Алексей Борисович Черных
Горловка. Девятьсот пятый
16 (29) декабря 1905 года. За сутки до поражения восставших. Сергей Тоткало и Александр Кузнецов-Зубарев перед расстрелом рабочих Горловского машзавода
Весёлой радости в излишке
Дарует снежная зима,
Когда для каждого мальчишки
Найдётся развлечений тьма:
Игра в снежки, катанье с горки,
Забавная возня на льду, –
Веселье, крики и восторги
Слышны порою за версту.
Но этот год к обычным детским
Увеселениям додал
Подборку игрищ неважнецких,
Что взрослый мир наизмышлял:
Волненья, стачки, беспорядки,
Погромы, смута, мятежи, –
Таков он перечень некраткий
Умов броженья и души.
А детям что? Им часто в радость
И митингов базарный смрад
И романтическая сладость
От пыли первых баррикад.
Для них безумие погрома,
Испепеляющий пожар,
Угли разграбленного дома –
Нежданного веселья дар.
И наш герой Сергей Тоткало
Ребёнком был с того числа,
В ком жило детское начало
Не разделять добра и зла.
Он был мальчишкой из мальчишек.
В колонии машзаводской
Таких задорных ребятишек
Огромный и галдящий рой.
Весёлых, ловких, вёртких, юрких,
Пробраться могущих легко
Во все углы и закоулки,
Как нить в игольное ушко.
Те дни декабрьских забастовок
Они заполнили с лихвой
Распространением листовок
И просто детской беготнёй.
Обыкновенные забавы
И удовольствия зимы
Затмились важностью лукавой
Событий правых и неправых,
Что тешат детские умы.
* * *
В день злополучного расстрела,
О коем речь сейчас пойдёт,
Сергей и прочие пострелы
Гурьбой примчались на завод.
У стен заводоуправленья
«Котёл народных масс» бурлил,
Хотя причиной возбужденья
Как-будто слух хороший был.
Лоэст, директор машзавода,
Чтоб забастовку прекратить,
Внял настояниям народа
И согласился уступить.
Непосвящённым сообщаем:
Люд заводской был возмущён
Тем, что по прихоти хозяев
Стал день рабочий сокращён.
И с десяти часов за смену
Он сократился до шести.
А значит заработок денный
Стал меньше – раза в два почти.
Народ и так не разъедался.
По большей мере в долг живя,
Он кое-как перебивался,
Не зная завтрашнего дня.
А тут снижение зарплаты!
Пусть кризис, производства спад.
Но люди в том не виноваты,
Лоэст же точно виноват.
И вот хозяева завода
Пообещали возвратить
Часы рабочие народу,
Прося с зарплатой погодить.
Лоэст поклялся, что заплатит,
Как только оживится сбыт,
Он непременно всё наладит,
Он деньги людям возвратит.
Накал от споров с руководством
На уменьшение пошёл,
Ведь о проблемах производства
Все знали очень хорошо.
Поверили. И порешили
Таки пойти на компромисс.
Поволновались, повопили,
Пар выпустили, подостыли
И расходиться собрались.
* * *
Сергей Тоткало в купе с прочей
Лихой окрестной ребятнёй
Носился резво средь рабочих,
Стоявших плотною толпой.
А ведь не только заводчане, –
Здесь были члены их семей,
Путейцы, горняки, крестьяне
И служащие всех мастей.
Сергей как парень любопытный
Знал многих из стоявших здесь:
Народ простой и беззащитный
(По большей части, но не весь);
В одежде серой и потёртой,
И лёгкой – как для декабря;
Народ не мягкий и не твёрдый;
Народ, не ропщущий зазря;
Народ бесхитростный, наивный,
Что просто верит в том числе
И обещаньям самым дивным
В исход их стачки позитивный
И в царство Божье на земле.
* * *
Тем временем на возвышенье
Зажатого со всех концов
Крыльца заводоуправленья
Довольный вышел Кузнецов.
Рабочий лидер шёл неспешно,
Как тот, кто воз тяжёлых дел
Осилил ловко и успешно
И даже вроде не вспотел.
За Кузнецовым деловито
С такой же значимостью шла
Его клевретов полусвита,
Его «защита против зла» –
С десяток непомерно рьяных,
Суровых молодых людей,
Не прятавших своих наганов
Ни от своих, ни от властей.
Когда их шеф остановился
На возвышении крыльца,
Казалось, лёгкий свет струился
С его довольного лица.
