу клубочком, уснула. Изо рта вырывались клубы пара, холод слегка покусывал нежную детскую кожу, оставляя красноватые пятна. Щеки покрылись легким румянцем. В отдаленные помещения тепло не поступало. Издалека можно было услышать постукивание лопат, глухие удары падающего на бетон угля и ругательства мужчин.
Ей нравились испуганные, бледные и осунувшиеся после бессонных ночей лица. Находящиеся на станции люди старались сохранить нарочитое равнодушие, но умелый взгляд пронзительных синих глаз замечал испуг, спрятавшийся на дне черных зрачков. Иногда они прятали недовольство и гнев под густыми темными ресницами.
– Че там?
– Попросили замеры снять, найди рулетку!
– А? Я тебя не слышу!
– Замеры сними!
– Чего?
– ЗАМЕРЫ, БЛЯТЬ!
Алина приоткрыла правый глаз и тяжело вздохнула. За стенами своего убежища раздавались громкие крики наперевес с ругательствами – шел капитальный ремонт одного из энергоблоков. На улице уже стояла глубокая ночь, температура упала еще ниже, с неба срывались мелкие снежинки, падая на промерзшую землю.
Лоскутки мрака вытянулись, касаясь кривыми отростками стен. Зашептали на разных голосах, обвивая тонкую девичью шею. По коже прошелся слабый электрический ток. Алина встала с пола и, поправив свой наряд, отправилась по коридору в полной темноте. Внутренний голос подсказывал дорогу, направлял, угрожающе шипя или молитвенно посвистывая.
Перед ней оказалась панель с выключенными приборами и несветящимися кнопочками. В небольшом помещении стояла гробовая тишина. Девочка еще раз осмотрелась и распростерла руку над панелью. Провела ладонью вдоль приборов, прикрыв веки, и, легко ступая по плиточному полу, чувствовала, как напрягаются пальцы, как кожа впитывает статическое электричество. И улыбнулась, отойдя подальше.
Панель замигала, заработали лампочки, яростно включился свет над головой. Раздался едва уловимый щелчок, экран с нарисованной схемой реактора засветился, показывая, что турбогенераторы пришли в действие. Алина села в крутящееся кресло и покрутилась, вытянув ноги в балетках. Волосы растрепались, а затем рассыпались по плечам тяжелыми прядями.
За дверью послышались шаги. Кто-то громко закричал.
Девочка встрепенулась и, расставив руки в стороны, растаяла.
Глава IV
Тот же день
– Как такое вообще могло произойти? Куда вы смотрели, олухи?!
За окном уже стояла глубокая, холодная, октябрьская ночь. Часы показывали десять минут девятого, когда дверь штаба открылась, и на порог ввалился уставший физик-ядерщик. На его тулупчике покоились мелкие снежинки, а щеки раскраснелись от прикосновения порывистого ветра.
– Да уж, погода решила нас повеселить…
Игорь отставил кружку, сделав глоток горячего кофе.
– Отныне здесь все необычно…
– То есть, ты хочешь сказать, радиация меняет погоду?! Не глупи!
Боровой взял чайник раскрасневшимися руками и плеснул воды в металлическую кружку. Бросил парочку чайных пакетиков и сделал глоток, чувствуя, как приятное тепло разливается по всему телу.
– Да я вообще-то другое имел в виду…
– Не понимаю я наших властей. – Александр отставил кружку. – Они решили и дальше эксплуатировать чернобыльскую станцию! Это при том, что один из энергоблоков неисправимо поврежден, в помещении сохраняется высокая радиоактивность, а местность вокруг превратилась в необитаемую пустыню! О чем они там думают…
– Ну, чернобыльская станция ближе всего к Киеву… – Игорь пожал плечами.
– Пожар!
Мужчины встрепенулись. Прибежавший испуганный работник станции в белой форме исчез за дверями, словно его и не было.
– Что, опять? – Игорь взволнованно посмотрел на Александра.
– Я должен на это взглянуть. Сиди! Я схожу туда один.
