Алина Горделли
Ты, я и море
На примерке Минни казалась рассеянной и погруженной в свои мысли. Она позволила матери выбрать и фасон, и материю платья, только попросила чтобы его непременно украсили чайными розами. Ведь именно благодаря чайной розе состоялось их первое знакомство с Артуром.
Эдит внимательно наблюдала за Минни, но ничего ей не сказала и взяла все заботы о платье на себя. Тем не менее, когда они вернулись домой, Эдит проследовала за Минни в ее комнату и твердо уселась в кресло.
– Минни, детка, скажи в чем дело, что тебя так гложет сегодня? Вчера ты была вся такая радостная и веселая.
Минни колебалась: а может все-таки спросить? Ведь родная мама же! Наконец, она решилась.
– Мам, – начала она неуверенно, – я все думаю… мне хочется знать … совсем немного… хоть самую капельку … как все будет,а?
– Что – будет? – глаза у Эдит округлились, и Минни поняла, что допустила ошибку. Но ее уже понесло.
– Ну в первый раз, мама. Будет хорошо, или … неловко … и вообще, как себя вести, что делать? – Минни было неприятно, что она затеяла этот разговор, у нее на глазах выступили слезы.
– Минни, о чем это ты! – строго произнесла Эдит, проигнорировав первый вопрос, – тебе ничего не полагается делать и ничего не надо знать! О Боже, – продолжила она с возмущением, – что подумает о тебе наш будущий зять!
– Ничего плохого он обо мне не подумает, мама! – ответила Минни, – он меня любит и уважает. Сейчас совсем другое время! Что же получается, я должна лежать как бревно и ждать, когда со мной что-то сделают? – с отчаянием воскликнула Минни. – Ты ведь девятерых родила, ну расскажи хоть что-нибудь!
Эдит смягчилась.
– Минни, детка, вот именно, что родила девятерых, а, как и ты, ничего не знала, когда замуж выходила. И, как видишь, прекрасную семью создала.
Поколебавшись, она продолжила.
– Тем не менее, я согласна с тобой, что время сейчас другое и, может быть, мне следовало это принять во внимание, когда замуж выходили твои сестры.
Эдит облизнула пересохшие губы: для нее такой разговор был тоже впервые.
– Минни, так как венчание мы не планировали, а это необходимо, именно для невесты… когда в последний раз у тебя было недомогание?
Минни почему-то покраснела, хотя краснеть было не от чего, но разговор был крайне неловким.
– Неделю назад…
– Ну хоть с этом повезло, – облегченно вздохнула Эдит, – а.... а ты понимаешь почему?
– Как же мне понимать, если мне понимать не полагается! – отрезала Минни.
Эдит поджала губы и тяжело вздохнула, собираясь с мыслями.
– Для того, чтобы на свет появились дети, – начала она, – вы ведь хотите детей?
– Не увиливай, мама!
– Ну вот. Ээээ.... ээээ… для этого часть его тела должна войти в тебя! – скоропалительно выпалила Эдит и выдохнула, будто бы выдулся большой воздушный шарик.
Теперь они обе сидели пунцовые. Но, благодаря Давиду, Минни уже знала, что именно должно войти.
– Это будет больно, неприятно? – еле слышно пролепетала Минни.
– В первый раз – да, – мягко ответила Эдит. Она уже взяла себя в руки, так как самая тяжелая часть разговора была позади. Эдит, правда, неприятно удивило то, что Минни не спросила, о какой именно части тела шла речь.
– У порядочных девочек, – с ударением на слове «порядочных» произнесла Эдит, – там есть препятствие, и, когда оно рушится, то бывает достаточно больно, и бывает кровотечение.
– Но потом уже намного легче, – добавила она поспешно. А ну как опять откажется замуж выходить ее странная младшая дочь! – Зато у вас будет ребенок!
Минни ужаснулась:
– Много крови?!
– Да нет, совсем немного… – Эдит встала, разговор этот был тягостным, и она не была уверена, что полезным. Минни казалась расстроенной и подавленной.
– Минни, детка, мир так устроен со времен Адама и Евы, и от первой брачной ночи еще никто не умирал! Я пойду присмотрю за прислугой! – и Эдит поспешно сбежала.
Последняя фраза матери, несомненно, указывала на верный масштаб рассматриваемой проблемы – испокон веков через это проходили несметные поколения женщин – но Минни от этого легче не стало.
