Алексей Борисович Черных
Горловка. Девятьсот пятый
17 (30) декабря 1905 года. За десять часов до поражения. Капитан Угринович на следующий день после расстрела рабочих Горловского машиностроительного завода
В связи с волненьями в бедовой
И дерзкой Горловке драгун,
Квартировавших на Садовой,
Решили укрепить (в канун
Возможных жестких столкновений)
Пехотной ротой – для борьбы
С зачинщиками возмущений
И усмиренья голытьбы.
К тому же весь состав наличный
Земской полиции примчал,
И пристав Немировский лично
Своих орлов сопровождал.
Возглавил этот разномастный
И сборный войсковой отряд
Драгунский капитан, прекрасный
Служака, но не дипломат.
Гонять рабочих Угринович
(Так звался этот капитан)
Был не готов. Драгуну совесть –
Непозволительный изъян.
Палить в японцев или турков,
Быть беспощадным на войне
Приемлемо – для демиургов
Кровавых радостей – вполне.
А здесь свои же, россияне,
Грешно и дурно в них стрелять,
Будь то шахтёры, будь крестьяне,
Будь даже бунтовщик и тать.
Не собирался Угринович
Вчера устраивать стрельбу,
Но коль дано пролиться крови,
Уже не изменить судьбу.
Кто ж знал, что туповатый пристав
И пара глупых держиморд
Из лихоимцев и садистов
И ненавидят свой народ?
Да Угринович эту «тройню»
И сам готов был расстрелять,
Когда б они, затеяв бойню,
Не удосужились сбежать.
Вчера не вьюжило. До ночи
Истоптанный кровавый снег
Тревогу мрачную пророчил
И смертной жатвы новый грех.
* * *
Так, после вздорного расстрела
Работников машзаводских
Лихое воинство засело
В казармах мрачных и глухих.
Но и с учётом укрепленья,
Что в спешке за ночь возвели,
Удерживать сооруженье
Они бы долго не смогли.
Всё это, будучи военным,
Наш совестливый капитан
Осознавал и, несомненно,
Отхода приготовил план.
Возникшие соображенья,
Без лишних страхов и прикрас,
Он изложил для обсужденья
Своим подельникам сейчас.
Сам отстранённо-флегматично
Выглядывал в косую щель
Щита, в который хаотично
Стучались пули и метель.
Щит, что закрыл проём оконный
Двухслойной сбивкой горбыля,
Конечно, был не дот бетонный,
Но и не хлипкая сопля.
За ним укрывшись, Угринович
Пытался во дворе узреть,
Что им сегодня приготовил
Господь: удачу или смерть.
* * *
А сзади, страстью сатанея,
Затеяли нелепый спор
Пехотный капитан Корнеев
И пристав Немировский. «Вздор!» –
Кричал Корнеев, не стесняясь
Ни в жестах, ни в крутых словах.
А пристав, вяло защищаясь,
Горел румянцем на щеках
И несуразности долдонил,
Его бессмысленный бубнёж
Своей нелепостью драконил
Корнеева сильней, чем ложь.
Размолвка старших командиров
Отряда сводного никак
В казармах не служила миру,
Здесь только не хватало драк.
Особенно, когда старался
Отряд отбиться от врагов.
…Но Угринович и не рвался
Утихомиривать глупцов.
Не то чтоб самобичеванье
Да муки совести при том
Апатию и нежеланье
Активничать развили в нём.
Он просто ждал, когда наступит
В атаке инсургентской спазм,
Когда усталостью притупит
Повстанческий энтузиазм.
Тогда, прикрывшись белым флагом,
Спокойно, будто на парад,
Покинул бы неспешным шагом
Казармы войсковой отряд.
Ушли б за Корсунскую балку,
В Енакиево, где пока
Восстанье не было столь жарким,
Как в Горловке, наверняка.
Тут не ахти какая хитрость,
Но очень часто простота
И показная безобидность
Эффектней ратного труда.
Повстанцы вовсе не стратеги,
Не мудрой тактики сыны.
На леденящем души снеге
Они устали от войны.
Стрельба и боя свистопляска –
Для них чужое ремесло.
Им поскорее бы развязка,
Им побыстрее бы в тепло.
* * *
Манёвр отхода с белым флагом,
Что Угринович предложил,
По мненью пристава, зигзагом
По всей полиции лупил.
Знал Немировский: инсургенты
Его вовеки не простят,
И никакие аргументы
Бунтовщиков не убедят.
