Алексей Забугорный
Авиаторы
– …Солярка, – перебила Агата, глянув на вахтовку. – Солярка закончилась. Наш лесовоз – там, – добавила она, и указала в сторону от аэроплана.
Незнакомец запустил пальцы в бороду и глянул исподлобья.
– Заблудились, значит?
– Заблудились, – кивнул я. – Хотели срезать через лес, и…
– Откуда вы?
– Из Чайнодрищенского, – ответил я, не успев придумать другого названия.
– Ишь ты… – человек почесал в бороде. – С Почайки, что-ль?
– Перегоняем лесовоз, – пояснил Игорь.
– Куда?
– В… Лесное.
– И она с вами? – человек указал на Агату.
– К бабке еду, – ответила Агата. – У меня бабка в Лесном. Прислала весточку, что помирать собралась. Я у ней единственная родственница.
Человек помолчал и спросил снова: «Далеко ваш лесовоз?»
– Далеко, – ответил я наугад. – Весь вечер шли.
Сидящие у костра переглянулись.
– Специально сюда шли? – человек сощурился, став действительно похожим на лешего.
– Нет, мы – на звук, – нашлась Агата. – Когда у нас бензин закончился, мы слышали такой звук… как будто самолет. И подумали, что тут аэродром.
Леший посмотрел на нее с усмешкой. Потом снова насторожился.
– А чего тырились в кустах?
– Так ведь… – ответил я, – ночь, все-таки.
– Неудобно было сразу подходить, – подтвердил Игорь.
– Вдруг не так поймете, – кивнула Агата.
– Испугались, что ли?
– Да, если честно. Лес же…
Кажется, сказанное нами отчасти успокоило человека. Он кривенько усмехнулся и вдруг вытянул правую руку книзу: «Это хорошо, что испугались…»
Из рукава тулупа скользнул стальной ломик и лег ему в ладонь. Мы вздрогнули.
– Не боись, – усмехнулся человек и положил ломик за бревно. – Места здесь глухие. Безоружному никак нельзя. Потом спросил: «У самих-то есть что? Ствол? Заточка?»
– Нет! – хором ответили мы.
Человек успокоился окончательно: «Ладно», – и обернулся к своим товарищам: «Рыжий! Малой!»
Тут же двое, – рыжий дылда и белобрысый паренек, – снялись со своих мест, и подтащили к костру еще бревно.
– Падай, детвора, – указал человек.
Мы повиновались.
– Ну? – спросил он, усаживаясь рядом. – Рассказывайте.
– Так мы и говорим, – ответил Игорь. – Нам бы солярочки. Мы в долгу не останемся. – И вытащил из кармана несколько смятых купюр.
– Бабки – это хорошо, – вздохнул человек. – Только тратить негде. Ну уж давай. – И сунул деньги себе за пазуху.
– А пожрать есть у вас? – спросил белобрысый.
– Нет, – ответила Агата. – Все закончилось.
– А в машине?
– Тоже нет, – сказал я. – Сами третий день голодные.
Агата глянула одобрительно. Нельзя было, чтобы они увязались за нами к несуществующему лесовозу.
– Че, с ним гоняешь? – снова спросил белобрысый Агату, и осклабившись уставился на меня наглыми зелеными глазами: «Или с ним?» – Он перевел взгляд на Игоря.
– Цыц, – процедил леший, и парень смолк.
– Сколько отсюда до ближайшей деревни? – поинтересовался я.
– Три дня лесом, да три пролесками, – ответил за него бродяга с наколками на пальцах. – А потом столько же обратно.
Компания хохотнула.
– Мы-то сами думали, что здесь деревня, – пояснил леший. – Только, вишь, все заброшено. Ни жратвы, ни спирту… – И спросил: «У вас точно пожрать нету?»
– Сейчас бы мясца, да жареного, – прошамкал лысый, с заячьей губой мужичок, и поглядел на нас, – да под водочку…
– Завали уже, – процедил рыжий дылда и сплюнул. – И так живот к спине прилип.
– А вы – геологи? – спросила Агата, прижимаясь к Игорю.
– Может, и геологи, – усмехнулся леший.
Агата изобразила живой интерес.
– Здесь много, наверное, интересного? В тайге?
– Ага, – ответил дылда и сунул руку в карман своих штанов. – Хочешь, покажу?
Над костром снова пронесся смешок.
Лес стоял темный, молчаливый. На многие километры вокруг не было ни души.