Ничего себе «не умирал»! Она-то надеялась и рассчитывала на блаженство, которое уже испытыла от его поцелуев и ласки, а не на операцию без наркоза! Как же так?! Почему же ее так тянуло к нему, почему так жаждали ее грудки прикосновения его пальцев, его губ, почему же так упоительны были его поцелуи, сам запах его тела, мягкость его теплых губ, чуть солоноватый вкус его рта. Для того, чтобы как мотыльку попасться в ловушку и сгореть в огне?! Сгореть от боли и стыда, вместо ожидаемого упоения? Зачем же тогда его объятия и поцелуи обещали это блаженство и счастье? Значит, все-все обман?! Мужчинам одно удовольствие, а женщины живут с ними, играют в счастливые семьи, притворяются ради детей, ради того, чтобы не остаться одной, не стать чьей-то приживалкой, иметь еду на столе, наряды в шкафу и побрякушки на пальцах? То есть продаются, ничего не получая взамен?! Ну да – тех же детей, конечно …
Минни упала на постель ничком, из глаз ее лились непрошеные слезы. Она была физически крепкой и здоровой девушкой, и боли или неловкости она не боялась. Самым страшным было потерять свое только что обретенное восторженное чувство, свою юную безмятежную любовь. А как ее не потерять, если тот, кого любишь, принесет тебе боль и унижение? Неужели она разлюбит своего милого Ушастика, своего Артура? Зачем же нужна была эта свадьба, лучше бы все осталось как было! Лучше уж выйти замуж за Чарльза и продолжать его не любить, чем разлюбить Артура!
Минни вспомнила его глаза, легкость прикосновений, мягкие губы, то, как он нежно и осторожно ее касался, как все время заботливо заглядывал в глаза, проверяя, хорошо ли ей, – и резко поднялась. «Нет не верю! Не может он меня обидеть, сделать больно, или даже просто неловко, неприятно! Кто угодно, только не он! У нас все будет по-другому. Вот пусть от Адама и Евы у всех было так, а у нас будет по другому!» – упрямо решила Минни, утирая слезы. «Мой милый, добрый, нежный Ушастик!» И ей так захотелось, чтобы Артур оказался рядом прямо сейчас. Прижаться бы к нему, устроиться у него на груди, и он бы ей сам все-все рассказал, успокоил и убаюкал. И совсем ей было бы не стыдно узнать обо всем именно от него. Вот с родной матерью было стыдно говорить, а с ним – нет! Надо, надо было обо всем спросить его самого!
Но Артура рядом не было, и она даже не знала где его искать, если бы и осмелилась. Скорее всего, он вернулся в Болтон.
Все равно необходимо узнать «второе мнение», как говаривал доктор Джоунс, лечивший папу от подагры. Но чье? Оставались только сестры. Муж Элинор серьезно болел, его присутствие на свадьбе было под вопросом. Ей, конечно же, сейчас не до переживаний Минни. О Мэгги даже речи быть не могло: ее муж идеально подходил для роли «постельного обидчика». А вот Лиззи, кажется, была счастлива со своим Брауном. Во всяком случае, она всегда казалась улыбчивой и довольной жизнью. Значит Лиззи – так тому и быть.
За пятичасовым чаем Минни осведомилась, успели ли отправить приглашения сестрам, и, узнав, что нет, предложила свои услуги.
– Мне хочется самой пригласить Лиззи, мама. А открытки для Элинор и Мэгги я оставлю ей, – заявила Минни безапелляционным тоном.
Эдит поджала губы, она поняла, в чем дело. Однако перечить Минни было опасно: на кону ведь стоял не только ее брак, но и помолвка Макса с Клементиной Сэссил.
Поэтому в шесть часов вечера Минни уже стучала подвесным молотком у двери скромного особняка Браунов. Ей повезло – дома оказалась одна Лиззи: ее муж и девочки уехали навестить родителей Роберта. Лиззи обрадовалась неожиданному визиту сестры, велела приготовить чаю с пирожными и галетами. Ей не терпелось расспросить Минни о женихе, о скоропалительном браке, она сгорала от любопытства. Но Минни удалось перехватить нить разговора.
С гордостью поведав сестре о военных и профессиональных достижениях жениха, его храбрости, честности и и принципиальности, доброте и сострадании (Лиззи при этом добродушно улыбалась восторженным речам влюбленной девушки), Минни сражу же перешла к делу.
– Лиззи, мы уже целовались…
– Ух ты! – вклинилась Лиззи полуосуждающе, но и с восхищением.