Солдат отпустят, близ казармы
У них не станут на пути.
А вот позволят ли жандармам
Без осложнения уйти?
Увязнув в этой мрачной мысли,
Раз пять её перебубнив,
Сник бравый пристав, голос кислый
Его стал жалок и плаксив.
Еще вчера, расправив плечи,
Он тоном резким и сухим
Плёл устрашающие речи
Бунтовщикам машзаводским.
Как царь и бог в одном флаконе,
Радетель ярый о благом,
Он обещал всех урезонить
Лихой нагайкой и штыком.
Сейчас же он обрюзгший, вялый
Перед Корнеевым сидел,
И обречённо и устало
На сапоги свои глядел.
Но Угринович осужденьем
И капитана отмечал:
Корнеевские рассужденья
Поддерживал, но призирал.
Пехотный капитан чихвостил
Жандармского главу, что тот
Несвоевременною злостью
Нарушил правил неких свод.
А то, что там погибли дети,
И женщины, и старики,
Корнеев будто не приметил,
Не вспомнил! Что не по-людски.
Но Угринович им обоим
В укор ни слова не сказал.
Как опытный боец и воин
Он просто ждал и наблюдал.
* * *
И вдруг сознанье как взбесилось.
Двор разом вспыхнул, заалел.
«Пора!» – казарма оживилась,
Отряд волненьем загалдел.
Всё было, в принципе, готово.
Осталось сделать первый шаг.
Сказав напутственное слово,
Встал капитан драгун в дверях.
Не к месту страшно огорчился,
Что бросить предстоит коней.
За древко жёстко ухватился,
Помедлил, выдохнул сильней.
Подумал вдруг, что тряпка флага
Непозволительно грязна,
И выглядит сейчас, однако,
Не слишком белою она.
Забилось сердце в ритме нервном,
Дыханье ветер колкий спёр,
И Угринович вышел первым
На дышащий пожаром двор.
А Немировский, часть жандармов
И даже несколько солдат
Остались всё-таки в казармах…
Пусть их святые сохранят!
17 (30) декабря 1905 года. Поражение восставших. Прохор Дейнега в бою у станции Горловка
В тот день мело с утра до ночи.
Господь пытался охладить
Людской порыв, к страстям охочий,
Стремился нас заставить жить.
Но даже Высшие намёки
Людскому роду не указ,
Когда идейные потоки
Нафаршировывают нас;
Когда гнетут догматы веры;
Когда чрезмерный атеизм
Рождает праздные химеры
И пробуждает нигилизм;
Когда чужих любого рода
Гнобят и гонят на ура:
Чужих с соседнего прихода,
Чужих с соседнего двора…
В тот день мело с утра до ночи.
Бурлящий горловский вокзал
Был возбуждением всклокочен
И бой последний ожидал.
* * *
Дейнега выскочил из зданья,
Не замечая нудный вой
И ненавистное ворчанье
Пурги ожесточённо злой.
И станция, и мир окрестный,
И всё живое на Земле
Как будто стали несовместны
В завьюженной донельзя мгле.
Упав в сугроб и фыркнув снегом,
Попавшим при паденье в рот,
Прополз стремительно Дейнега
На несколько шагов вперёд.
Он переждал сварливый присвист
Лихих, до смерти жадных пуль.
Вкус снега едкий, словно известь,
Горчил, как пригоршня пилюль.
Наверно, нервная усталость
Рот иссушила до того,
Что только горечь в нём осталась
И остального – ничего.
* * *
А ведь в Дейнеге было прежде
Энергии на жизнь вперёд.
В своих мечтах, своей надежде
Он думал – вечность проживёт.
Теперь мечты его – не к месту,
Фрегат надежд его – разбит,
А им любимая невеста
Смертельно раненной лежит.
* * *
Всё как-то складывалось плохо.
Не зная, как им поступить,
И выскочил под пули Прохор,
Чтоб обстановку оценить.
Неспешный бой не обострялся
Ни с той, ни с этой стороны.
И всё ж исход осознавался:
Часы повстанцев сочтены.
Патронов было очень мало.
По правде, не было совсем.
Дружины действовали вяло.
А чем им действовать-то, чем?
Не пиками же, что в достатке
Рабочий заготовил люд?
Конечно, в рукопашной схватке
Те пики перевес дают,
Но ведь солдаты ни в какую
Не рвутся в ближний бой идти.
Атаковать в метель лихую –
Напрасный труд, как не крути.