Я слышал стук своего сердца и, боялся, что сидящие у костра заметят, как дрожат мои колени.
– Так что на счет солярки? – напомнил Игорь. А то поздно, а нам еще возвращаться…
– Как звать? – будто не замечая Игоря, обратился ко мне человек.
– Йорик.
Он удивленно поднял брови.
– Че за погоняло?
– Такое имя…
– Гляди, братва! – незнакомец обернулся к товарищам. – Бедного Йорика к нам замело, в натуре!
«Братва» заржала.
– А ты? – человек посмотрел на Агату.
Агата представились. За ней – Игорь.
– Ну что, детишки, делать-то будем? – Он склонился к нам и уперся руками в колени.
– Так мы же и говорим… – начало было Игорь. – Нам идти…
– …Далё-ёко вас занесло, – снова перебил человек.
– Мы и сами не поняли, как так вышло, – сказал я. – Хотели по зимнику срезать, а тут такая тайга, что…
– …не выберетесь, – словно бы про себя сказал человек и прежде, чем мы успели понять, спросил: «Кто знает, что вы тут?»
Сердце застучало быстрее.
– Председатель знает… – сказал я. – И в Лесном тоже…
– Мы еще два дня назад должны были приехать, – нашелся Игорь. – Наверное, уже ищут.
– Точно, ищут, – кивнул я.
– Слышь, Князь, – сказал бродяга с наколками, обращаясь к человеку. – А это не за ними сегодня прилетали? Самолет-то? А то смотри, – добавил он, – спалят хату.
Человек – Князь задумался: «Нас-то они точно не видели? На самолете которые?»
Нет, вроде… – ответил бродяга. – Все же в фургон заныкались. – И добавил уверенно: «По любому, не видели».
Князь обернулся к нам. Глаза его сузились: «Так где, говоришь, лесовоз?» – Спросил он снова, вкрадчиво, так, что лед встал у меня под ложечкой.
В тишине потрескивал костер. Черный лес стоял кругом.
Князь молчал, угрюмо глядя в огонь. Губы его шевелились.
И вдруг сказал неожиданно весело: «Вот ведь голова моя садовая! Вам же солярка нужна!»
И обернулся к товарищам: «Пятёра! Канистру тащи».
Лысый мужичок с заячьей губой, – тот, у которого на одной руке не было пальцев, побрел к грузовику.
– Сейчас, ребятишки, вам дадим полную канистрочку, – говорил Князь, улыбаясь приветливо, – и идите себе. А то поздно уже; и вы устали, поди, да и нам отдыхать надо. За денежку спасибо. Дойдем до села – купим себе что-нибудь, от вас на память.
Мы втроем украдкой переглянулись.
– Только ночью одним лучше не ходить, – сказал Князь и пояснил: «Волков много развелось. Волки ночью смелые; задерут. Так что мои ребятки вас проводят. Канистру помогут донести, дорогу покажут. А завтра с утра и поедете».
– Слышь, Шило? – Обратился он к бродяге с перстнями. – С ними пойдешь. Фитиль! Малой! Вы тоже. И Рыжего возьмите. Шило – за старшего.
И, выдержав паузу, добавил с едва заметным нажимом: «проводИте».
– Проводим, – ответил Шило.
– Вот и хорошо! – воскликнул Князь и поглядел на нас: «И вам спокойнее будет, да и мне за вас будет покойненько».
Провожатые наши заворочались, собираясь вставать.
Я видел, как побледнел Игорь, и пальцы Агаты нервно теребят обшлаг рукава.
– Живот подводит, – пожаловался вдруг Малой. – Хоть бы чайку на дорогу. Вон, и вода уже закипела.
Котелок шумел над огнем. Облачко пара золотилось над ним.
– Чайку, говоришь? – Князь поворотился к костру. – Ладно. Только быстро чтоб!
– После нашего чайку сами не заметите, как до грузовика добежите, – обратился он к нам. – Дюже сил прибавляет.
Князь достал из-за пазухи кожаный кисет, искусно вышитый мелким бисером, развязал тесемку и высыпал на заскорузлую ладонь горсть порошка горчичного цвета.
– Ишь, – сказал он, подмигивая, – чаёк-то…
– Чифирь – сила, труд – могила! – осклабился Фитиль, и поправил очки на своей изуродованной переносице.
Общество одобрительно загудело.
Вдруг Агата вскочила и оказалась перед Князем.
– Ой, какой кисетик! – воскликнула она. – Дайте посмотреть?