–… и мне очень хорошо с ним. Но мне все-таки надо знать, как все будет в первый раз… да и потом тоже. Мама же знаешь какая… старомодная. Твой Браун – хороший человек, вы ведь счастливы, да? Вот я и подумала, что ты мне хоть немного расскажешь, хоть в общих чертах. – Минни не испытывала с Лиззи того неудобства, как при разговоре с матерью, но все равно было неловко.
Однако Лиззи все правильно поняла. Удобно устроившись с ногами в кресле и завернувшись в легкую шаль, она ответила доброжелательно и откровенно:
– Ну что тебе сказать, Минни. В первый раз было неудобно и, действительно, больно, я даже потом целых три дня ходить прямо не могла, – не к месту весело расхохоталась Лиззи, – а потом так привыкла, что даже перестала замечать!
Видя недоуменное лицо Минни, она попыталась объяснить:
– Роберт такой хороший человек и семьянин, что ради него стоит потерпеть некоторое неудобство.
– Потерпеть…, – пробормотала Минни.
– Тем более, что он редко меня беспокоит, у него такой спокойный и ровный характер.
– Беспокоит...., – снова отозвалась Минни.
– Ну да, ему же это, наверное, приятно, а мне разве жалко доставить ему удовольствие? Ты знаешь, – всплеснула руками Лиззи, – я так привыкла, что в последний раз когда мы спали вместе, кажется это было месяца три назад, придумала прекрасный узор для вышивания, пока Браун … был занят своим делом, – и она снова звонко расхохоталась.
– И так было всегда? – тихо спросила Минни.
– Да нет, первые года два было тяжело, а потом, особенно после рождения девочек, уж я привыкла и стала спокойно к этому относиться, как к чистке зубов, – снова колокольчиком рассыпалась Лиззи.
Минни сидела задумчивая и нахохлившаяся. И это Лиззи, у которой, по всем меркам, счастливый брак с хорошим человеком…
Она собиралась с мыслями, когда раздался стук подвесного молотка и на пороге гостиной появилась Мэгги. Минни вскочила, встрепанная и встревоженная. Говорить с Мэгги на эту тему она отчаянно не хотела.
– Ах кого это мы видим! Новоиспеченную невесту! – Мэгги прикоснулась к щекам Минни своими – ледяными, хотя на улице стоял теплый августовский вечер.
– Я принесла Лиззи приглашения на свадьбу, вот тут для тебя, и для Элинор, – затараторила Минни, продвигаясь к выходу из комнаты, – а мне уже пора…
– Минни приходила узнать о фактах жизни, – засмеялась Лиззи.
Минни замолчала. Она не успела предупредить Лиззи.
– Ах вот как, – насмешливо проговорила Мэгги, стягивая с рук черные атласные дорогие перчатки. – Так ведь твой жених – моряк, лейтенант, не так ли?
Минни не ответила.
– Ну тебе нечего беспокоиться, дорогуша! – неумолимо продолжила Мэгги. – Уж он-то в этом деле, наверняка, мастак, в скольких портах побывал! Да еще, небось, в самых разных странах! – и Мэгги расхохоталась, запрокинув голову. – Все национальные кухни перепробовал!
Покрывшаяся красными пятнами Лиззи пыталась остановить сестру, но та продолжала говорить, медленно и четко. Она подошла вплотную к Минни и смотрела ей прямо в глаза. Минни с ужасом увидела расширившиеся зрачки, из-за которых глаза Мэгги казались совершенно черными, как колодец.
– Надеюсь, он хоть здоров и не обойдется с тобой в первый же раз как с портовой…
Мэгги не успела договорить. Со всего размаху Минни ударила ее по лицу.
Горделиво выпрямившись, хоть губы у нее и дрожали, она ответила:
– Мой Артур – офицер и джентльмен, а любителей портовых жриц ты знаешь лучше меня, где искать.
Мэгги охнула и осела.
Развернувшись и не обращая внимания на причитания Лиззи, Минни выбежала из дома сестры.
Что же она наделала! Зачем нужно было сюда приходить? Рассорилась с сестрами! А если они не придут на венчание, что сказать родителям?
Полдороги домой Минни бежала, вся в слезах. Потом ей пришло в голову, что ее могут заметить и узнать знакомые, да еще те, которым известно о предстоящем венчании. Бог знает, что они могут подумать! Минни остановила кабриолет, и до самого дома сидела скукожившись в углу кареты.
Добравшись домой, Минни заперлась в своей комнате и на ужин не вышла. Ричард ничего не мог понять и очень переживал, не поссорились ли они с Артуром. Эдит пыталась его успокоить. На семейном совете было решено, что Минни не стоит раздражать, иначе от нее можно ожидать чего угодно.