Армейцы ждут, что инсургенты
Сопротивленье прекратят,
Ждут подходящего момента
И с наступленьем не спешат.
Не будет жаркой схватки с войском.
А Прохору в душе живой
Мечталось, чтобы по-геройски
Закончился последний бой;
Чтоб им схлестнуться в схватке дикой,
Остынуть и схлестнуться вновь;
Чтоб заготовленные пики
Таки познали вражью кровь;
Рубить, захлёбываясь в поте,
Своей победой доказать,
Что ты не раб смиреной плоти…
Ах, впрочем, что о том мечтать?
Всё будет проще, по-житейски:
Насколько Прохор был ретив,
Настолько командир армейский
Был преизрядно терпелив.
Романтики лихого боя,
Увы, не стоит ожидать.
Дейнега чувствовал, героем
Ему сегодня не бывать.
И пусть в душе немного Прохор
О «негеройстве» сожалел,
Но этой мысли дальше вздоха
Развиться дать он не посмел.
Уняв остатки недовольства,
Подумал о другом пути:
Возможно, большее геройство
Своих дружинников спасти.
Пока возможность отступленья
Ещё имеется, вперёд!
Не следует тянуть с решеньем
Начать со станции отход.
Да, победить не получилось.
Но опыт был приобретён,
И в будущем, чтоб не случилось,
Он будет с пользой применён.
Не проведут их на мякине, –
Так Прохору хотелось мнить…
Ну, что ж? Дейнега знак дружине
Подал, что нужно отступить.
* * *
На этот случай оговорен
Был план для действий наперёд,
Имевший, тут не будем спорить,
Несложной хитрости налёт.
Хотя Дейнега утром в штурме
Казарм участия не брал,
«По Угриновичу» разумно
И схоже Прохор рассуждал.
Задумал он под белым флагом
С врагом затеять разговор,
Пустопорожнюю бодягу,
За вздорные уступки спор.
Надеялись за это время
Дружин остатки отвести
За вспененные в снежном креме
Посадки и ЖД пути.
Кто местные – ушли б степями
Ко близлежащим хуторам,
Не горловские ж – поездами
Разъехались бы по домам.
* * *
За вычетом дружин рабочих
Вчера на горловский вокзал
До развлечения охочий
Окрестный люд понабежал.
Не чтоб в бою принять участье,
А просто тупо поглазеть,
Бродить галдящим разномастьем,
В достатке пить и не трезветь.
Ведь из казённых магазинов
Хмельного, чадного нутра
Запасы спирта, водку, вина, –
Всё разнесли ещё вчера.
Сейчас же – кстати и некстати –
По станционным закуткам
Бродил пьянющий обыватель
На зло повстанцам и войскам.
Когда дружины, сожалея,
С разбитой станции уйдут,
Те, кто из пьяни потрезвее,
Вслед за рабочими сбегут.
Но те, кто в чаде алкогольном
И дальше пребывать не прочь,
Отходу спешному невольно
Сумеют косвенно помочь.
Пока солдаты разберутся,
Что это за хмельной народ,
Уже повстанцы разбредутся,
И много времени пройдёт.
* * *
Но к чести Прохора, такие
Циничные идеи он
Не измышлял и был в другие
Дела и мысли погружён.
Дейнега переполз проворно,
Чтоб лучше виден был вокзал,
Чуть приподнялся и повторно
Своим условный знак подал.
Из зданья станции немедля
Дружинник выбежал. В руках
Он нервно дёргал плотно, в петлю
Запутанный белёсый флаг.
Из скатерти сооружённый
Флаг – символ рухнувших надежд –
Сопротивленьем непреклонным
Как будто выражал протест.
Когда дружинник всё ж распутал
Комок полотнища тугой,
Метелью грозною раздутый
Флаг затрещал над головой.
Дейнеге явственно казалось,
Что даже в снежной пелене
Была видна и слышна ярость
Биенья флага в вышине.
Солдаты ж, видимо, не слишком
Присматривались что и как.
Их залпа ранящая вспышка
Внезапно усмирила стяг.
Две пули (минимум) пронзили
Лихому флагоносцу грудь.
И пал он, в гибельном бессилье
Прервав свой бесшабашный путь.
А Прохор вспыхнул возмущеньем:
Как так? Убит парламентёр!
Постыдно это! Без сомненья,
Позор подобное, позор!
Не знал Дейнега, что подобный
Нехитрый способ применил
И враг его, когда свободно