И не дожидаясь ответа выхватила кисет из его рук.
От неожиданности Князь вытаращился удивленно, но протестовать не стал.
Агата же поднесла кисет к глазам и вдруг закружилась, смеясь и пританцовывая.
– Ой, ну надо же! – восхищалась она. – Красота какая! А узор-то! А бисер! Посмотрите, какой бисер! Бусинка к бусинке!»
Компания в недоумении наблюдала. Мы с Игорем тоже обменялись вопросительными взглядами.
– Вот бы мне такой кисетик! – Агата мечтательно прикрыла глаза и прижала кисет к груди.
– Осторожно, слышь? – забеспокоился Князь. – Не просыпь!
– Не бойся, дядь! – ответила Агата, кружась: «не просыплю!» И снова в восхищении взглянула на кисет: «Ой, ну надо же, красота какая! Я бы с ним только и ходила!»
– Баба, – пояснил Князь товарищам.
Товарищи заржали.
Агата же снова подскочила к Князю: «Дядь, давай заварю»!
И так же, не дожидаясь ответа, сама пересыпала порошок из его ладони в свою ладошку.
– Ой, заварочка такая интересная, – сказала она, разглядывая порошок. – Что это?
– Тебе детка, много знать вредно, – ответил Князь. – А то состаришься, некрасивая будешь, никто замуж не возьмет.
Снова грубый смех разнесся над костром.
– Знаю, знаю, – махнула рукой Агата. – Это ромашка.
–Во-во, – Князь усмехнулся. – Ромашка и есть.
Положение наше было серьезным, однако, что бы не затевали эти люди, неожиданное поведение Агаты на время сбило их с толку.
– Ну, че там? – спросил Князь, взглянув на котелок. – Малой!
Белобрысый поднялся было, но Агата уже снимала котелок с огня.
– Не надо! Я сама, – заявила она и добавила: «Я у вас буду сегодня хозяйка».
Лысый карлик покачал головой.
– Ну, егоза! Помню, у меня в шестьдесят восьмом…
– Да завали ты уже, – оборвал его дылда и уставился на Агату масляным взглядом.
Агата поднесла было руку с порошком к котелку, но остановилось.
– Дядь! А мы что, просто так пить будем?
– В смысле? – не понял Князь.
– Ну, как же? – удивилась Агата. – Тут в тайге столько растет зверобоя, чабреца, душицы, и вообще – всего! А вы пьете, как попало. Она же, наверное, горькая! Заварка-то.
– Горькая-то горькая, – борода Князя раздвинулась в ухмылке, – зато потом – сладко.
Компания загудела одобрительно.
– Ты сыпь, сыпь: нечего тут… – Указал Князь.
– Не-е-ет, – Агата повела пальчиком. – Так не пойдет! – Она открыла кисет и высыпала порошок обратно.
– Я у вас хозяйка, так? – спросила она шутливо-строго. – Значит, вы должны меня слушаться. И не возражайте! Потом сами будете хвалить!
И не дожидаясь ответа порхнула к лесу.
– Куда? – насторожился Князь.
– За зверобоем! – объяснила Агата. – Игорь, дай фонарь.
Игорь протянул ей фонарь.
– Фитиль, – сказал Князь, – сходи с ней.
– Со мной нельзя, – ответила Агата.
– Почему?
Агата изобразила смущение.
– Ладно, – согласился Князь. – Только живо!
Агата исчезла.
Свет фонарика, удаляясь, поплыл между деревьев.
– Черт! – спохватился Князь. – Кисет!
И обернувшись к нам, сказал нехорошим голосом: «Ну смотрите, если не вернется…»
Я не знал, что задумала Агата. Если она решила бежать, я бы не осудил ее: страшно было представить, чем для нее может кончиться эта ночь, останься она здесь.
«Она знает тайгу, – думал я. – Возможно, она найдет людей и успеет позвать на помощь… до того, как станет слишком поздно».
Однако, Агата вернулась, и довольно скоро.
В руке ее был пучок каких-то трав.
– Вот, – обратилась она к сидящим. – Теперь будет чай, так чай. Сам понюхай, дядь!
Она подошла к Князю и сунула пучок ему в нос: «Слышишь, какой запах!»
Князь поворотил прокопчённую свою рожу.
– Давай уже, стряпай, – проворчал он. – Живот подводит – мочи нет. Кисет не обронила?
Агата показала ему кисет.