– Я уже, видимо, состарилась, Ричард, я ее плохо понимаю, и у меня нет энергии с ней тягаться. Хоть бы уж скорее настала суббота! И подумать только, что все это могло продолжаться целых восемь месяцев! Какое счастье, что я уступила, и что через два дня она станет заботой и головной болью Артура Рострона, а не моей!
Вечером заинтригованная всем происходящим Кэти принесла Минни в комнату сандвичи, закуску и чай. Постучав в дверь, она почему-то с любопытством огляделась, будто ожидала там увидеть того самого Дэйвида.
Минни кипела: какова Мэгги! Откуда в ней столько злости? Родная же сестра! Она перебирала в уме подробности их ссоры, вспомнила расширенные страшные черные зрачки… и ахнула, прижав ко рту ладошку. Ей все казалось, что где-то она уже это видела, и сейчас она вспомнила. Такие зрачки были у папы, когда ему сделали укол морфия, чтобы облегчить особенно острый приступ подагры. Неужели?! И что теперь делать?! Сказать родителям? Тогда придется рассказать и все остальное, описать ее грубость, их ссору. Минни стало стыдно за свой поступок, ведь Мэгги была явно не в себе. Родителей жалко, а вдруг им станет плохо, да еще перед венчанием и помолвкой Макса?… Лучше подождать. Ведь не пойди она к Лиззи сегодня, так и остались бы все в неведении… Минни стиснула руки – как-то же надо помочь сестре и не наломать дров. И тут ее осенило. «Я же теперь не одна, у меня есть мой Артур – умный, находчивый, заботливый. Вот у него и спрошу в субботу, как выдастся минутка, как поступить». У Минни будто гора с плеч свалилась: как это здорово, что теперь у нее есть такой близкий и надежный друг!
Нет, все-таки не напрасно она сходила к сестре! Минни теперь ясно понимала, чего и как не должно у нее быть. Мэгги завидует, это ясно как божий день, а Лиззи – просто клушка. Вся беда как раз в том, что их, как полных дур, бросили в постель к мужу, вот все и пошло наперекосяк! Минни почувствовала прилив энергии, уверенность. Если все так плохо или, в лучшем случае, обыденно, то о чем же писали Шекспир, Гёте, Дюма? Версальские тайны и романы? Все эти влюбленные великосветские дамы? А ей в нос тычут закоснелой, засохшей как прошлогодняя корка хлеба моралью британского среднего класса? Нет уж, дудочки! У нее с Артуром все будет по-другому! Только она, Минни, должна будет в этом ему помочь – и ему, и себе.
И все же, все же… От чего отталкиваться она теперь знала, но где же узнать о том, как должно быть? Минни снова улеглась животом на кровать и подперла подбородок двумя кулачками. Ее охватил азарт: неужели она ничего не сможет придумать? Минни стала перебирать в уме подруг и родственников, но, обжегшись дважды, не смогла бы довериться никому из них… И тут ее осенило – тетя Элис! Как же она не подумала о тете Элис!
Тетя Элис была младшей сестрой Эдит и черной овечкой в семействе Хэксли. Даже на старых пожелтевших дагерротипах было видно, какая она была красавица. Дагерротипы эти любопытная Минни выудила из самого далекого угла комода гостиной несколько лет назад, когда о них вскользь упомянули в разговоре Макс и Эдит. Минни и сама помнила, хоть и смутно, тетю Элис – веселую, пахнущую ландышем, всю какую-то звенящую и задорную. Но, когда ей было лет пять, тетя Элис внезапно исчезла. Как это часто бывает с детьми, Минни о ней долго не вспоминала, но обнаруженные уже в двадцатилетнем возрасте дагерротипы ее заинтересовали. И не в последнюю очередь потому, что она оказалась очень похожей на тетю Элис, кареглазую брюнетку. Минни долго преследовала Максвелла, с которым была особенно близка, несмотря на разницу в возрасте, вопросами про Элис, пока он не сдался и не рассказал ей все, что было ему известно, а известно было немного.