Глава стачкома поднял руку,
Чтоб-де народ галдящий стих
И оценил, какую штуку
Расскажет ловкий лидер их.
* * *
Сергей Тоткало тоже замер.
Прервав свой хлопотливый бег,
Окинул зоркими глазами
Людей, толкущих грязный снег.
Они, прислушиваясь, ждали:
Что сообщит им Кузнецов?
…Но вот события не дали
Тому сказать и пары слов.
У заводских ворот раздался
Сначала непонятный шум,
А через время показался
Отряд жандармов и драгун.
Отряд был конный. Очень быстро
Он занял внутренний простор,
Для забастовщиков ершистых
Стал разом мал просторный двор.
За конными вошла пехота,
И вот теперь наверняка
Ужался разом двор завода
До небольшого пятачка.
* * *
Собравшийся пройти сначала
До «кузнецовского» крыльца,
Свернул назад Сергей Тоткало,
Дойдя до ближнего бойца.
Солдат, усталый пехотинец,
С усами жёлтыми, как лён,
Стоял, грызя кривой мизинец,
Спокоен и не возбуждён.
Оружье сняв с плеча, направив
Ствол в землю прямо пред собой,
Он словно утонул в забаве
Кусанья ногтя с головой.
Немного как-то диковато
Сергей рассматривал того
Чудаковатого солдата,
Дивясь спокойствию его.
Сергей не славился особо
Наивностью среди мальцов
И ожидал увидеть злобу
В глазах и действиях бойцов.
А безразличная холодность
Военных пред глухой толпой
Страшила больше, чем тревожность
И нервных страхов разнобой.
Лишь только злобный Немировский,
Что вышел из-за спин солдат,
Пылал горячностью бесовской,
Набычивая грозный взгляд.
Подёргиваясь нервно, пристав
Заметно с пятки на носок
Переминался, будто выстыл
Да с головы до пят продрог.
Сегодня он с утра крутился
Вокруг завода, выступал,
Кричал, ругался, суетился
И постоянно угрожал.
Теперь же, обретя поддержку,
Он мог любую из угроз
Осуществить легко и дерзко
Хоть по порядку, хоть вразброс.
И даже юному Тоткало
Понятно стало, что без драк
Не разрешится этот шалый
И сумасшедший день никак.
16 (29) декабря 1905 года. За сутки до поражения восставших. Сергей Тоткало и Александр Кузнецов-Зубарев во время расстрела рабочих Горловского машзавода
Когда тревога разъедает
Мозг ожиданием беды,
Ход времени приобретает
Внезапно свойство густоты.
Секунды тянутся, как вечность,
Теряется минутам счёт.
И только детская беспечность
С тревогой долго не живёт.
* * *
Чуть осмотревшись, вновь собрался
Сергей округу оббежать,
А побежав, не убоялся
И меж солдатами промчать.
Сопровождаемый зарядом
Из незлобивых крепких слов,
Скользнул мальчишка вёртким гадом
Промеж фигурами бойцов.
Им был совсем не интересен
Снующий мимо оголец,
Что несмышлёно куролесил
По дво́ру из конца в конец.
Солдаты напрягали силы,
Вникая в гневный разговор,
Что завели их командиры,
Вступив с бастующими в спор.
* * *
Когда внимание народа
Переключилось на солдат
И кузнецовские «честноты»
Уже не привлекали взгляд,
Рабочий лидер двинул прямо
Навстречу шефам войсковым
Так, что ретивая охрана
Не поспевала вслед за ним.
Встал Кузнецов пред Немировским
Предельно близко, и в глаза
Главе жандармов с видом жёстким
Он что-то резкое сказал.
Что именно – Сергей не слышал,
Но видел то, как из себя
Мгновенно злобный пристав вышел,
Маша руками и вопя.
Но даже в диком беснованье,
Что Немировского взяло,
Стоявшего на расстоянье
Всего-то локтя от него
Главу стачкома не задели
Метанья возбуждённых рук.
Ведь пристава на самом деле
Страшил рабочий «политрук».
Страшили люди Кузнецова,
Их злость, отчаянье и страсть,
Готовность за вождя лихого
Без сожаленья смертью пасть.
И этот страх необычайный
Заставил пристава со зла
Толкнуть бабёнку, что случайно
К нему приблизиться смогла.
Бабёнка эта не упала,
Лишь пошатнулась, но её
Пихнул со злостью небывалой
Другой жандарм-дурачьё.