Боровой выбежал из штаба и, поймав первую попавшуюся машину, направился к месту происшествия. Еще издалека он заметил полыхающую крышу второго энергоблока – столб огня можно было разглядеть за несколько километров от станции. Все в точности как в восемьдесят шестом. Только вот на календаре конец девяносто первого. Такое ощущение, будто все происходящее перенесли из прошлого в настоящее. Или это напоминало просмотр первого фильма-катастрофы об аварии на четвертом блоке, который Александр смотрел без особого энтузиазма63.
– Мы остановили реактор! Слава богу, он был не поврежден!
– А что случилось-то?!
– Чертовщина какая-то… – ученый стоял поодаль от первой очереди и, закрыв лицо ладонью-козырьком, всматривался в ужасающую картину: пламя охватило кровлю, пожирая металл и бетон, и под натиском оного крыша обвалилась в машинный зал. Пожарные, караулящие в тот день, бросились в схватку с огнем и в очередной раз вырвавшейся радиацией, коей было намного меньше. – Турбогенераторы начали работать…
– Тридцати секунд не прошло, как все вспыхнуло…
– Разве такое возможно?!
Александр хлопнул себя по лбу и отвернулся. Ему стало дурно от увиденного.
“Это она…”
…На следующий день Александр вместе с Игорем вернулись на станцию. Последний прихватил все свое оборудование и поспешил за ученым, который словно с дуба рухнул – он бежал куда-то, извергая ругательства (репортер знавал его как человека, который материться не умеет!) и обещал уволить всех, кто допустил произошедшее ночью на станции.
– Что с тобой? Ты сам не свой!
– Нормальный я! Ты лучше объясни, как турбогенератор мог самопроизвольно включиться?!
– А я откуда знаю? Ты же физик!
Боровой в очередной раз выругался.
– Кажется, я понимаю, как…
Александр с удивлением воззрился на фотографа, показывающего пальцем ему за спину. Он впал в ступор, увидев на обрушившихся от пожара металлических конструкциях девочку в школьной форме.
Малышка вмиг вбежала по валяющимся под ногами балкам и принялась подпрыгивать на них, издавая злобный смех.
Глава V
Спустя пару лет, девяносто третий год
– Что у вас тут случилось? Подняли меня посреди ночи и вышвырнули сюда, толком ничего не объясняя!
Саша едва поспевал за перепуганными работниками станции. Предыдущую ночь он плохо спал, а на утро, отправившись на службу, мечтал, как упадет на чистую и такую соблазнительную постель и вырубится – часов на десять, не меньше.
После аварии на ЧАЭС его жизнь кардинально изменилась: утром двадцать шестого апреля его, как и всех, кто работал в помещениях близ четвертого энергоблока, увезли в припятскую медсанчасть. Затем перевезли в Москву, где он едва не отбросил копыта. Саша, он же Александр Свиридов, с ужасом наблюдал, как изменившиеся до невозможности тела его друзей на каталке отвезли в морг. Один за другим, каждый день как последний, и, казалось бы, чуда не случилось, ибо от смертельной дозы радиации погибли практически все… кроме него.
Саша прикрыл веки, в очередной раз уставившись взглядом на обожженные руки – кожу покрывали чудовищные язвы, из которых вытекали кровь и гной, все болело и нестерпимо чесалось. К горлу подступала ставшая привычным сухота, и молодая заботливая медсестричка в защитном костюме подавала ему стакан воды с небольшой трубочкой, через которую ему приходилось пить. Каждый час он чувствовал, как болезнь пожирает внутренние органы. По глазам больно бил свет от одинокой лампы или редких солнечных лучей, проникающих в палату через узенькие щели. Саша с трудом дышал, с трудом жил, проводя как можно больше времени во сне – и все надеялся, что смерть унесет его с собой, как и всех остальных.
– Почему я выжил? – как только Саша пришел в себя, оставшись наедине с невеселыми мыслями, он подошел к заведующей радиологического отделения, полноватой женщине с забавными кудряшками.
– А ты бы предпочел умереть?
Он вздохнул:
– У меня никого нет. Жена ушла, родители давно умерли. Знаете, у меня очень сложный характер, я пил, изменял своей жене, и произошедшая со мной трагедия – расплата за мои давние грехи. Я просто не должен был выжить! Кому я теперь нужен? Такой урод?
– Ты еще молодой.
– Мне совсем недавно исполнилось двадцать шесть лет.