– Много не сыпь, – указал Князь и пояснил: «Заварочка у нас дюже крепкая».
– Я только горстку, – успокоила Агата.
– А ну, – не доверял Князь, – дай я сам. А то, не ровён час… – и отсыпал порошка Агате в ладошку.
Агата опустила ее в воду вместе с травами, поставила котелок на огонь, и устроилась подле, на чурочке.
– Я помешивать буду, – объяснила она и подобрала с земли длинную щепку: «Хороший чай всегда надо помешивать, а как закипит, то пусть еще поварится, а потом постоит, чтобы все добро из трав в чай перешло», – зачастила она, переводя с одного на другого сидящего широко распахнутые глаза свои.
«Дома я всегда чай сама заваривала, и соседи приходили, и даже коровы ели заварку от чая, представляете?! А отец-то у меня охотник, знаете какой? Он первый по району был, охотился. Когда на охоту он собирался, то всегда просил, чтобы я ему чай с собой заварила, в термосе. – Без твоего чая, Агатка, и охота – не охота, – говорил. – Выпьешь – и весь день по тайге бегаешь без устали: медведей голыми руками ломаешь, волков за хвосты ловишь, вокруг себя разбрасываешь, а они утекают, еще и со страху весь лес пометят», – представляете? Его все медведи боялись! А волки – и подавно. Он их в болота сгонял и там топил, чтоб они по деревням не шастали, не пакостили».
Бродяги застыли от непривычной работы мысли.
«Я еще когда была на реке рыбачкой, – продолжала Агата, – так рыбакам тоже носила чай, в термосе. Они целый день на реке, скучно им, а я чай принесу, напою их, а они как выпьют, так давай в реку сигать и щук да осетров голыми руками таскать, а один даже касатку поймал, представляете? Как он ее нашел, у нас же касатки не водятся, ну вот, а те щук ловят-ловят, да так всех и повылавливали; даже рыбнадзор приехал, на катере, – ой, все пьяные, – они всегда пьяные у нас, – приехали и говорят: «Это что тут такое, – так вашу и эдак, – делается? Это кто тут, такие-сякие, всех щук да осетров повыдёргивал? Мы вас, шельмы, сей же час прищучим! Признавайтесь!» А те смотрят на них и руки показывают, – что сетей нет, и все законным путем, и…»
– Ой! – Агата распахнула глаза шире и всплеснула руками: «я же забыла про багульник!
Она вытащила из кармана комбинезона горсть чего-то и бросила ее в воду: «Вот я дурында! Всегда что-нибудь забуду, а без багульника – какой чай? Мне мамка так же говорила: «Ты Агатка, голову когда-нибудь забудешь, и без головы за муж пойдешь», – представляете? Ой, она вообще такая чудачка, а рыбнадзоровцы-то, которые приехали, нашим рыбакам не верят: «где это видано», говорят, «чтобы рыбу голыми руками таскали? А ну, покажи!» Один из наших чаю глотнул, и прыг – в воду, через минуту вылазит – а в руках щука во-о-от такая! Даже еще больше, представляете? Зубами щелкает, хвостом вертИт, а одного рыбназдоровца – бац! По морде! Ой, он полетел из катера в воду, – представляете, – потому что щука – как лошадь, как бы самого не съела, – ну да, – потом всей деревней ели уху из этой щуки, и рыбнадзоровцы тоже, потому что они тоже люди, хоть и казенные, а мамка котлет нажарила, а тетя Валя, соседка, заливную рыбу сделала, ой, так вкусно, мы даже к ней в гости пошли, и дед Митяй, наш сторож, тоже пошел, и вот мы у ней сидим, едим эту заливную рыбу, и так потом моего чайку захотелось, что я пошла в лес, нарвала душицы, чабреца, зверобою, и еще травок, пришла домой, в котелок сложила, водой залила, на огонь поставила, а как закипело – поварила, палочкой помешала, с огня сняла да и говорю им – все, господа хорошие! Давайте кружку».
Сидящие у костра застыли, неподвижно глядя в огонь.
– «Чего сидим, касатики?!» – воскликнула Агата по-хозяйски, уперев руку в бок «Посуду, говорю, давай!»
«Касатики», очнувшись, встряхивали головами, кряхтели, ухмыляясь и матерились ошарашенно.
– Ну, де-евка, – прошамкал Пятёра. – Точно, как другая моя, с которой в шестьдесят четвертом…
– Да завали ты, – опять оборвал его дылда, не отрывая глаз от Агаты.