Чуть вскрикнув, женщина скользнула
Неловко под ноги толпы.
Сергея разом всколыхнуло
Негодованием слепым.
В упавшей женщине Тоткало
Свою соседку распознал
И, обозлившись, разудало
К её обидчику помчал.
Сергей (жандарм его не видел)
Бежал со стороны солдат
И подлеца легко скопытил
Пинком стремительным под зад.
Жандарм, как курица-наседка,
Руками мелко замахал
И на Сергееву соседку,
Ещё не вставшую, упал.
Но даже некая комичность
Паденья этого отнюдь
Не пересилила трагичность
Момента стычки ни на чуть.
Охваченный тревожной смутой,
Народ в неведенье застыл.
…Сергей Тоткало на минуту
Себя героем ощутил.
Но ненадолго, ибо сзади
Схватил его другой жандарм
И ножнами в литом окладе
Нанёс болезненный удар.
* * *
Считать, доверясь строкам этим,
Что у полиции в чести
Жестокость к женщинам и детям,
Не следует, как не крути.
Увы, но даже средь почтенных
По сути общностей людей
Всегда найдётся непременно
Хотя б один подлец-злодей.
А здесь – жандарма два и пристав,
Который первым двум под стать,
Кого бы мы легко и быстро
Могли в злодеи записать.
Вредить погаже, делать хуже
Способны злыдни-подлецы,
Когда они ещё к тому же
По совместительству глупцы.
Они – толчок, что рушит домик
Построенный из мятых карт,
Который с виду сейсмостоек,
На деле ж – валкий нестандарт.
Они – крючок на мягком спуске
Нагана старого. Такой
Наган палит при всякой вструске
И встряске – как само собой.
Но следует (не в оправданье
Подобных глупоподлецов)
Отметить мира состоянье,
Что вечен в бренном ожиданье
И жажде этаких толчков.
* * *
Не стоило при Кузнецове
Жандарму мальчика лупить.
Стачкомовец не только в слове
Да митинговых пустословьях
Имел умение и прыть.
Пнув Немировского, без страха
Рабочий лидер в два шага
Настиг жандарма и с размахом
Тому отвесил тумака.
Немая сцена: два жандарма
На грязной, снежной мостовой;
Тоткало; Кузнецов; бездарный,
Злой пристав, брызжущий слюной;
Рабочие и обыватель,
Не осознавшие пока,
Что ход событий на подхвате
У подходящего толчка.
Фортуна в центре заводского
Двора уже сплела судьбу
Солдат и свиты Кузнецова,
Нацелившихся на стрельбу.
* * *
Кто первым выстрелил, не сможет
Никто наверняка сказать.
Судебным документам тоже
Мы вряд ли можем доверять.
Суд обвинил в стрельбе рабочих,
Охрану Кузнецова. Та
Была резка, была охоча
К активным действиям всегда.
Они-де кашу заварили,
Открыв пальбу, и лишь потом
Солдаты вынуждены были
Ответить праведным огнём.
Не верится. Когда с трёх сажен
Палят, промазать нелегко.
А тут никто не ранен даже.
Так любят пули молоко?
Последствия стрельбы солдатской
Гораздо хуже и страшней:
Четырнадцать погибших штатских,
Десятки раненных людей.
* * *
На вид и грузный и неловкий,
Присел поспешно Кузнецов,
Когда увидел ствол винтовки,
Направленной ему в лицо.
Рабочий лидер, парень тёртый:
Не стал он времени терять,
Разглядывая держиморду,
Что приготовился стрелять.
Не распрямляясь, он метнулся
Назад, в застывшую толпу.
Но в ожиданьях обманулся,
Что, дескать, прекратят стрельбу.
Стачкомовец не мог представить,
Себя от пули хороня,
Что беготнёй своей поставит
Друзей на линию огня.
Он их подставить и обидеть
Не собирался ни на миг.
Ах, если б мы могли предвидеть
Последствия от дел своих!
Огонь винтовочный с усердьем
Сёк, не жалея никого.
Не знают люди милосердья,
Откуда пулям знать его.
* * *
Сергей Тоткало, возмущённый
Тем, что его кумир-герой
Чуть не был выстрелом сражённый,
Стал от волненья сам не свой.
Расставив руки, постарался
Сергей стачкомовца закрыть –
В тот миг мальчишка не боялся
С любою силой в бой вступить.