– У всех есть скелеты в шкафу. Но это не означает, что все должны умереть.
– Но я ведь теперь урод! Взгляните на меня! – все его тело покрывали бледно-розовые пятна, оставшиеся после ожогов, многочисленные шрамы и некоторые, все еще не заживающие, язвочки. – Кому я теперь нужен? Ради чего мне теперь жить?!
Заведующая посмотрела на Сашу снизу вверх:
– Для себя. Живи теперь для себя.
Еще не один месяц Саша провел в больничной палате. Когда выписался, понял, что идти ему некуда – Припять эвакуировали, теперь в город никого не пускают, но зато в Киеве строятся новые жилые дома для людей из опасной зоны. Делать нечего, и спустя пару месяцев Саша проживал уже в новой, двухкомнатной, квартире.
– Разве вам не сообщили? – мужчина в белой униформе расстроился. – Нам сказали, что якобы ведется уголовное расследование аварии на Чернобыльской АЭС…
– Ха! – громко издал Саша. – Это дело давно закрыто, обидчики наказаны… еще в восемьдесят седьмом! Какое уголовное дело они собрались расследовать?
Девяносто третий год
Спустя месяц после доклада Магатэ в Вене
…– Ты уверена, что академика Легасова убили? Это тебе сказал тот человек, Долгожитель?
Мила подняла глаза:
– А больше и некому. Он использовал академика и его дочь в корыстных целях. Он давно планировал нанести разрушительный удар по советской власти. В общем, катастрофа, скорее всего, была спланирована заранее. Я каким-то чудом выбралась из лаборатории и поспешила домой. У меня не было никакой гарантии, что он не бросится за мной следом.
– Ты пошла туда, потому что обнаружила адрес, оставленный академиком Легасовым?
– Все верно. Он рассказывал про лабораторию, какие именно опыты там проводят, и все в таком духе. Опыты, в основном, ставили над маленькими детьми. И, если я не ошибаюсь, этих опытов было всего ничего: мальчишку, которого похитили его специально обученные люди, и дочь академика Легасова, Алина. Парень не выжил, они вкололи ему большую дозу слаборадиоактивного урана. Когда пропажа обнаружилась, то подумали, что это рук дело очередного маньяка. А дочку он привел примерно через год после смерти мальчика. И… в общем-то… процедура была та же, но они заметно снизили дозу и вкалывали ее помаленьку. Девочка целый год мучилась от невыносимой боли, а когда умерла, ее сбросили в первую же попавшуюся яму. На месте четвертого блока был котлован под реактор, вот именно туда ее и сбросили. Но девочка каким-то чудом выжила. Скорее всего, это из-за нее произошел тот злополучный пожар. Девочка сейчас там же, в Чернобыле. Мой муж, востребованный физик-ядерщик, мне об этом поведал. Он был здесь, в Москве, после похорон Легасова.
– На самом деле ты права. Узел веревки был каким-то странным… альпинистским. Мы даже веревку не сразу смогли перерезать. Навряд ли Валерий занимался чем-то подобным. Делаем вывод: это лишь маскировка под самоубийство. И, если я правильно тебя понял, то этот самый Долгожитель решил устранить своего бывшего коллегу…
– Когда я оказалась в лаборатории, там не было ни единого человека. Был только сам Долгожитель…
– Куда ты клонишь?
– Он мог убрать всех своих сотрудников, чтобы те ничего никому не рассказывали. Вообще-то он, этот Долгожитель, показался мне сплошным дегенератом, который не понимает, что он творит. Читать он не умеет, писать тоже. Я это со слов Валерия знаю. С ним вечно находился его личный секретарь. Подписи ставил, даты указывал. А девочка… ну, с учетом того, что о мертвых либо хорошо, либо ничего, но она при живых родителях оказалась сиротой. Мама от нее отказалась, а Валерий… возможно, было несколько встреч, но мне говорить о нем плохие вещи не хочется, он достойный человек, но как отец он… – Мила вздохнула и решила не продолжать начатую мысль.
Следователь кивнул, прикуривая сигарету.
– Все ясно. – Он выдохнул табачный дым и снова затянулся. – Получается, что именно эта девочка виновата в произошедшем.