Одна рука его шевелилась в кармане штанов с лампасами, будто бы он искал мелочь.
– Фитиль! – позвал Князь. – Тару дай.
Фитиль продолжал сидеть, застыв, на своем бревне; очки кренились, готовые свалиться с его лица.
– Фитиль! – прикрикнула Агата. – Уснул, что ли?! Стакан давай, говорят тебе!
Фитиль вздрогнул, замигал, полез за бревно и извлек из-за него большую, мятую алюминиевую кружку.
– Тара одна, на общак, – пояснил Князь. – У нас с посудой туго.
– Вообще-то, он еще не настоялся, – сказала Агата, наклоняя котелок над кружкой, – но раз уж вам не терпится, то и так сойдет.
– Гостям – первый черед, – сказала Агата и подошла ко мне. – Пейте, мальчики.
Обжигая губы и отдуваясь, я отхлебнул крепкий, терпкий взвар, отдающий аптекой и почему-то курятиной.
– Ну? – спросила Агата. – Что я говорила?
В недоумении я поднял большой палец.
Следующим был Игорь. Затем – Князь.
– Ты че намешала? – скривился он. – Бормотуху…
– Что, не нравится? – удивилась Агата. – Я же говорила, что он должен настояться.
Она покачала головой укоризненно: «Всегда вы, мужики, торопитесь, а потом не получаете удовольствия.
Малой и Рыжий загоготали.
– Ладно уж, – вздохнула Агата. – Допивайте скорее. Сейчас вторая порция будет.
***
«Какие милые люди», – думал я, рассматривая наших новых знакомцев.
После нескольких глотков чая голод действительно отступил, и вместе с ним ушли усталость, тревога, сомнения.
Агата действительно оказалась мастерицей. Впрочем, она не дала нам с Игорем выпить много, заявив, что мы не бедствовали и не голодали так, как эти несчастные люди, и вообще – перебьемся.
«Несчастные люди» не возражали и без колебаний принялись за вторую, а потом и за третью кружку.
Я не испытывал ни зависти, ни обиды.
Напиток раскрывался во мне, преломляясь гранями, как в калейдоскопе; уводил туда, где всегда светит солнце и нет ни тайги, ни этой бесконечной ночи.
Наши новые друзья улыбались в свете костра. Волны добра и света расходились в ночи, проницая все вокруг.
– А чем вы все-таки занимаетесь в тайге? – спросила Агата Князя.
Она была прекрасна, как никогда, и очень благостна.
– Да как сказать, добрая девушка, – ответил Князь. – Ходим, бродим…
– А как вас зовут?
– Дык… Князем кличут.
– А настоящее ваше имя? – допытывалась Агата.
– А настоящее… – Князь погрустнел. – Настоящее я и забыл, считай…
Он вздохнул.
– Так-то я по паспорту числюсь Анатолием Васильевичем Воскобойниковым. Помню, в детстве мамка меня Тошей звала. А теперь, вишь, какой Тоша вырос, – пожаловался он и поворотился перед Агатой на одну и на другую сторону, чтобы та убедилась.
– Сначала – все ничего, – рассказывал Анатолий Васильевич. – Первый класс даже на пятерки окончил. А потом, – отца нет, мамка одна на трех работах, за мной смотреть некому, – связался с компанией, и пошло-поехало…
Городок-то у нас небольшой, заняться нечем, вот мы и развлекались, как могли. Сначала котенка придушили. Потом увели у соседа мопед. Деньги отнимали у школьников…
А когда подросли – поняли, что – все. Нельзя так больше. Хватить свою жизнь разбазаривать! И – грабанули квартиру.
Деньги там были, украшения… мы их продали… напились на радостях… а тот-то, – хозяин, – нас опознал: там, с нами которая была, – моя подруга, – брошь, дура, краденную нацепила, – я ей подарил, – и пошли всем табором гулять по городу, в ночь, – а тот – навстречу. Ну, и опознал ту брошь, да в драку, – пьяный он был, – кричал, что посадит нас, то да сё… Пришлось его порешить.
Два месяца бегал. Потом все-таки нашли меня… И было мне в ту пору осьмнадцать годков. Молодой, считай… Как воск, податливый. А куда меня отвезли – там своя жизнь, свои учителя. Ну, и научили уму разуму… С тех пор так и живу; все по каторгам, да по ссылкам. И все мы тут такие.
Анатолий Васильевич повел рукой окрест себя.