Оказывается, красавицу Элис Хэксли рано выдали замуж, в восемнадцать лет, от греха подальше, за бравого полковника-кавалериста, и, конечно же – неудачно. Муж был на двадцать лет старше, изнурял жену ревностью, дело доходило до рукоприкладства. Элис долго терпела, но, в конце концов, не вынесла унижений и, через три года, сбежала к родителям. Те ее не приняли, опасаясь скандала, и попытались отправить обратно к мужу. Полковник Бриттон приходил с повинной, родители Элис пытались ее уговорить, в переговорах участвовала и обремененная семейством Эдит, которой было уже сорок лет, но Элис категорически отказалась возвращаться к мужу и пригрозила покончить с собой. Чтобы как-то смягчить скандал, Элис некоторое время жила у Стоттертов, но Эдит опасалась ее негативного влияния на подраставших дочерей, и Элис это чувствовала. У нее был прекрасный врожденный вкус к нарядам и украшениям, и она скоро нашла себе работу модистки во французском доме моды, небольшую квартирку и съехала, к вящему облегчению Эдит.
Через некоторое время полковник Бриттон, пьяный, свалился с лошади во время любительских скачек и умер. Элис официально стала вдовой и, таким образом, ее социальный статус выправился, хотя Джеймс Бриттон оставил ее без копейки наследства, что, в общем-то, никого не удивило. Семейство Хэксли и Стоттерты стали было приглашать Элис на семейные обеды и торжества, как она выкинула еще одно коленце, почище первого.
Элис задумала открыть свое собственное ателье моды и обратилась за ссудой в банк. И Хэксли, и Стоттерты, были предпринимателями, так что этот шаг Элис они только приветствовали, втайне надеясь, что им не придется содержать ее в старости. Элис было всего двадцать пять, как сейчас Минни, и она была страсть как хороша. Ссуду ей утвердили, и она пришла в Национальный Банк Ливерпуля, чтобы подписать контракт. Ее пригласили к старшему менеджеру банка Джорджу Хэйвуду, и тот немедленно потерял от нее голову. И не только голову, но и место.
Дело было в том, что Джордж Хэйвуд был женат. Правда, уже лет десять как они не жили с женой, дочерью американского угольного магната. Мало того, его благоверная вернулась к себе в Штаты, и чем она там занималась, Джордж Хэйвуд не имел ни малейшего представления. Детей у них не было.
Элис влюбилась – в первый раз в жизни, и, таким образом, вляпалась во второй скандал, хуже первого. А хуже он был потому, что Джордж Хэйвуд был не просто менеджером, но и младшим братом владельца банка, то есть фигурой в Ливерпульском обществе довольно известной. Хэйвуд снял особняк в центре Ливерпуля, в котором Элис устроила ателье мод и наняла несколько мастериц и швей. Но из-за скандала дело застопорилось и шло ни шатко ни валко. Несмотря на семейные связи, Джорджу Хэйвуду пришлось уйти в отставку, собственных средств у него было мало, отец вычеркнул его из завещания. Через пять лет он умер от сердечного приступа, и тетя Элис в возрасте тридцати лет осталась горевать совершенно одна.
Однако, по мере того, как этот скандал выцветал из памяти «людей общества», дела модного дома Элис пошли в гору. Она обладала отменным вкусом, и у нее шили наряды по самым свежим парижским выкройкам. Ее клиентура постепенно обрастала известными в обществе именами и, казалось, тетя Элис в зрелом тридцатипятилетнем возрасте, наконец-то, добилась респектабельности. Ее собственная семья и Стоттерты стали время от времени включать ее в списки приглашенных на семейные торжества, но тетя Элис снова всех удивила.
Правда, жизнь ее многому научила, так что ее последняя экстравагантность была известна лишь узкому семейному кругу, но этого было достаточно, чтобы приглашения родственников мгновенно иссякли: Элис «завела роман» со своим садовником. Мало того, что это был человек не их круга, так он еще был на десять лет моложе! Единственное, что как-то облегчало положение, так это то, что тетя Элис оставалась бездетной вдовой. Но даже и это смягчающее обстоятельство оказалось неприемлемым для строгой Эдит, и общение Стоттертов с тетей Элис ограничивалось рождественскими открытками и пирогом с корицей.
И вот теперь именно к этой скандальной тетушке и решила отправиться Минни за недостающей информацией. Она уже поняла, что за день перед свадьбой и, самое главное, обручением Макса, никто ей дома перечить не будет. Поэтому, приняв решение и успокоившись, несмотря на пережитое, Минни мирно уснула в ожидании завтрашнего дня, который должен будет открыть ей самое сокровенное.
А в это время в Ланкаширском Болтоне, ускользнув от семейства, занятого приготовлениями к субботнему торжеству, и заперевшись в своей комнате, сидел за своим рабочим столом лейтенант Артур Рострон. Закрыв лицо руками и еле заметно покачивая головой он мучительно думал: «Боже мой, что же я наделал! Разве я имел на это право?!»