– Вот – Шило. Скольких заколол, и всё – шилом, во сне. Отыскивал по вокзалам, да по автостанциям, кто при деньгах, знакомился, подпаивал, а как те уснут – шило в сердце – и поминай, как звали.
У Рыжего банда была; промышляли на большой дороге. Вместе с тем вот, что в очках. С Фитилем.
Малой рэкетом занимался, а получилось с того рэкета тройное убийство с отягчающими.
А Пятёра повадился людей кушать. Сначала – с голодухи, а потом и для заработка. Он хоть с виду плюгавый, неказистый, – и пальцев на одной руке начисто нет, – отморозил по пьянке, – а поди-ж ты, – бабы по нему сохли.
Познакомится он с бабой, погуляет, а как та ему надоест – молоточком по затылку, разделает, и – в морозилочку. Пельмени, котлеты делал, – продавал на станции…
Да и сам я скольких порешил, уж и не помню.
Анатолий Васильевич вздохнул. В глазах его была светлая грусть.
– Так что, быть бы нам каторжанами до конца жизни, – продолжал он, – но думаем – нет. Чем «там», гнить, лучше мы тут, – Анатолий Васильевич указал пальцем в землю, – будем.
Ну, чё… собрались, придумали план, с кем надо договорились, да и утекли. Гладко-то не вышло; один там крыса оказался… пришлось и его порешить, и из охраны нескольких, но – утекли. И теперь нам обратно никак нельзя. Потому что если все наши грешки сложить, то уж точно каждому выйдет по вышке.
Уже, считай, три года бегаем, – заключил Анатолий Васильевич и поглядел на нас умиленно.
Ночь пела нежными голосами. Костер смеялся, брызгал искрами, и каждая искра была как золото и как рубин. Наши новые знакомцы были так милы, так добродушны и так трогательны в своем несчастье.
– Хорошо, что все мы встретились, – думал я, блаженно улыбаясь.
Игорь тоже улыбался. Лишь Агата оставалась серьезной. Чтобы хоть как-то развеселить ее, я наклонился и потерся носом о ее щеку.
А когда отстранился, все вокруг изменилось.
Борода у Князя оказалась не кудлатая, а окладистая, ухоженная. Вместо уродливой шапки на голове его возник смешной колпачок с бубенчиками. Вместо тулупа, штанов и сапог – алый кафтанчик, перетянутый широким зеленым кушаком, синие штанишки и остроносые, алые же сапожки, отороченные по верху белым мехом. Сам же он был маленький, – не больше моего пальца.
Стало ясно, что Анатолий Васильевич Воскобойников – вовсе не беглый каторжник, а самый обыкновенный лесной гномик, добрый и совсем не страшный.
Я огляделся и увидел, что и остальные тоже были гномики, веселые и до невозможности милые в своих разноцветных кафтанчиках, сапожках и колпачках. Все они смеялись, махали нам пухленькими белыми ручками и болтали ножками, сидя рядком на бревне.
Я посмотрел на Агату.
Ее белоснежная кожа тихо светилась в ночи, кончики ушей заострились, а синие глаза были подобны волшебным кристаллам, излучающим пронзительное сияние.
Она была теперь не Агата вовсе, а самая настоящая Королева эльфийская.
Игорь стал барсуком в жилетке из мягкого зеленого бархата. Он сидел в кресле-качалке; отблески костра мягко ложились на его смешную барсучью мордочку. На кончике длинного, остренького носа восседали очки с маленькими стеклами. Колени его покрывал теплый клетчатый плед, а в ладони уютно устроилась курительная трубочка с чубуком из мореной вишни.
Я тихонько засмеялся от умиления, а еще от того, что все было так уютно и неимоверно чудно; и костер, и волшебный лес вокруг, и милые гномики. Я словно бы открыл волшебную книгу и попал в чудную сказку наяву.
– Я и говорю, – рассказывал главный гномик, – бывший Анатолий Васильевич. – С каторги бежали. Теперь промышляем, чем придется. Тут, в тайге, выбирать не приходится: грабежи, кражи, разбой… бывает, и пристукнем кого… – он засмеялся весело.
Сначала, – когда еще только бежали, – встретили «Газельку». Сломалась, значит. Подошли мы к водиле, слово за слово… В общем, порешили его. Он, оказывается, одёжу вёз; у него с жинкой в Хер-Пойми-Гдеевке магазин; бизнес, значит. – Гномик подмигнул. – Ну, и приоделись. Все лучше, чем в каторжной робе профилем светить.
Так с тех пор и перебиваемся, чем придется.
Вчера отжали у геологов грузовик. Они на просеке застряли, а тут мы… Самих-то их пришлось в болото… Чтоб не донесли.
«Только я теперь думаю, – печалился гномик, – на кой ляд он нам дался, грузовик этот?» Уж лучше бы лошади были, ей богу. Их потом хоть сожрать можно… – вздохнул он, поднимая на нас добрые, лучистые свои глазки. – А грузовик теперь в розыске будет. Там хоть и соляры полный бак, и в багажнике канистра, – а ехать-то некуда!
Я засмеялся от удовольствия.
– Опять-же – вши заели, – делился гномик, болтая ножками. – Баб нету… да и вообще, жизнь – не сахар. То холод (гномик задрожал от радости), то жар, то пожар… гнус заел, удобств никаких… медведя боишься, волка боишься, лося боишься… житья никакого, в общем. Эх доля наша, доля… – Гномик мечтательно посмотрел в звездное небо.
– А еще – йети! – воскликнул его сосед с перстнями из чистого золота на пухлых пальчиках, в которых сияли рубины и изумруды: «Рыщут по тайге, рыщут… чего рыщут – непонятно; поди, пойми, что у них на уме».
– И пришельцы! – подхватил другой гномик, – белобрысенький: «Опустятся над лесом, и висят. А то – светить лучом начнут. Дюже ярко!» – Он поднял бровки домиком и прикрыл глазки маленькими своими ручками: «Говорят, они людей для экспериментов забирают».
– То не пришельцы, – возразил гномик в очках. – То антихрист на тарелке грешников ищет. Как найдет – тотчас его в тарелку, и утащит в геенну огненную!».
Гномики прижались друг к другу и опасливо глянули вверх.
– А еще наладилась новая напасть, – добавил главный гномик, – демоны лесные. Все бродят ночами, воют… чего воют – тоже неясно, но страшно. Так страшно, что и не передать. Недолго и умом тронуться…
– Не демоны то! – замахал ручками малютка с веснушками на крохотном, пуговкой, носике, – а души невинно убиенных по болотам огоньками бродят. Заманят путника в самую чащу, да и бросят лешим на растерзанье.
Гномики, сбившись стайкой, придвинулись ближе к огню, смешно перебирая ножками. Была страшно, и весело, и таинственно, и – ах, что за чудесная, чудесная была ночь!
– А главное – жрать хочется. – Главный гномик погладил уютный свой животик. – С утра и до вечера, и даже ночью не уснуть; живот подводит так, что сам себя бы сожрал. – Он вздохнул. – И теперь-то туго, а снег ляжет – что тогда? Ни грибов, ни ягоды… реки замерзнут… Что делать? – Плача от счастья спросил он, и ангелы плакали в небесах, глядя на нас.
– Что же вы будете делать, милые гномики? – спрашивал я, не в силах сдержать слез восторга.
– Вот и мы думаем: что? – Главный гномик склонил головку на бок и посмотрел полными любви глазами: «Неужто помирать?»
– Помирать! Помирать! – весело закричали его товарищи.
– Помира-ать? – прошептал я в экстазе. – Помирать??! Боги мои… Помирать… ну конечно! Ведь смерть – это же так… так…
Я захлопал в ладоши и сам себя обнял.
– А если мы вот что сделаем? – произнес вдруг плешивенький, тщедушный, самый маленький гномик, который до сих пор сидел тихонечко в сторонке и только слушал.
Все обернулись к нему: «Что же? Что?»
– А вот что.
Гномик поманил нас пальчиком и зашептал, поглядывая игриво: «Что, ежели мы помирать-то не будем?»
– Не будем? – поразились гномики. – Как это – не будем?
– Как это – не будут? – не понял Барсук.
– Действительно! – соглашался я. – Куда же им деваться?
– А вот я вам скажу, куда, – отвечал гномик, смешно морща свое хитренькое личико.
– Скажи же, милый гномик! Скажи! Просим! – изнемогали от любопытства мы с Барсуком.
– Я и говорю, – объяснял тот, – что хотели мы вас проводить до машинки, с солярочкой. Так?
– Так, так, – кивали мы.
– Только у машинки-то мы вас пристукнули бы, – хихикнул гномик, – чтобы не проболтали про нас!
– Да-да, – закивал гномик с перстнями, – вот этим вот ломиком.
Он достал из-под полы своего кафтанчика маленький железный ломик: «Мне его Князюшко передал. Пока вы не видели».
– …А девчонку бы снасильничали, – продолжал маленький гномик, – и тоже пристукнули-б. Потом положили бы вас всех в машинку, облили солярочкой и подожгли. Чтобы следы замести.
– Ай да Малыш! – воскликнули другие гномики. – Ай да рассказчик! Так и было! Точно-точно! – И все мы, вскочив с бревна, закричали: «Да здравствует Малыш! Ура Малышу! Браво! Бис!»
– Погодите! – малыш замахал ручками. – Стойте! Еще не все!
Мы притихли, а Малыш, сияя и дрожа от нетерпения поделиться своей выдумкой, произнес: «А что, если мы вас жечь-то не будем?»
– Как это не будем? – удивились другие гномики.
– Как это не будете? – удивились мы с Барсуком.
– А так, – отвечал он. – Что, если мы вас заколем, засолим, засушим, и будем кушать?
И подмигнул.
– Вы с виду-то справные. Девчонка вот только худосочная: кожа да кости. Но, если экономить, до весны вас троих нам как раз хватит. А уж там – как бог даст.
– Ну? – просиял он, обводя нас лукавым взглядом, – что скажете?
– Ай да малыш! – восхитились гномики, – ай да голова! Золотая!
Они подбежали к своему товарищу, обняли его, обливаясь слезами радости, расцеловали и стали качать: «Браво! Браво, Малыш! Малышу – ура!»
Мне очень нравилась эта сказка. Она распускалась дивными соцветиями в неопалимом пламени живого огня; огонь этот плясал передо мною и тоже смеялся, – такой переменчивый и вечный, чистый и благостный. В дивных завитках пламени я видел хозяина ограбленной квартиры, водителя «Газели», геологов на дне болота, убитых охранников, и еще множество незнакомых людей, бесконечно добрых и светлоликих, улыбающихся из золотых огненных глубин, и нас троих – заколотых, засоленных и высушенных, таких потешных и смешных.
Смешные же гномики распустили свои милые удавочки, достали смешные ножички, вскинули потешные свои ломики, и смешно перебирая ножками подбирались к нам, не переставая улыбаться.
И вот, когда они уже тянули ко мне и Барсуку свои проказливые ручонки, между нами возникла Королева.
Она была более прекрасна, чем когда-либо. Она излучала чистый, слепящий свет. Светилось все; ее руки, одежда, лицо… даже кончики волос источали сияние.
Королева встала перед гномиками: «Ну, что? Понравился вам мой чаек?»
– Понравился! Дружно воскликнули гномики. – Спасибо за угощение, добрая девушка!
Только ты нам не мешай. – Мы теперь вас колоть будем.
– Будете, будете, – пообещала Королева. – Только после чайку, хорошо бы покурить и табачку.
Гномики опечалились.
– Ах! – вздохнули они. – Почто дразнишь, добрая девушка? Почто на рану соль сыплешь? Ведь нет у нас ни табачка, ни даже сигареточек. Сами уж который год мхом да сушеными листьями перебиваемся.
Королева достала из складок своего торжественного платья кисет: «А вот я вас угощу».
Гномики замерли, не веря своим глазам, а затем, позабыв о нас с Барсуком, заплясали вокруг нее, плача от счастья: «Угости! Угости, добрая девушка! Угости, Королева Эльфийская! Угости, наижеланнейшая в сексуальном плане дева! Все бери, только дай покурить! Ведь уж бог знает, сколько маемся!»
– Только если будете хорошо себя вести! – Королева погрозила сияющим пальчиком и нахмурила бровки.
Гномики повалились на землю в шутливом ужасе: «Обещаем! Обещаем!»
– Газета есть? – спросила Королева, и не дожидаясь ответа подхватила рюкзак Барсука-Игоря, извлекла из него уже знакомую мне газету, а в следующий миг, – я никак не мог объяснить себе этого, – в ее руках оказалось шесть толстых, плотных самокруток; как раз по числу гномиков.
– Вот! – Царственным жестом Королева швырнула самокрутки к их ногам. – Берите и курите.
– А потом мы вас засолим? – спросили гномики, бросаясь на землю за угощением. – А то дюже жрать хочется.
– Конечно, засолите, – пообещала Королева. – Но сначала нужно все-все докурить. А кто не докурит, – она снова нахмурилась, – тому не достанется ни кусочка.